Текст книги "Горячее селение Амбинанитело"
Автор книги: Аркадий Фидлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
ГОРА БЕНЁВСКОГО
В Амбинанитело, так же как и в других деревнях Мадагаскара, да, пожалуй, и во всех деревнях земного шара, долго ничего особенного не происходит. Сонная жизнь лениво течет среди рисовых полей и тростниковых хижин под палящими лучами солнца. И вот однажды из одной хижины раздаются дикие, душераздирающие вопли, сотрясающие долину. Я подумал, что кого-то убивают, и помчался на помощь.
Уже две недели старик Тамасу (родом с Коморских островов, расположенных между Мадагаскаром и Африкой) очень болен и лежит без памяти. А теперь его грубо поднял с постели и нагло над ним издевается рассвирепевший макоа Берандро (потомок прежних рабов-африканцев). Хотя Тамасу и Берандро чужестранцы, но жители Амбинанитело давно уже считают их своими. Они относились к нам хорошо и (приходили на дружеские беседы.
Сейчас я не узнаю обычно солидного и разумного Берандро. Он ошалел. Волочит больного Тамасу за ноги по земле, бранит последними словами, щиплет, топчет ногами и издевательски хохочет. Я также не узнаю кротких жителей деревни: все смотрят на жуткую сцену с тупым спокойствием, почти радуясь. Никто не заступается, никто не защищает. Мальгашская деревня снова озадачила меня загадочным явлением.
– Куда ты его тащишь, Берандро? Постой! – кричу я возмущенный.
Но тут неожиданно вступается за тирана сам пострадавший. Тамасу умоляет меня прерывающимся голосом:
– О вазаха, не мешай ему! Пусти нас, пусти!
И присутствующие при этом жители деревни тоже знаками дают понять, чтобы я не вмешивался. Разозлившийся Берандро тащит лихорадочного больного к реке и бросает его в воду. Деревня воспринимает это зрелище с облегчением, больше – с удовольствием. Берандро посылает больному вслед какие-то изощренные ругательства и уходит довольный, с чувством выполненного долга. Постепенно шум стихает, люди успокаиваются, а родственники больного вытаскивают его из воды. Странное происшествие закончилось совсем неожиданно: Тамасу, вопреки моим предположениям, не умирает, а наоборот – быстро поправляется, и уже через несколько дней я встречаю его разгуливающим по селению. Чары, что ли? Чары не чары, но невероятная вера в старое, необычное предание. Его рассказал мне позднее сам Берандро, снова, как прежде, спокойный, милый, рассудительный житель тихой деревни.
С незапамятных времен живут на Коморских островах, кроме арабов, два племени: коморцы, напоминающие мадагаскарских мальгашей, и макоа, негры африканского происхождения. Темнокожие макоа отличались проворством и снискали себе славу колдунов и заклинателей. И вот, когда многочисленные и жестокие пираты стали налетать с моря и грабить коморцев, последние решили искать защиты у колдунов макоа. Колдовство макоа произвело ошеломляющее действие: всевозможные болезни подкосили налетчиков, а жестокие штормы в щепы разнесли их лодки. Увы, такое колдовство – дорогое удовольствие, и чародеев нужно было щедро вознаградить. Но обедневшим коморцам нечем было расплатиться. Тогда с племенем макоа был заключен торжественный, действующий на века договор: всегда, во всех поколениях любой макоа, когда только захочет, может забрать у первого попавшегося коморца часть его добра: курицу, свинью, корову, даже ребенка; может бранить его какими угодно словами и бить. Много времени прошло, но коморцы до сих пор с большим уважением относятся к давнишнему уговору даже здесь, на Мадагаскаре. Они уверены, что в святой воле отцов таится скрытая сила: если туземец из племени макоа изобьет больного коморца, последний обязательно выздоровеет.
– Теперь ты понимаешь, вазаха, – кончает свой рассказ Берандро, – Тамасу – из рода коморцев, а я – макоа. Я издевался над больным Тамасу, и это было как сильнодействующее лекарство: Тамасу выздоровел. Мы почитаем волю отцов и стараемся запомнить каждую подробность из их жизни…
– А ты знаешь, – неожиданно спрашиваю Берандро, – какие враги в свое время так жестоко расправлялись на ваших Коморских островах?
Берандро насупился: нет, он не знает.
– Ты говорил, что штормы разбили лодки разбойников.
– Так рассказывал мой прадед, когда я был еще мальчишкой.
– Значит, это были лодки, а не большие суда. И, наверно, было много лодок.
