Текст книги "Древо Иуды"

Автор книги: Арчибальд Кронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Я подумал, что нам с вами, доктор, нужно поболтать, – заметил он с одобрительной улыбкой, когда они заняли два кресла в тихом уголке. – Чем лучше обстановка, тем веселее пойдет беседа. Выпьете? Нет? Ну от сока-то не откажетесь. А я пропущу глоточек виски с содовой.

Когда принесли напитки, Холбрук поднял бокал:

– Ваше здоровье! А знаете, вы напоминаете меня самого в молодые годы. Я тоже был полон амбиций – работал помощником аптекаря в Бутле, готовил лекарства по рецептам безграмотных терапевтов, которые не могли отличить кислоту от щелочи. Сколько раз мне приходилось им звонить и говорить: «Доктор, вы прописали бикарбонат соды и соляную кислоту в одной и той же микстуре от живота. Если я их смешаю, то склянку разнесет на осколки». Возможно, именно подобные случаи и подсказали мне идею, что фармацевтика сулит больше денег, чем пока дает. Я подкопил немного, женился и открыл свою аптечку на Паркин-стрит. Начал с нескольких собственных фирменных рецептур «От Холбрука»: порошки от головной боли, мазь из александрийского листа, растирание при вывихах… Отлично помню это растирание, оно обошлось мне в три фартинга за бутылку, а продавал я его по шиллингу и шесть пенсов. И ведь прекрасное средство, все игроки регби им пользовались, мы до сих пор его выпускаем. Вот так я начинал, док.

Он не спеша глотнул виски и продолжил рассказывать о том, как рос и ширился его бизнес. Он не хвастал, а говорил со спокойной уверенностью северянина, создавшего чрезвычайно успешное предприятие, с помощью которого сколотил себе состояние. Холбруки теперь превратились в крупнейших производителей лекарственных средств в Соединенном Королевстве, но основные доходы они получали от продажи высокоприбыльных патентованных лекарств собственной марки – начиная от желчегонных и заканчивая таблетками от кашля.

– И не думайте о них плохо, доктор, все это первоклассные средства, я могу вам показать отзывы тысяч потребителей. Я собрал целую папку благодарственных писем, которые согрели бы вам сердце. – Холбрук доверительно кивнул и согрел себе сердце еще одним глотком. – В настоящий момент мы располагаем основной фабрикой в Бутле, дочерним предприятием в Кардиффе и большими складами в Лондоне, Ливерпуле, Глазго и Белфасте. Мы ведем огромную экспортную торговлю с Востоком, вот почему мой сын Берт сейчас открывает новые представительства и большие склады в Калькутте. Но это не все, док, – продолжал Холбрук, хитро ткнув Мори указательным пальцем. – У нас есть планы… большие планы… по расширению в Америку. Как только Берт покончит с делами в Калькутте, я отошлю его в Нью-Йорк. Он уже разведал там хороший участок под фабричную застройку. Заметьте, в Штатах это будет совсем другой бизнес. Времена меняются, и мы выходим на новый высококлассный уровень, витамины и все такое прочее. Вполне возможно, мы займемся и новыми барбитуратами. Но поверьте, за что бы мы ни взялись, нас ждет блистательный успех.

Он откинулся в кресле, достал сигару, раскурил, посопел немного и улыбнулся, поблескивая глазками.

– Таковы мои перспективы, юноша… А теперь расскажите о ваших.

– Что ж, сэр. – Мори слегка покраснел от такой прямоты. – По возвращении из этого путешествия меня ждет работа в больнице. Место хорошее, есть возможность для исследовательской деятельности… Зарплата пять сотен в год.

– Да, юноша, это хорошая работа, и, если не считать вашего теперешнего положения, довольно обычная. Но я спросил о ваших перспективах.

– Разумеется… я надеюсь на повышение…

– Какого рода повышение? Место в больнице покрупнее? Я хорошо знаком с этой сферой. На это уйдут годы. Как только попадете на службу в больницу, вы увязнете в ней на всю жизнь. А для такого умного молодого человека, как вы, с мозгами и характером, это было бы преступление.

