Текст книги "Люди одного экипажа"
Автор книги: Аркадий Первенцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
3
Опробование катера было произведено точно на пятый день. На мостике появилась фигура командира, отданы команды, и катер вышел в море. До самого горизонта косо неслись пенные барашки. На мостик вместе с водяной пылью долетали крупные брызги. Катер ежеминутно зарывался и, отряхнувшись, как быстрая, привыкшая к воле птица, мчался вперед.
Дубонос отдался привычным ощущениям: он подставлял лицо навстречу брызгам, с удовольствием чувствовал, как вода, попав за воротник, узкими ручейками текла по его телу. Он жмурил глаза и полуоткрывал их, когда водяной столб, как бы вырвавшись из-под катера, падал, растворяясь в пене волн, убегавших с хмурой последовательностью к "берегам, которые играли вдали всеми цветами солнечного спектра. Море почти физически ощутимо входило в него. Он точно наливался его соками. Броски под ногами вначале пошатывали его, но немного спустя уже не действовали. Он словно пришил себя к мостику.
Катер повиновался ему безукоризненно. За штурвалом стоял Карабака, в моторных отсеках находились Гетман, и Ковтун, и сам механик Губанов, на палубе – почти вся остальная команда. Дубонос чувствовал под ногами ритмичную дрожь всех трех машин, видел острый нос и пушку, обметанные искристыми хвостами. За кормой ложился ровный, пенистый след, который долго не терялся, несмотря на накат. Корабль не рыскал, это заметили, и в первую очередь – Карабака, так как тут был результат усилий и его рук.
Катер возвращался на малом ходу. Дубонос прошел почти борт о борт возле своего старого «шипа», отсалютовав ему, что вызвало некоторое недоумение на корабле, – там не привыкли, чтобы к их судну относились с таким почтением, тем более, дерзкие и увитые славой сторожевики.
Лихо ошвартовавшись, Дубонос сошел на берег. Его ожидал посыльный с пакетом, где была вложена коротенькая записка от командира тральщика, только что ставшего у стенки на противоположной стороне бухты. Командир тральщика просил Дубоноса прибыть к нему. Дубонос немедленно отправился туда на шлюпке. На борту тральщика его встретили капитан-лейтенант с седыми висками и очень молодым лицом и командир сторожевого катера Черепанов, тоже недавно закончивший ремонт. Капитан-лейтенант весело и радушно поздоровался с Дубоносом и повел обоих к себе в каюту, подхватив под руки. В каюте на столике была приготовлена бутылка коньяку и апельсины в хрустальной вазе.
– Апельсины! – Дубонос удивился: в это время и здесь редкость.
– Дары Аджарии, – сказал капитан-лейтенант, – когда стояли в Батуми, привезли в подарок из Кобулети. Представьте себе, натуральный королек. – Он взял один апельсин, ловко очистил, отделил дольку и, откусив, потряс в руках. – Видите, сочная и темная мякоть королька. Угощайтесь...
Они сидели у стола. Темно-золотистый коньяк покачивался в рюмках, на маленьких тарелочках горками – кожура. Капитан-лейтенант знакомил их с шифровкой штаба. Их катерам было приказано присоединиться к конвою транспорта «Декабрист», идущего к фронту с боеприпасами и людьми для пополнения десантной бригады морской пехоты.
– Таким образом, вам не придется совершать холостого пробега, – сказал капитан-лейтенант. – Время выхода в море лучше всего сохранить в тайне. Даже в таких городках имеются шпионы. Выйдем ночью тихонько, в море перестроимся. Я пойду мористее, с левого борта, вы, Черепанов, ведущим, а вы, товарищ Дубонос, концевым...
На городок, на бухту опустилась темная и прохладная ночь. В кают-компании было тепло, светло, можно было присесть, откинуться на спинку дивана и хотя бы несколько минут отдохнуть. Дубонос провел взглядом по усталым, озабоченным лицам своих товарищей, ему показалось, что даже бурое лицо Баштового побледнело, и тихо сказал:
– Через полчаса мы начинаем нашу настоящую совместную работу, товарищи. Начинаем делить и хорошее и плохое... Мне хотелось, чтобы вы верили мне. Не только подчинялись... а верили. – Он помолчал и так же тихо добавил: – Так же, как я верю вам...
