Текст книги "Женька"
Автор книги: Аркадий Пинчук
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Аркадий Пинчук
Женька
Над Ленинградом плыл тихий, по-летнему теплый вечер. Белые ночи уже отбуйствовали, но солнце еще не спешило за горизонт и скатывалось с небосвода нехотя, будто жалея о минувших днях весеннего разгула. В такой бы вечер не в клинику на дежурство, а на Карельский перешеек, с палаткой, с любимой женщиной… Найти тихое местечко, костер разжечь, удочки забросить…
Ни завтра, ни послезавтра, ни в обозримом будущем Булатов не мог осуществить такую поездку, потому что с переездом в Ленинград, в одну из клиник Военно-медицинской академии, он по уши завалил себя работой, завалил добровольно и сознательно, будто спешил наверстать упущенное за годы работы в гарнизонном военном госпитале. Хотя на самом деле не так уж много он упустил, и ничего не надо было наверстывать. Просто подошло время для более серьезных замыслов, пришла пора решать более сложные задачи. Обстановка в клинике тому способствовала.
Выйдя из дома, Булатов не торопясь обошел разрытый участок дороги, перешел Институтский проспект и, чтобы срезать путь к гаражу, пошел напрямик через прилегающий к студенческому общежитию скверик. На траве, на редких скамейках, группами и поодиночке занимались абитуриенты – в вузах Ленинграда шли приемные экзамены. Группировались, как правило, вокруг магнитофона или приемника, что-то бубнили про себя над раскрытыми книгами, не обращая внимания ни на прохожих, ни на щебет птиц, ни даже на музыку. «Не музыка им нужна, а ее наличие».
Булатов обратил внимание на рыженькую девушку в вельветовых брюках, которая сидела на скамейке, скорчившись и подтянув к животу колени. На ее почти детских губах застыла гримаса острой боли, взгляд был отсутствующим, а лоб покрыт мелкими бисеринками испарины.
– Плохо? – спросил Булатов, присаживаясь рядом. Рыженькая кивнула. Он профессиональным жестом взял ее за запястье левой руки, засек время. Боковым зрением Булатов заметил, как на лице у рыженькой гримаса боли сменилась выражением удивления и растерянности – что, мол, за новости?
Пульс обгонял секундную стрелку примерно в два раза. Глаза возбужденно блестели.
– Покажите язык.
Девушка выполнила его просьбу.
– Где болит?
– Вы чего пристаете? – пришла она в себя.
– Я врач.
– Я не вызывала врача.
Она спрятала лицо в колени, и от покрытого пушком затылка побежал под вырез кофточки детский гребешок позвонков.
– Откуда вас принесло на мою голову? – плаксиво сказала она. – Ну, поболит и отпустит. Было у меня уже такое. Оставьте меня. Идите, куда шли.
– Давайте я вызову «Скорую», – предложил, уходя, Булатов.
Девушка даже не посмотрела в его сторону.
…Выехав из гаража, Булатов, не раздумывая, свернул в сторону сквера, отыскал взглядом скамейку со скорченной фигуркой, притормозил. Все-таки свинство это – ехать мимо, когда в такой прекрасный вечер кому-то плохо.
Рыженькая выразительно-враждебно посмотрела на него снизу вверх и снова спрятала лицо с заплаканными глазами в колени. По расширенным зрачкам ее голубых глаз Булатов понял, что боль терзает человека уже не на шутку.
– Почему вы не хотите «Скорую» вызвать?
Девушка вздохнула и бросила на Булатова испепеляющий взгляд.
– У меня завтра последний экзамен. Можете вы это понять? Да? – Голос ее был жестким.
– Могу, – сказал Булатов. – Тем более вам необходима медицинская помощь сейчас.
Она помолчала, обдумывая слова Булатова. Потом спросила:
– Вы что, действительно врач?
– Действительно, действительно, – сказал он сердито.
– Что же мне делать?
– Поедем немедленно в клинику. Осмотрим, сделаем анализ крови, боль снимем. Если вашей жизни не угрожает опасность – отпустим домой. Вы где живете?
– В общежитии.
– Дом ваш где?
– Далеко.
– Очень точный адрес. Ладно, потом поговорим. Поехали.
