Текст книги "Змеев столб"

Автор книги: Ариадна Борисова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 13
Созревание плодов

Хаим вел сложную партию неизвестной игры, пытаясь удлинить время, а события ускорить. Он собрал чувственность в кулак и до поры до времени подавил преждевременное мужское желание.

Мария приходила каждый день. Через неделю все, что нужно, было благополучно переведено и отправлено на службу, где филантропический подвиг сотрудника оценили адекватно затраченным усилиям. Хаим получил неплохой гонорар и, поразмыслив, без особого зазрения совести решил до некоторых пор не открывать девушке эту маленькую тайну, чтобы их обоюдная «вина» перед фирмой не превратилась в снежный ком.

Они незаметно перешли на «ты», Хаим учился русскому языку и значительно преуспел. Читали стихи русских авторов, беседовали и спорили о книгах, о политике, обо всем, избегая лишь разговоров о чувствах. Обедали, а иногда и ужинали вместе. Она приносила брикеты вкуснейшего домашнего сыра – знакомые хуторские прихожане держали коров; он покупал лакомства и заморские фрукты. Домой провожал, когда на улицах загорались фонари…

Бег безжалостных часов будто переставал существовать, пока девушка была рядом, а едва Хаим оставался в одиночестве, невосполнимые часы жужжали в голове, как тонкий зуммер: еще час, еще и еще… До ее нового прихода он впадал в меланхолию. Счастье, радость, грусть, депрессия сменяли друг друга, и объединяло их одно имя – Мария.

Вскоре, к своей досаде, окрепнув, он продолжал делать вид, что ему по-прежнему нездоровится, но она почувствовала симуляцию, и пришлось согласиться с прекращением визитов. Они полюбили прогуливаться по набережной Дане, стали часто вместе бывать на православном кладбище.

Хаим не представлял, что все может кончиться, и в то же время постоянно, с нарастающей тяжестью на сердце, думал о разлуке. Между ними, как в картине Дюрера, проходила линия разрыва. Жизнь должна была или развести половинки их диптиха в разные стороны, или слить в единый шедевр, но романтизм Хаима и противостояние Марии мешали им сделать тот последний шаг, о котором говорила лукавая фрау Клейнерц, возведшая сводничество в добродетель.

Хозяйка больше не заговаривала с Хаимом на личные темы, однако следила за развитием нерешительного романа с разгорающимся интересом. Острое нетерпение и неожиданно открывшиеся в ней способности свахи не давали ей покоя, и скоро пылкая старушка так извелась, что приблизилась к роли библейского змия. Искушение взять и самой рассказать девушке о любви Хаима было слишком велико, но фрау Клейнерц старалась ему не поддаваться. Она полагала, что старость приходит в тот момент, когда человек теряет надежду на любовь, а смерть – когда само слово «любовь» оставляет его равнодушным. Поэтому фрау Клейнерц страстно желала быть причастной к созреванию плодов соблазна в чужих садах. Теперь уже она, увидев Марию, принималась заманивать ее «на чашечку кофе», и Хаим всерьез опасался, что хозяйка своим темпераментным вмешательством в их зыбкие отношения испортит ему игру. Он видел, как медленно, несмело просыпается в Марии ответное чувство, но девушка упорно верила в дружбу, и неосторожные намеки фрау Клейнерц могли ее испугать.

Заглядывая себе в душу, Мария радостно убеждалась, что теперь от обиды на Хаима не осталось и следа. Исподволь начала удивлять собственная черствость: желая помочь ей, человек просто не подумал о последствиях, она же поспешила обвинить его в преступлении.

Где-то далеко-далеко обитали мужчины, соблазняющие неопытных девушек. Где-то в другом мире затаился и ждал страшный Железнодорожник, должно быть, уже разведшийся с женой…

Хаим был другим. Нельзя сказать, что Мария не замечала его восхищения и любви, – она тоже любила Хаима. Разве друзей не любят?.. Впервые ее не тяготила дружба с мужчиной, льстило его внимание, и, ловя себя порой на неосознанном кокетстве, она огорчалась и недоумевала.