– Не иначе.
– И ты действительно не знаешь, кто так часто нападал на Коморы?
Берандро – живая летопись, но этого он не знает. Не знает этого и мой старый друг Джинаривело, знаток истории племени бецимизараков. А он-то должен был бы знать; хищные набеги на Коморские острова совершали его собственные предки, воины бецимизараки. Происходило это в конце XVIII века вплоть до 1816 года. Почти ежегодно выходили в море мальгашские пироги. Всюду по пути, начиная с Таматаве, собирали они воинов и отправлялись вдоль побережья Мадагаскара, сначала на север, а потом к западному берегу. Оттуда при попутном ветре перебрасывались на Коморы. Это были дерзкие походы, полные удали. Воины захватывали большую добычу, терпели поражения, испытывали штормы и мор, но их набеги были прекращены только объединенными силами трех владык: Англии, султана Занзибара и короля Радамы в Тананариве.
– Откуда ты все это знаешь? – спрашивают изумленные Берандро и Джинаривело.
– Я все узнал из книг в Тананариве. В этих книгах я нашел более интересные вещи: не было бы дерзких походов бецимизараков, не было бы бед коморцев, удивительного договора между коморцами и макоа, твоего магического лечения, Берандро, если бы не один великий человек и воин, тот самый, о котором вы так позорно забыли и который вон на той горе построил свой форт Августа. Одним словом, всего этого не произошло бы, не будь творца всех этих приключений Бенёвского.
Трудно передать, с каким напряженным вниманием слушали мои слова, которые я умышленно произносил торжественным тоном, двое моих коричневых друзей. Впервые они обеспокоены тем, что не знают как следует истории своего народа и могут потерять авторитет сограждан.
– Расскажи нам подробнее о Бенёвском! – просят они.
– Когда Бенёвский вторично приехал на Мадагаскар, на этот раз уже как ампансакабе, король мальгашей, он высадился со своими товарищами на северо-западном побережье острова. Но в ту же ночь его постыдно предали: капитан корабля тайком поднял якорь и бежал на запад, в сторону Коморов. Бенёвский срочно отправил на пирогах двоих белых товарищей и около двадцати мальгашей к своему другу, султану Анжуану на Коморах, с просьбой задержать беглеца, но погоня опоздала – корабль уже ушел. Мальгаши, принимавшие участие в погоне, впервые познакомились с богатствами Коморских островов. Когда они вернулись на Мадагаскар и рассказали обо всем виденном, туземцы взволновались, и их обуяла жажда наживы. Таким образом, Бенёвский, помимо своей воли, указал мальгашам путь на Коморы. Вскоре и начались прославленные набеги, длившиеся тридцать лет. Не будь Бенёвского, не было бы никаких набегов и легенд, связанных с ним.
Оба старика слушают меня с нарастающим волнением. Прошлое, их родное, важное мальгашское прошлое, чудесно раскрывается перед ними. Из мрака, рядом с их собственными предками, возникает вдруг образ сильного человека, уже не чужого, если его влияние сильно по сей день и проникает в быт и обычаи. Они уже не равнодушны к нему.
– Ты говоришь, вазаха, что он был нашим ампансакабе и построил крепость на этой горе?
Ночью меня разбудил стук в дверь моей хижины. Пришли Джинаривело и Берандро, а за ними стояли Манахицара и Тамасу. С таинственным видом они хотят сообщить мне важное известие. Требуют, чтобы я внимательней присмотрелся к горе Амбихимицинго, которую я называю горой Бенёвского. Я смотрю, но ничего особенного не замечаю; темная, высокая глыба, как и каждую ночь, выступает из тумана, и при блеске звезд видны черные пятна деревьев.
– Там на вершине мы видим дух Бенёвского! – шепчут они взволнованными голосами.
Смотрю внимательно на моих друзей, не издеваются ли они.
– Я вижу только туман и красивую плантацию гвоздики.
Кажется, не то сказал. Стало не по себе от суровых взглядов, недоуменного пожатия плеч и недовольного ворчания.
– Господин, не смейся над нашими духами!
Над вашими духами? Над вашими?! Нет, я уже не смеюсь. И вдруг начинаю понимать всю серьезность этой минуты, значительной и для нас, двух пришельцев, и для Амбинанитело.
Кто поймет таинственные хитросплетения судьбы? Стоны больного Тамасу, странности древних обычаев и запутанный узел старинных мальгашских легенд – все это неожиданно привлекло в уединенную долину Амбинанитело кого-то живого, нарушившего ваш покой, но дружески настроенного – дух Бенёвского.