Необычные слова командира, и тем более, что они исходили от такого великана, а произносились тихим и грустным голосом, подействовали на всех. Между этими разными людьми закреплялись нити духовной связи. Пять суток напряженного ремонта помогли. Губанов смотрел на большие кисти рук Дубоноса, на шрамы, прокрашенные въедливым мазутом, на обветренную и грубую кожу. Механик, проживший в труде, умел ценить вот такие сильные и умелые руки. Губанов понял – слова командира прежде всего относятся к нему, так как хорошо продумал их первую встречу.
– Знаете что, Петр Николаевич, – сказал Губанов, впервые называя командира по имени и отчеству, чем сразу же лично для себя сблизил его с Булавиным, – вы для нас – авторитет. Настоящий авторитет. Мы верим вам... мы довольны, что именно вы назначены к нам...
Лицо Губанова гуще покрылось сеткой морщинок, глаза увлажнились, сухие пальцы, приглаживавшие скатерть, подрагивали.
– Я затеял не тот разговор. – Дубонос приблизил свою руку к руке механика. – Но мне хотелось, чтобы у нас была действительно одна душа. Я тогда верю в удачу, когда одна душа. – Он прикоснулся к руке Губанова, и его пальцы уже не вздрагивали. – Дисциплина – одно, а доверие друг к другу – другое... – Он хотел встать, но, примерившись головой к потолку, улыбнулся и снова опустился. – По приходе на катер, ночью, я случайно услышал разговор двух краснофлотцев – ваших, Иван Иванович, нижних... Они говорили о моих странностях, о ботинках. Сорок шестой номер! «Как начнет разуваться – дело швах...» То есть если я начну снимать ботинки, значит, тонуть кораблю, понятно? Я вспомнил после того один рассказ, написанный еще о той войне. Старый капитан, доброволец-патриот с ампутированной ногой, командовал стрелковой ротой, сформированной из кавказских горцев. Рота воевала хорошо. Неизменная удача и небольшие потери суеверием горцев приписывались деревянной ноге командира. Она будто бы отводила пули от солдат этой роты. Во время одного боя роте нужно было во что бы то ни стало удержать рубеж, который бешено атаковали немцы. Рота долго отбивалась, поредела. В последнюю минуту, когда сам капитан лег в окопе с винтовкой в руках и немцы пошли в атаку густой колонной, солдаты потеряли доверие друг к другу. У них дрогнули сердца... И вот капитан на виду у всех отстегнул протез и, положив его перед собой на бруствер, продолжал стрельбу. Он не мог уйти на одной ноге. Все поняли командира и продолжали отбиваться. Последняя атака немцев была отражена. Капитан, кажется, был убит... Я не хотел верить в смерть этого русского офицера, и поэтому для меня он всегда живет. Я читал рассказ на «Трансбалте», по пути из Порт-Саида. Я не предполагал воевать. Война – буду ходить на транспорте. Пришлось. Мало того, появились эти дурацкие ботинки. Иван Иванович, разуваться не буду. Восьмой раз тонуть не собираюсь.
4
Катер отошел тихо и незаметно, как будто скользнул по маслу. На мостике стоял Дубонос. Караван, как было обусловлено, вначале лег на ложный курс, по направлению к Батуми, а в море переменил направление и пошел к фронту. «Декабрист» медленно шел в середине конвоя, и в кильватере за ним – катер. Море успокоилось. Ночью шли на ломаных курсах. Подводные лодки врага бродили где-то в этих квадратах. Перед рассветом оттуда, от Крыма, пришел рокот моторов. Разведчик два раза прошел над караваном и сбросил «сабы». Лампы осветили черные контуры транспорта и конвойных судов. Пулемет, установленный на верхнем мостике, повернулся в сторону бледных куполов парашютов, повисших почти над головой. Колючие огоньки вырвались из стволов и пошли вверх. «Сабы» погасли. Самолет удалился под косыми линиями трасс. Над морем расширялась светлая предутренняя полоса, горы посветлели и явно очертились на небосводе.
Караван обнаружили, нужно было ожидать атаки. Могли быть подводные лодки, самолеты. Торпедные катера противника, базировавшиеся на Феодосию и Ялту, сюда не доставали, караван шел – пока вне радиуса их действий. Опасность, которую все совершенно точно представляли, так как были людьми опытными, ожидали и к ней приготовились.