– Я так не считаю, – сухо сказал Мори.

– А я считаю. Я не стал бы так говорить, если бы мы с женой не были о вас самого высокого мнения. А теперь послушайте… – Он стряхнул с сигары пепел. – Я не люблю ходить вокруг да около. Нам пригодился бы молодой медик вроде вас в нашем бизнесе, особенно на американском заводе. Вы занимались бы технологией, разрабатывали новые рецепты, размешали рекламу и, раз вас тянет на исследования, нашли бы себе дело в нашей новой лаборатории. Перед вами открылись бы широчайшие возможности. А нас устроил бы профессионал в руководстве. Что касается жалованья… – Он помолчал, дружелюбно поглядывая на Мори налитыми кровью глазками. – Для начала я положил бы вам полторы тысячи фунтов в год, с возможной премией и ежегодной прибавкой. Более того, я готов уже сейчас сказать, что со временем, если у нас с вами все хорошо сложится, вас ждет партнерство.

Мори, совершенно ошеломленный, даже потрясенный, избегал смотреть ему в глаза. Причина этого неожиданного предложения хоть и имела в основе здоровую коммерческую логику, на самом деле была прозрачна, как стекло в иллюминаторе, сквозь которое он сейчас в смущении рассматривал медленно плывущие облака. И Холбрук намеренно сделал ее прозрачной. Как отказаться галантно, не ранив чувства старикана, не настроив против себя все семейство, вот это была проблема. Наконец Мори произнес:

– Предложение чрезвычайно щедрое, мистер Холбрук. Я глубоко польщен, что вы такого хорошего обо мне мнения. Но я уже принял назначение… Дал слово. Я не могу его нарушить.

– Они найдут кого-нибудь другого, – легко возразил Холбрук. – Без малейших затруднений. Да что там, среди претендентов начнется настоящий ажиотаж.

Мори молчал. Он знал, стоит ему только упомянуть о скором браке, и Холбрук больше не заикнется о своем предложении. Но по какой-то непонятной причине, вероятно, из-за чрезмерной чувствительности, преувеличенной деликатности он сомневался. Он завоевал такое расположение этих достойных людей, что был не в восторге от мысли разрушить – что неминуемо должно было произойти – очень приятные и дружественные отношения. Кроме того, за все путешествие ни разу не вставал вопрос о его помолвке. Так что он не виноват, если его по ошибке приняли за свободного молодого человека – просто у него не было повода упомянуть об этом. Но если его вынудят сделать это сейчас, то такое признание прозвучит чрезвычайно странно. Он будет выглядеть абсолютным идиотом или, того хуже, они могут подумать, будто он стыдится рассказывать о Мэри. Нет, теперь, когда окончание путешествия уже не за горами, он не может выставить себя в таком невыгодном свете. Дело того не стоит. Через несколько дней Холбруки сойдут на берег, и он больше никогда их не увидит. А на обратном пути он заранее позаботится о том, чтобы сразу объявить о своем положении, и тогда больше не возникнет подобных затруднений. Сейчас же для него лучше всего выиграть время.

– Не нужно говорить, как я благодарен, сэр, за ваш интерес к моей особе. Но мне предстоит принять очень важное решение, поэтому, естественно, я должен его хорошенько обдумать.

– Подумайте, док, – согласно кивнул Холбрук. – И чем дольше вы будете думать над моим предложением, тем больше оно вам понравится. И не забывайте о том совете, что я вам дал. Когда вам выпадает шанс, не упускайте его.

