Текст книги "Мы одной крови — ты и я!"

Автор книги: Ариадна Громова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

– Ну да, манны ведь удивительно переимчивый народ. Всё повторяют. Сережа вам любую мелодию насвистит, если услышит ее по радио. Я как-то простудился, неделю проболел, так он потом еще недели две кашлял, чихал и сморкался – очень натурально получалось. Ну вот, такое мое семейство. Еще – рыбы и черепаха Сонька. Вон она, под кресло забилась, голову высовывает. Она-то сыта, есть не хочет. И рыбы тоже.

Я посмотрел на змеиную голову небольшой черепахи, потом – на просторный аквариум, очень здорово организованный: с зеленью, с рельефным дном, с пещерками из половинок глиняного горшка, с камнем, изображающим подводную скалу, и сказал:

– Я не понимаю теперь, чем вас так уж особенно удивил мой Барс.

– Это вы бросьте! Барс – дело совсем другое! – живо ответил Иван Иванович. – Вот давайте сядем и побеседуем. Я – в свое любимое кресло… Сонька, убери голову, а то наступлю! А вы садитесь вот сюда, здесь тоже удобно.

Он подвинул мне рабочее полукресло с мягким сиденьем и с подлокотниками, действительно очень удобное, а сам уютно расположился в большом старомодном мягком кресле. Пушок немедленно вскочил ему на колени. Лютик разлегся на спинке кресла, и его пышная золотистая шерсть ореолом окружила седеющий ежик Ивана Ивановича. Тайга, сдержанно улыбаясь, приткнулась у ног хозяина.

– Это что, их постоянные места? – спросил я, любуясь живописной группой.

– Да, это уж они поделили сферы влияния на кресле. Но Пушка все же придется отучить, куда-нибудь перебазировать. Он все тяжелее становится год от году, а у меня ноги и без того болят и млеют – раны плюс спазмы сосудов… Сиди пока, сиди! – сказал он, видя, что Пушок поднял голову и уставился на него своими великолепными светло-зелеными глазищами. – Нет, вы не думайте, что он слова понял, для него это слишком сложно, а вот настроение мое и физическое состояние они все трое, коты и пес, понимают достаточно хорошо. Пушок еще и почувствовал, что у меня ноги подергиваются… Вот эти, – он повел глазами на черных птиц, мирно сидевших на открытой балконной двери, – эти мной интересуются куда меньше. На и то – было мне на днях плохо с сердцем, так Сережа меня просто извел своими воплями: "

Что ты? Что ты? Тебе плохо? Тебе плохо? Тебе плохо, милый? Ой, не закрывай глаза! Ой, я боюсь!»

Причем все это очень натуральным женским голосом, таким, знаете, тоненьким и пришепетывающим слегка. Это он от своей прежней хозяйки перенял: ее муж тяжело заболел, а она молоденькая, балованная, ну вот и паниковала, видимо. Если он еще к кому перейдет, то и вовсе с толку собьется: Сережа теперь мяукает, мурлыкает, лает, каркает, кашляет…

– Неужели вы его отдадите? – глупо удивился я.

– Я-то не отдам, – серьезно ответил Иван Иванович, – пока жив буду…

Я украдкой глянул на него и тут только заметил, что он человек больной и старый. То есть я и не принимал его за молодого, я же видел, что он седой, что лицо у него в морщинах. Но держался он очень бодро, двигался уверенно, быстро, несмотря на легкую хромоту, и мне в голову не приходило, что у него здоровье не в порядке, что в легких осколки, что ноги перебиты. Такой высокий, широкоплечий, подтянутый мужчина с военной выправкой. А тут я увидел, что у него лицо землистое, под глазами – мешки и дышит он довольно-таки неважно. «А ведь он один-одинешенек; если что случится, так не коты же будут звонить в неотложку», – подумал я.

Иван Иванович, пожалуй, догадался, о чем я думаю.

– Если что… ко мне дочка заходит, – поспешно сказал он. – Ребята постоянно крутятся поблизости. Валерка Соколов в особенности… О зверях моих позаботятся, конечно. Да я и сам пока помирать не собираюсь. Хоть книгу бы закончить… Ну ладно, о книге потом. Вы сначала расскажите, что там у вас случилось. Я по телефону толком не понял.