Она отрицательно покачала головой.
«Ну какого дьявола я уговариваю эту дурочку? – стал злиться Булатов. – Трачу время и силы. Не хочет, не надо… Жалко только, что дитя… Не представляет, как порой бывают дороги вот эти зря потерянные минуты».
– А что у меня такое? – не поднимая глаза, наивно спросила она. – В животе больно. Что это?
– Что угодно может быть, – начал успокаивать Булатов. Брал верх профессионализм. – Острое отравление, заворот кишок, прободная язва. Возможен обычный гастрит. Осмотреть надо. Нельзя терять времени. Как вы этого не понимаете?
Она вдруг выпрямила колени и резко встала, но тут же вскрикнула, побледнела и, схватившись за живот, расслабленно села. Виновато посмотрела на Булатова, сказала:
– Спасибо, конечно, вам за внимание, но я не поеду. Потерплю. Пройдет. Должно пройти. Если я не поступлю, мне нельзя возвращаться домой. Я обещала.
– А если умрете?
– Умру… и взятки гладки. А если жива останусь? И не поступлю? Прикинулась, скажут. Не поеду. Спасибо.
– Я вам даю слово, – сказал Булатов как можно доверительнее, – если вашей жизни в ближайшие сутки ничто не грозит, завтра вы будете сдавать экзамен. Я врач и не могу вас оставить на улице. Сидеть с вами не могу. У меня сегодня дежурство.
– В больницу не поеду, – упрямо заявила девушка.
– Хорошо, – согласился Булатов, – обойдемся без больницы. Но все равно надо проверить, что с вами.
– Ладно, – неожиданно согласилась девушка, – только я обопрусь на вашу руку… И потихоньку. Да?
– Да, да, – повторил Булатов в тон. – И не задавайте лишних вопросов.
Он усадил ее на сиденье рядом, пристегнул ремнем.
– А мы куда? – опять насторожилась девушка.
– Ко мне на квартиру. Это недалеко.
– А как вы докажете, что вы врач?.. Я сильная, вы не думайте.
Булатов достал из нагрудного кармана пропуск в Военно-медицинскую академию, подал ей, не поворачивая головы.
– А может, вы истопником работаете? Да? Должность здесь не указана, – сказала она, разглядывая документ.
Булатов засмеялся.
– Разве теперь поймешь? Ученые одеты, как дворники, и дворники – как министры, – сказала она.
– Покажу вам диплом, покажу…
– Это другое дело. ОВ – это Олег Васильевич? Да?
– Викентьевич, – поправил Булатов, останавливая машину у подъезда. Запас времени начал быстро таять. Хорошо, что пораньше из дому вышел. Он надеялся еще заскочить в магазин, продающий автомобильную косметику. Теперь все, не успеть. – Вас как зовут?
– Евгения. Или просто Женька.
Булатов отстегнул привязные ремни, открыл дверь.
Лифт уныло проскрипел дверью и мягко повез их на десятый этаж.
Женька смотрела под ноги, и ее темно-рыжие волосы мягкими волнами спадали по щекам на грудь, на покатые плечи.
«Держится за живот. Значит, боль не шуточная».
Лифт притормозил и, плавно дотянувшись до площадки, распахнул створки.
Войдя в квартиру, Булатов показал Женьке, где надо лечь, а сам пошел мыть руки.
– Разденьтесь до пояса, – командовал он из ванной, – расстегните брюки и ложитесь на спину. Только без резких движений.
Но команды, которые всегда и везде его пациенты выполняли беспрекословно и с радостью, в этот раз были оставлены без внимания. Женька сидела на краешке широкого дивана и то ли от боли, то ли от страха затравленно глядела снизу вверх на Булатова.
– Так, – раздраженно начал он рыться в ящике стола. – Диплом показать? Да? На, смотри, глупое дитя. – Он подал ей сразу три. Об окончании института, о присвоении звания кандидата медицинских наук и диплом лауреата.
Женька уважительно прочла текст во всех трех дипломах, также уважительно положила их на стол, попросила отвернуться и быстро зашелестела одеждами. Когда она сказала «пожалуйста», Булатов подошел к дивану. «В чем только душа держится и откуда характер такой берется? Ребрышки, как у воробья, сквозь кожу просвечивают. Живот под одной пятерней упрятался».