Мария научилась угадывать его настроение по прищуренным глазам, усмешке, хрипотце в голосе. Ей нравилось, что Хаим порой не прочь поозорничать, как мальчишка, а иногда, ироничный или философски невозмутимый, он казался человеком, умудренным годами и опытом. Он нравился Марии, такой разный – сдержанный, бесшабашный, веселый, обманчиво тихий, а главное – бесконечно нежный и бережный с нею. Нравился, как никто и никогда из друзей. Хаим становился ей необходимым.

Она с ужасом отгоняла мысли о возвращении в Польшу, но признательность и долг заставляли ее вспоминать о негласном обязательстве все чаще и чаще. Быстротечные мгновения лета кружились белыми мотыльками и падали на траву туманными росами, облетали лепестками цветов на маминой могиле…

И пришел день, когда Мария сказала Хаиму:

– Приехал отец Алексий. Через неделю он увезет меня в Вильно.

Глава 14
Чужая невеста

Всю ночь Хаим зубрил речь на русском языке. Но после того, как он поздоровался с отцом Алексием, извинился за визит без предупреждения и представился, из заготовленной речи пригодилась всего одна короткая фраза:

– Я – друг Марии.

Сказав это, он застыл у входной двери, в полумраке после яркого солнца улицы, готовый, если его не примут, развернуться и уйти. Лихорадочно вспоминал наиболее доходчивые отрывки из текста, но не вспомнил. В голове без конца вертелась совершенно неуместная здесь хозяйкина фраза, которую он почему-то повторял, как заклинание: «Любовь чиста, как бы дурно о ней ни говорили, грязь к ней не прилипает. Любовь чиста, как бы дурно о ней ни говорили… Любовь чиста…»

Изумленный священник тоже молча, изучающе смотрел на нежданного гостя.

Молодой человек невольно почувствовал, как печать иудея пылает на его лице. Никуда не денешь эти блестящие, всегда будто влажные глаза, длинные баки и нос с горбинкой…

Но надо было отвечать за сказанные уже слова и изложить то, с чем пришел. Хаим подтянулся, выпрямился и расправил плечи. Похудевший после болезни, он выглядел выше своего роста, еще и отросшие волосы торчали над головой, ермолка едва держалась.

Отец Алексий по-прежнему молчал. Визит иноверца с невероятным заявлением, наверное, граничил с наглостью в глазах православного священника. Поскольку терять было, кажется, нечего, Хаим выпалил:

– Я прошу у вас ее руки!

Отец Алексий пожевал губами, словно расклеил их после немого обета, и не ответил, а сухо констатировал факт:

– Вы – сын Израилев.

Смуглые щеки гостя густо покраснели.

– Да, конечно… разная вера… Но я не собираюсь встревать… я тоже верующий человек. Тем не менее это не значит, что…

Он запутался и, смешавшись, опустил голову.

– Договаривайте.

– Я… люблю ее.

– А она?

– Мы любим друг друга… Она любит меня, как друга, – поправил себя Хаим.

Отец Алексий отвернулся к окну и побарабанил пальцами по подоконнику.

– Почему вы не пришли сказать об этом вдвоем?

…Фрау Клейнерц обещала задержать Марию до возвращения Хаима. Хозяйка была рада оказаться полезной и выдумала предлог: попросила девушку научить ее готовить русские блюда. Старушка была посвящена в его планы, – она дотошно расспросила жильца и шепнула ему, провожая до двери: «Я буду за вас молиться, герр Хаим».

Сейчас он сильно сомневался, правильно ли сделал, оставив девушку наедине с фрау Клейнерц, сверх меры увлеченной интригой, и очень надеялся, что Мария не услышит от нее ничего лишнего.

– Она не знает, что я… э-э-э… сюда, – забормотал Хаим, – вообще-то, я отлучился в больницу на последний прием… была операция аппенди… впрочем, неважно… Я хотел поговорить с вами.