На мостике стоял командир. Экипаж при свете встающего солнца видел на мостике его фигуру, возникшую из темноты почти так же, как возникли не видные до этого прибрежные скалы, сброшенные в море под действием давних подземных сил. Караван чаще стал изменять углы. «Декабрист» поворачивался так же тяжело и неохотно, как и шел. На верхних палубах густо стояли моряки в полном вооружении, и светлые пятна их лиц пунктирно прочертились над бортами. Это были отличные воины, их вдумчиво отобрали на кораблях и проводили для тяжелого труда. Они хорошо знали друг друга, и им было легко идти в сражение сплоченными воинским братством.
– Мы не должны дать в обиду таких хороших ребят, – сказал Дубонос Горигляду. – Фашисты, а они должны вот-вот появиться, конечно, набросятся на «Кита», на «Декабриста». Нельзя, чтобы пошел ко дну такой славный народ.
– А может, и не появится противник, – заметил Горигляд, всматриваясь в даль.
– Я знаю их повадки, лейтенант. Кстати, посмотрите влево, не кажется вам, что противник уже появился?
Вслед за этими спокойными словами командира над тральщиком взвился сигнал боевой тревоги. Черные точки приближались. Рваные облака, протекавшие по небу, на минуту скрывали эти точки, но, выходя из облаков, они, приближаясь, становились все крупнее и крупнее.
– Вот тогда в последний раз возле меня находился Милочкин, – сказал Дубонос.
Горигляда уже не было. На мостике стоял только командир, его власть и невозмутимое спокойствие сразу почувствовали все, ставшие на свои места по боевой тревоге.
Самолеты снижались для атаки со стороны солнца. Караван изменил курс, чтобы отразить врага в наилучшем положении. В то время как «Декабрист» круто повернулся навстречу «юнкерсам», сторожевые катера развернулись, чтобы принять удар на себя.
Дубонос опытным глазом заметил слаженность экипажа. Он чувствовал блестящую школу Булавина, отконвоировавшего не менее ста транспортов и выдержавшего почти столько же сражений с воздушным противником. Надо было быть достойным такого экипажа.
Самолеты перешли в атаку. Дубонос знал те критические десятки секунд нахождения на боевом курсе, которые так трудно выдержать под прицельным огнем. «Декабрист» шел, казалось, навстречу опасности, и по обеим сторонам его острого носа, так похожего на нос парусного брига, отслаивались зеленые, с прослойкой пены, волны. Старый корабль работал в полную силу своих машин. Скорость ему была бы сейчас очень нужна, чтобы спутать расчеты штурманов противника, но что он мог выжать из своих котлов? Старый, старый пароход! Сколько перевозил он на малом каботаже пассажиров, виноградного сока, джутовой пеньки, рыбы и мандаринов!
Рокот авиационных моторов сменился свистом. Навстречу свисту понеслись тонкие светлые линии, и свист сразу погас. Теперь были непрерывно слышны стук и гул своих орудий и пулеметные очереди, точно чьи-то нервные руки раздирали над морем огромные куски плотной парусины.
«Декабрист» тоже стрелял...
Дубонос отдавал команды. У пушек и пулеметов работали так же уверенно и спокойно, как внизу в моторных отсеках, как у румпеля. Выскакивали дымящиеся гильзы, поблескивали отполированные ребра казны, и у носового орудия мелькали треугольниками сгибы брезентовых рукавов номеров, подающих снаряды. Атака была принята огнем...
Потом море ответило грохотом: высоко взметнулись столбы, будто на пути кораблей вскипели подводные гейзеры. Дубонос услышал визг осколков, и, хотя он отвык от этого визга и непроизвольно захотелось пригнуться, он не пригнулся. Орудие выбросило последний стакан, подхваченный замковым. Светящаяся пыльца опускалась в море, и о борт ударили крупные волны. «Декабрист» шел измененным курсом. Бушприт торчал, как клюв какой-то гигантской старой птицы, не способной уже взлететь с поверхности моря. Тральщик шел опять мористее, катер Черепанова снова нырял впереди. С тральщика сигналили: «Поздравляю с успехом». На мостик пришел Горигляд, взволнованно радостный, с оцарапанным носом, по которому катились алые капельки крови.
– Сбили их с двух заходов! У нас потерь нет, товарищ командир! – кричал он, и этот странный крик был вполне понятен Дубоносу: лейтенанта оглушила стрельба.
– Приказано подобрать летчиков, товарищ командир! – продолжал сигнальщик.
– Два самолета сшибли! – снова кричал Горигляд. – Вот только неясно кто? Наши расчеты уверяют, что они...