Пальпация патологии не выявила. Булатов привычно вдавил пальцы в пах и резко отпустил их. Женька вскрикнула, обессиленно закрыла глаза, расслабленно выпрямила колени. При повторном нажатии она побледнела и покрылась испариной.
– Все ясно, у вас аппендицит. Надо немедленно оперироваться.
И привычно пошел мыть руки.
– Олег Викентьевич. – В Женькиных глазах смешались растерянность и мольба. – У меня уже было так, через сутки прошло. Может…
– Не может! – перебил он. – Да и непонятно, ради чего. Смертельный риск. Вы что? Вам еще любить не перелюбить, детей рожать, матерью быть, а вы… Черт знает что!
– Но до утра ведь можно, да? – теперь уже и в голосе была мольба. – Если не пройдет, сама приду в больницу. Но до утра… Да? Вы же вон какой знающий врач. – Она кивнула на дипломы. – Должен же быть какой-то выход, да?
Какие-то интонации в голосе Женьки растрогали Булатова, и он стал думать, как помочь ей. Под наблюдением, конечно, можно и до утра. Но кто наблюдать будет? В клинику ее калачом не заманишь, это он уже понял. Оставить здесь? Или все-таки вызвать «Скорую»?
– Ну так, – Булатов присел, взял Женьку за запястье, посмотрел в глаза. – Если будете вести себя хорошо, попробуем.
– Я даю… честное слово. Верите, да?
– Да. Теперь слушайте. Я вас оставляю здесь. У телефона. Буду звонить. Вы мне будете докладывать свое состояние. Понятно? Без вранья, объективно. Да? – «Заразился словечком», – подумал он, набрасывая на бумажке номер служебного телефона. – Если почувствуете ухудшение или изменения какие-то, ну, скажем, жар, озноб, немедленно звоните вот по этому телефону мне. Хорошо?
– Хорошо.
Булатов посмотрел на часы, время поджимало: он не любил опаздывать. Подал Женьке подушку, чистую наволочку, пушистый плед. Телефон поставил на стул рядом с диваном.
– Я могу что-нибудь взять почитать? – Женька показала глазами на полки с книгами.
– Читайте, что понравится, но вставать осторожно. Обещаете?
– Обещаю, – Женька впервые улыбнулась, и Булатов отметил, что у нее красивые крупные зубы и заразительные добрые огоньки в глазах.
«Филантроп несчастный, – сказал он себе, садясь в машину. – Мало что на дежурство опоздаешь, так еще и приключений на свою голову накличешь. А случись что-нибудь?..» Он стремительно пересек Каменный остров и повернул на Песочную набережную.
Он позвонил ей сразу, как только вошел в ординаторскую. Хотя Женька и не могла похвастать отличным самочувствием, но в голосе проскальзывали оптимистичные ноты. Ей лучше, она читает рассказы Джека Лондона, хотя следовало бы читать совсем другое, она чувствует себя виноватой перед Олегом Викентьевичем и бесконечно благодарна за его бескорыстную доброту.
После обхода больных Булатов опять позвонил.
– Ну и как наши дела?
– Спасибо, Олег Викентьевич. Боль утихает. Мне стыдно признаться, но я очень хочу есть.
– Придется, милая моя, потерпеть. Пока есть нельзя.
– Да уж куда денешься…
По голосу Булатов угадывал, что Женька улыбается. Значит, ей стало лучше. И улыбнулся сам.
– И что вы интересного вычитали у товарища Джека Лондона?
– Товарищ Джек Лондон большой жизнелюб. Он пишет о суровых краях Севера. Мне это очень знакомо. Представьте север Якутии, Индигирку. Так вот неподалеку от того места, где она впадает в Северный Ледовитый океан, есть поселок Устье. А неподалеку от того поселка – метеостанция. Там живут и работают мои родители, там и я живу. С самого рождения. В неэлектрофицированной тундре. Так что некоторые мои дикие поступки можете объяснить условиями воспитания и недостатком витаминов.