Выслушав историю Герки, Мурчика и злой бабки, Иван Иванович озабоченно покрутил головой.

– Паскудная история. Подлая. Даже не очень понятно, с какого конца к ней подступиться.

– Кота Соколовы предлагают к себе взять, – сказал я. – Но Герка против.

– Если б дело было только в том, куда устроить кота, это бы еще ничего. Но тут и с пареньком неизвестно как повернется. Ну ладно, пойдем к ним, поговорим, хоть не очень я верю в такие разговоры. Как явятся ребята из школы, позвоните мне, приду поглядеть и на парня, и на кота. Не знаю, сможет ли сегодня Лида зайти, а хорошо бы…

– Удивительно все же, – сказал я, – за всю жизнь я не видал такой массы гениальных зверей и птиц, как за эту неделю. Мой Барс, потом этот Мурчик, а тут еще ваши коты и птицы…

– Ну, мои-то коты и птицы – ничего особенного. Коты чуточку более дрессированные и послушные, чем у большинства, но это в основном за счет моего характера – все же я привык к дисциплине, вот и их приучил, да это и нетрудно. А Карпуша и Сережа – тем более. Вороны и майны очень охотно разговаривают, с ними даже специально заниматься не приходится. Потом я с ними много времени провожу, да и сами они составляют целую компанию, а это развивает интеллект. Пушок появился здесь позже всех, он сначала очень пугался, особенно птицы его ужасали. А когда привык, то начал умнеть очень быстро.

– Но телепатической связи у вас с ними нет? И вы им ничего не внушаете?

– Нет! – поспешно ответил Иван Иванович. – И вот что… Может, вы сочтете, что это с моей стороны непоследовательно или, скажем, эгоистично, а только очень я вас прошу, Игорь: вы с моей публикой не экспериментируйте, ладно? Очень уж я боюсь нарушить равновесие, потом мне с ними не сладить. Телепатический контакт, гипноз и тому подобное – это все же шок, и кто как на него будет реагировать, угадать трудно. Вон ваш Володя говорит, что Барри заболел…

– Странно! – сказал я, вспомнив сразу все: и тон Володи, и мимолетную реакцию Гали. – Очень даже странно, Барри такой спокойный, уравновешенный пес. Может, он вообще заболел не от этого?

– Уж не знаю, – возразил Иван Иванович. – Но, во всяком случае, пока, прошу, не трогайте вы мою публику! Поглядите раньше, что с Барсом будет, с Барри, с Мурчиком этим. Да и еще, я знаю, приносили вам ребята всяких зверей. Как с ними, кстати, было?

– Да по-разному. В общем-то, малоинтересно. Один кот совсем отказался от контакта. Он вроде и воспринимал мои команды, но какие-то у него, что ли, тормоза включились: он все дрожал и плакал, и я велел мальчишкам его поскорей унести и напоить валерьянкой. Другой кот слушался неплохо, но очень уж он вялый. Старый, толстый, равнодушный ко всему на свете котище. Я с ними, впрочем, подолгу не возился: энергии затрачиваешь на это много, а зачем, неизвестно. Мне уже и так ясно, что я не на одного Барса действую, и вообще не только на животных, а и на людей… – Тут я слегка покраснел, вспомнив всякие свои дурацкие выходки.

– Я думал, что вам понадобится материал для демонстрации, – осторожно заметил Иван Иванович. – Одного Барса мало…

– Да не знаю я еще, как с этой демонстрацией, то ли соглашаться на нее, то ли нет. Если такие же умники там будут, как те, что ко мне на днях приходили, так, ей-богу, не стоит. Что толку им показывать и доказывать, если они заранее убеждены, что все это чепуха?

Иван Иванович некоторое время молчал и гладил Пушка. Потом он спросил, что я вообще думаю с этим делать – с тем, что случилось? И тоже, как я понял, осуждающе спросил, совсем как Володя: мол, что ж я за питекантроп такой, только о себе думаю, а о науке и о человечестве ни-ни… Такой примерно подтекст. Я слегка все же разозлился: значит, его зверей трогать не моги, а сам из кожи вон лезь неизвестно ради чего.