В голове творилась неразбериха, голос и губы отказывались повиноваться. Хрип, сумбур, косноязычие… Мало «жидовской морды», кончится тем, что священник сочтет его дурачком!

Хаим сосредоточился. Он, в конце концов, не мальчишка, взрослый человек, и пришел к отцу Алексию как к человеку, а не как к попу.

– Значит, она рассказывала обо мне? – осведомился священник.

– Да, рассказывала, немного. Она не любит говорить о себе и своей жизни, но мне стало понятно, что вы приняли в Марии большое участие и продолжаете помогать. Я решил довериться вам. Без вашего согласия я не имею права сделать ей предложение! Даже пытаться не стал бы, потому что знаю: не получив вашего благословения, Мария не пойдет за меня. И я уважаю ее благородство. Если вы будете против нашего брака, я ничего ей не скажу, и она уедет в Вильно.

Объяснение, слава Всевышнему, состоялось. Осталось только ждать.

Отец Алексий смотрел в окно. Не пригласил пройти и сесть, но не выгнал, что уже хорошо. Когда он обернулся и взглянул снова, на его лице мелькнула или причудилась Хаиму мимолетная улыбка.

– Выходит, я должен освободить Машу, чтобы она не принесла мне в жертву свое личное счастье? – теперь глаза священника откровенно смеялись.

– Я бы сделал для ее счастья все возможное.

Отец Алексий бросил на Хаима испытующий, какой-то фотографический взгляд, будто ставил ему про себя оценку или хотел запечатлеть в памяти его лицо.

– С Машей я не успел хорошо поговорить, – медленно сказал он. – А теперь не знаю, что и думать. Однако вижу, наша воспитанница пользуется у мужчин успехом… На днях я получил письмо из Пушкинской гимназии, где Машу ждут в качестве педагога и, как ни прискорбно вам это будет услышать, невесты.

– Чьей невесты? – удивился Хаим, ничего не понимая.

– Директор «Пушкинки» написала мне, что родственник бывшей классной руководительницы Маши перед ее отъездом в Клайпеду сделал нашей девушке предложение, и она дала согласие.

Мир рушился вокруг Хаима. Окна пошли наперекосяк, рискуя взорваться солнечными брызгами, стены ощутимо накренились, покачивая в воздухе золочеными окладами икон…

Мария – чужая невеста? Такого не могло быть. Просто не могло – и все.

– Это неправда. Я не верю.

– Вероятно, правду нужно выяснить у нее самой.

Глава 15
Скромная лепта фрау Клейнерц

Истомленная жаром, вызванным волнением и отчасти раскаленной плитой, фрау Клейнерц за четверть часа до прихода Хаима капнула в сковороду масла и перевернула деревянной лопаткой очередной блин. На блюде уже возвышалась изрядная горка аппетитных веснушчато-пористых блинчиков.

Хозяйка с болью поглядывала на рассеянную гостью. Поглощенная грустными размышлениями, та механически улыбалась и с прилежной готовностью, не всегда впопад, отвечала на пустяковые вопросы.

Старушка могла поклясться, что знает, о чем думает Мария. Тонкий, как кружевная салфетка, блин пекся на медленном огне, и на медленном огне пеклось и переворачивалось в душе фрау Клейнерц неистовое желание помочь влюбленным. Ее худосочные ножки твердо стояли на земле, а мысли были здравы и трезвы настолько, насколько могут быть здравыми и трезвыми мысли хорошо пожившей женщины, но хмель от зрелища развернутой перед глазами драмы слегка вскружил ей голову. Она давно примирилась с одиночеством и забыла, когда ее в последний раз посещала обида на обделенную яркими красками жизнь, но тут горячие волны сочувствия и соучастия забурлили в вялой крови с нерастраченной силой. В герре Хаиме и фрейлейн Марии она узрела зеркальное отражение собственных мечтаний. Добрую половину лета старушка была больна их робкой любовью, которая застопорилась вконец из-за непонятных предрассудков девушки. А скоро фрейлейн Мария уедет в Вильно, и молодой человек осиротеет навсегда…