Во время следующего телефонного диалога Булатов неожиданно для себя шутливо отозвался о своей холостяцкой жизни, потом коротко порассуждал о сложностях взаимоотношений современных мужчин с современными женщинами, о трудностях поиска компромиссов, об угасании коммуникабельности и расцвете эмансипации. Выслушав его, она заразительно рассмеялась и убежденно сказала:
– Ларчик, Олег Викентьевич, открывается просто: вы не любили еще по-настоящему.
– Браво. Диагноз с первого взгляда, – насмешливо сказал Булатов. – Большой опыт?
– Я понимаю, что в моих устах это звучит смешно, – Женька говорила серьезно. – Но ехидничать не советую. У вас все впереди. И если станете жертвой неудачной любви, зовите на помощь. Я знаю все якутские наговоры.
– Ну да?.. Действуют?
– Еще как!
«Молодец девчушка! – думал Булатов. – Позабавила. Не зря потерял с нею время. А как держится, как размышляет… Откуда у нее это?»
– Мои родители, – рассказывала Женька во время очередного разговора с Булатовым, – очень влюбленные люди. От них и мне что-то перепало.
– Влюбленные? – не понял Булатов.
– Да. В работу, в книги, в жизнь, друг в друга. Они собрали отличную библиотеку.
– Друг в друга? По сколько же им лет?
– Маме за пятьдесят. Отец на десять лет старше. Но они влюблены, как Ромео и Джульетта. Правда. И чем старше становятся, тем больше это заметно.
– Это не шутка?
– Что вы? Без всяких шуток! Вы бы видели, как они умеют нежно смотреть друг на друга, как предупредительны. Нет, с родителями мне повезло. Только отцу уже трудно работать. Мне предстоит заменить его. Аппаратура на станции все сложнее, без высшего образования не одолеть, вот я и решила…
– После экзамена согласны на операцию?
– Хотите убедиться в правильности диагноза? – улыбнулась Женька. – «Вскрытие покажет». Так у вас говорят?
Телефонные беседы с Женькой скрашивали однообразие ночного дежурства. Набрав в очередной раз номер и не услышав сразу ее ответа, он не на шутку заволновался. Вдруг ей плохо, вдруг потеряла сознание. Слушая длинные гудки, Булатов стал лихорадочно прикидывать, сколько времени у него займет поездка по ночному Ленинграду домой и обратно, кому из медсестер поручить свои обязанности, как объяснить причину отлучки, что сказать…
– Да, да, я слушаю, – оборвал его размышления сонный голос. – Ой, простите, Олег Викентьевич, мне стало так хорошо, так я замертво провалилась в сон. Как ненормальная: отлично слышу звонки, а проснуться не могу. Еле уговорила себя открыть глаза…
Домой Булатов вернулся в начале восьмого. Утренний дождь оросил зеленую волну парковой зоны, и вдохновленные чистой свежестью рассвета, звонко заливались птицы. Тронутый солнечными лучами асфальт неторопливо дымился. Такими мажорными рассветами Ленинград не часто баловал горожан, и Булатов подумал, что сегодня хоть он ночь и не спал, можно было бы уехать на Карельский перешеек. И прихватить с собою Женьку.
Если бы, конечно, не сдавать ей экзамен.
На всякий случай он не стал загонять машину в гараж и поставил ее у подъезда. Дверь в квартиру открыл ключом и тихо, на цыпочках, вошел в прихожую. Чтобы не разбудить, если спит. Наступая поочередно носком на задники туфель, не расшнуровывая, осторожно снял их, и так же осторожно вошел в комнату. Женька спала, заложив за голову ладони. От вчерашней настороженности, от болезненной бледности лица не осталось и следа. На щеках горел мягкий румянец.
И волосы у нее были совсем не рыжие, как показалось Булатову в сквере, а скорее золотистые. А губы просто красивые. Особенно, когда растягиваются в застенчивой улыбке.
Булатов присел возле дивана на корточки и положил Женьке на лоб свою ладонь. Сон, конечно, лучшее лекарство, но у нее экзамен. Жара как не бывало.
– Женя, – позвал Булатов осторожно. Но Женька только шевельнула губами. – Женька, – сказал он громче и с напускной строгостью, – пора на экзамен. Слышишь?
– Ну что за люди, – сонно упрекнула Женька, – человек ночь не спал, где у вас сердце?