На воде плавал только один человек. Резиновый пояс, окружавший туловище вражеского летчика, очевидно, мешал ему и не давал возможности работать руками. Когда катер подошел ближе, стало заметнее испуганное лицо летчика, слипшиеся волосы, бледный лоб. Ему не спеша бросили конец. Боцман, руководивший операцией по спасению, не торопился. Краснофлотцы, схватившись за поручни, что-то кричали летчику и сучили кулаками.
Летчик быстрее заработал руками, замелькали его ладони. Ухватившись за канат, он притянул его ближе к груди. Краснофлотцы, подтащив его метра на два от борта, перенесли канат к корме. Он раскрыл рот, блеснули зубы, он что-то закричал, но вот голова его окунулась в гривастую струю; выпрыгнув почти наполовину из воды, он закричал и снова исчез.
Баштовой был сейчас похож на одного из персонажей репинской картины запорожцев, пишущих письмо султану.
– Вытаскивайте его! – приказал Дубонос.
– Будете говорить с ним? – спросил Горигляд.
– Зачем он мне?
– Куда его?
– В таранный отсек.
– Есть, в таранный отсек!
Лейтенант весело спустился по трапу.
Дальше путь проходил спокойно. Над кораблями барражировали истребители. Обнаженные скалистые берега проплывали перед глазами. Губанов сидел в кают-компании и ел вареную свеклу, круто посыпая ее солью. Пальцы его окрасились.
– Можно? – спросил Дубонос, нацеливаясь в тарелку.
– Пожалуйста, Петр Николаевич...
– Помогает от желудка? – спросил Дубонос.
– Точно не знаю... Просто люблю. Мне всегда кок варит свеклу.
– На тральщике меня угощал командир апельсинами королек. Тоже темно-красный, такой же, – сказал Дубонос, с аппетитом раскусывая бурак.
– А я апельсины не люблю, – сказал Губанов, – они кислят.
– А я не люблю халву. – Дубонос засмеялся. – Помню, в детстве еще, в Николаеве, я на спор съел коробку халвы, и после того так опротивела...
– Теперь халвы нет, – серьезно заметил Губанов, – а ореховую халву я любил.
Они съели тарелку свеклы, вытерли руки и поднялись на палубу, ни слова не сказав о недавно проведенном бое, о своих впечатлениях. Только когда Губанов взялся за поручни, чтобы снова нырнуть вниз, так как опытное его ухо уловило какие-то чужие звуки в правом моторе, Дубонос спросил:
– Как во время этого приключения, – он покрутил пальцем, – вели себя мои критиканы?
– Гетман и Ковтун? – догадался механик.
– Да.
– Как нужно вели себя – работали, – сказал механик и скрылся в люке.
– Как будто всю жизнь воевал наш механик, – сказал Дубонос Баштовому.
– Воевать не страшно, товарищ командир, – приподнимая круглые свои брови, точно нарисованные углем на красном лбу, ответил боцман, – не страшно, когда с пользой. Вот в первом году было трудно воевать, горько. А теперь веселее. Идем к прежним крымским базам. К родному Севастополю. Наверное, скоро начнем немцев со всего водоплеска вытряхивать, товарищ командир.
– Почему так думаешь, Баштовой?
– Все потащили к фронту. Вчера ночью над берегом десятка три лайб и баркасов прошли. В устьях стояли до этого... Ночами идут...
...Катер мчался вперед. Виднелись очертания знакомых берегов прифронтовья. Поднимались на пурпурном закате мыс и далекий шпиль часовни на противоположной стороне бухты. Докатился отдаленный рокот орудийного выстрела береговой батареи. Низко над водой возвращался морской ближний разведчик, свесив поплавки и поблескивая мотором.
– Вот и дошли, – сказал Дубонос Горигляду.
– Первый ваш рейс после ранения прошел благополучно, товарищ командир.
– Вы налет не считаете?
– Заурядная вещь, товарищ командир.
– Вы молодец, Милоч... простите, Горигляд.
Караван вытягивался строго в кильватер Черепанову, который без помощи лоцмана знал проходы в минных полях. «Декабриста» ожидали автомашины, приткнувшиеся для маскировки под стенами домов, под деревьями. У стоянки дивизиона сторожевые катера конвоя встречали представители разведки, чтобы принять пленного немецкого летчика, о котором было сообщено радиограммой-шифровкой.