«НЕТ, ПОКОЯ ЗДЕСЬ НЕТ!»
На этих днях в Амбинанитело появилось новое беспокойное и беспокоящее существо, но не дух, а человек: врач Ранакомбе. Ему тридцать два года. Живой, энергичный хова, невысокий, хорошо сложенный, круглолицый. Кожа у него коричневая, намного темнее, чем у бледно-оливкового Раяоны, но зато лицо его привлекательнее и живее, чем у его уродливого земляка. Это красивый, разговорчивый и обаятельный мальгаш. Служит он в колониальных органах здравоохранения и в нашу деревню заглянул в качестве санитарного инспектора.
Так же, как староста Раяона и учитель Рамасо, он посещал школу Le Myre de Vilers в Тананариве, недавно окончил медицинский факультет, на котором изучал общую гигиену и курс лечения простых болезней на Мадагаскаре.
Ранакомбе поселился у Раяоны, школьного товарища и друга. Оба приходят ко мне с визитом, и между нами, разумеется, завязывается оживленная беседа за рюмкой рома. Раяона просит, чтобы я показал его другу альбом с мадагаскарскими фотографиями.
– Охотно, – отвечаю и, значительно посмотрев на Раяону, добавляю: – только, дорогой шеф кантона, попрошу без всяких фокусов.
– Каких фокусов? – разыгрывая дурачка, спрашивает Раяона.
– А этих, с хамелеоном и Безазой.
Увидев смущение Раяоны, я обращаю все в шутку, но староста уверяет:
– Ранакомбе не суеверный Безаза.
– Но в альбоме вы можете отыскать еще какого-нибудь демона, который напугает вас.
Шутки шутками, а все-таки они нашли кое-что неуважительное.
Среди фотографий мальгашских типов была молодая девушка ховка с чувственным лицом и кокетливой улыбкой. Я не должен был снимать их землячку с таким неприличным, вызывающим выражением лица.
– Будете потом разглашать по свету, что мы распутники и бесстыдники, – укоряют меня.
– Зачем так думать?! Вы щепетильны до предела! – журю я их по-дружески. – Вы сами даете повод для насмешек, и это, как известно, ваш злейший враг.
Они соглашаются, и знакомство с альбомом продолжается без происшествий.
У Ранакомбе глубокий и ясный ум; он не так сдержан, как Раяона. У него порывистый темперамент национального радикала, ограниченный рамками мальгашской осторожности. Молодой врач знает, что я путешественник, а значит, в основном человек безвредный, и не скрывает от меня своих взглядов и своей страсти к политике.
– А что, итальянцы все еще хотят купить Мадагаскар у французов? – спрашивает он.
Я ничего не слыхал об этом, и Ранакомбе объясняет: английский еженедельник «Санди экспресс» со всей серьезностью напечатал в 1935 году сообщение, что якобы Франция хочет продать Италии Мадагаскар за семьдесят пять миллионов фунтов.
– Сумма не плохая! – говорю.
– Да и «утка» неплохая, – добавляет Ранакомбе.
Врач довольно подробно знает о том, что некоторые круги буржуазной Польши заинтересованы в Мадагаскаре,[5]5
А. Фидлер жил на Мадагаскаре в 1937–1938 годах. (Прим. ред.)
[Закрыть] знает и о сумасбродных планах послать на остров большое количество переселенцев.[6]6
Площадь Мадагаскара около 600 тысяч квадратных километров, а население составляет всего три и три четверти миллиона человек. Значит, на один квадратный километр приходится немногим больше шести жителей. Но только два процента всей площади острова обрабатывается, девяносто восемь процентов – бесплодная земля и частично лес. Девять десятых поверхности острова покрыто латеритом. Это красноватого цвета почва, непригодная для обработки и неурожайная. За исключением некоторых заливных долин, вся лучшая урожайная, намытая водой земля Мадагаскара заселена мальгашами. Некоторые районы даже перенаселены.
Правительственные круги в Европе в злобном упорстве не хотели найти правильного решения жгучих вопросов о земле и хлебе и распускали по свету бредни о блестящих перспективах переселения европейцев на Мадагаскар. (Прим. автора.)
[Закрыть]
Единодушно соглашаемся, что это дикий бред. Слова эти услыхал вошедший учитель Рамасо, которого я тоже пригласил к себе.