Но открыв глаза, сразу встряхнулась. Попросила Булатова отвернуться, а еще лучше – выйти, засуетилась, ища расческу, и одновременно плотнее куталась в плед.
Ее вельветовые брюки висели на спинке стула, который стоял у книжной полки, метрах в трех от дивана.
Булатов хмыкнул и вышел на кухню, плотно притворив за собою дверь. Поставил на плиту чайник, приготовил бутерброды с сыром, открыл банку с растворимым кофе. За долгие годы холостяцкой жизни он наловчился делать всякие завтраки-ужины с ловкостью фокусника. Когда Женька, умывшись и причесавшись, просунула голову в щель кухонной двери, она не смогла удержаться от восторженного удивления.
– А мне уже можно?
– Можно, садитесь.
– Вы не чувствуете угрызения совести, – спросила Женька, уплетая бутерброд, – что хотели раньше времени зарезать меня?
– Чувствую, – в тон ей сказал Булатов. – Врачу-профессионалу с таким, как у меня, опытом, должно быть очень стыдно, что он пошел на поводу у девчонки. Гипноз? Или якутские наговоры?
Женька застенчиво улыбнулась, отводя глаза.
– Продолжаете настаивать на операции? – спросила она.
– Чего уж теперь…
– Ну не печальтесь. Я не подведу вас.
– Когда экзамен?
– В десять.
– Я подвезу?
– Ни в коем случае. И так я перед вами вечная должница.
Она бросала на Булатова изучающие взгляды и мягко улыбалась каким-то своим мыслям. Заглянувший в кухню солнечный луч запутался в ее волосах, высветил детский пушок на затылке, бугорки позвонков. И Булатов уже твердо и однозначно объяснил подступившую нежность к этому существу – она все-таки ребенок.
Он проводил ее к лифту. Войдя в кабину, Женя осмотрелась, потом порывисто шагнула к Булатову, так же порывисто обхватила его шею и на миг прижалась гладкой щекой к его колючей небритой щеке. Булатов успел только догадаться, что на его губах тает вкус ее теплых губ, но дверь лифта уже закрылась, и кабина с мягким гулом поползла вниз.
«Вот тебе и ребенок…»
На лестничной площадке остался легкий запах ее волос.
«Не очень-то гордитесь, Олег Викентьевич, – придя в себя, подумал Булатов. – Это мог быть вполне уместный в данной ситуации порыв благодарности».
Отоспавшись, Булатов вторую половину дня провел в клинике. Работал со слушателями, готовил диапозитивы для очередной лекции, сортировал какие-то бумаги, консультировал больных. И странно, ни на минуту не забывал, что должна позвонить Женька. Она не обещала, но он знал – позвонит.
Ждал он звонка и дома. До глубокой ночи читал Джека Лондона, поставив рядом с диваном телефон. Плохо спал. Утром набрал справочный номер «Скорой помощи» и спросил, не поступала ли к ним Авдеева Евгения с острым аппендицитом? Нет, через «Скорую» такая не проходила.
«Что же это я с ума схожу? – попытался успокоить себя Булатов. – Проявил внимание, помог, получил благодарный поцелуй. И все. Тема закрыта. Чего еще тебе надобно, старче?»
Проще всего было бы заехать в институт и узнать: поступила Женька Авдеева или нет. Списки наверняка вывешены. Только зачем? Да и где он, этот гидрометеорологический? А у него с самого утра лекции. Три пары. Времени осталось позавтракать и доехать. Хотя завтрак один раз и пропустить не грех.
«Олег Викентьевич, не суетись, – приструнил он себя еще раз. – Не солидно. И где-то даже смешно».
Сидя уже за рулем, он попытался проанализировать мотивы своего ненормального поведения, но аналитического расклада, которым он довольно ловко владел в диагностике, но получалось. Улицы захлестнул транспортный поток, и приходилось бдительно следить за дорожной обстановкой. Машины, выбрасывая клубы перегара, волной летели к перекрестку, боясь опоздать на зеленый светофор, а если опаздывали, то нетерпеливо рычали и по желтому свету срывались с места, словно участвовали в ралли. В такой обстановке надо заниматься совсем другими анализами, если не хочешь влипнуть в ДТП – дорожно-транспортное происшествие. Однажды Булатов прочитал на кузове идущего впереди грузовика надпись: «Чтоб не влипнуть в ДТП, соблюдайте ПДД». Правила дорожного движения. Он закатился от смеха и чуть не врезался в этот грузовик, без предупреждения затормозивший у обочины. Оказалось, огни стоп-сигнала у этого поборника ПДД просто-напросто не работали.
