Текст книги "Снять проклятие (СИ)"
Автор книги: Арабелла Фигг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
========== Когда всё плохо и ещё хуже ==========
– Вир, в кого ты у меня такой идиот?
Сентуивир мрачно посмотрел на матушку, но благоразумно смолчал.
– Я обещала его отцу, что человечек проживёт не слишком счастливую, но долгую и обеспеченную жизнь, – голос Мораны тёк ядом, – а ты угробил его в первую же неделю совместной жизни.
– Он пока что жив, как видишь, – угрюмо возразил совсем не счастливый новобрачный.
– Вот именно – пока. У здорового человека или эльфа шансы были бы примерно пополам, у гнома или орка – два к одному, но раненому или больному выжить удаётся редко. А ты, стало быть, не заметил, что человечек ранен и толком не поправился?
– Но это же говорится о крови! – попытался возразить Сентуивир.
– А чем, позволь тебя спросить, остальные твои жидкости так уж отличаются от крови? – ласково спросила Морана.
Сын шумно выдохнул, но ответить на это было нечего. Ему в самом деле не пришло в голову, что его… хм… жидкости могут представлять для супруга какую-то опасность. «А мог бы, кстати, и задуматься, – мрачно подумал он. – Похоже, пребывание в человеческом теле плохо влияет на мозги».
А начиналось всё… да плохо начиналось, что уж там говорить. Поскольку у супруга явно отсутствовал пассивный опыт и он заметно нервничал, Сентуивир проявил несвойственное ему великодушие и уступил Бертрану право «побыть мужчиной» в первую ночь. Тот в качестве ответной любезности неумело, но старательно изобразил то, что люди обычно именуют «эльфийским поцелуем». Наутро у него болело горло и вообще его лихорадило слегка, но он предположил, что простудился-таки во время полёта, несмотря на меховой плащ, и супруг имел глупость с ним согласиться. На следующую ночь Бертран честно вернул Сентуивиру супружеский долг, а к утру у него начался сильный жар, рана на ноге открылась, и из неё розовато-серыми хлопьями обильно полезла какая-то мерзость. К появлению в башне Мораны, которой перепуганный сын послал Зов, рыцарь уже метался в бреду, то оправдывая перед кем-то свою мать: «Ей же было всего семнадцать, как она могла устоять перед самим королём?» – то объясняясь, видимо, со своей пассией: «Не сердись, пожалуйста, милая! Ты же видела, во что превратилось Гнездо Грифона – и таких крепостей по всей стране десятки. А если следующим летом к нам опять кто-нибудь нагрянет?» Сентуивир только головой качал, поражаясь, какого самоотверженного идиота послала ему Прародительница Сущего на пару с его собственной матерью.
– Если ты отнесёшь меня к Долгому Мысу, я поищу там целителя, – безнадёжно сказал он.
– Бесполезно, – сказала Морана, трогая пылающий лоб больного. – Или он сам справится, или умрёт, чем бы его ни поили. – Она перевела на сына пустой равнодушный взгляд и сказала буднично и оттого ещё более пугающе: – Молись Прародительнице Сущего, Вир, чтобы он выжил, потому что иначе мне придётся тебя убить. Я, видишь ли, дала слово. Не знаю, значит ли это хоть что-нибудь для тебя, но мне моя репутация, представь себе, дорога.
Он тоскливо кивнул. У Мораны были дети и кроме него, а с ним она возилась неприлично долго, даже когда он ещё был нормальным молодым драконом, без всяких проклятий: слабость, вполне простительная по отношению к последнему птенцу. Но там, где речь заходит о репутации, никаким слабостям места нет.
– Возможно, так будет даже лучше, – сказал он.
Она не спросила, что он имеет в виду, только посмотрела очень уж внимательно. Потом кивнула, встала, одёргивая платье – как всегда архаичное, но роскошное, словно имело какой-то смысл красоваться перед сыном и его слугами.
– Я вернусь дня через три, – сказала Морана. – Если он переживёт эти три дня, за дальнейшее можно уже будет не волноваться.