Мори спустился к себе в каюту и заперся. Ему хотелось побыть одному, не для того чтобы обдумать необычное предложение, ибо у него не было ни малейшего намерения его принимать, а просто для собственного удовлетворения, чтобы досконально разобраться, как вообще такое могло случиться. Во-первых, он ничуть не сомневался, что родителям Дорри он понравился с самого начала; миссис Холбрук не скрывала особой симпатии, а в последнее время относилась к нему почти по-матерински. Старик Холбрук был орешек покрепче, но и тот оказался завоеван то ли благодаря увещеваниям жены, то ли действительно почувствовал к Мори расположение. Во-вторых, насколько Мори понял, Холбруку и его сынку Берту действительно выгодно принять в свою команду активного и умного молодого врача для работы на новом предприятии в Америке. Пока все объяснимо, думал Мори, но ответ еще не окончательный. Чтобы объединить первых два фактора, нужен третий, решающий мотив.

Мори, сам того не сознавая, покачал головой в самоуничижении, мгновенно отвергая зазнайство, но тем не менее не смог не признать того факта, что Дорис, скорее всего, сыграла важную роль в развитии всей этой неожиданной ситуации. Даже если бы у него не было доказательства в виде недавних слов миссис Киндерсли, то хватило бы одного только поведения Дорри. Она не принадлежала к тем особам, что томятся от любви, вздыхают и бродят с потерянным видом, но тот ее взгляд сказал о многом – и только дурак его не понял бы. Прибавить к этому влияние, которое, как избалованная дочь, она оказывала на родителей, приученных исполнять ее малейшие прихоти, а в данном случае пожелавших устроить ей подходящую партию, – и ответ найден.

Рассуждая подобным образом, Мори не переставал хмуриться, и теперь, взглянув на себя в зеркало, коротко и натужно расхохотался. Дорис действительно сорвалась со всех катушек… ушла с головой в омут. Нет-нет, это не смешно, ничуть. Наоборот, он был расстроен и смущен, хотя, несомненно, ему льстило внимание богатой и привлекательной девушки, которая «явно к нему благоволила», – он снова вспомнил абсурдную фразу миссис Киндерсли и невольно улыбнулся – особенно когда на ум приходили, как сейчас, те минуты на верхней палубе, да и другие тоже, одна за другой.

Он осадил себя, посмотрел на часы – все тот же прекрасный «Патек Филипп» – стрелки показывали без пяти шесть. Боже правый! Он забыл, что у него прием больных. Нужно поторапливаться. Жизнь в последнее время полна событий. Но прежде чем выйти из каюты, он подошел к прикроватному рундуку и вынул медальон – подарок Мэри. С крошечного снимка на него смотрело дорогое, милое лицо, и Мори захлестнула нежность.

– Можно подумать, я смог бы от тебя отказаться, родная моя, любимая, – с чувством прошептал он.

Да, ее образ его защитит. В будущем он будет спокоен и сдержан, приятен со всеми, разумеется, но тверд и не потерпит никаких глупостей. До прибытия в Калькутту осталось всего десять дней. И Мори поклялся себе всем, что было ему дорого, сохранять осторожность, пока не минует опасность и путешествие не подойдет к концу.

Глава XIII

Прошло десять дней, они находились в дельте реки Хугли, и Мори, оставшись один в кабинете, думал о прошедшем периоде, не находя ни одного повода хоть в чем-то себя упрекнуть. Да, он сдержал слово. На торжественном ужине, веселом празднике с игрушечными дудками, бумажным серпантином и накладными носами, он был само благоразумие. В самом деле, он мог бы служить образцом. Преисполненный намерения не позволить Дорис выставить себя и его на посмешище перед всем кораблем, он поднялся с места после оглашения О’Нилом победителей спортивных соревнований и скромно, но не теряя достоинства, произнес несколько слов, удививших всех своей неожиданностью.

– Капитан Торранс, мистер О’Нил, дамы и господа, с вашего любезного разрешения позвольте мне сказать следующее: мы с мисс Холбрук с самого начала понимали, что я как один из офицеров корабля не имею права принимать участие в этих соревнованиях. Мы играли просто для удовольствия, и хотя нам повезло одержать победу во всех турнирах, мы оба пришли к одному решению, что не можем принять призы, которые следует вручить участникам, занявшим вторые места.