Женька позвонила в середине дня. Из аэропорта. Экзамен она сдала на «отлично», ее зачислили в институт, через сорок минут самолет улетает в Якутск. Женька благодарила судьбу, что в трудную минуту встретила хорошего человека, что память о нем она будет хранить всю жизнь, и если когда-нибудь у нее будут дети, она и детям расскажет про сильного, доброго, умного доктора Олега Викентьевича Булатова.
– Если у вас появится желание очень интересно провести свой отпуск, – говорила Женька с грустью, – прилетайте к нам в Устье. Там вы увидите такое, чего не увидите нигде и никогда. А уж как бы я была рада, и говорить страшно. Да?
– Послушай, Женька, – голос Булатова сдавило волнением, – я хочу тебя видеть. Не улетай. – Он даже не заметил, что перешел на «ты». Было ощущение, будто он звал ее на «ты» все время.
– Не могу, Олег Викентьевич. Телеграмму родителям отстучала. Да и вообще…
– Через двадцать минут я буду в аэропорту, – он бросил трубку, сорвал с себя халат и, на ходу надевая пиджак, побежал вниз. Знал, будет неприятный разговор с начальником клиники (Булатов срывал лабораторные занятия), будет сам потом жалеть, но остановиться уже не мог. Какая-то необузданная, незнакомая ему ранее сила безотчетно гнала его незнамо куда и незнамо зачем.
Положим, «куда» Булатов знал. В Пулковский аэропорт. А вот «зачем» – тут и в самом деле стоило задуматься. Чего он хочет? Чего ждет от этой встречи? На кой ляд сдалась она ему, эта полуженщина, полуребенок?
«Ларчик, Олег Викентьевич, открывается просто, – вспомнил вдруг сказанные Женькой слова. – Вы не любили еще по-настоящему». Вспомнил и насмешливо хмыкнул. Уж не она ли должна восполнить этот пробел в его биографии? Ведь не случайно говорила, что знает все якутские наговоры. Взяла и воспользовалась. Так сказать, в корыстных целях. Пожалуй, с этого можно и разговор в аэропорту начать.
Перекресток Московского проспекта и Бассейной улицы закрыли для ремонта. Стелили дымящийся, исходящий жаром асфальт. Транспортный поток повернули в объезд на узкие, забитые припаркованными машинами улицы. Скорость снизилась до пешеходной. Взглянув на часы, Булатов понял – опаздывает. Он метнулся в один переулок, в другой – все перекрыто строительными дощатыми щитами. Снова втиснулся в поток и сразу почувствовал его наэлектризованный нерв. Тут дергаться и суетиться опасно, затрут. Лучше, как все. Время дорого каждому.
Наконец-то опять вывернули на прямой проспект.
Обогнув площадь Победы, Булатов рванул, не глядя на спидометр. У КПП инспектор поднял жезл, но Булатов не остановился. Он надеялся, что вылет самолета на Якутск задержится хотя бы минут на тридцать, и тогда он успеет ее увидеть и все сказать. А штраф, просечка – все это ерунда, только бы успеть.
Булатов еще не успел закрыть машину, как услышал объявление диктора: закончена посадка на рейс, следующий до Якутска…
Он выругался (не могла позвонить раньше?), прошелся по залу, уточнил по радиосправке, действительно ли закончена посадка на Якутск, вышел к парапету, где стояли автобусы Интуриста. Почти от самого аэровокзала могучий «КрАЗ» потихоньку оттаскивал поблескивающий свеженьким лаком Ту-154. И Булатов (надо же такое!) увидел прилипшее к продолговатому оконцу Женькино лицо. Она тоже увидела его, радостно кивала, показывала, что напишет, что-то еще объясняла, но самолет уже описал полную дугу на развороте и, показав хвост, неторопливо покатился на взлетно-посадочную полосу. Булатов подождал, пока он взлетит, и вернулся к машине. Впереди его «Жигуленка» стоял «Жигуленок» ГАИ. Неприступно-строгий лейтенант жаждал сатисфакции. Булатов сам подал ему удостоверение и технический паспорт.