– Хорошо, – вяло отозвался Сентуивир и отвернулся к окну. Он никогда не провожал мать, чтобы не видеть, как она у него на глазах становится тем, кем ему уже не стать. Никогда не стать, – уточнил он про себя. Условие сумасшедшей старухи оказалось, как он и думал, пафосной чушью. Ни поцелуй прекрасного принца, ни более тесная близость с ним ничего не изменили в существующем порядке вещей. Последняя надежда благополучно издохла и была похоронена на том же кладбище, что и предыдущие: на «приличных» магов, на некромантов, на опасные и весьма дорогостоящие ритуалы… Но они хотя бы некоторое время давали силы жить дальше, к чему-то стремиться – а теперь что? Даже в спячку не впасть, как способны драконы в своём истинном облике, потому что этому хилому телу даже год без воды и пищи не продержаться, не то что век-другой. И год за годом тянуть унылую лямку серой, безрадостной жизни, в которой ты хлипкое бескрылое существо, не способное даже самостоятельно защитить свои владения? Да если матушка, спасая свою драгоценную репутацию, убьёт его, она ему благодеяние окажет, избавив от такой судьбы!
Он против воли проследил взглядом за мелькнувшим в окне крылатым силуэтом, пока тот не скрылся из виду, а окна на юго-восточную сторону выходили большие. Очень большие, давая ощущение света и простора: башня стояла на самом обрыве, скала с этой стороны отвесно уходила вниз на добрую сотню саженей, и штурмовать с юго-востока жилище Сентуивира мог только другой дракон. Самоубийца, рискнувший связаться со старой, могучей и очень злопамятной Мораной. Гномы, строившие башню, вставили в проёмы узорчатые рамы с пластинами кварца, бесцветными в центре, голубоватыми к краям и откровенно синими или дымчатыми по углам – цвет насыщался от центра к периферии, так что в итоге окна влетели Сентуивиру в кругленькую сумму, дороже ворот и подъёмного моста. Зато сквозь них и зимой, и летом можно было любоваться долиной внизу, а в ясную погоду даже башни Долгого Мыса можно было разглядеть в синей дымке на границе окоёма.
Сентуивир щёлкнул ногтем по безупречно-прозрачной голубой пластине и ухмыльнулся: интересно, если Бертран умрёт, а сам он будет убит, хватит ли у родственников его супруга наглости и самонадеянности, чтобы потребовать свою часть наследства? Сводного братца – паладина ордена Пути могут, к примеру, поддержать господа магистры… правда, семье в таком случае мало что перепадёт. Впрочем, вряд ли матушка поделится с кем-то хоть монеткой, а захватить собственность Мораны нелегко. Те, кто пытался это сделать, уже никому не расскажут о своих попытках. Впрочем, – он нахмурился, – если ещё какой-нибудь не в меру пронырливый маг попытается использовать тот же способ, что и с ним… Мать, конечно, очень стара и очень сильна, мало кто способен обратить её против её воли, но сама возможность…
Бертран застонал, Сентуивир неохотно оторвался от окна, подошёл к постели супруга и положил ладонь на его лоб. Обычно что люди, что эльфы казались дракону холодными. Иногда это дразнило и возбуждало, иногда вызывало отвращение. Бертран, метавшийся в бреду, по ощущениям напоминал Сентуивиру другого дракона в человеческом обличьи – вот только для человека это была почти верная смерть.
Сентуивир выловил из таза полотенце, чуть отжал его и протёр лицо, грудь и плечи супруга. Толку от этого не было ни малейшего, по мнению дракона, но помогало занять руки и вообще создать иллюзию, что за больным трогательно ухаживают.
– Ну что, мой супруг, – спросил Сентуивир Бертрана, – мне осталось три дня. А тебе?
Вопрос предсказуемо остался без ответа.
========== Немного о цветах ==========
Комментарий к Немного о цветах
Стихи автора
– Какая она красивая.
– И это рыцарь говорит о драконе?
Бертран удивлённо оглянулся на супруга, с неохотой оторвавшись от окна, даром что снаружи сеялся унылый мелкий дождь, и картина за окном была затянута мутной серой пеленой.
