Текст книги "Штучки!"

Автор книги: Ариэль Бюто

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

– Знаю, – отозвалась Флоранс.

Она сняла носки, совсем уже не нарядные после целого дня. Нашла в ящике комода, под трусиками, еще одну пару.

Новенькие, с неразглаженной складкой и картонкой, удерживавшей их вместе. Флоранс приложила носочки к щеке и улеглась на кровать. Родители в соседней комнате снова принялись орать друг на друга.

Признание

Анне-Луизе и Жаку

– Как ты познакомилась с папой?

Некоторые дети задумываются о том, что было до их рождения. А кто-то, похоже, долго верит, что родители появились на свет одновременно с ним. Адриан – любопытный человечек, которому интересны другие жители Земли. Он хочет знать, как было дело, и его вопрос заставляет Флоранс перебирать воспоминания, как пролистывают, с усмешкой или растроганно, альбом со старыми фотографиями.

За столом их было семеро, но Николя никого, кроме нее, не видел. Флоранс. Цветочное имя, которым наделили светлый солнечный лучик. Друзья-сводники пригласили для него какую-то Наташу – русскую, как и он сам, и, разумеется, незамужнюю. Флоранс тоже была одинока, но она только-только развелась после подлого предательства со стороны первого мужа (он же – первая любовь) и считала, что рана еще слишком свежа, для того чтобы снова принимать участие в брачных играх.

В тот вечер она рискнула надеть блекло-зеленое хлопчатобумажное платье – она, с ее цветом лица, могла себе и не такое позволить. Николя волновала негладкая кожа ее плеч. Он не вслушивался в то, что она говорила, он начинал таять от одного лишь звука ее звонкого голоса, а стоило ей лукаво взглянуть – и его бросало в дрожь. Ближе к концу ужина он настолько расклеился, что испугался – уж не заболевает ли. Но к десерту вполне оправился, отыскав причину недомогания: он на всю жизнь полюбил Флоранс, с которой едва успел познакомиться.

Она продиктовала свой номер телефона, но его собственный записывать не стала. Молодой человек показался ей ничем не примечательным, достойным разве что дружелюбной насмешки, не более того, хотя, правду сказать, ее любопытство было задето тем, что он недвусмысленно предпочел ее сидевшей с ним рядом роскошной матрешке.

Через день Николя пригласил Флоранс поужинать. На этот раз она хорошенько обдумала наряд и похвалила себя за это, увидев, в каком изысканном ресторане Николя заказал стоявший поодаль от других столик. Ресторан был оформлен в колониальном стиле, и все блюда здесь готовили на основе чая. Им принесли два бокала шампанского. Флоранс подумала, что это уж слишком.

Они чокнулись, обменявшись вполне невинными пожеланиями. Наедине с незнакомым мужчиной Флоранс оробела, утратила обычную язвительность. Когда им предложили меню, она с облегчением уткнулась в свое.

– Флоранс, мне надо сказать вам нечто в высшей степени важное.

Николя говорил, как в тех книгах, по которым учил французский.

– Я с первого взгляда понял, что вы – моя любимая женщина на всю жизнь.

Флоранс спряталась за раскрытым меню, но названия блюд она разбирала с трудом. Николя тем временем заговорил о совместной жизни, о браке.

«Морской черт, сваренный в белом чае с южных склонов Гималаев». Ну, насчет южного склона, конечно, не проверить, но до чего же здесь хорошо пахнет! Там, за стойкой, чай со всего мира, и парни в льняной униформе так ловко этими черными лаковыми коробками жонглируют… А над крахмальными скатертями от чугунных чайников поднимается пар… Флоранс отметила женственную утонченность обстановки.

– Флоранс, вы не отвечаете, но я знаю, что вы слышали мои слова! – продолжал Николя. – Ну хорошо, вы уже выбрали, чего бы вам хотелось?

Он посоветовал заказать утиное филе с «дарджилингом» и больше ни словом не обмолвился о своих чувствах, – по всей видимости, его признания на этом и закончились. Ел он с большим аппетитом и очень мило ворчал из-за того, что Флоранс едва прикоснулась к своей порции.