– Вы говорите: бред? – переспросил он. – То, что сперва кажется глупым и наивным бредом, чаше всего отдает скрытой подлостью империалистов…
Меня очень интересует эта тройка, особенно врач Ранакомбе. Что он думает о будущем Мадагаскара и как относится к нынешним колониальным властям? Тема опасная, потому что даже разговорчивый Ранакомбе старается держать язык за зубами и отвечает только историческими аналогиями:
– Как мы относимся к колониальным властям? А каково было отношение поляков к своим захватчикам, поделившим Польшу в девятнадцатом веке?
– Каково? Мы ежедневно высказывали свои взгляды на страницах печати, в разговорах, в демонстрациях, каждое поколение поднимало вооруженное восстание… А у вас здесь тишина.
– Тишина?! – протяжным возгласом отзываются вдруг Раяона и Ранакомбе. Они загорелись, разволновались. Врач поднялся и стал ходить взад и вперед по хижине.
– Если я не ошибаюсь, – заговорил староста Раяона, – вы, вазаха, хорошо знаете историю государства ховов в девятнадцатом веке. А ведь отличительной чертой того времени была отчаянная защита нашей независимости от иностранного вторжения. Сопротивление вошло в плоть и кровь, стало нашей манией. Дважды мы оказали вооруженное сопротивление захватчикам: в 1830 году мы нанесли поражение французам, а в 1845 году – даже объединенным франко-английским силам, которые высадились в Таматаве. Этого так просто не забудешь.
– А полвека спустя, в решительный момент, вы почти без единого выстрела сдаетесь французам?
– Правильно! – соглашается староста. – Это черное пятно в нашей истории. Королевство Мадагаскара было изнурено. Управление дворян-андрианов привело его в упадок.
– С падением королевства, – вмешивается Ранакомбе, – окончилась раз и навсегда историческая роль андрианов. Французы уничтожили их и все, что было с ними связано. С той поры в нашем обществе нарождается и с каждым годом набирает силы новое сословие – среднее, современное, патриотическое – интеллигенция, опирающаяся на демократию. Мы – его представители…
– А вот теперь, в настоящее время, не идете ли вы, ховские интеллигенты, целиком на поводу у колониальной администрации?
Мой вызывающий тон смутил их. Наступает молчание. Оба они чиновники одной и той же администрации и в уме взвешивают, что им ответить.
– Вы во многом правы, вазаха! – говорит Ранакомбе. – Мы должны идти на поводу, потому что иначе у нас не будет никакого доступа к просвещению и развитию. Мы, колониальные народы, отрезаны от всего мира и во всем зависим от колониальных государств.
– Даже совесть и угоднические политические взгляды зависят? – спрашиваю с нескрываемой иронией.
– Простите, вазаха, но вы не знаете, какие взгляды могут быть скрыты от иностранцев под внешней оболочкой.
– Какие взгляды? – недоверчиво переспрашиваю.
Но Ранакомбе не успел ответить. Староста Раяона вдруг резко срывается с места и бежит к двери.
– Бабакуты появились! – говорит он, подняв руку и прислушиваясь. – Слышите?
С окраины леса, начинающегося всего в тысяче шагов, слышится протяжный, жалобный вой лемуров. В неподвижном предвечернем воздухе этот вой резко разносится по всей долине и рисовым полям.
– Они часто воют в это время, – говорю, не придавая значения словам старосты.
Раяона хочет оправдать внезапный перерыв в беседе и объясняет:
– Бабакуты в наших легендах занимают большое место. Вы обязательно должны использовать рассказы о них в своих записях.
– Охотно запишу, но в другой раз, – отмахиваюсь от него и стараюсь не замечать предостерегающих взглядов, которые Раяона украдкой бросает на врача.
Однако хитрому старосте не удается направить разговор по другому руслу. Мы возвращаемся к прежней теме. Ранакомбе, хотя и предупрежден, не сдается и с увлечением продолжает:
– Вы говорите, у нас тишина? Так разрешите, вазаха, познакомить вас с некоторыми фактами из нашей истории, опровергающими эту мнимую тишину.
– Факты из последнего периода, колониального?
– Вот именно.
– Очень интересно.
– Так слушайте: прошло несколько месяцев после бесславной капитуляции в 1895 году, и тысячи ховов восстали против французских войск. Партизаны, их звали – фахавало, которых французы, разумеется, считали бандитами, были искренними патриотами, и захватчикам доставалось от них как следует. Французские войска с трудом подавили восстание и жестоко расправились с патриотами. Было сожжено более трехсот деревень. Триста деревень для населения, насчитывающего не полный миллион, – вот вам убедительное доказательство сопротивления ховов.