– А настоящий рыцарь должен звать орков трусами, гномов – слабаками, а эльфов – тупицами? Ну, тогда я не настоящий. Госпожа Морана очень красива, и я охотно это признаю. Мне показалось в первый раз, что она чёрная, а она такого глубокого синего цвета, как небо ясным поздним вечером, только вместо звёзд серебряный узор по спине и бокам…
– Да ты, я смотрю, поэт в душе, – усмехнулся Сентуивир.
Бертран вернул ему усмешку:
– Да я не только в душе могу. У меня довольно долгое время любовником был бард, он мне и объяснил основы стихосложения. Правда, учить меня на лютне он наотрез отказался, заявив, что ухо мне оттоптал даже не медведь, а стадо кентавров.
– Значит, вы с ним по полночи болтали о стихосложении? – Обе совместно проведённые ночи запомнились дракону именно тем, что супруг его, вместо того чтобы отвернуться и захрапеть, как полагается порядочному мужчине, был прямо-таки по-женски разговорчив. Он, понятно, не спрашивал: «А ты меня любишь?» – но совершенно точно был уверен, что время между супружеским долгом и сном надлежит проводить именно так – за лёгкой болтовнёй ни о чём.
– Не только, конечно. У человека… полуэльфа, который прошёл пешком от морского побережья до Злого хребта, есть что рассказать.
– Значит, ты пробовал писать стихи? – с любопытством спросил Сентуивир. – Понимаю, очень удобно – не надо тратиться на барда, чтобы сочинить послание своей пассии. Про закатное облако лёгких волос, про синие очи, пленившие душу, про губы, подобные розам цветущим, можно писать поэмы в лигу длиной, верно?
– То, что тебя не трогает, можно тянуть вообще бесконечно.
Бертран снова посмотрел на дождь в окне, перевёл взгляд на супруга. Когда он пришёл в себя, он первые два дня не мог даже голову поднять от слабости, его кормили с ложки, как младенца, и чтобы чем-то себя занять, он сложил про себя… ну, стихами, настоящими стихами это было вряд ли, но вот как-то само придумалось, он только придал форму.
Я не летаю по ночам,
И ты не смотришь за окно.
Там в небе пусто и темно,
И лишь луны горит свеча.
Ты можешь спать: луна в окне
Так одинока, так светла,
Но два драконовых крыла
Не унесут меня к луне.
Нет, не играет лунный свет
На чешуе моей брони,
И звезд холодные огни
Не мчатся мне навстречу, нет.
И грозы, громами ворча,
Свивая молнии в кнуты,
Меня не гонят с высоты…
Я не летаю по ночам.
Лицо Сентуивира закаменело, и Бертран тихо сказал:
– Прости, не надо было мне…
Тот только нервно дёрнул плечом, и Бертран понял, что лучше вообще помолчать. Так они и молчали, глядя, как бесконечный серый дождь падает и падает с низкого неба на давно уже безнадёжно промокшую землю.
– А по-настоящему чёрные драконы есть? – спросил Бертран, когда молчание не просто затянулось, а начало уже давить всерьёз.
– Я знаю только одного, – рассеянно ответил Сентуивир. – Моркелеб чёрен, как тьма в подземельях. Про него, правда, уже давно ничего не слышно, но я этому только рад. Если спит, пускай поспит ещё немного. Ещё этак века три или четыре.
– Я нашёл в библиотеке какой-то старый свиток без начала и конца…
– Ты поднимался в библиотеку? – перебил Сентуивир.
Бертран оскорблённо выпрямился и холодно осведомился:
– Мне на это нужно твоё разрешение? Ну, прости. Я думал, я твой супруг, а не…
– Да нет же! – с досадой рыкнул Сентуивир. – Ты смог подняться в библиотеку? А твоя рана?
– Да мне уже гораздо лучше, – возразил Бертран. – Я быстро поправляюсь.
– Очень, – буркнул Сентуивир. – Ладно, что за список?