– Вы превысили скорость, – сказал инспектор.
– Превысил, – не стал возражать Булатов.
– Умышленно?
– Да.
– Значит, на всю катушку. С просечкой.
Булатов не почувствовал огорчения. Болело другое.
* * *
Потом как отрезало. Бежали дни, складывались в недели. В конце августа начальство предложило ему догулять свой отпуск, пока не начались занятия. Он берег эти десять дней на всякий пожарный: в поработать в библиотеке или махануть на южный берег Крыма, мало ли… И тут всплыло. «Если у вас появится желание очень интересно провести свой отпуск… А уж как бы я была рада…»
На следующий день Булатов вылетел в Якутск. После полусуточного полета с двумя посадками и со сменой нескольких часовых поясов он с неожиданной гордостью ощутил, какая огромная у него страна. Не то что взглядом, мыслью не охватишь!
На прямой рейс в район Алайхи он опоздал, но был самолет до Вихреямска, ему советовали лететь, там есть местные авиалинии. Булатов рискнул. Даже не заезжая в Якутск, улетел дальше, перехватив на ходу черствый бутерброд в буфете. Решил, что столицу республики посмотрит на обратном пути.
АН-24 не ТУ, шел на небольшой высоте и вздрагивал, как на кочках телега; можно было вдоволь любоваться пейзажами. А пейзажи, надо сказать, открылись Булатову довольно-таки унылые и однообразные. Рваные дырки озер среди бесконечной плеши вечной мерзлоты, редкие пятна серой растительности. Когда на пути вздыбились горы со своими неожиданными провалами и взлетающими под самое брюхо самолету хребтами, сразу стало интересно, в салоне оживился народ. Заерзали, заговорили, стюардесса с миндальными глазами вынесла на подносе минеральную воду, предложила пассажирам якутские сувениры.
Булатов в сердцах ругнул себя. Называется, едет в гости! Ни подарка, ни сувенира. А у стюардессы выбор был до обидного скудный.
…Вылет на Алайху задерживался в связи с неприбытием самолета. Когда самолет прибудет, Булатов не смог узнать ни у кого. «Ждите, будет объявлено». Вот и весь сказ. Он решил на попутке съездить в Вихреямск. Даже если самолет прилетит через два часа, а это как раз и есть подлетное время, он вполне управится.
Городок был уныл и однообразен. Деревянные дома стояли на высоких сваях, ветер неистово гонял под ними пожелтевшие газеты, тряпки, пустые консервные банки. Банками были завалены канавы, ямы, они блестели в мусорных кучах, возле крылечек домов, под окнами.
В промтоварном магазине ему понравились женские сапожки из оленьей шкуры. Нет, не пимы, именно сапожки. На толстой резиновой подошве, с небольшими каблучками. Женьке они бы пошли. Но какой размер нужен? Продавщица предупредила, что надо брать на номер больше.
– В этих сапожках невысокий подъем, да и лишний носок не помешает. Вещь зимняя.
На номер больше, на номер меньше, была не была.
А для родителей и хрустальная ваза сойдет.
Его спортивная сумка разбухла и потяжелела. Пора было и возвращаться в аэропорт. Булатов вышел на центральную улицу, попробовал договориться с местными водителями, но желающих везти его не нашлось. Все ему советовали выходить на трассу и ждать попутку. Какой-то сердобольный мужичок подбросил до развилки.
Попутка в конце концов нашлась, но когда Булатов прикатил в аэропорт, самолет на Алайху улетел. Переночевав на скамейке зала ожидания, Булатов смог продолжить свое путешествие только на следующий день, тем самым рейсом, которого он не захотел ждать в Якутске.
Аэропорт и речной порт в Алайхе были почти рядом. Полчаса ходу пешком. Так объяснили ему попутчики. Но только открылась в самолете дверь, как Булатов увидел, что прилетел совсем не в Крым. Если в Якутске было плюс двадцать пять, то здесь, в Алайхе, всего плюс два. Булатов сразу понял, что в своей курточке да еще без головного убора он недалеко пропутешествует.