Ранакомбе закуривает папиросу, и руки его слегка дрожат.
– А через несколько лет, – продолжает он, – в первые годы нашего века, восстал весь юг Мадагаскара. Объединились все южные племена, до тех пор враждовавшие между собой: танала, бара, антаносы, антандрои, махафалы. Годами продолжалась борьба, пока французам удалось овладеть положением, причем снова самыми возмутительными приемами, не щадя жизни детей и женщин.
– Но это были не ховы.
– Не ховы, но все равно мальгаши. Знаменательно, что и они на юге восстали против иноземного господства. Но продолжаю дальше. Во время мировой войны[7]7
Речь идет о первой мировой войне. (Прим. автора.)
[Закрыть] среди ховов возник тайный союз «Вы-Вато-Сакелила», что значит «закаленные, как железо и скала». Участвовали тысячи заговорщиков, главным образом интеллигенция: учителя, пасторы, врачи, колониальные чиновники и даже школьники. Цель была – уничтожить или прогнать с острова всех колонизаторов. Но в последнюю минуту перед восстанием кто-то донес французам, и заговор был раскрыт. На этот раз патриотов не уничтожали, мировая война продолжалась, и Франции нужны были мальгашские рекруты. Несколько десятков руководителей восстания были приговорены к многолетнему или пожизненному заключению, а несколько сот повстанцев высланы за пределы острова.
Еще одно событие: в мае 1929 года три тысячи ховов организовали в Тананариве демонстрацию под лозунгом «Прочь, вазахи!». Демонстранты ворвались во дворец генерал-губернатора и в течение нескольких часов занимали здание, пока подоспевшая полиция и войска не изгнали их оттуда. А что делается сейчас, в настоящее время? Несколько месяцев назад генерал-губернатор Кайла произнес знаменательную речь на заседании хозяйственных представителей колонии. Кайла ни больше ни меньше как объявил с беспокойством, что среди мальгашей происходит сильное брожение, какого Мадагаскар много лет уже не испытывал. Оно проявляется в виде пассивного сопротивления всем распоряжениям колониальных властей, особенно хозяйственным. Между прочим, во время последнего сбора гвоздики на европейских плантациях мальгаши отказались работать, и владельцы плантаций потерпели катастрофические убытки. Нет, вазаха, что бы вы ни думали о нашем острове, но покоя, о котором вы говорили, здесь не найдете.
– Ранакомбе прав, – подает голос учитель Рамасо, – я это могу подтвердить. На днях я узнал из достоверных источников, что в округе Анталаха, в каких-нибудь ста километрах от нас, на плантациях ванили начались волнения. Столкновения между рабочими и французскими плантаторами привели уже ко многим арестам, и это еще больше возбуждает население.
– Нет! – взволнованно повторяет Ранакомбе. – Покоя здесь нет!
Все говорит о том, что ховский врач не ошибается. Несмотря на официальные заверения французского правительства, что на Мадагаскаре все в порядке, по разным признакам чувствуется, что в этом порядке появились уже трещины. Национально-освободительное движение, охватившее все южные рубежи Азии, проникает уже и на Мадагаскар. Медленно, с неизбежностью исторического приговора, на колонизаторов надвигаются события. Какой они примут характер и как сложится история острова? Мне бы очень хотелось узнать, что об этом думают трое моих гостей, но вопрос опять щекотливый, а они не очень любят откровенничать.
– Я не представляю себе развития событий, – подсказываю им, – без того, что Мадагаскар отойдет от Франции в будущем, когда вопрос назреет.
У осторожных Раяоны и Ранакомбе неясный, обеспокоенный взгляд. Помолчав, врач говорит:
– Это не такое простое дело. Не исключено, что в далеком будущем произойдет и это. Но людей, думающих о таких конечных результатах, у нас немного. Опыт двух последних поколений научил нас трезво оценивать события. Мы знаем, что завоевать подлинную независимость при нынешней расстановке сил совершенно невозможно, но зато все больше мальгашей желало бы достигнуть широкой автономии в рамках французского империализма.
– Или вроде доминионов английской короны? – спрашиваю.
– Да, многим мальгашам, умеющим политически мыслить, это кажется реальным и достижимым решением: Мадагаскар, получив хозяйственную и политическую автономию в рамках французского империализма, станет мальгашским.
– А такие мысли приобрели уже какую-нибудь реальную форму?