– Просто имена, если это имена, и цвета. «Телтевир – гелиотроповый, Сентуивир – голубой с золотом на суставах, Астирит – бледно-жёлтый, Моркелеб – единственный чёрный, как ночь…»
– А, – сказал дракон равнодушно, – этот… Да, кто-то зачем-то переписывал всех известных в то время драконов. Кстати, Астирит не бледно-жёлтый, а бледно-жёлтая. Это она, а не он. Очень странная была особа. Я понимаю, раз в столетие-другое бросить клич, чтобы найти самца для следующей кладки – это слишком редко. Мы же для того и превращаемся в вас, двуногих, чтобы развлечься немного. Но Астирит вечно путала любовников с едой, прямо не драконица, а паучиха. Я говорил ей, что добром это не кончится, но она возражала, что отпускать тех, кто уже побывал в её пещере, глупо и недальновидно, обожглась уже разок: парень уволок на себе столько подарков, что внукам должно было хватить на безбедную жизнь, а он собрал целую толпу таких же идиотов и явился к ней, чтобы отнять остальное. Вот теперь, говорила Астирит, она и съедает любовников, чтобы уже точно никому ничего не разболтали. Я не понимал, зачем вообще таскать их к себе в пещеру, но ей нравилось заниматься любовью на золоте – два удовольствия разом, так она говорила. Ну, и нарвалась однажды…
– А ты?
– Что я? Я такие вещи не смешиваю и в свою пещеру никогда никого постороннего не пускал.
– Но людей ты… – Бертран чуть запнулся, но всё-таки закончил: – ел?
– Один раз, – Сентуивир склонил голову к плечу и насмешливо уставился на супруга невозможными ярко-синими глазами. – И понял, что больше никогда такую дрянь в рот не возьму: чуть не сдох от изжоги.
Он окинул смешавшегося супруга придирчивым взглядом и подумал, что тот быстро, просто нечеловечески быстро поправляется. По-драконьи быстро и надёжно, выгнав из тела яд, оставленный недоумками-лекарями в зашитой ране, сращивая рассечённые мышцы, затягивая рану новой кожей. Теперь, раз уж он не умер от действия драконьего семени, убить его станет гораздо труднее, и убивать надо будет сразу наверняка, чтобы не уполз и не отлежался после раны, смертельной даже с точки зрения орка или гнома – существ куда боле крепких, чем люди и тем более эльфы. Что ж, супруг, который станет здоровее и выносливее, состарится позже, а умрёт не в жалкие человеческие семьдесят, а хотя бы в гномьи сто двадцать, дракона вполне устраивал. От него, конечно, было много хлопот, зато с его появлением в башне стало не так скучно.
Он ещё даже не представлял, насколько.
========== Чем заняться супругу дракона ==========
Беженцев было десятка полтора или два – грязные, потрёпанные, измученные долгими переходами по бездорожью люди крестьянского, по большей части, вида, а с ними два совершенно явных дезертира. По крайней мере, для Бертрана их солдатское прошлое было несомненным. Такие обычно прибиваются к разбойничьим шайкам, он ещё дома на них насмотрелся досыта, участвуя вместе с братьями в облавах, а эти вот почему-то увязались за беженцами. Один под чересчур внимательным взглядом господина барона стушевался и потихоньку переместился за спину могучей тётки с исполинской котомкой за широкими, как не у всякого мужика, плечами. Второй, рыжий здоровяк с круглыми жёлтыми, настоящими кошачьими глазами, на пристальный взор его милости ответил с весёлой наглостью человека, которому терять нечего, зато и плакать не о чем.
Бертран усмехнулся. Он не дослушал мужичка, который путано объяснял, как они тут оказались, стараясь избегать таких неприятных слов, как «налоги», «подати», «оброк» и прочие обязанности земледельца по отношению к своему королю и к своему сеньору. Наречие жителей Краснолесья понять было несложно, кроме забавных окончаний да тягучего выговора, не сильно оно и разнилось с родным, а о значении совсем уж незнакомых слов легко было догадаться по смыслу остального сказанного. Да и слушать там, в общем, было нечего, и так всё было ясно: неудавшийся поход на соседей больно ударил по Краснолесью. Расходов было много, добычи оказалось мало, и чтобы вернуть потраченное на войну, король повысил налоги, а население, которому и до войны жилось небогато (почему оно, население, войну сперва и поддержало: пусть и соседям будет плохо, не только им одним), начало от такого счастья разбегаться кто куда. Не все, конечно – самые отчаянные… или отчаявшиеся. Словом, Бертран испытал даже лёгкое злорадство от того, что принимает на землях своего супруга крестьян, бежавших от недавнего противника.