Узнав в порту, что катер на Устье пойдет лишь на следующий день, Булатов попросил показать ему, где располагается районная больница. Вдруг кто-то знакомый отыщется. Улицы Алайхи выглядели не чище Вихреямских. Те же деревянные двухэтажки, те же сваи, те же консервные банки.
– А что делать? – скажут ему потом в больнице. – В земле эту дрянь не зароешь. Вечная мерзлота, все выходит из нее наружу, ничего не держит в себе.
Коллеги приняли Булатова неожиданно гостеприимно, жадно расспрашивали о Ленинграде (почти половина врачей больницы учились в первом медицинском), интересовались всем: что в театрах, какая мода, правда ли, что реконструировали Дворцовую и так далее… Булатов даже успел проконсультировать нескольких больных, а на следующий день из-за него на два часа задержали катер, потому что столичный доктор ассистировал на операции, которую делали капитану рефрижератора местного порта. Операция оказалась сложной, и Булатову пришлось несколько раз корректно поправить местного хирурга. Тот не обижался, скорее наоборот – искренне выражал свою признательность. Здесь Булатову дали напрокат черный полушубок, меховую шапку.
Путешествие по Индигирке запомнилось монотонным однообразием. Тундра справа, тундра слева. Редкие холмы. Примерно двухметровой высоты берега, поблескивающие черным льдом вечной мерзлоты. Полуразвалившиеся зимовья местных рыбаков. И белые и ярко-синие пятна цветов.
Самым, конечно, удивительным мгновением его долгого путешествия была встреча катера в Устье. Пассажиры сходили по узкому пружинящему трапу, держась за тонкую веревочку. Сходили не вниз, как это обычно бывает, а вверх, на черный айсберг берега, покрытый тонким травяным ковром. По отвесному срезу вечного льда струились черные потоки. Возбужденно тявкали огромные северные чайки, им лениво вторили грязные кудлатые собаки. Встречающие восторженно принимали в объятия чуть ли не каждого пассажира.
У Булатова учащенно забилось сердце, когда он увидел среди встречающих Женьку. Из-под короткого, плотно облегающего Женькину фигуру тулупчика выглядывали знакомые вельветовые брючки, и Булатов обрадовался им, будто затем и отмахал несколько тысяч километров, чтобы увидеть не Женьку, а эти брюки. А она смущенно улыбалась и боялась поднять на него глаза, все норовила отвести взгляд в сторону.
Булатову остро захотелось, чтобы Женька бросилась к нему, обвила его шею руками, прижалась щекой к щеке. Как тогда, возле лифта. Но она не шевельнулась.
– Вот я и прилетел к тебе, – сказал Булатов, остановившись в двух шагах от Женьки. – Здравствуй.
– Я очень рада, Олег Викентьевич, – Женька смотрела ему прямо в глаза, словно хотела сразу все понять или хотя бы поточнее угадать причину этого неожиданного для нее визита. – Вот мои друзья. – Она потрепала загривки двум собакам. – Чук и Гек. Они братья.
Лобастые лайки подозрительно вскинули глаза на незнакомого человека, чутко шевельнули острыми ушами в ожидании команды. Женька погладила их и мягко сказала:
– Нет, нет, это свой. Да?
– Случайно здесь или знала? – спросил Булатов.
– Из Алайхи была радиопередача. Вся округа уже знает, что ленинградский профессор Булатов спас жизнь нашему капитану рефрижератора. Да?
– Ну, звонари, – улыбнулся Булатов. – Я всего лишь доцент и на операции только ассистировал.
Он повернулся и с удивлением заметил, что разговаривающие на каком-то необычном диалекте люди, и те, что встречали, и те, что плыли вместе с ним на катере, внимательно разглядывают их с Женькой. Булатов осмотрел себя.
– Видишь, как меня одели в Алайхе?
– Это я виновата, не предупредила.
– Не верила, что прилечу?
Женька не ответила. Лишь зыркнула глазами и застенчиво улыбнулась.
– Идемте, Олег Викентьевич, – Женька подтолкнула собак и они, закинув хвосты-колечки на спину, неторопливо побежали вдоль берега. – Здесь быстро смеркается, а нам еще топать да топать.