– Чего мне, собственно, лезть не в свое дело? – сказал я. – В этой области я профан полнейший. Не хотят – не верят, а я что могу поделать? Вон их пятеро у меня сидело, специалистов этих, и все на одном уперлись: не говорит ничего кот, им это кажется, и все тут! Докажи им, попробуй!

– Положим, можно было бы голос Барса на магнитофон записать.

Я сначала решил, что это блестящая идея, но потом вспомнил, как невропатолог говорил насчет гипнотических ожогов и что если Барс его укусит, то это все равно не будет доказательство, – и остыл. Они вполне могут сказать, что это мой голос записан, а вовсе не кота. И что ты с ними поделаешь?

Иван Иванович вздохнул, снял Пушка с колен и переложил на широкий поручень кресла.

– Давайте-ка я вам покажу, над чем работаю, – сказал он.

Работа его, насколько я смог понять при таком беглом ознакомлении, очень и очень интересная и перспективная. Написана она тогда была примерно наполовину, но материалы Иван Иванович все уже собрал. Материалов этих у него гора, и все так аккуратно подобрано; все на карточках, с четкой и детальной классификацией – просто залюбуешься! Название он пока придумал такое: «История и перспективы наших взаимоотношений с соседями по планете». Вернее, это подзаголовок, а название он еще подыскивал: что-нибудь краткое, броское, интригующее; не знаю, нашел ли теперь… И уж чего там только не было – бионика, педагогика, освоение космоса и проблема контакта с иными цивилизациями, борьба против фашизма и мещанства, мифология и геральдика!.. То есть такая уйма работы за всем этим стояла, что я от души позавидовал: мне бы так уметь! Сидит человек и пишет. Никто его не заставляет, никто ему не помогает, не финансирует работу, не гарантирует хоть в какой-то степени издание…

– А зачем мне это? – удивился Иван Иванович. – На свою персональную пенсию я как-нибудь проживу со всей этой компанией. Тянуть я с этим делом долго не намерен – максимум еще месяцев десять потребуется, по моим расчетам. Здоровье у меня не очень-то надежное, а возраст такой, что с каждым годом к могиле ближе, это понимать надо. Значит, тянуть особенно нельзя. С другой стороны, и гнать через силу не следует. И зачем же мне при таких условиях договор?

А потом он начал объяснять мне, почему считает таким принципиально важным мой контакт с Барсом или вот контакт Герки с Мурчиком:

– Мы вчера говорили о многом, и Виктор очень интересные прогнозы делал. Но одно мы безусловно опустили, очень важное. Вот, предположим, все будет примерно так, как обрисовал Виктор: абсолютно мирное сосуществование и дружба людей как между собой, так и с животными. Синтетическая пища для всех плотоядных, а также нейрохимия снимут всякие хищнические инстинкты. Размножение будет продуманно регулироваться при помощи той же нейрохимии и гормональных препаратов. Отлично! Тогда остается вопрос: а что же будут делать животные?

– Ну… жить в свое удовольствие, вероятно! – предположил я.

– Нда… Смотря что считать удовольствием. Подумайте! Будет снято все, что сейчас наполняет жизнь животного в естественных условиях: поиски пищи, нападение или защита, охрана потомства. Нормальный человек скучает без работы; здоровое животное тоже будет скучать. Это хорошо знают, например, в зоопарках. Да и в домашних условиях это заметно. Ваш Барс наверняка очень скучает. Кстати, иначе он и не рвался бы так к контакту с вами! Кошки – животные не стадные, они обычно живут в одиночку, кроме периодов, когда воспитывают детей. И вот, если мы заранее не продумаем эту проблему, она в будущем может обернуться серьезной опасностью.

Я пока не очень-то понимал, что из этого следует. Но Иван Иванович разъяснил, что, по его мнению, путь тут один – развивать и разумно использовать врожденные способности и склонности животных. Воспитывать их. А для этого нужен полноценный контакт. И тут телепатия – один из самых естественных и надежных путей. До сих пор этим совершенно фактически не занимались. Да и вообще психика животных только начинает всерьез изучаться, и потенциальные возможности каждого вида нам фактически неизвестны.