Они обедали с Сентуивиром, когда им доложили о людях, стоящих возле рва, потому что мост, как всегда, был поднят даже в отсутствие видимого противника: лишившийся чешуи и крыльев, дракон страдал паранойей в достаточно тяжёлой форме.
– А, беглые, – равнодушно сказал супруг. – Гнать в шею… Хотя нет, подожди. – Слуга, дёрнувшийся было передать приказ повелителя стражникам, остановился и замер в истинно змеиной неподвижности (Бертран попривык уже к здешней прислуге, но всё равно она его немного пугала, честно говоря). – Берт, хочешь своих каких-никаких вассалов? Бери вон этих. Надоест – прогонишь, а пока хоть займёшь время чем-то полезным. Скучно ведь тебе, наверное? Ну, почитал там, на охоту съездил, а больше и заняться нечем. Так?
Бертран, чуть помедлив, кивнул. Ему не понравилось, как его супруг говорит об этом – словно предлагает завести кота или щенка, чтобы от скуки возиться с ним, раз уж проку от него, драконьего супруга, в башне нет никакого (ни на королевскую службу, ни просто в Зелёный Дол Сентуивир его не отпустил, заявив, что проклятие пока ещё не снято, стало быть, надо искать способы дальше, а в отсутствие Бертрана это затруднительно). Но нравится или не нравится, а люди уже стояли и ждали, соизволят ли хозяева здешних мест хотя бы сказать им: «Пошли вон».
И теперь он откровенно разглядывал беглецов, то и дело возвращаясь к рыжему, нахально ухмылявшемуся в ответ.
– Как зовут? – спросил его Бертран, не дослушав сбивчивую речь предводителя про детишек, которых нечем кормить, и про баб, на которых пахать придётся весной, раз лошадей отобрали, а как им, бабам, рожать-то после такого?
– Ржавый, ваша милость, – сверкая на диво крепкими зубами, ответил дезертир. – У нас титулов нету, прозвищами обходимся.
– Десятником был?
– Никак нет, ваша милость. – И пояснил всё с той же наглой ухмылочкой: – Язык у меня больно поганый, с таким жопы лизать несподручно.
– Грамотный?
Тот чуть помедлил с ответом, наверняка прикидывая, что выгоднее – скрыть это умение или сразу занять то место в деревенской иерархии, которое даёт умение разбирать и выводить закорючки на бумаге.
– Есть маленько, ваша милость, – сказал он после недолгих колебаний.
– Отлично, – сказал Бертран. – Перепишешь всех: имя, возраст, кто кому кем приходится.
Ржавый кивнул, не спросив ни про бумагу, ни про чем писать: то ли было чем, то ли не хотел начинать новую службу с пустяковых вроде бы, но всё-таки просьб.
– А вы, – Бертран опять перевёл взгляд на… старосту, что ли, – поищите место у реки, не ближе лиги от башни: мой супруг любит покой и уединение.
Вся толпа дружно посмотрела сперва на его плащ ярко-синего бархата («Нет уж, Берт, мой супруг не будет ходить оборванцем – я не хочу быть посмешищем для остальных драконов»), потом на стоящего на стене над воротами типа в такой же синей мантии. Тот стоял, безразлично вроде бы сложив руки на груди, но толпа поглядывала на него с нескрываемой опаской: колдун есть колдун, как начнёт молниями швыряться или там чуму призовёт… Лучше уж и впрямь держаться подальше и сильно не докучать. Хорошо, хоть муж у него – просто благородный сеньор, которому только бы поохотиться да смазливую девку завалить, всё понятно и легко объяснимо. Привычно.
– Да, и ещё… Ржавый, мешок в одиночку утащишь?
– Смотря с чем, ваша милость, – хмыкнул тот.
– Не с золотом, не бойся, – усмехнулся Бертран. – Стой тут, я сейчас прикажу вынести мешок гороха или пшена. Похлёбку сварите на всех, что ли.
