355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Антонио Форчеллино » Червонное золото » Текст книги (страница 6)
Червонное золото
  • Текст добавлен: 3 октября 2016, 21:18

Текст книги "Червонное золото"


Автор книги: Антонио Форчеллино



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

VI
КРЕСТИНЫ В ПАЛАЦЦО МАДАМА

Когда на крестины прибыли Рената, Элеонора, Виттория и Джулия, было ровно одиннадцать и от церкви Святого Евстахия уже протянулся ряд юношей в ливреях. На них были красные береты с вензелями Папы и дома Фарнезе, нарисованными флорентийским художником. На Навонской площади с утра не смолкали фейерверки. Синьора Маргарита появилась одетая в платье из двойной, затканной золотом белой парчи, перепоясанное шнуром с финифтью, и в золотой сеточке с сотней жемчужин на волосах. Голову ее подпирали драгоценные ожерелья под которыми совсем исчезла тонкая шея. Ювелиру да Понте было выделено пятьсот золотых дукатов, чтобы он выковал из них тонкие полоски, которые потом вплели в ткань, и получилось жесткое и тяжелое платье, похожее на военную кирасу. Только здесь в бой вступали роскошь и золото.

За ней шла Софонисба Кавальери в платье из белого камлота с отделкой из карминного бархата, с соболиными хвостиками и с поясом из старинных медалей.

Двадцать три года жизни дочери Карла V были омрачены несчастьями, которых она ни от кого не скрывала. После брака с кровожадным сыном Пьетро Медичи, Алессандро, она вышла замуж за Оттавио, и теперь он красовался рядом с ней, расфуфыренный и никчемный, как экзотическая птица. У него так и не получилось противостоять семье и добиться для себя герцогства Пармы. Жена не могла ему этого простить и публично называла его «худосочной бабой»:

– В этой злосчастной разбойничьей семейке, куда я попала, в этом пастушьем племени, я же еще должна и заступаться за них перед моим отцом. Но он рано или поздно устанет и уж тогда воздаст им по заслугам.

От входа в церковь до дворца выстроилась длинная шеренга гвардейцев в парадной форме. Они еле сдерживали напиравшую толпу, собравшуюся со всех уголков Рима, чтобы полюбоваться на роскошь нарядов и перехватить подачки от Папы или его гостей.

В церкви занимали места государи со всей Италии и других стран Европы. Заметнее всех были испанцы, сверкавшие металлом доспехов. В большинстве своем они явились выказать почтение не столько Папе, сколько дочери Карла V, произведшей на свет близнецов. Появившийся на свет первым носил имя Карл, в честь императора, а второй, родившийся после еще целого часа мучений, звался Алессандро, то есть именем, которое носил Павел III до того, как стал Папой.

Придворные дома Фарнезе хлопотали, рассаживая высоких гостей на предназначенные для них места. Едва войдя, Элеонора и Виттория направились в первую справа капеллу, чтобы оставить пожертвования перед картиной, изображавшей снятого с креста Иисуса на руках у двух ангелов. Элеонора перехватила взгляд еще молодого мужчины, одетого в элегантный черный камзол, со светлыми и такими тонкими волосами, что сквозь них просвечивала розовая кожа головы. Его глаза затуманились, встретившись с глазами Элеоноры. После секундного замешательства он склонился перед ней с сокрушенным видом.

– Герцогиня, какая радость снова встретить вас. Надеюсь, вы не забыли о привязанности вашего незадачливого слуги.

Элеонора осталась равнодушна к этому изъявлению чувств, потом протянула руку в сторону стоящего на коленях кавалера.

– Встаньте, мессер Паризани, я сама не знаю, что лучше, забыть или вспомнить. Однако мир меняется, и все мы должны направлять паруса в согласии с ветром. Похоже, ваши уже поймали попутный.

Витторию озадачили эти жесткие слова, слетевшие с губ обычно молчаливой подруги. Человек поднялся, розовая кожа вспыхнула под взглядом герцогини, на серые глаза навернулись слезы.