Если предназначенная друг другу пара расстанется, это будет в высшей степени несправедливо! Жизненный опыт подсказывал фрау Клейнерц, что Хаим – однолюб. Сможет ли он уговорить священника? Сомнительно… Что понимают священники в любви? Разве им, не слышащим ничего, кроме божьего гласа, дано понять и услышать слабый голос человека, смертельно раненного земной страстью? Боже, боже, почему в мире людей так болезненно, так ненадежно и шатко самое лучшее, что они имеют и чем могут, но не осмеливаются распорядиться?!

Хозяйку, как и ее жильца, подстегивал беспощадный бег времени. Она решила, что, в крайнем случае, сама откроет Марии глаза на любовь Хаима, и вот, случай, кажется, наступил.

Она соединит две мечущиеся судьбы, и пусть «Счастливый сад» подтвердит свое название! Она все объяснит Марии, а потом покажет ей «Адама и Еву»…

Предвкушая, какое магическое действие произведет на девушку это произведение, фрау Клейнерц открыла створки окна шире, чтобы охладиться, и набрала в грудь побольше воздуха. Короткую пламенную молитву унес к небесам предосенний ветер. Фрау Клейнерц воинственно тряхнула перламутровыми букольками и бесстрашно кинулась спасать великое чувство.

В отличие от Хаима, напрочь забывшего перед отцом Алексием приготовленную заранее речь, она произнесла свой мысленно отрепетированный монолог со всем артистизмом и пафосом, на какие только была способна. Ожидая увидеть изумление и счастье в прекрасных синих глазах новоявленной Евы, она поведала, что Хаим как раз в этот миг умоляет священника дать благословение на брак с возлюбленной, обожаемой беззаветно и нежно…

Тут дверь столовой распахнулась, и вошел сам герой. Едва увидев его, Мария, дрожа от холодной ярости, воскликнула:

– Вы опять меня обманули! Как вы посмели просить отца Алексия об этом… о том, чего я не знаю?!

Официальным обращением к нему она разом перечеркнула безвозвратные летние дни и надежды хозяйки.

– Попробуйте русские блины, герр Хаим, – засуетилась, чуть не плача, страшно виноватая и несчастная фрау Клейнерц. Ни он, ни девушка, к некоторой обиде, не замечали ее, забыли о ней, словно были в столовой одни. А ведь она от всего сердца хотела помочь их неуверенной любви! Видит бог, она желала им только добра…

– Я скажу банальные вещи, Мария. Я ваш друг. Но, кроме того, я хочу быть вашим мужем. Я люблю вас, – сказал Хаим.

– Ваше признание опоздало.

– Попробуйте блины, мы их вместе стряпали, – пискнула, подпрыгивая от горя и ужаса, фрау Клейнерц.

– Прощайте. – Девушка прошагала к двери.

– Это вы обманули меня! – в отчаянии прокричал он.

Она обернулась.

– Я?!

– Да, вы! Священник сказал, что в Вильно вас ждет жених!

– Какой… жених?..

Мария сделала странное движение, будто сломалась, и села на табурет у двери.

Фрау Клейнерц застыла на краю мизансцены, успев, впрочем, вовремя прикусить выпавшую вставную челюсть вместе с воплем крайнего изумления.

– Ваш, – Хаим тоже сел. – Отец Алексий получил письмо от кого-то из Вильно. Там, как я понял, готовятся к свадьбе…

Старушка вытянула черепашью шейку. Фрау Клейнерц не простила бы себе, если б что-то ускользнуло от ее внимания. Мелодрама, в которой она, что бы ни думали эти двое, представляла совсем не массовку, превращалась в трагедию!

По раскрасневшимся щекам девушки потекли слезы. Уронив лицо в ладони, она глухо прорыдала:

– Я… согласна!

– С чем?..