– Ничего мы тут толком не знаем, – говорил он. – Не решен и вопрос, мыслят ли животные. Этот вопрос в советской науке пока не разработан по-настоящему. Да и во всем мире тоже. Животное ведет себя не так, как человек, и приписывать ему человеческие побуждения, пытаться анализировать его психику, исходя из человеческой логики, действительно нельзя. Но методика анализа пока очень несовершенна, нет надежных критериев. Например, знаменитый естествоиспытатель Фабр наблюдал, как жуки-могильщики ловко закапывают дохлого крота, устраняя всякие препятствия. А потом он им подстроил штучку: прикрепил труп крота к металлическому пруту, наискось вбитому в землю. Перегрызть этот прут жуки, естественно, не смогли, а подкопать не догадались: в природе не существует таких прочных прутьев без глубоких корней в почве. Фабр считал, что это доказывает отсутствие разума у жуков. Не знаю, есть ли у жуков разум, но знаю, что это не доказательство его отсутствия. Польский зоопсихолог Ян Дембовский совершенно справедливо замечает, что и человека можно поставить в условия, где он будет вести себя аналогично этим жукам. Например, если его запереть в комнате, дверь которой откроется лишь при условии, что он почешет левое ухо. Даже самый хитроумный человек не додумается до такого решения, потому что оно с нашей точки зрения алогично. А если он случайно почешет левое ухо и при этом откроется дверь, то вряд ли он даже сможет обнаружить связь между этими двумя фактами. Понимаете? Мы пока просто не имеем достаточных оснований для ответа на вопрос: могут ли животные мыслить? А ответить на него надо. От этого зависит, можно ли всерьез думать о воспитании и дальнейшем развитии животных. И как проводить это воспитание?

– А вы-то как думаете: они мыслят? – спросил я. – Вот я вам говорил, что ощущал психику Мурчика: так это было что-то аморфное, на уровне эмоций.

– Опять никакое не доказательство! – возразил Иван Иванович. – При спонтанном телепатическом контакте между людьми тоже передаются обычно лишь эмоции или конкретные образы. Что касается меня, то я думаю, что животные способны мыслить. По-своему, не так, как человек. Впрочем, смотря, с каким человеком сравнивать. А если, например, с обитателем эпохи каменного века? Или с ребенком двух-трех лет от роду, который усвоил уже слово «стол», но не способен понять, что такое «стол вообще» или «мама вообще» – для него существует именно этот стол, «моя мама», «Петина мама» и так далее? Взрослого от ребенка, цивилизованного человека от дикаря отделяет гигантская дистанция. Но ребенок, развиваясь в цивилизованном обществе, эту дистанцию преодолевает. Ну, а дикарь? Какой-нибудь абориген Новой Зеландии, живущий на уровне каменного века, – ведь есть там такие племена? Ребенка из этого племени можно взять и обучить чему угодно наравне с маленьким жителем любой европейской столицы. Но взрослого уже мало чему обучишь, его психика сложилась вне цивилизации, и многие возможности необратимо потеряны. Так что же, они не мыслят, что ли? Мыслят не так, как мы с вами, – это да. А вообще? Но насчет людей мы никогда не усомнимся в принципе, что они мыслят, хотя бы из спеси. А животные? Разве можно утверждать наверняка, что их нельзя поднять на более высокую ступень развития? Считается, что нельзя; но действительно нельзя или мы просто пока не умеем? Не подозреваем, что это возможно, и не пробуем потому искать? А что, если пути к этому существуют, но давно забыты, затоптаны перекрестными маршрутами? Думаете, так не бывает? Ого, еще как бывает! Мало разве в истории науки таких заброшенных путей – то ли по нехватке сил, то ли из-за чьего-то авторитетного заблуждения, которое надолго перекрыло путь к истине? А путь-то иной раз до того очевиден и прост, что люди, потом вернувшись к нему, диву даются: ну как же можно было этого не видеть! И этот забытый путь – умение общаться с животными, – возможно, является нашей расплатой за высокую сложность. Мы ведь все время платим чем-то за повышающийся уровень технической цивилизации: слабеет зрение, слух, обоняние, чувство ориентировки. Вот подумайте: откуда взялись мифы, сказки, легенды об умных, говорящих животных? Откуда взялись тотемы, основанные на вере в животных-покровителей? Неужели вот так, без малейших оснований, взяли люди в разных концах планеты да напридумывали все это? Ведь уже не раз оказывалось, что у древних легенд и мифов существует прочная реальная подкладка. Генрих Шлиман поверил явно фантастической «Илиаде», где боги сражаются вместе с людьми, – и нашел древнюю легендарную Трою! А миф о певце Арионе, которого спас дельфин, – разве он не подтверждается в наши дни? Так почему бы не думать, что говорящие коты и собаки в сказках, хотя бы и в наших, русских, тоже имеют свое реальное обоснование? Тогда Барс и Мурчик – не исключение, не чудо природы, а заново открытая возможность общаться с животными!