– Принимаю ваш упрек; я тоже ничего не забыл, но надо жить и благодарить Бога за те испытания, которые он нам посылает.

Лицо Элеоноры смягчилось, и улыбка немного обнадежила собеседника.

– Где нам назначено сесть, мессер Паризани?

Человек сверился со списком.

– Прошу следовать за мной, ваши кресла сразу за семейством Папы.

Элеонора остановила его жестом руки:

– Мы сами найдем, Паризани, не хлопочите.

Потом сжалилась и протянула руку для поцелуя.

– Искренне желаю удачи, Паризани.

Светлые волосы метнулись над протянутой рукой, и Паризани не смог сдержать слез.

– Ваша милость одарили меня бесконечно щедрее, чем я смел надеяться. Благодарю вас, и простите меня, если можете.

Едва придворный отвернулся, Виттория прошептала на ухо подруге:

– Кто этот человек и почему ты с ним так сурово обошлась?

– Я очень мягко с ним обошлась, гораздо мягче, чем он заслужил. Это Асканио Паризани, наш вассал, которому я сама доверила канцелярию Камерино. Когда же Павел Третий отобрал герцогство и отдал его Пьерлуиджи, Паризани сразу переметнулся на его сторону и радушно принял папского сынка в своем палаццо, когда тот явился туда с войском.

– Ну тогда ты была слишком добра.

– Надо сказать, что самое страшное наказание он получил от новых хозяев. Пьерлуиджи изнасиловал его тринадцатилетнюю дочь почти у него на глазах, а потом украл у него тысячу дукатов – все сбережения, которые он держал дома в шкатулке под кроватью.

– Но это ужасно! И после всего содеянного он еще служит семейству Фарнезе!

– Бедняга, а что ему остается делать? Когда мы снова вступили во владение Камерино, он вынужден был уехать из города, и Папа предложил ему место при дворе. Надо же ему как-то жить. Если бы все, кто претерпел от Пьерлуиджи Фарнезе, разорвали отношения с Папой, эта церковь была бы сейчас пуста. – Элеонора с тоской огляделась вокруг. – Но, как видишь, она ломится от народа.

Подруги сели на свои места и принялись оглядывать новую географию итальянского могущества в лицах.

На двух тронах чеканного золота, возле лестниц, ведущих в увешанную гирляндами лилий малую апсиду, сидели Оттавио и Маргарита. Радом две очаровательные девушки держали на руках младенцев.

Чуть позади, на пурпурном бархатном кресле, заметно выше и крупнее остальных, восседал он, Пьерлуиджи Фарнезе, одетый в черный бархатный костюм с отделкой из двойного золотого шнура, с манжетами и воротником из жесткого, как гипс, белого кружева.

По бокам кресла застыли двое придворных, как их называли в Риме, «мясники»: граф ди Спелло и капитан Орацио Бальони. Они походили друг на друга как две капли воды, хотя не состояли даже в дальнем родстве. Бальони родился в Неаполе, на пляже Мерджеллина, где его вскоре и бросили. На этом пляже он натерпелся такого, что, явившись в Рим в компании проститутки, которой было еще меньше его неполных пятнадцати, сразу смог предложить Пьерлуиджи, в придачу к юношескому телу, еще и душу, превосходящую свирепостью душу самого прожженного узника замка Святого Ангела.

Граф ди Спелло познал жестокость в саду собственного палаццо, среди роз. Живые белые розы отцветали быстро, уже в июне, а вот красные, нарисованные на стенах флорентийским художником, были вечны, как мучения, которые он терпел от матери. В шесть лет он научился срывать злобу на прохожих и кошках, имевших неосторожность забрести в сад. К двенадцати он уже был в силах дать сдачи нянькам и слугам, которые издевались над ним под неусыпным взором матушки: больше ей нечем было отомстить за себя ненавистному мужу. Когда, сразу после назначения знаменосцем церкви, в Спелло приехал Пьерлуиджи, юный граф, проведя с ним ночь, смекнул, что только при дворе этого чудовища он сможет отыграться и выплеснуть в мир всю накопившуюся ненависть.