Подкрепившись, он стал подробно отвечать на вопросы, которые, по его мнению, вправе была задать молодая женщина, хотя она и безмолвствовала. Не утаил, какая блестящая карьера перед ним открывается, поделился желанием создать семью, рассказал о родителях, оставшихся в России, поговорил о своей аллергии на синтетику – сразу сыпью покрывается, о своей неприязни к гомеопатии и астрологии. Все это было несколько занудно и утомляло, но изъяснялся он очень грамотно, четко, словно пришел наниматься на работу. Флоранс тем не менее оставалась настороженной и, не переходя в наступление, в любую минуту готова была дать отпор. Она пока не верила в то, что Николя сумеет ей понравиться, и опасалась, как бы он не начал торопить события. Конечно, сейчас разговор вполне безопасный, но признание-то уже прозвучало! Как поступить, если он возьмет ее за руку и захочет поцеловать? Она его оттолкнет, да, оттолкнет, потому что она – не из тех женщин, которых с легкостью можно добиться.

Они благополучно добрались до десерта, и ничего такого не произошло. Флоранс стало ясно, что на самом-то деле она ждала от Николя нового проявления нежных чувств. Может, она завалила экзамен? Вот не сумела же скрыть скуки, когда он рассказывал о том, как в выходные занимался подводным плаванием в Красном море! С тех пор как после одиннадцати лет брака, казавшегося ей безупречным [10]10
  См.: «Козлы!». Фантом Пресс, 2007.


[Закрыть], муж ушел к женщине старше ее, Флоранс несколько утратила уверенность в себе, и нечаянные радости, которые принес первый опыт незамужней жизни, обрести снова эту уверенность не помогали.

За кофе она перехватила изголодавшийся взгляд Николя и поняла, что нимало не утратила привлекательности. Надо все время об этом помнить, чтобы придать себе смелости на случай, если она еще кого-нибудь встретит.

С той минуты, как Флоранс подтвердила, что у нее никого нет, Николя больше не проявлял по отношению к ней ни малейшего любопытства. Не от недостатка интереса – просто ему казалось, будто у него вся жизнь впереди для того, чтобы узнать эту женщину поближе. Флоранс, смущенная всем происходящим, изводилась неотвязной мыслью о том, не блестит ли у нее нос под слоем тонального крема, и предпочитала разговор не поддерживать. Собственно, она почти не слушала, хотя и поддалась обаянию хрипловатого голоса с едва приметным русским акцентом, а запах корсиканского солнца, исходивший от Николя при каждом движении, слегка кружил голову. Покончив с изучением сначала собственной тарелки, затем собственных пальцев, разгладив на скатерти все воображаемые складки до единой, она наконец подняла голову. И увидела перед собой очень красивого парня.

Николя отвез Флоранс домой. Он остановил машину у подъезда и, не выключая мотор, завершил этот вечер пылким рукопожатием.

– Спасибо, – сказал Николя. – Все было чудесно.

– Это мне следует вас благодарить, – ответила Флоранс, позволив ему задержать ее руку в своей еще на пару секунд.

– В общем…

Он наклонился к ней, и Флоранс понадеялась, что придется уклониться от поцелуя, но Николя оказался истинным джентльменом.

– У вас есть неделя, – шепнул он ей на ухо.

– На что у меня есть неделя? – отодвинувшись, переспросила Флоранс.

– На то, чтобы решить, согласны ли вы стать моей на всю жизнь. Я позвоню в пятницу. От вас требуется только одно – сказать «да» или «нет». Скажете «нет» – больше никогда обо мне не услышите. А если ответите «да», – приглашаю вас к себе на выходные. С тем чтобы познакомиться поближе.

Это было самое странное предложение из всех, какие когда-либо делали Флоранс, и именно потому она его приняла.