Дубонос приставал к борту другого катера, ошвартованного рядом из-за тесноты пирса. Таким образом, чтобы попасть на берег, нужно было пройти палубы двух сторожевиков. Команды ошвартованных катеров, зная о поимке летчика, были на палубах. Пленного вытащили из таранного отсека, помещения довольно неудобного и узкого, и передали в руки прибывших в порт представителей нашей разведки. Его усадили в машину и повезли в штаб.
Вечером командир дивизиона, старый приятель Дубоноса по торговому флоту, говорил ему:
– Ты, кажется, попадешь вовремя к нам. Кое-что предстоит.
За окном комнаты на малом газу урчала машина, быстро разгружали хлеб и ящики с продовольствием. На веранде кто-то играл на гармонике популярную песенку «В землянке», и ему негромко подпевали два-три мужских голоса. Ветер, усилившийся к ночи, загибал край чистенькой занавески и шевелил раму. Вестовой, широкоплечий малый с размашистыми движениями и добрым лицом, накрыл письменный стол скатертью, быстро исчез и появился с подносом, уставленным тарелками с салатом из помидоров, консервированной колбасой и холодной кефалью.
– Ты знаешь, Петро, – сказал командир дивизиона, – вот за этим столом, помню, мы не одну ночь просидели с Цезарем Куниковым, когда он готовился к десантной операции на Мысхако. Вот был человек! Все должен был вызнать, все расспросить, все вынюхать. Рисковал обдуманно. Любил людей Куников, зря не хотел сжигать...
Дубонос насупился. Эти слова, может быть и не обращенные непосредственно к нему, прошли холодком по его спине. Снова пришли воспоминания о погибшем экипаже, о друзьях, унесенных морем. Командир дивизиона был достаточно умным человеком, чтобы догадаться о причине перемены настроения своего друга.
– На себя не принимай, Дубонос. Ты в этом случае не виноват. Ты сам знаешь, у моряков все дела видны, как дробинка на блюде. Ни горок тебе, ни щелей, ни блиндажей. Знай, тебя никто не обвиняет, и не полоскай себе больше мозги глупыми мыслями. – Он посмотрел на приятеля, в черных его глазах заблистал молодой и искренний смех. – Ботинки-то опять спасал, Петро? Чертова кукла!
– Опять. – Дубонос отмахнулся своей крупной рукой. – Намокли, потом ссохлись, насилу натянул.
– Ну и чудак! Хочешь, я тебе подарю ботинки. У меня помощник где-то добыл. Прямо скажу, с витрины...
– Таких, как мне нужно, не достанешь. Обязательно на номер меньше.
– Ну тогда давай заправляться, дружище. Вот запеленгуем-ка эту кефальку... А потом потолкуем по-серьезному.
5
На катере Дубонос заметил теперь, после первого боевого эпизода, особо подчеркнутую подтянутость и стремительное исполнение приказаний. Команда явно старалась угодить своему командиру. Дел было опять много. Готовились к крупной операции, где должны были участвовать все мелкие корабли базы.
Напряженное ожидание заметно было в наземных частях и у моряков. Готовилось большое дело. Севастопольцы чаще посматривали на далекие горизонты, моряки из Николаева запели новую песню про свой город, дунайцы вспоминали свой выход к Одессе и Херсону. Ожидание как-то еще больше объединило всех, так как в это время вспомнилось все прожитое – и героическое и трагическое.
Продолжалось по-прежнему все обязательное в такой беспощадной войне. Сражалась морская пехота на Малой земле, «бомберы» топили вражеские транспорты и иногда сами гибли вдали от своих, штурмовики атаковали быстроходные десантные баржи и катера, сбривали огнем брошенные для атак роты горно-альпийских стрелков, подлодки несли свою строгую и таинственную службу, «морские охотники» гонялись за подлодками врага, сторожевики выбрасывали разведчиков, мелкие диверсионные группы, вывозили из Крыма раненых партизан, прикрывали вместе с торпедными катерами «тюлькин флот», ходивший каждую ночь на жертвенный подвиг к Малой земле...
Прикрывая коммуникацию Малой земли, остались без горючего два наших торпедных катера. Они дрейфовали. Нужно было отправить им горючее и тем спасти их. Радиограмма от торпедистов поступила утром, и выход в море в это время суток был очень опасен. Обычно с первыми лучами солнца прекращалась суета на море и корабли ожидали ночи.
Командир дивизиона, объяснив Дубоносу положение, сказал:
– У тебя катер надежный, команда тоже не плохая. Возьми Черепанова и отправляйся.