Он сел на место, ожидая услышать несколько хлопков, но внезапно зал взорвался громкими и продолжительными аплодисментами. Холбруки ощутили воодушевление, так как даже им передался под конец общий настрой. Миссис Киндерсли вышла, улыбаясь, за своим чайным сервизом; а после капитан лично выразил ему свое одобрение. Только Дорис отреагировала иначе, бросив на него неприязненный взгляд.

– Какой дьявол тянул вас за язык?

– Я подумал, что ради разнообразия вам, возможно, захочется стать популярной.

– Популярной! Какая чепуха! Мне хотелось, чтобы нас освистали.

Он протанцевал с ней всего два танца, выпил не больше одного бокала шампанского и, сославшись на необходимость написать несколько писем, извинился и ушел к себе.

В последующие дни легче не стало, но и труднее тоже. Мори старался не появляться на шлюпочной палубе, где обычно сидела Дорис, а если они все-таки встречались, то прибегал к беззаботному и веселому тону. Кроме того, он не давал себе отдыху, нагружая себя делами, – до захода в порт оставалось все меньше дней, и дополнительная работа служила благовидным предлогом. Что думала Дорис, он не знал; после того ужина у нее появилась привычка смотреть на него прищуренным, почти насмешливым взглядом. Иногда она улыбалась, а раз или два даже расхохоталась на его вполне невинное замечание. Разумеется, ее родители ни о чем не подозревали и только оказывали ему еще больше внимания.

Внезапно он вздохнул – сказывалось нешуточное напряжение, – потом, поднявшись, запер кабинет и отправился на палубу. По правому борту собрались пассажиры и с интересом, подогреваемым долгими днями, проведенными в море, разглядывали берег реки. Немыслимые кокосовые пальмы высились на грязном берегу, оживленном на мгновение стайкой ярких тропических птиц; местные рыбаки, зайдя по колено в желтую воду, забрасывали и вытягивали круглые сети; мимо, кренясь и подпрыгивая, проплывали катамараны, а сам корабль едва двигался, почти стоял на месте в ожидании речного лоцмана. Среди прочих были и Холбруки, к которым Мори присоединился, посчитав, что в толпе ему ничего не грозит. Миссис Холбрук сразу же взволнованно взяла его за руку.

– Мы очень надеемся, что наш Берт прибудет на борт вместе с лоцманом… хотя это нелегко…

Пока она говорила, от песчаного, отороченного пальмами берега рванул баркас и, достигнув корабля, закачался на волнах. Рядом с лоцманом в форме стоял еще кто-то – смотрел наверх, задрав голову, и махал рукой.

– Так и есть, наш Бертик! – весело воскликнула миссис Холбрук и, повернувшись к мужу, с гордостью добавила: – Ему все удается.

Через несколько минут он уже обнимал на борту всех троих – светловолосый, полный, розоволицый весельчак слегка за тридцать, в спортивном, зауженном в талии туссоровом [36]36
  Туссор – шелк типа чесучи.


[Закрыть]костюме, пробковом шлеме, сдвинутом набок, превосходных замшевых двухцветных туфлях и нелепом клубном галстуке. Берт и в самом деле, несмотря на полноту и – как оказалось, когда он снял шлем, – проплешину, был чем-то вроде франта, демонстрировал золото и во рту, и на своей персоне, увешанной мелкими побрякушками. Глаза приятного голубого цвета излучали дружелюбие, хотя были немного навыкате и с легким стеклянным блеском. Его заразительный раскатистый смех так и разносился по всей палубе. Проблема со щитовидкой, но серьезная, сделал вывод Мори, который стоял поодаль, когда к нему подвели Берта, чтобы представить.