– Д-да… То есть вы думаете, в принципе каждое животное можно будет обучить… ну… общаться с людьми?

– В принципе да. Конечно, будут гении и тупицы, трудяги и лентяи, как и у людей. И можно будет путем селекции вывести и воспитать таких котов, собак, лошадей, которые будут так отличаться от обычных, как современный цивилизованный человек отличается от своего предка – обитателя пещер. А начинать это надо будет скорее всего с домашних и прирученных животных, потому что они живут в принципиально изменившихся условиях и, надо полагать, сами изменились. Мы пока умеем наблюдать лишь внешние изменения, а ведь психика тоже не могла не измениться в совершенно иной обстановке. То, что было наиболее рациональным для дикой кошки или дикой собаки, могло оказаться ненужным и даже вредным в домашней обстановке. Какие мутации тут имели больше шансов закрепиться? Те, которые обеспечивали максимальное взаимопонимание и взаимодействие с людьми; в том числе, возможно, и телепатические способности…

Все это мне показалось очень занятным и заманчивым, я поддакивал. Ну потом Иван Иванович мне начал втолковывать, что мой долг, мол, всячески пропагандировать свой опыт в первую очередь среди ученых, а поэтому я должен и к демонстрации посерьезнее подготовиться, и все записывать, что делаю за день, и статью написать об этом. Я опять все поддакивал и даже не из вежливости, а потому что поверил ему – так он убедительно и умно говорил. Но вообще-то я начал на часы поглядывать: Володя хотел позвонить насчет этой же самой демонстрации, да и ребята из школы скоро вернутся.

Поэтому я ушел к себе и поговорил с Барсом, который очень расстроился, что от меня опять пахнет чужими котами и собаками. Потом зашел проведать Мурчика. Он уже проснулся, поел рыбы, но состояние у него было по-прежнему тревожное и грустное, и я начал внушать ему, чтобы он успокоился. Мурчик успокоился, и я решил с ним хоть немножко поработать.

Это был действительно гениальный кот! Он на лету схватывал мои команды, выполнял самые сложные задания без запинки, легко и грациозно. И, как я чувствовал, с удовольствием! А вдобавок проявлял инициативу: послал я его на подоконник, чтобы он там взял в зубы карандаш и принес мне, так Мурчик, спрыгнув с подоконника, подошел ко мне с этим карандашом в зубах, на задних лапах. Вообще он довольно уверенно ходил на задних лапах, и, видимо, ему это было не так уж трудно. И говорил свободнее, чем Барс, и больше слов мог произнести, даже целую фразу сказал, довольно четко. Я был так увлечен этим необыкновенным котом, что не заметил, как вошла Ксения Павловна. И только когда она взвизгнула: «Ой, батюшки светы!», я вскочил и покраснел до ушей. Кот тоже разволновался. Но мы-то что, а Ксения Павловна за сердце схватилась. Еще бы! Представьте картину: громадный черный кот расхаживает по комнате на задних лапах, а в передних держит карандаш и листок из моей записной книжки и, словно что-то обдумывая, басом говорит: «Мало мяса мама мне дала!» Фантасмагория в духе Булгакова! Но, между прочим, Барс потом тоже обучился эту фразу произносить, хоть и менее четко. И на задних лапах он ходит, только ему почему-то труднее держаться, чем Мурчику.

Отпоил я Ксению Павловну водой и валерьянкой, она отсиделась немножко – и как начнет хохотать! Я сначала испугался, – вижу, у нее слезы на глазах, думал: истерика с перепугу началась. Но ничего подобного: до нее лишь теперь дошло, что именно сказал кот.