Прошла неделя, Николя признаков жизни не подавал. Флоранс никому ничего не рассказала, даже Элизе и Каролине. Она боялась услышать мнение подруг – зачем ей их насмешливые комментарии насчет попытки Николя приобрести ее скромную особу со всеми потрохами? – или, еще того хуже, увидеть, какое скорбное выражение появится на их лицах в том случае, если они не пожелают хоть сколько-нибудь поверить в ее историю. Чем больше проходило времени, тем усерднее Флоранс убеждала себя, что плохо поняла Николя или преувеличила то, что он сказал. В пятницу с утра она с удивлением обнаружила, что места себе не находит, кружит по комнате в ожидании звонка. А ведь она твердо решила ответить «нет». Кто его знает, вдруг Николя решится повторить свое предложение, нельзя, чтобы до этого дошло, надо навсегда его отвадить. Может быть, она упустит случай завязать чудесные отношения, вот только нельзя ей сойтись с человеком, не открыв ему некоего маленького, но постыдного секрета. Только

Франсуа об этом знал. Она еще не готова довериться другому мужчине.

Потом Флоранс с головой ушла в работу. В полдень наскоро чего-то перехватила вместе с Элизой, которая нашла, что подружка выглядит подозрительно– уж слишком она сияет в этот пасмурный день, с чего бы…

К шести часам вечера Флоранс уже вернулась домой. Николя не звонил. Она приняла ванну, затем оделась и накрасилась так тщательно, как обычно не делают ради ужина наедине с собой. Мобильник все время лежал рядом.

В половине восьмого наконец-то раздался звонок. Флоранс с излишней поспешностью схватила трубку, тихонько твердя «нет! нет! нет!», чтобы придать себе смелости.

– Добрый вечер, это Николя. Ну так что, да или нет?

– Да.

Флоранс не успела разобраться в том, какой психологический ход заставил ее высказаться против собственной воли, – Николя ждал внизу.

Она наспех побросала в чемодан какие– то вещи, возбужденная, как будто ее впервые пригласили на пижамную вечеринку.

Столик был заказан в модном сицилийском ресторане. Официантами тут наняли пакистанцев, они говорили на импровизированном – кулинарном – итальянском. Забавно. Николя лучился счастьем и осыпал Флоранс комплиментами. Посреди ужина он перестал обращаться к ней на «вы». За десертом погладил по щеке. Флоранс была поглощена собственными мыслями: ей нравилось, как все складывается, она убедилась, что по-прежнему привлекательна, но возможное продолжение сегодняшнего ужина ее тревожило.

«Господи боже мой! Да как же я ему об этом скажу?» – маялась она.

С тех пор как ушел Франсуа, в ее жизни не было ни одного мужчины, и отчасти – как раз из-за ущербности, в которой она не решалась признаться.

– Тебя что-то тревожит?

– По-моему, все происходит слишком быстро, тебе так не кажется?

– Я дал тебе неделю на то, чтобы решить. И потом, я ведь не думал… В общем, хочу сказать, что не намерен на тебя набрасываться, словно дикарь. Мы можем дать себе побольше времени на то, чтобы познакомиться.

Более галантным быть просто невозможно!

«И все равно, – терзалась Флоранс, – если наши отношения зайдут дальше, мне придется сказать ему об этом».

В конце концов она себя уговорила. Пока ее чувства к Николя не слишком разгорелись, ставка остается невысокой. Можно и рискнуть, не страшно, если она его заденет или покажется ему нелепой. Не смертельно. Он это переживет. Она тоже. Надо же как-то выбираться из дурацкого положения, а то Николя уже говорит с ней так, будто им всю жизнь предстоит прожить вместе.

Николя, с виду совершенно спокойный, отпер дверь и пригласил Флоранс в свою четырехкомнатную квартиру, обставленную словно замок. Дорогая антикварная мебель тянулась ввысь, упираясь в потолки, терялась среди изобилия ковров.

– Обожаю барахолки, – признался Николя. – И обожаю по воскресеньям обедать на блошином рынке. Сосиски с жареной картошкой у Жермены – и я счастливейший из людей!

Очко в его пользу, подумала Флоранс, настрадавшаяся от заполненных работой выходных бывшего мужа.

– Вот твоя спальня, – сказал Николя. – Ванная напротив. Располагайся с удобствами, у меня есть своя.

Он вел себя, как любезный хозяин, принимающий давнишнюю подругу. Несмотря на все свои колебания, Флоранс почувствовала себя слегка этим уязвленной. А в голове ее билась все та же мысль: она не сможет лечь с ним в постель, пока не признается в своем чудовищном изъяне.

– Спокойной ночи, любимая женщина! – произнес Николя без малейшей иронии.