Знакомство было сердечным – любой, сделал вывод Мори, мог бы стать лучшим другом Берта спустя да часа, – но он видел, что пока брат Дорри даже не подозревал о его близкой дружбе с семьей, поэтому тактично удалился к себе в каюту. За обедом, однако, когда Берт со своим отцом вернулся из бара, Мори, уже сидевший за столом, почувствовал, как его по-братски обняли за плечи и выдохнули в ухо вместе с винными парами:

– Только сейчас узнал, что вы с нами, док. Я в восторге – как будто выиграл в лотерею. Позже потрепемся в свое удовольствие.

Пока корабль медленно продвигался по реке, у Мори появилась возможность узнать Берта получше, и вскоре он понял, что, хотя младший Холбрук – славный малый, балагур и непоседа, иногда, быть может, чересчур громогласный и не откажется в любое время суток от розового джина, у него, как и у старика Холбрука, доброе сердце и семья на первом месте. К тому же стало совершенно очевидно, что, несмотря на всю свою любовь к шумному веселью, у Берта, как выразилась его мать, была голова на плечах. Он почти сразу проявил себя толковым парнем, а когда дело касалось бизнеса, то знал все ходы и выходы и действовал с холодным расчетом. Он много путешествовал по делам фирмы, недавно провел три месяца в Соединенных Штатах и буквально фонтанировал идеями, рассказывая о возможностях и перспективах Нью-Йорка. Говорил он хорошо, как светский человек, с легкостью и доверительностью – свидетельство доброго нрава и дружелюбия.

В такой компании даже переход по реке показался Мори коротким, и он испытал разочарование, когда они прибыли в Калькутту. «Пиндари», взбалтывая грязную воду, маневрировал при входе в док «Виктория», и на корабле началось обычное столпотворение, которое бывает при высадке. Среди всего этого гвалта Берт сохранял спокойствие и собранность; все было под контролем, все заранее организовано, скорость и расторопность стали девизом дня. Когда они вошли в док, на пристани уже стоял длинный «крайслер» с откидным верхом, к которому подогнали грузовик. Берт спустился вместе с родителями и Дорис по грузовым сходням, первым покинув корабль. Следом шли три стюарда с чемоданами. На таможне, где томились в ожидании остальные пассажиры, Берту достаточно было кивнуть главному чиновнику, чтобы всех Холбруков пропустили без формальностей. Они сразу укатили на своей огромной машине в отель «Норд-Истерн», где у них были зарезервированы номера.

Все это произошло так быстро, что Мори почувствовал некую обескураженность. Разумеется, они попрощались, но поспешно, среди суеты, оставив у него на душе легкую обиду, словно его бросили. Естественно, он не имел права сопровождать их, тем не менее ему казалось, что они могли бы определеннее высказаться по поводу будущей встречи. Однако «Пиндари» предстояло провести в порту две недели под погрузкой тика, чая, каучука и хлопка, а потому, уверял он себя, у него еще будет возможность сними увидеться. В любом случае разве не к лучшему, что они уехали, освободив его от всех сомнений, оставив в покое? Он рьяно принялся выполнять свои обязанности. Почти весь день он был занят, и когда с корабля наконец сошел последний пассажир, его первой реакцией был вздох облегчения – уж очень много на него свалилось, теперь хорошо бы отдохнуть.

Но в тот же вечер с ним внезапно приключилась необъяснимая депрессия, не отпустившая его и на следующий день. Капитан перебрался в свои обычные апартаменты на берегу, а старпом О’Нил весело отбыл на прогулку вдоль побережья Кендрапара, оставив вместо себя Джонса, второго помощника капитана, пожилого неразговорчивого валлийца, присматривать за делами. Джонс, меланхоличный тип, обремененный обязанностями начальника на своем посту подчиненного, и раньше не очень-то уделял время корабельному врачу, а теперь вообще не обращал на него внимания. Почти весь день он проводил в столовой дока, согнувшись над дешевыми триллерами, читал и ковырял в носу, предоставив заниматься текущими делами старшине-рулевому. По вечерам он запирался у себя и играл на аккордеоне с заунывным пафосом. На берег он никогда не сходил, разве только купить резных слоников для жены. У нее, как он рассказал Мори, набрался уже целый стеклянный шкаф таких фигурок из слоновой кости в их особняке на две квартиры в Портколе.