– Стать вашей женой.

Фрау Клейнерц клацнула зубами, вправляя челюсть, и горячо возблагодарила Бога: до Его далеких ушей наконец-то дошла ее молитва.

Глава 16
Инакие

Крепко озадаченный визитом еврейского гостя, отец Алексий крупными шагами мерил просторную террасу. А он-то считал, что хорошо знает Машу! Не говорила она ему ни о каком женихе. Ни о виленском, ни о клайпедском.

По правде говоря, священника очень огорчило известие из Вильно. Начальница «Пушкинки» сообщила, что классная дама на все лады расхваливает своего родственника, то ли родного брата, то ли кузена. Директриса писала: «Недавно он, как мне стало известно, развелся с первойсупругой». Видно, намеченная по приезде Маши свадьба предрешена, – совсем расстроился отец Алексий. Тон письма был более чем прохладный: «Возможно, он действительно неплохой человек, но я полагаю, что достойный мужчина не оставил бы двоих детей…»

Неужели скромная, застенчивая девушка, полюбив несвободного мужчину, посодействовала его уходу из семьи? Маша, которая все свободное время возилась с приютскими малышами… Добрая Машенька способна поступить так жестоко?!

Отец Алексий готов был повторить вслед за сегодняшним гостем: «Это неправда. Я не верю». И – сомневался. Верь не верь, но директор гимназии, сдержанно осуждая в каждой строке, тем не менее, подтвердила: «Ждем»…

Сомнения в добропорядочности воспитанницы усугубило в священнике заявление еврея. Лицо у парня было открытое, искреннее, отец Алексий подумал: не лжет. Говорил по-русски почти чисто, только чуть-чуть останавливался перед каждой фразой, наверное, подбирая слова. Поспешил попросить руки девушки. «Мы любим… Я люблю…»

Встретились, должно быть, недавно, и что – обуяла Машу столь скоропостижная любовь? К чужому человеку, веры чужой, из гонимого всеми, всем чуждого народа?..

Священник сошел с террасы, сел на верхнюю ступень крыльца. Вслушался в стрекот последних кузнечиков в траве. В голове зрели, раздувались темным подозрением зимние мысли. Маша бросила вызов обществу, вырастившим ее людям…

То, что она стала по-другому одеваться, сразу бросилось в глаза отцу Алексию. При этом он не мог не отметить, что новое платье очень идет к ее стройной фигурке. За каких-то три месяца она необычайно изменилась внешне, а уж внутренне… Насторожило его нынешнее поведение воспитанницы: чего-то недоговаривала, явно избегала, не радовалась ему – такого никогда не случалось прежде. Не сказавшись, ушла куда-то… А самое главное – об исповеди не заикнулась, не причастилась!

Причастников сегодня и вообще-то было немного. Не все знают о приезде батюшки. Ну, до конца недели он успеет отправить богослужения, обласкать молитвами маленький приход…

Отец Алексий оглянулся на скрип калитки, уверенный, что явилась Маша, в душе вспыхнуло: не виновата! Поговорят сейчас, и все странное объяснится. Но на дорожке стоял Хаим Готлиб, – так он, кажется, назвал себя?

– Простите, это опять я…

– Вижу, – раздраженно усмехнулся священник. – Вы что-то забыли?

– Нет… То есть да. Но не забыл, а… Вы сказали: «…правду выяснить у нее самой». Я выяснил.

Сильное волнение молодого человека выдавали зардевшиеся скулы и охрипший голос. Волосы вздыбленные, ермолка вот-вот упадет, в лице, несмотря на словесную сумятицу и смущение, отчаянная решимость. Сам, как струна, и глядит прямо, в глазах нет лукавства, присущего его фарисейскому племени… Парень с характером. Такого удальца, если утвердился в чем-то, ни повернуть, ни согнуть. Отец Алексий невольно отметил: Хаим Готлиб ему нравится.

– Так что же вы выяснили?