Катера Дубоноса и Черепанова быстро погрузили бензин, вышли из бухты, обогнули мыс и пошли под прикрытием скалистых берегов. Ведущий катер Дубоноса резко изменил курс и пошел при ясном небе и штиле на виду противника. Команды катеров находились на палубах. Противник, наблюдая за странным поведением кораблей, выжидал. Дубонос, пройдя несколько кабельтовых у берега, снова изменил курс и пошел прямо на город. Враг молчал. Катера развернулись влево и самой узкой частью залива пронеслись на полном ходу, чтобы сразу же попасть под прикрытие артиллерии Малой земли. Батареи врага так и не открыли огня. Маневр Дубоноса наблюдали артиллеристы береговых батарей, которым приказали поддержать катера. Они с недоумением наблюдали странное маневрирование катеров.
Но вот катера проскочили залив. Командир гвардейского дивизиона восхищенно воскликнул:
– Здорово, Дубонос! Но попадись мне в таком положении вражеские катера – моментом бы накрыл!..
Вскоре катера растворились в темной полосе крутого побережья, а вернулись открытым морем вместе с торпедными катерами.
– Вы очень хладнокровны, товарищ командир, – сказал Горигляд Дубоносу на пути к домику командира дивизиона.
Дубонос поднимался широким шагом и молчал. Выйдя на горку, он приостановился:
– Не то слово, лейтенант. Хладнокровные – гадюки, лягушки. Так и называются они хладнокровными. А человек имеет горячую кровь. А раз так, значит, не может быть хладнокровным. Я тоже боялся, когда маневрировал перед их носом. Но знал: не поймут, в чем дело. Будут выжидать, догадываться, а тут мы и проскочим. А легли бы сразу по курсу, без спектакля, могли бы сразу и накрыть. Ведь у них по тому маршруту каждый метр моря пристрелян. Такая наша война. Малы мы, но увертливы. – Дубонос после последних слов невольно оглядел себя и засмеялся: – Малы мы... Тоже придумал, да?
– Вы сейчас уже не кажетесь мне таким... великаном, – сказал Горигляд, – а вначале я даже того... растерялся.
– Ну опять покраснели, лейтенант! – Дубонос взял его под руку и зашагал вперед. – Но во время сегодняшней прогулки вы были бледны и чутки...
– Чуткий? Почему вы вдруг заметили это?
– Вы слышали еще издалека свист снаряда. Я наблюдал за вами. У вас сразу вспыхнули уши, а потом, когда снаряд плюхнулся в воду, вы снова приняли свой прежний вид. Представьте себе, лейтенант, наблюдая за вами, я, может быть, совершенно отрешился от чувства собственной опасности. Однажды, во время боя с торпедными катерами, по моим брюкам ползла медленно-медленно букашка, кажется, она называется божья коровка. Я командовал, кричал, думал о враге, так как он здорово нас тогда защучил, но следил за букашкой. Она меня так заинтересовала, что я не думал о личной опасности. Думал: улетит или не улетит? Слышит ли она пальбу? Откуда она попала на катер? Неужели занесло ветром с берега? Всегда помню эту букашку. Довез ее, помню, до земли, осторожно вынес на траву, лети...
– А теперь такой букашкой был я, товарищ командир?
– А ведь в самом деле могли так подумать, лейтенант!
Дубонос остановился, похлопал спутника по спине и пошел очень быстрым шагом, у веранды домика задержался:
– С вами воевать можно. Вы горды в опасности. Стараетесь ее не замечать. Команда все это тоже видит, будьте уверены. Хорошая школа, где вас учили с Милочкиным. Преподаватели были, как говорится, на высоте...
На веранде появился командир дивизиона, в фуражке, сдвинутой немного набок. Он пожал руку Дубоноса:
– Хорошо отработал сегодня... надул их.
– Рад стараться, товарищ командир, – шутливо отчеканил Дубонос.
– Помнишь, как мы их обманули с плавучим краном? – Обратился к Горигляду: – Вы-то не знаете этого случая. Когда гитлеровцы заняли порт, мы сразу же док увели, с шумом, гвалтом. Они еще не могли сообразить тогда, что почем. А потом решили и плавучий кран украсть. Подошли, срубили якорь, подцепили кран таким это туберкулезным буксирчиком и потащили. Из-под носа увели кран. Надо всегда учитывать разную обстановку, все учитывать... Никогда не падать духом...