– Нет еще. Пока это только не созревшие идеи. Но рано или поздно должна появиться политическая партия, которая эти идеи воплотит в жизнь.[8]8
Такая партия возникла в 1946 году и называется «Демократическое движение Мальгашского Возрождения», сокращенно – ДДМВ.
Независимо от деятельности этой партии недовольство туземного населения колониальным управлением увеличивается из месяца в месяц. Когда на Мадагаскар прибыл новый генерал-губернатор Коппе, народ в столице Тананариве встретил его криками:
«Долой Францию! Французы, возвращайтесь во Францию!»
В том же 1946 году французское правительство, желая предотвратить послевоенный распад колониальной системы, предоставило своим подданным, в том числе и мальгашам, гражданские права. Как эти права осуществлялись в колониях, вскоре выявилось на примере Мадагаскара. Партия ДДМВ, представляющая интересы буржуазных кругов, была совершенно легальной, и к своей цели – обрести автономию Мадагаскара в рамках так называемой французской унии – стремилась открытым путем. Ее руководство, вполне понятно, находилось в руках ховов. Но быстрое распространение влияния партии так обеспокоило колонизаторов, что они поспешили создать другую, профранцузскую мальгашскую партию, в задачи которой входило разрушить единство мальгашей. Когда натравливание мальгашей друг на друга не принесло ожидаемых результатов, в конце марта 1947 года была организована позорная провокация в отношении партии ДДМВ. Волнения, возникшие таинственным образом на Мораманга и восточном побережье острова, послужили предлогом для таких кровавых расправ, каких было мало даже в мрачной колониальной истории. Всех членов партии ДДМВ признали активными повстанцами и преступниками. Белое гражданское население острова получило оружие и вместе с военными отрядами уничтожало подозрительных мальгашей с невероятной злобой. Мальгаши совершенно не были готовы к защите, и погибли не только члены партии, но и те, кто имел хотя бы малейшее отношение к политике, и даже люди, державшиеся совершенно в стороне. По официальным данным, число убитых дошло до девяноста тысяч человек – ужасающий процент от неполных четырех миллионов мальгашей. Например, в самом Мораманга всех известных жителей, в том числе врачей, педагогов, купцов, заперли в железнодорожные вагоны и до единого уничтожили артиллерийским огнем.
Уцелевших политических деятелей в Тананариве арестовали и состряпали судебный процесс. На этом пародийном процессе со всем цинизмом было показано, как можно не считаться с самыми элементарными законами справедливости. Пытки и расстрел неугодных свидетелей считались обычным делом. Многих выдающихся мальгашей, даже делегатов законодательных французских палат, приговорили к смертной казни. Приговоры частично приводили в исполнение, частично откладывали, чтобы крепче держать мальгашский народ в постоянном страхе. Время от времени с Мадагаскара приходили вести об исполнении приговоров. Например, в Фианаранцоа расстреляли трех мальгашских патриотов в апреле 1951 года, значит, через три года после главного тананаривского процесса. Пресса французской метрополии осуждала жестокость методов, применяемых на Мадагаскаре. «Юманите» писала:
«Политбюро Французской компартии клеймит этот процесс как махинацию, цель которой удержать народ в ярме вопреки всем основам конституции. Каждый честный гражданин Франции, республиканец или демократ, должен сегодня громогласно протестовать».
Даже правая пресса вынуждена была присоединиться к суровому осуждению событий в колонии. Например, «Попюлер» писала:
«Мадагаскарский процесс – это преступление против прав человека».
«Аксьон»:
«Это ненависть распоясавшихся колонизаторов против демократического движения мальгашского возрождения, это желание сломить движение при помощи компрометации его руководителей в восстании, спровоцированном самими колонизаторами». «Франс тирер»: «Приговор суда в Тананариве опирается в равной степени на фальшивые показания и провокации».
«Се Суар»:
«Пародия процесса в Тананариве является преступлением против народа Мадагаскара и против Франции». «Фигаро»: «Требовать сурового запрещения применять следственные методы, позорящие весь наш народ, а если запрещение не поможет, требовать неумолимого уничтожения таких методов».
«Батай сосиалист»:
«Мы со всей страстью протестуем и выражаем все наше возмущение этим скандальным актом нарушения основ конституции».
После событий 1947 года и их последствий не может быть и речи хотя бы о мнимом примирении мальгашей с колонизаторами и их системой управления. Разрыв будет увеличиваться с каждым годом, пока справедливость не восторжествует. (Прим. автора.)
[Закрыть]