– «Мало мяса мне мама дала!» Надо же! Ой, батюшки, не могу, уморил ты меня, Игорь, с этим котом! В цирке вам выступать, народ валом валить будет!

– Вот видите, какой кот замечательный, а Пестряковы хотят его истребить! назидательно сказал я.

Ксения Павловна утерла слезы фартуком и уже серьезно ответила:

– Ну, на бабку-то я теперь нисколечки не удивляюсь: если в черта верить, такого кота до смерти испугаться можно! Да если даже и не верить. Это у меня такой характер веселый да отходчивый, а к иной бабе пришлось бы тебе неотложку вызывать.

– Он там, у них, не разговаривал, это я его только сейчас обучил, – сказал я. – Но вы-то его согласны у себя оставить? Не побоитесь? Хотя бы на время?

– Как мой Николай Семеныч еще скажет… – уклончиво проговорила Ксения Павловна, искоса поглядывая то на меня, то на кота, смирно сидевшего на диване.

И тут Мурчик еще раз показал, что он – гений. Он сам, без внушения, встал на задние лапы и прошелся перед Ксенией Павловной, помахивая листком из записной книжки и лихо поворачиваясь. Ксения Павловна обмерла от восторга.

– Это что ж такое делается, батюшки-матушки! Ну и кот, ну и кот!

Мурчик подошел к ней, положил лапы на колени и умильно сказал:

– Мам-ма!

Ксения Павловна ойкнула и покатилась со смеху.

Тут пришли мальчишки из школы. Герка кинулся к своему любимцу, и тот сразу ошеломил его заявлением, что мама мало мяса дала. Валерка, услыхав это, сел прямо на пол и так завопил от восторга, что мать дала ему подзатыльник. А Герка побледнел, глаза у него заблестели от слез, и он все смотрел на Мурчика, который ластился к нему изо всех сил.

– Он… он теперь говорить будет? – хрипло прошептал он наконец. – Все, все будет говорить?

Мне очень не хотелось его разочаровывать, но пришлось сказать, что нет, не все, а, наоборот, очень немного, но что мой Барс еще меньше умеет.

– Котенька мой!.. Мурчик!.. – шептал Герка, обнимая кота.

Сцена была трогательная, но посмотрел я на эту парочку, и что-то у меня сердце екнуло. Конечно, я тревожился, что с ними будет – и с Геркой, и с Мурчиком – в такой дурацки усложнившейся ситуации. Но сейчас, при дневном свете, мне очень не понравилось, как Герка выглядит. Я и вечером видел, что он хиленький и какой-то неустойчивый, и голос странный, и глаза слишком блестят. А сейчас понял, что мальчишка болен, и похоже, что туберкулезом. Недаром ведь я из семьи врачей. Родители считали, что у меня верный глаз и легкая рука и что зря я не стал врачом. Туберкулез сейчас у нас болезнь редкая, про нее сразу и не подумаешь, но неестественный, лихорадочный блеск глаз, пятна румянца на скулах при общей бледности, худоба – именно болезненная, а не от быстрого роста, как бывает у долговязых подростков, – это все смахивало на туберкулез.

– Герка, ты как себя чувствуешь? – спросил я. – Спал хорошо?

Герка пробормотал что-то невнятное. А Валерка сказал, что спал он беспокойно: все стонал, бормотал, кашлял…

– Ты чего кашляешь и хрипишь? Простудился, что ли? – спросил я, беря его за руку.

Пульс очень частил. Рука была горячая.

– Не-а! – сказал Герка. – Так что-то охрип.

– А у меня такое впечатление, что ты нездоров, – осторожно сказал я. – У врача ты давно не был?

– У нас в школе осмотр был. В апреле, что ли, – неохотно ответил Герка и, схватив Мурчика на руки, сел на диван; дышал он тяжело.

– И что тебе сказали? Рентген делали?

– Рентген всем делали. Ничего не сказали. Говорят, питаться надо лучше. Витамины чтобы есть. А я и того не съедаю, что сейчас. Неохота… А что Мурчик еще умеет?