Поцеловал ее в лоб, повернулся и ушел.

На подушке ее постели лежали три веточки лаванды. На покрывале – кусок мыла и три пушистых полотенца, приглашавшие к омовению.

Флоранс пересекла коридор и закрылась в ванной. «Ну и дела!» – повторяла она про себя. До чего трогательна эта его доброжелательность, как тактично он ее принимает… А как рассказывал, что не может и дня провести без того, чтобы не случилось хотя бы одной удивительной минуты! Такой драгоценностью мог стать бокал хорошего вина, а мог и великолепный пейзаж на другом конце света… Да, он умеет делать жизнь прекрасной. И возможность разделить эту жизнь с ним кажется заманчивой…

На полочке над умывальником Николя приготовил для нее флакон духов в белой с золотом коробочке. Духи Флоранс – она не говорила ему, какими душится, – он сам распознал. Флоранс была до того этим тронута, что ей захотелось немедленно постучаться к Николя. Но вместо этого она надела ночную рубашку, тихонько открыла дверь ванной и, крепко зажав в левой руке предмет своего позора, украдкой пробралась в собственную спальню.

Посреди комнаты стоял Николя. Господи! Он не мог бы сильнее ее ошеломить, даже если бы предстал перед ней совершенно голым.

– Вот это да! – пробормотала она, оглядев его с головы до пят.

И залилась краской, а потом неудержимым смехом. Николя, державшийся более чем достойно в едва прикрывавшей зад футболке, даже попятился.

– Вот это да! – уже громче повторила Флоранс, теперь уже не сводя глаз с ног хозяина дома.

– А, это… – смутился он. – Я не знал, как тебе сказать, вот и… Теперь ты знаешь мою маленькую тайну. И как тебе кажется, ты сможешь жить с человеком, который с сентября по май не может уснуть без пары белых носочков?

Поскольку Флоранс молчала, едва удерживаясь от слез, он весело прибавил:

– Я их не снимаю, даже когда сплю совсем голый! Понимаю, это выглядит ужасно, но готов спорить, что тебя подробности такого рода не остановят.

– Да это самое лучшее из всего, что ты мог мне о себе рассказать! – воскликнула Флоранс, бросаясь ему на шею. – О, Николя! Я уверена: мы будем совершенно счастливы вместе.

А когда Николя привлек ее к себе, она наконец разжала левую руку, и на пол выпали два смятых, притиснутых один к другому белых носочка.

Учительница

Я должен рассказать вам о том, как Эльвира сделалась моей лучшей подругой. О, я знаю, дружбу между мужчиной и женщиной часто истолковывают неверно, строят всякие догадки и в конце концов все запутывают. Вот потому мне и надо рассказать эту историю с самого начала.

По-моему, я был здесь единственным отцом. Нам пришлось подняться на три этажа по лестнице, украшенной детскими рисунками и плакатами о профилактике вшивости. Отдуваясь, я представлял себе крестный путь моего сына, вынужденного ежедневно восходить на эту Голгофу детского познания, сгибаясь под непомерной тяжестью ранца. Матери, послушно выстроившись гуськом и во все глаза рассматривая тюрьму, где томятся их крошки, потянулись за учительницей.

Теперь не говорят «учительница». Теперь говорят «школьный преподаватель», и это звучит куда хуже, особенно если речи идет о женщине. Что сталось бы с маленьким Николя [11]11
  Николя – герой серии иллюстрированных книг для детей, выходившей в 1956-1964 гг. Мальчик делится сокровенными мыслями о своей жизни в школе и на каникулах, но эти простодушные детские мысли, забавляющие ровесников, взрослые читатели сочли идеальным социологическим анализом своего времени. Текст в книжках принадлежит Рене Госсини (1926-1977), знаменитому французскому писателю– юмористу, автору, в частности, экранизированных впоследствии комиксов об Астериксе и Обеликсе. Госсини – один из самых читаемых в мире французских авторов, на сегодняшний день продано примерно полмиллиарда экземпляров его книг и комиксов. Жан-Жак Семпе (р. 1932) – французский художник– иллюстратор, в основном и известный черно-белыми картинками к книжкам о маленьком Николя.


[Закрыть]у Семпе-Госсини без его учительницы?