– Что у Марии нет жениха в Вильно. – Молодой человек прокашлялся и, предваряя вопрос священника, продолжил: – Она придет позже и сама все вам расскажет.

…Хаим тщетно уговаривал Марию идти вместе. Девушка стыдилась заплаканного лица, стыдилась после всего случившегося появляться на глаза отцу Алексию, и тут помогла фрау Клейнерц. Умиротворенная и счастливая своим посредничеством, старушка повела девушку к себе, утешать.

– Мария согласилась.

– На что?

– Выйти за меня замуж.

«Ладная получится пара», – вопреки малоприятным обстоятельствам, мелькнула у священника беглая мысль. Он и раньше понимал, что из Маши монахини не получится, и опасался, как бы трясина общественных условностей и заблуждений не засосала ее. Но такого, с чем привелось столкнуться, помыслить не мог. Тем не менее не мог и не признать: они, эти двое, похожи. Словно предназначены друг другу, несмотря ни на что.

Они сами – другие. Странные, нездешние. Инакие… И, пожалуй, лучшее, что можно сделать, – не мешать им. Вздохнув, отец Алексий хлопнул по крыльцу ладонью:

– Ну что ж, садитесь, и потолкуем.

Хаим поправил сползшую ермолку, расслабленно сел рядом, чувствуя, что конфликт исчерпан.

– Вы уверены в вашем решении, господин Готлиб?

– Абсолютно.

– Владыка не даст добро на ваше венчание в церкви. Скорее всего, и синагога откажется.

– Мы зарегистрируемся в муниципалитете. В нашем крае, как вам, должно быть, известно, действует закон о гражданском бракосочетании.

– Значит, невенчанный брак… Вы уведомили об этом своих родных?

– Нет, – запнулся Хаим, – они живут в Каунасе. Я рассчитываю на поддержку отца.

– Когда собираетесь подавать на оглашение?

– Его не будет. Ни мне, ни Марии оглашение не нужно. Нас поженят без помолвки и положенного срока. Я договорюсь…

«Подкупит регистратора», – догадался отец Алексий и с неудовольствием подумал, что опять ошибся в оценке: есть-таки в парне иудейская хитринка… Но промолчал.

Хаим вкратце поведал о планах на будущее, где и кем работает. Тут священник смекнул: по-соседски познакомились. И снова ошибся.

– С Марией мы встретились у кинотеатра…

Размягченный неожиданно вспыхнувшей искрой дружеского расположения, Хаим сам не заметил, как выложил собеседнику почти все события лета. Полагая, что священник не разбирается в суетном мире кино, упомянул даже об ее сходстве с голливудской звездой.

– Ваша избранница действительно похожа на Грету Гарбо, – задумчиво сказал отец Алексий. – То есть на Грету Ловису Густаффсон [33]33
  Грета Ловиса Густаффсон – настоящее имя Греты Гарбо.


[Закрыть], продавщицу из магазина готовой одежды. – Он усмехнулся, заметив, как поразила молодого человека его осведомленность. – Говорила ли вам Маша, что ее мать, Софья Альбертовна Митрохина, носила в девичестве фамилию Густаффсон?

– Ничего не говорила, – удивился Хаим.

– Прадед Маши был родом из шведского города Йончепинга. Причины его переселения в Россию неизвестны. Я постарался навести справки, но даже весьма отдаленные родственные связи Софьи с Гретой не подтвердились. Родственников, к сожалению, не нашлось ни в Швеции, ни в России. Маша – круглая сирота.

Отец Алексий поднялся, давая понять, что разговор подошел к концу.

– Судьба ее небезразлична мне и многим людям. Она не одинока, и я хочу, чтобы вы об этом не забывали. Девица взрослая, сама вольна строить свою жизнь, как ей пожелается. Никто от нее ничего не требует, ни в чем не винит и не неволит. Будет счастлива – так и мы порадуемся. А насчет «Пушкинки» не беспокойтесь. Через неделю я поеду в Вильно, схожу в гимназию и все там объясню.