Новоявленные вассалы сделали попытку попадать в ноги великодушному сеньору, но тот досадливо отмахнулся: лучше делом займитесь. И народ двинулся через редкий позолоченный лесок вниз, к реке – искать место для будущего поселения.
– Мы намного южнее срединных земель, да? Здесь листопад только начался, даром что горы, а у нас уже последние листья должны были осыпаться.
– Южнее – не намного, но гораздо западнее, ближе к морю. А ближе к морю климат всегда мягче.
– Да? – удивился Бертран. – Почему?
– Берт, – простонал Сентуивир, в притворном ужасе хватаясь за голову, – ну почему ж тебя в детстве храму не отдали? Какой ты, ко всем вивернам, рыцарь? Ты же любопытный, как молодой крыс: во все дырки залезешь, а где их нет – прогрызёшь. В жрецы тебе надо было.
– А я отважным олухом стал, – хмыкнул Бертран. – Старший брат предлагал, но матушка встала насмерть: её семья новую веру так и не приняла, она сама до сих пор молится Матери Всех Живущих и про жрецов Девяти даже слышать не хочет.
– Старая семья? – Сентуивир как-то подозрительно сощурился. – Очень старая, да? Настолько, что даже совершенно обнищав, места при дворе не потеряла всё равно? Тогда я догадываюсь, почему ты выжил: в тебе уже была драконья кровь. Десять раз разбавленная капля, но этого хватило. Ты любишь мои окна, тебя ни в какую погоду не выгнать с крыши, тебе часто снится, что ты летаешь, – он не спрашивал – просто перечислял, и Бертран только механически кивал. – Какого цвета твои крылья?
– Серые со стальным отливом. Вир, я…
– В последнее время видишь такие сны ещё чаще, чем в детстве, – кивнул дракон.
– Откуда ты…
– А ты бы видел своё лицо, когда подходишь к парапету, – усмехнулся тот.
Бертран, смешавшись, промолчал. Он в самом деле после своего выздоровления почти каждую ночь кружил над горами, лениво пошевеливая стальными крыльями, ловя в них восходящие потоки. Пару раз рядом летел васильково-синий с золотом, ослепительно-красивый дракон, но обычно Бертран был один. Внизу проплывали леса – то всех оттенков зелени, то медовые, охристые, пурпурные, то заснувшие в снежном серебре. А ещё голубые, как отражённое небо, озёра, сверкающие водопады, одинокие скалы… А ещё был город. Небольшой, но хорошо укреплённый, с широкими прямыми улицами город из светло-серого камня, блестевшего на солнце слюдяными искрами: сказочно-красиво и очень неудобно для вражеских стрелков. На башнях бились на ветру штандарты с драконами, и был этот город чем-то очень знаком, хотя никогда в жизни Бертран в таких не бывал – было в нём что-то не вполне человеческое, возможно, вот эта строгость и чистота линий: что-то от гномов, что-то словно бы от эльфов…
– А кто-нибудь ещё из твоих любовников выживал? – Про волшебные цветные сны говорить не хотелось, даже с супругом-драконом.
– Понятия не имею, – безмятежно отозвался Сентуивир. Он рылся на какой-то из бесконечных своих книжных полок, бормоча: «Не то, и это не то…» – А ты часто интересуешься, что едят и во что одеты твои бастарды?
– Нет у меня бастардов, – возмутился Бертран. – Мне на четырнадцать лет матушка подарила поясок и велела повязывать его на каждую девицу или вдовушку, которая мне приглянется. Слово с меня взяла перед алтарём, что я не буду… – он прикрыл глаза, вспоминая дословно, – плодить недостойных владеть половиной моей крови.
– Чудо что за женщина, – одобрительно сказал дракон без следа обычной своей иронии. – Красавица, да ещё и умница. Не удивительно, что Трис влюбился настолько, что сам подыскал ей мужа, раз уж признать тебя сыном побоялся.
– Побоялся?
– Ну, я слышал про пару фавориток, скончавшихся от родильной горячки, и про одну, отравившуюся несвежей рыбой: не насмерть, хвала Прародительнице Сущего, но сильно подурневшую после долгой болезни. А ещё говорят, будто ваша королева не только красавица, но и весьма учёная дама: звёздами интересуется, алхимией, ядовитых гадов держит в специальной комнате с медными сетками до потолка… Вот она, нашёл!