Я показал сцену с карандашом и бумагой. Герка обмирал от восторга и гордости за своего любимца. Валерка плакал от смеха и держался за живот.

– У тебя какие болезни были раньше? – продолжал я допытываться, когда окончился «номер» Мурчика.

– Корь была, – подумав, сказал Герка. – А больше не знаю. Гриппом вот часто болею.

– А последний раз когда болел?

– Перед самыми праздниками.

– Насморк, кашель?

– Не-а. Так просто. Жар был, болело все, потом вроде прошло.

Эпидемии гриппа в Москве в апреле не было. Может, это все же был вирусный грипп, вызвавший обострение туберкулезного процесса, а может, и сам туберкулез под маской гриппа. На рентгене, да еще в условиях профилактического школьного осмотра, могли проморгать небольшое затемнение. Впрочем, перед этим «гриппом» затемнения, возможно, и не было. Но сейчас надо было думать даже и не об этом в первую очередь, а о том, как уладить семейный конфликт.

– Лидия Ивановна что сказала? Записку ей передали?

– Ага. Сказала, что постарается прийти, – отрапортовал Валерка. – Я ей на перемене все по секрету объяснил про Мурчика и про бабку.

Ксения Павловна угостила нас всех обедом. Потом ребята сели готовить уроки, а я пошел к себе. Поговорил с Володей по телефону. Он сказал, что договорился насчет демонстрации – состоится она 6 июня в одиннадцать часов – и что в связи с этим он хочет со мной кое о чем посоветоваться. И опять мне показалось, что тон у него какой-то странный.

– А кого будем демонстрировать-то? Одного Барса? Барри, что ли, вправду болен?

– Барри выздоравливает. Наверное, обоих будем демонстрировать. Договоримся при встрече. Нужно кое-что уточнить. Зайду к тебе вечером, часов в восемь. Ты где был, в библиотеке? Я тебе уже дважды звонил. "

В библиотеке, как бы не так! – с досадой на себя подумал я потом. – Трачу считанные дни отпуска неизвестно на что. Ну, завтра уж обязательно засяду за чтение! Воспользуюсь, кстати, библиографией Ивана Ивановича… Ну да, сразу ты, конечно, не додумался это сделать… А все же с Володей что-то странное творится. Ладно, сегодня поговорим по душам. Я ему, кстати, Мурчика покажу. Можно еще того старого белого кота взять, из пятьдесят четвертой квартиры… как его? Хозяин – Марик, а кот?.. Ага, Пушкин! Нашли же как назвать этого лентяюгу… а он даже и не пушистый особенно, так полукровка… В общем, сегодня же вечером я примусь за дело, хватит этого разгильдяйства!»

Возможно, и прав тот мудрец, который утверждал, что судьба человека – в его характере (сегодня Славка ко мне приходил, я выяснил: оказалось, это Корнелий Непот, древнеримский историк, живший в I веке до нашей эры). Но интересно все же: какую такую роль мог сыграть мой характер вот в этот вечер, 3 июня? Я действительно твердо решил, что поговорю с Володей, потом зайду к Ивану Ивановичу, посоветуюсь с ним насчет библиографии, какие-то книги, возможно, одолжу у него, а остальные завтра буду читать в Ленинке. И обязательно так и сделал бы… Нет, тут уж скорее подходит что-нибудь из области религиозного дурмана и всякой мистики. «Человек предполагает, а бог располагает», например. Или же: «Судьба играет человеком».

Я это так, шуточки дешевые отпускаю, а все потому, что неприятно и страшно мне вспоминать тот вечер, и как-то даже ни рука, ни ручка (авторучка, конечно) не слушаются, писать об этом тяжело. Но никуда не денешься, писать надо.

Значит, дальше события пошли так. Часов в пять прибежал ко мне Валерка и сказал, что пришла Геркина мать, плачет, ругается и требует, чтобы он немедленно шел домой. А Герка без нас боится идти: как бы с Мурчиком чего не сделали.

– Да он бы шел пока один, без кота! – посоветовал я: не очень-то мне хотелось идти говорить с этой мамашей.

– Ну, Игорь Николаевич, пойдемте! – умоляюще сказал Валерка; и я, тяжело вздохнув, поднялся.