Я – уже большой Николя – сижу на первой парте. Учительница, то есть школьный преподаватель… педагог начальной школы… предложила нам сесть за парты наших детей. Мам это привело в восхищение, и они без зазрения совести принялись шарить в ящиках.

– Ваш-то до чего хорошо уже пишет! Господи, а мой такую грязь развел в тетрадках!

– Ай-ай-ай, да-да, в самом деле! Вам стоило бы показать ребенка логопеду.

Что до меня, я, разумеется, не позволил себе нарушить неприкосновенность школьной жизни моего Адриана. Не для того пришел. Если я ничего не напутал, нас собрали, чтобы ознакомить с тем, какими основными навыками должны овладеть наши дети, а после этого мамы-общественницы обещали устроить безалкогольный фуршет.

Мои колени упирались в ящик, спинка стула, рассчитанного на шестилетнего ребенка, больно давила на поясницу. Я пытался влезть в шкуру мальчика, каким когда-то был, но вспоминалась только беззубая улыбка, та самая, какая во всех уголках земного шара символизирует гордость умением читать. Госпожа школьный преподаватель, о которой Адриан рассказывал не иначе как начиная со слов «а вот моя учительница…», предложила нам воспользоваться той же привилегией по отношению к ней, какая предоставлена нашим детям, и называть ее Мари-Роз.

– Это живой и приятный класс, – сообщила нам Мари-Роз. – Но к сожалению, не слишком однородный. Трое из двадцати пяти детей уже умеют бегло читать, а у десяти есть кое-какие навыки.

Готов был спорить – каждая мама подумала, что ее-то ребенок точно входит в первую тройку.

– И это создает проблему, поскольку, если они не обучались по полуслоговому методу, у вышеупомянутых тринадцати учеников будут большие трудности с орфографией. Так что я прошу вас не выполнять работу педагогического состава, пусть даже вы и желаете, в чем я нисколько не сомневаюсь, сделать как лучше…

– Эту Мари-Брюкву, наверное, учили читать валовым методом!

– Простите?

Соседка по парте, наклонившись ко мне, произнесла свою довольно хамскую реплику почти вслух.

– Простите, что вы сказали? – повторил я, оторопев.

– Вот! – ответила она, показав на прикрепленный к стене листок бумаги, на котором оранжевым фломастером была написана следующая фраза: «Натан праглатил барабан».

– Извините, Мари-Роз, – с самой обольстительной улыбкой поинтересовалась моя соседка. – Кто из детей написал эту фразу?

– Но… это сделала я, мадам. Вы – мама…

– Как раз Натана. Мне кажется, в этой фразе есть орфографические ошибки. Вам следовало написать «проглотил», через два «о».

Мари-Роз растерянно уставилась на стену.

– Вы думаете? Как бы там ни было, главное, чтобы дети научились отчетливо произносить слог «ан» и усвоили понятие рифмы. Орфографией мы будем заниматься намного позже, может быть, даже и не в этом учебном году.

– Ну и дурища! – прошептала моя соседка. – Хорошо еще, что у нее пузо на нос лезет. Если нам хоть чуть-чуть повезет, вместо нее придет кто-нибудь поумнее.

Я не нашелся что ответить и только лицемерно улыбнулся. Сам бы я никогда не заметил ошибки и толком не понял, в чем дело. Но меня оправдывает происхождение, французский язык мне не родной.

В этот момент со всех сторон зашикали, а Мари-Роз помахала рукой, стараясь нас утихомирить, как будто мы ее ученики. Мне трудно было сосредоточиться на объяснениях, хотя объясняла она терпеливо, отчетливо выговаривала каждый слог и все повторяла по сто раз. Я старался хоть что-то записывать, поскольку Флоранс вполне могла потребовать отчета. У жены совещание, и она чувствовала себя виноватой, раз не смогла явиться на первое же родительское собрание в классе старшего сына. Должен же я был ее хоть чем-то утешить!

Когда речь зашла о «жизненном опыте» детей, из которого Мари-Роз намеревалась извлечь пользу, создав «зоны обсуждения», моя соседка хихикнула.

– Нет, надо же, какая чушь! Все, с меня хватит, наслушалась, пойду!