Пустой корабль, стоящий на якоре у грязного, зараженного москитами дока, где день-деньской царил невероятный шум разгрузки – громко переговаривались местные такелажники, скрипели лебедки и грохотали краны, – был совершенно не похож на благородное судно, которое еще совсем недавно так бодро скользило по голубой воде. И жильем оно служило никудышным. Изматывающая жара, комары, роем кружащие в каюте, не давали спать всю ночь своим тоненьким грозным писком и вынудили Мори принять меры против малярии. Пятнадцать гранов хинина в день окончательно убили в нем всякое настроение. Как назло, агент известил всех, что почтовое судно застряло в Тилбери из-за забастовки и прибудет только на следующей неделе. В отсутствие писем Мори еще острее переживал свое одиночество, и все чаще и чаще его грустные мысли обращались к уехавшим друзьям.

Ну почему от Холбруков не было никаких известий? Почему… почему… почему? Сначала с раздражением, затем с беспокойством, и окончательно потеряв надежду, он все время задавался этим вопросом. Ему казалось непостижимым, что они его забыли, отбросили, как ненужную вещь, которой воспользовались во время путешествия, а потом решили, что она им больше не понадобится. Не хотелось верить, но, видимо, дело обстояло именно так. Он представлял их в роскошном отеле, как они проводят дни в веселье и развлечениях, осматривая достопримечательности среди новых лиц и новых друзей вокруг себя. Под натиском стольких впечатлений легко забыть об остальном. Что касается Дорис… Несомненно, она быстро нашла другой интерес, а ведь еще совсем недавно сходила по нему с ума. Он поморщился от ревности, терзаясь дурными предчувствиями и злобой. Это была самая мучительная мысль из всех. Только гордость и страх, что она его отвергнет, не позволили ему позвонить в отель.

В попытке занять себя чем-то он предпринял экскурсию на берег. Но доки располагались в нескольких милях от города, а повозку он так и не нашел, и после того как потерялся среди ветхих лачуг, притулившихся одна к другой, где местные жители сидели на корточках, поплевывая в вездесущую пыль, он вынужденно признал поражение и побрел обратно на корабль с отвратительным ощущением, будто вновь вернулся в серые и мрачные дни своей юности.

И вот тогда он действительно начал отчаянно скучать по Холбрукам и всему тому, чем наслаждался в их обществе. Какие это были чудесные люди – гостеприимные, щедрые и – чего уж там скрывать – богатые! Ему больше не повезет встретить таких. Миссис Холбрук была милая и очень добрая, совсем как мама. И Берт – отличный парень, они сразу подружились. А то предложение, которое сделал ему старик (хотя, конечно, он не может его принять), было фантастически выгодным, единственным шансом в жизни. Никогда больше ему не представится такая блестящая возможность. Никогда. По сравнению с ней его будущее в маленькой больнице Гленберн рисовалось как жалкое существование. И ведь он еще называл себя амбициозным.

А Дорри, разве он не сожалел о ее потере больше всего? Какая она все-таки чертовски привлекательная девушка – даже в переменчивости ее настроений он теперь находил очарование. С такой никогда не соскучишься. Наоборот, одно только присутствие рядом с ней дарило радостное волнение. По ночам, лежа без сна в душной каюте, иллюминатор которой смотрел на высокую стену причала, он метался на койке, вспоминая, как они танцевали, как она смотрела ему в глаза с пронзительным и молчаливым приглашением, как прижималась к нему в тот вечер на шлюпочной палубе, когда перед ним открылись все возможности. Какой же он дурак, что отказался от такого соблазнительного дара! Вот О’Нил посмеялся бы, если бы узнал. Наверное, она теперь считает его полным болваном. Так разве можно ее винить, что она сбросила его со счетов? Он с горя зарылся лицом в подушку, переполненный презрением к самому себе.