Геркина мама сидела действительно вся заплаканная, вообще замусоленная какая-то и ужасно злая. Злилась она, как я понял, сразу на всех, без разбора: и на бабку, и на Герку, и на кота, и на мужа, а заодно и на Соколовых. Как я пришел, она и меня включила в этот свой комплекс: злости у нее был вагон, – я так думаю, еще человек на десяток хватило бы. Правда, злость была какая-то ненастоящая, бестолковая, больше от растерянности. Кипятится, кричит, плачет, а чего она хочет и кого винит, толком не поймешь. Бабка такая-сякая, ведьма лютая, а Герка – неслух и фокусник, а кот – обжора и на черта похож, пришибить его давно пора, это бабка верно говорит, а муж в доме не хозяин, а мы тут тоже все хороши, сманиваем мальчонку от родителей, вот Ксения Павловна хотя бы, сама мать, а такое себе позволяет. Ксения Павловна не выдержала и сказала, что именно она мать и никогда бы не допустила, чтобы ее сына об стенку швыряли и вообще вот так терзали. Шуму, в общем, получилось много, а толку мало, а Герка и Мурчик сидели рядышком на диване и молча всё слушали, и глаза у них были какие-то очень похожие и по цвету, и по выражению. Я тоже молчал, потому что говорить было без толку: с ней разве столкуешься! Но когда она завопила: «Герка, паршивец, кому я говорю, домой иди!» – и Герка как-то весь сжался и обхватил кота, я решил, что надо же как-то вмешаться, и мрачно сказал, не глядя на Татьяну:

– А если он сейчас пойдет домой, то отец опять будет на него кидаться? И опять вы будете требовать, чтобы он кота убил?

– А ваше какое дело?! – со злостью крикнула она. – Ваш, что ли, сын? И кот не ваш! Вот в милицию пойду, пожалуюсь, что хулиганите, в чужую семью без спросу лезете!

– Мама! – вдруг вскрикнул Герка. – Постыдилась бы!

Тут и Ксения Павловна разозлилась.

– Ты вот что, иди хоть в милицию, хоть еще куда, а мы тоже знаем, где на вас, дуроломов, управу искать. Небось мужья-то наши на одном заводе работают. Мой уж и то высказывался утром, что, мол, безобразие, чего Пестряков у себя в доме допускает, – религиозный дурман насчет кота разводит, а еще коммунист. И придется, говорит, мне, как парторгу, этим заняться, если не осознает сам. Вот взгреют твоего мужика по партийной линии, тогда закается муть разводить…

Татьяна сразу стихла, высморкалась и, с опаской поглядывая на нас, жалобно попросила:

– Герка, сынок, пойдем домой, не стыдно тебе людям-то глаза мозолить!

– Иди, что ли, а Мурчика здесь пока оставь, – посоветовал я.

– А чего я один пойду? – глядя в пол, прохрипел Герка. – Я, мама, от Мурчика не отступлюсь, как хочешь. Либо нас обоих принимайте, либо я с ним вместе от вас уйду.

– Это куда же ты от матери-отца уходить метишь? Фокусник! – опять раскричалась Татьяна. – Куда ни пойдешь, а мы тебя через милицию сыщем и кота твоего пришибем.

– Кота вы не имеете права трогать! – вдруг взвился Валерка. – Кот для науки нужен!

– «Для науки»! – скептически отозвалась Татьяна. – А наш-то фокусник чего в науке понимает? Вот отец ему и велел, чтобы для науки отнес кота куда след… там разберутся! А он, неслух, из дому сбежал, мать-отца позорит перед людьми.

– А ну-ка, ребята, идите в ту комнату! – приказала Ксения Павловна и, когда они ушли, вздохнув, сказала: – Сами же вы себя и позорите, а не он вас! Что я тебе скажу, Татьяна: иди-ка ты домой да с мужем поговори раньше, между собой это дело уладьте. А Герку мы к вам приведем через часок-другой, он тут пока с моим парнем уроки приготовит. И дурь всякую от себя отстраняйте, по-человечески думайте, а не как бараны бессмысленные… Что это, правда, заладила чего не след: пришибем да пришибем! Постыдилась бы! Вон до чего мальчонку довели – глаза да зубы, а лица и вовсе нет.