Молодая женщина и в самом деле намеревалась встать, а я совершил безрассудный поступок: схватил ее за руку и заставил сесть на место.

– Хорошо! – с улыбкой покорилась она. – Только разбудите меня, если засну!

И только тут я, ободренный раскованностью соседки по парте, в первый раз на нее посмотрел. Она была… она мне страшно понравилась! Маленькая, тоненькая, с двумя длинными темными косами, веснушками, серыми глазами и зуб с щербинкой. А главное – она совершенно не походила на мать семейства. И пахло от нее ландышами, как от девочки, которую я когда-то любил в России.

Сидя за тесной партой, мы то и дело задевали друг друга локтями, стукались коленками и вскоре перестали извиняться.

– Вопросы есть? – осведомилась Мари-Роз.

Наступила пауза, потом одна из мам все-таки решилась:

– Я – мама Матильды. У моей дочери небольшая дислексия, и я хотела узнать, не могли бы вы посадить ее за первую парту и давать ей задания, приспособленные к особенностям девочки…

– Если каждый будет говорить о своих личных проблемах, мы никогда не закончим! – тут же взъелась на маму бедняжки Матильды какая-то мегера.

– А главное, не скоро упьемся апельсиновым соком! – усмехнувшись, шепнула мне соседка.

– Папа и мама Натана хотят что-то сказать? – обернувшись к нам, спросила Мари-Роз.

Я хотел исправить ошибку, но, услышав ответ соседки по парте, лишился дара речи.

– Мы как раз говорили о том, что с человеческой точки зрения было бы неплохо, чтобы наш сын общался с не совсем полноценными детьми.

Мари-Роз приподняла бровь, ожидая продолжения, но продолжения не последовало.

– Ну… да… Но к сожалению, у нас в школе ни одного такого нет. То есть я хотела сказать – к счастью. Все дети нормальные.

– Ах, простите! Но мне показалось, будто с Матильдой не все в порядке!

Мари-Роз покраснела, маму Матильды перекосило, а я злобно уставился на собственные ногти. Неугомонная девчонка, сидевшая радом со мной, проделала это нарочно!

После нескольких скучных вопросов, заданных мамами, которым хотелось не столько услышать ответ, сколько произвести на учительницу хорошее впечатление, нас пригласили перейти к застолью в дружеской обстановке. Теплая безалкогольная сангрия в пластиковых стаканчиках.

– Меня зовут Эльвира! – сказала мама Натана. – А вас?

– Николя. Откровенно говоря, очень глупо было выдавать меня за отца вашего сына. Как мне теперь выпутываться?

– Вы что, думаете, Мари-Редиска об этом вспомнит? Вполне достаточно на следующее собрание отправить вашу жену.

По мне, лучше бы Флоранс никогда не узнала о том, как я не признал себя отцом нашего сына при первой встрече с его учительницей!

– Она что-нибудь говорила про Адриана? – спросила Флоранс, едва я вошел в квартиру.

– Она сказала, что он гений и что в следующем году может держать экзамен на бакалавра.

– Нико, не валяй дурака! Давай рассказывай!

– Учительница набросала в общих чертах план обучения основным навыкам и воспитания самостоятельности…

Начиная с этого места, пошла чистая импровизация. Флоранс ловила каждое мое слово.

Мы снова увиделись с Эльвирой в ближайшую субботу, поскольку Натан пригласил Адриана на день рождения. Я предложил отвести туда сына.

– Адрес точно знаешь, малыш?

– Ну, пап, он же написан вот здесь, на приглашении! Слушай, какой же у Натана красивый дом!

И в самом деле! Здание времен Директории, надежно спрятанное в глубине закрытого для въезда тупичка, а вокруг маленький французский садик. И это в самом центре Парижа!

– Ну входите же! Ты ведь Адриан, правильно? А вы…

– Николя!

– Ах да, простите!

Эльвира протянула мне руку. Я огорчился из-за того, что она забыла мое имя.

Круглый, словно шарик, мальчуган схватил Адриана и утащил в комнату, откуда доносились радостные вопли.

– Ну ладно… Я приду за мальчиком к шести, хорошо?

– Ой, да я же вас не гоню! Если вы любите шоколадные пирожные и бег в мешках, можете праздновать со всеми!