– Что нашёл? – не понял Бертран, еле успевающий переваривать вывалившиеся на него подробности дворцового жития.
– «О рельефах обитаемого мира, о погодах, им соответствующих, о древах и травах, в разных областях произрастающих, о зверях, гадах и птицах…» В общем, почитай, сам узнаешь, почему ближе к морю климат мягче. Пишет… вернее, писал многомудрый Багир Киссэнский очень внятно и доступно, да ещё и с рисунками, чертежами и схемами. Держи, любознательный ты мой.
– Подожди, – книгу Бертран взял, но упрямо тряхнул головой, – я-то теперь для женщин опасен, как ты сам?
– Нет, разумеется, – Сентуивир даже глаза закатил к сводчатому потолку. – Если тебе снится, что ты дракон, это вовсе не значит, что ты им и являешься. Не опасен ты ни для женщин, ни для мальчишек. А кстати, ты собрался мне изменять?
– А тебе нужна моя верность? Как скажешь, супруг мой, – ядовито отозвался Бертран, успевший усвоить, что говорить с супругом вежливо и терпеливо – себе дороже. – Тогда я с тебя требую того же. И сейчас, и через тридцать лет, когда я превращусь в лысого толстяка, страдающего одышкой.
Увы, пронять дракона не удалось.
– Глупый человечек, – сказал Сентуивир снисходительно, – а с чего ты решил, будто мои критерии красоты и привлекательности хоть немного соответствуют твоим?
========== Кому – заботы, кому – забавы ==========
Мать Всех Живущих была милостива к поселенцам: после двух недель нескончаемых дождей установилась ясная, а днём так даже тёплая погода. Мужчины споро расчистили на высоком берегу Серебрянки место под строительство и поставили один на всех пока что дом, понимая, что главное для них сейчас – как-то пережить эту зиму. Его милость господин барон оказался, хвала Матери, человеком добрым и не скупым – дал на первое время муки и крупы, инструментом кой-каким поделился, но все разговоры с поселенцами вёл либо во дворе общего дома, либо у моста: в башню же никого из своих новых вассалов не требовал даже на хозяйственные работы (о чём никто из беглецов нисколько не жалел – своё бы успеть сделать, не то что на сеньора работать), а когда он уходил в ворота, мост немедленно поднимался снова, оставляя между пятисаженной стеной и пустырём глубокий, с крутыми стенками ров, на дне которого из жирной, даже на вид липкой чёрной грязи угрожающе скалились ржавые кривые железки самого хищного вида, а что скрывалось под слоем этой самой грязи, о том даже думать не хотелось. Даже Ржавый при всём своём нахальстве за ворота крепости заглянуть не сумел, только подтвердил, что служат колдуну и его супругу змеелюды, самые настоящие, как в сказках про драконов, укрепив товарищей по несчастью во мнении, что от башни надо держаться подальше. Выплачивать подати, когда станут на ноги, просить у барона защиты от лихих людей и нелюдей, но его мужу-колдуну лишний раз на глаза не попадаться.
– А колдун здешний до того сильно могучий, что ему дракон служит: как позовёт колдун, так и летит, ровно ястреб ручной, потому башня и зовётся Драконьей. Захотел бы, давно бы всё княжество захватил, да ему недосуг – он всё зелья варит, чтоб бессмертным стать. – Народ уже поужинал, но из-за длинного стола вставать не спешил, с интересом слушая россказни Мики, который вообще-то был тот ещё врун, зато рассказчик отменный. То, что надо для таких вот вечеров в преддверии наступающей зимы, когда даже руки особо нечем занять, поскольку всего хозяйства пока – один дом на всех, а всей скотины – мышей, и тех нет.
– Да он и так уж, поди, бессмертный, – усомнился щуплый мужичок с редкими сивыми волосёнками вокруг плеши и вместо бороды. – Люди-то болтают, будто он тут уж второй, не то третий век сидит, а с виду не старше господина барона.
– Не, – авторитетно возразил Мика, – был бы бессмертный, на кой-ему сдалась такая башня? А раз он за стеной, да за рвом, да за мостом, так стало быть, можно его убить. На то, видать, и в мужья рыцаря взял, чтобы командовал евонными змеелюдами, ежели кто сунется.