Эльвира сунула руки в карманы джинсов и смотрела на меня, задрав голову. Я догадался, что под белой рубашкой на ней ничего нет, и почувствовал, что краснею.

– Да я же пошутила! – поспешно прибавила она. – Вы уже вышли из того возраста, когда…

– Зато вы…

Я умолк, и она улыбнулась. Лента на одной косе была развязана.

– Я… А кофе будете?

– Не хотелось бы причинять вам беспокойство. У вас, должно быть, и без того хлопот полон рот: в доме толпа детей.

– Да что вы! Мой муж и наша няня – чемпионы мира по устройству праздников для маленьких разбойников.

– Ну, если ваш сын может десять минут без вас обойтись, не откажусь.

– Натан – сын моего мужа.

С этими словами Эльвира меня покинула, оставив одного в гостиной. Одна эта комната была размером со всю квартиру, ради которой я влез в долги на двадцать лет вперед. А двадцать лет – это намного больше половины возраста Эльвиры.

Мебель и картины говорили о незыблемости семейного дома; похоже, здесь по меньшей мере в течение двух веков ничего не трогали и не сдвигали с места. Удивительно, что такая юная женщина может жить в подобной обстановке!

– Боюсь, у меня опять ничего не получилось, – предупредила Эльвира, входя с дымящимися чашками.

И в самом деле – мне в жизни не доводилось пить кофе гаже этого!

Мы сидели рядышком на диване, так близко друг к другу, что я опасался, как бы не вошел муж. Эльвира несколько раз вставала встретить очередного гостя и, возвращаясь, садилась еще ближе ко мне. Под конец наши пальцы почти соприкасались, но разговор тем не менее был лишен всякой двусмысленности и не давал повода ни к каким кривотолкам.

Я узнал, что дом принадлежит семье Эльвиры на протяжении пяти поколений и что это, конечно же, сказочное наследство тяжким грузом легло на ее жизнь.

– Вы, наверное, думаете, будто я – бедная богатая девочка, – сказала она. – На самом деле у меня нет ни средств содержать этот дом, ни сил с ним расстаться, ведь всем моим родным по материнской линии как-то удавалось его сохранить.

Она тряхнула головой. О, как бы мне хотелось стать косой, задевшей при этом движении ее щеку.

– Вы позволите?

Не дожидаясь ответа, я завязал распустившийся бант. Она не отдернула голову, она серьезно ждала, пока я закончу, и нисколько не смутилась при появлении человека, который, как я понял, был ее мужем.

– Ты там справляешься, милый? Знакомься, это Николя, папа Адриана.

– Очень приятно. А я – Людовик, папа Натана. Послушай, Эльвира, не знаешь, где у нас ножницы?

– Мой муж, – только и сказала Эльвира, когда Людовик вышел из комнаты. – Он всю жизнь мечтал устраивать детские праздники, ну и зачем мне лишать его этого удовольствия.

– Тем более что Натан – не ваш сын.

– Зачем вы это сказали? Знаете, нехорошо так говорить…

– Но… вы же сами только что…

– Ладно, хватит об этом! Я вас не гоню, но вы правы, мне надо идти к ним, не то все дети подумают так же, как вы.

Я расстроился. Почувствовал себя слоном в посудной лавке. Надо же было лезть в то, что меня не касается, и делать неверные выводы. Мне было стыдно за свое поведение, и в конце дня я попросил Флоранс забрать сына.

– Долго же вы шли! Я уже начал волноваться.

– Мама Натана стала меня угощать, отказаться было невозможно. С ума сойти, что за дом! Я просто обожаю такие дома!

«Но у нашей семьи такого никогда не будет», – мысленно продолжил я.

Жена смотрела мечтательно, и мне почудилось в ее глазах сожаление, что она вышла замуж за такого неудачника, как я.

Вскоре Адриан с Натаном сделались неразлучными друзьями. Это означало, что они то и дело ссорились навсегда и мирились на всю жизнь. Нередко их мирные договоры скреплялись приглашением заночевать – то у нас, то у них. Как ни странно, Натану куда больше нравилась наша нелепая квартира, чем собственный просторный дом, так нравилась, что Флоранс пришлось поставить в комнате Адриана двухъярусную кровать.

Благодаря этой дружбе я часто виделся с Эльвирой, и через несколько недель мы с ней подружились, ничего не говоря Флоранс. Очень часто, проводив детей в школу, мы отправлялись в кафе. И пусть ни разу не просидели там больше четверти часа, эти разговоры урывками позволили мне постепенно узнать печальную историю ее брака.

Восемь лет назад родители Эльвиры погибли в автокатастрофе, возвращаясь на своей машине со званого ужина, где выпили столько, что полиция заподозрила двойное самоубийство. Эльвира, единственная дочь, унаследовала кое-какое имущество и дом, издавна принадлежавший ее семье. После выплаты налога на наследство у нее остались лишь стены, в которых она росла, но не осталось ни гроша на то, чтобы этот дом содержать.

– Вот тогда я и подумала о браке, – призналась она, съежившись на обитой кожзаменителем банкетке кафе «У ратуши». – Предложение Людовика пришлось очень кстати. Я навела кое-какие справки о его доходах, денег у него оказалось еще больше, чем можно было предположить, и я сказала «да». Только ради того, чтобы сохранить дом, который сумели спасти мои предки.

Я был, в общем-то, человеком, лишенным родины, и никогда ничем не обладал, кроме права ежемесячно выплачивать банку головокружительные суммы за слишком тесную квартиру, так что мне трудно было уследить за ходом рассуждений Эльвиры. В моих глазах она выглядела вовсе не продажной женщиной – скорее романтической героиней, этакой Скарлетт О'Хара, готовой принести любые жертвы ради того, чтобы сберечь клочок той земли, которая рано или поздно поглотит ее саму. Должно быть, мало радости любить такую женщину, и все же я мечтал отдать ей себя всего как есть, с потрохами.

Здесь необходимо сделать паузу и кое– что объяснить. Я люблю мою жену, я никого не люблю так сильно, во всяком случае, я люблю ее не меньше, чем чудесных детей, которых мы с ней произвели на свет. Я надеюсь состариться рядом с Флоранс. До сих пор я ей не изменял, хотя иногда и подумывал сходить налево. Правда, в тот единственный раз, когда я от мыслей чуть было не перешел к делу, судьба распорядилась иначе [12]12
  См.: «Козлы!». Фантом Пресс, 2007.


[Закрыть]. Ну и стало быть, я невольно сохранил ей верность, хотя само понятие верности представляется мне спорным. Я пообещал Флоранс всегда быть рядом, вместе с ней растить наших детей, любить ее и уважать и не нарушаю обещания, посмотрев на другую женщину или прикоснувшись к другой женщине. Я по природе своей любопытен, меня влечет тайна незнакомки, возбуждает новизна. Я готов отдаться недолговечной страсти, но не позволю ей разрушить мою семейную жизнь. Мы ведь, обзаводясь новыми друзьями, вовсе не предаем тех, что у нас были раньше? Не понимаю, чем то, что годится для дружбы, может как-то повредить любви.

Повторю: я желал Эльвиру и любил мою жену. Да, признаюсь, после восьми лет совместной жизни с прелестной Флоранс мне вдруг захотелось пройти по краешку. Если вы что-то имеете против, никто вас не заставляет слушать мою историю до конца. А если это не так, вам, должно быть, интересно будет узнать, что в обмен на свои деньги Людовик потребовал наследника и свободной любви вне семейного очага.

– И вы не ревнуете?

– С чего бы? Правила игры установлены с первого дня, и я их приняла.

– Как это – с первого дня? Простите, если проявляю бестактность, но вы хотите сказать, что… что у вашего мужа всегда были другие женщины?

Эльвира засмеялась, не успев отставить чашку.

– Ну вот, вся забрызгалась! – прыснула она. – Какой же вы смешной! Я вас обожаю!

Я не понял причин ее веселья, потому мне стало чуть-чуть обидно, зато как приятно было услышать, что она меня обожает…

– Что я такого смешного сказал?

– Ничего, – улыбнулась она. – Просто мой муж никогда не затаскивал в постель никаких женщин.

– Вы меня успокоили. Кто может соперничать с такой, как вы!

– У меня и в самом деле соперниц нет ни одной. Людовик предпочитает мужчин.