– А вдруг колдун кровь из него пьёт? – спросил чей-то жалобный женский голос. – Или эти… декокты варит? Жалко ведь: красивый, молоденький, добрый такой…
– Он тебе кто, колдун или упырь? – фыркнула Дара. Уж эту-то красотку Ржавый и в полной темноте бы по голосу опознал. – Не пьёт он из его милости кровь и декокты не варит, здоров его милость – тебе бы так.
– А ты уже проверила? – ревниво спросила ещё одна бабёнка.
Дара снова фыркнула, но уже так, что всем стало ясно: проверила, и не раз, и осталась вполне довольна мужским здоровьем господина барона. С какой радости сбежала вместе с Микой обозная девка, она и сама не говорила никому, и болтун Мика только хмыкал да плечами пожимал, но подработать прежним ремеслом она никогда не отказывалась. Правда, и заработанным легко делилась с попутчиками, особенно выделяя ученика лекаря: «Он же блаженненький, не покормишь – сам и не вспомнит».
Ржавый все эти разговоры слушал, но сам помалкивал – он из-за стола встал, едва поел, и теперь валялся на своём топчане у окна: дует оттуда, понятно, зато посвежее, а для тепла у него дружок есть. На них косились: чай, не благородные, чтобы мужик с мальчишкой одну постель делили. Но Ржавому на косые взгляды было плевать, а Аир едва ли вообще замечал, что на него косятся – он жил где-то в своём, вышнем мире, в этот сходя только для того, чтобы промыть ссадину, вправить вывих или заварить травок от кашля для простуженных попутчиков. К ним потому и не лезли, хоть и косились, что Ржавый с Микой одни только и знали, за какой конец держат мечи, а другого лекаря, кроме Аира, беглым крестьянам вряд ли бы удалось найти, даже будь у них на это деньги. Которых, кстати, у них и не было.
– Глаза испортишь, – проворчал для порядка Ржавый, потому что Аир, как обычно, пытался при свете плошки с топлёным салом что-то прочесть в толстой тетради, исписанной совершенно нечитаемым для полуграмотного наёмника, кошмарным лекарским почерком.
– А? Я недолго, – рассеянно отозвался парень, упрямо разбирая торопливые неровные строчки.
– Надо для тебя у господина барона хоть огарков попросить, – сказал Ржавый. – Не дело, понятно, к его милости с такой ерундой лезть, да этих змеелюдов хрен разберёшь, кто из них ключник, а кто так, мелкая сошка.
– Лучше не надо, – торопливо сказал Аир, закрывая тетрадь. – Ещё рассердится, что ты его из-за каких-то огарков беспокоишь.
– Не будет он на такое злиться, – уверенно возразил Ржавый. – Не та порода. Сам небось каждый вечер за книжкой просиживает, больно уж говор у него… я когда у господина Дромара охранником служил, поневоле всяких словечек понахватался, а его милость в разговоре то и дело такое скажет – ну точно сам магик.
– Он тоже мог от супруга набраться.
– Мог, – согласился бывший наёмник. – Только из книжек-то оно верней, разве нет?
– Верней, – признал парень. – А ты не говорил, что служил охранником у гнома.
– Да мне про него лишний раз лучше вовсе не вспоминать, – хмыкнул Ржавый. – Не знаю, что у него за дела были с остроухими, и знать не желаю, только как бы бородачи и меня за компанию не прихлопнули. Я ж потому и подался в солдаты, что солдаты – они все на одну морду, мать родная не отличит, где который. Думал, послужу годика три, коротышки и про Дромара-то покойного забудут, не то что про его псину цепную, да кто ж знал, что этот ворюга так животом слаб окажется – сдохнет с червивой солонины, что для нас закупил? Так и не вышло у меня спрятаться.
– Да у тебя нигде не выйдет, – улыбнулся Аир и легко пробежался кончиками пальцев по медной щетине приятеля: время от времени тот соскабливал начинающую отрастать бороду ножом, но не каждый же день такой ерундой заниматься. – А ворюга – это интендант?