Поступив на службу к папскому сыну, и Бальони, и ди Спелло обнаружили, что разделенные злоба и ненависть делают людей более похожими, чем людское семя, и постепенно, день за днем, становились братьями. Со временем они и одеваться начали одинаково. В это утро оба предстали в желтых чулках, подвязанных, как и панталоны, серыми лентами, и в куртках из атласного бархата цвета каштана.

Тот, кто глядел на них, замечал два одинаковых, заострившихся от ненависти профиля и зловещий блеск в глазах, с удовольствием отражавших ужас, который они наводили на окружающих. В этот день оба ощущали себя причастными к триумфу Пьерлуиджи, получившего герцогство от отца и двух внуков мужского пола от щедрой природы в придачу. Текущая в мальчиках королевская кровь, конечно же, вознесет его к самой верхушке итальянской и европейской знати.

Оглянувшись, чтобы насладиться зрелищем всей Италии, собравшейся за его плечами, новоиспеченный герцог встретился глазами со строгим взглядом Элеоноры и нагло ухмыльнулся.

– Как он похудел, – заметила герцогиня Урбино, не видевшая Пьерлуиджи больше года.

– Французская болезнь его истощила, но не убрала жуткой улыбки, от которой стынет кровь в жилах. Невероятно, но это воплощение зла торжествует самым нахальным образом. От него уже ничего не осталось. Один скелет в праздничной одежде. Даже глаз не видно под гноящимися веками. Невероятно, что такое ничтожество могло натворить столько зла. Когда он находился еще в силе, он изнасиловал дочерей мэра Фермо прямо у него на глазах, а потом убил его. Жертвами его насилий и убийств можно было бы заполнить эту церковь, а он тут как тут, и его нарекли герцогом самых богатых северных городов. Порой кажется, что Господь не желает смотреть в нашу сторону.

Виттория сделала ей знак говорить тише.

– Нелегко проследить предначертания Господа. Истинное воздаяние и настоящая слава ждут нас в жизни вечной.

– Да, но и на земле хотелось бы получить знак хоть какой-то справедливости. Мой муж всю жизнь повторял мне, что женщины не способны оценить значение мужчин. Но он не убедил меня, что мужские достоинства измеряются преступлениями. Этот живой портрет всех пороков внушает мне отвращение. А нынче он торжествует под крылышком у отца, римского понтифика, которому бы следовало быть зеркалом святости.

Словно желая оправдать Божьи предначертания, призванные уравновесить добро и зло, Виттория указала на юношу, сидевшего как раз за отвратительным папским сынком. У него было робкое ангельское лицо, из-под блестящих черных волос выглядывали глаза ребенка, который изо всех сил отстаивает свою чистоту.

– Погляди-ка на его сына, на Рануччо. Просто невероятно, что они отец и сын. Мальчик кажется святым, о нем рассказывают чудеса. Если деду удастся сломить сопротивление Алессандро, он сразу станет кардиналом. Все восхищаются его честностью и искренностью его веры. Может, поэтому дед и хочет сделать его кардиналом, чтобы уравновесить злодейскую сущность остальной семейки.

Шум отодвигаемых кресел привлек их внимание к ярко освещенному входу: сияя, как золотая амфора, на место в пятом ряду усаживалась Элеонора Толедская. Ее место было гораздо дальше, чем кресла обеих подруг, которым по рождению надлежало сидеть рядом с представителями королей и императоров. Тем же правом обладала и Рената, но она предпочла сесть подальше, во-первых, чтобы оказаться рядом с Джулией, принадлежавшей к провинциальной знати, а во-вторых, как в шутку заметила сама Джулия, чтобы иметь возможность наблюдать за тем, что происходит в церкви, и, в частности, за Элеонорой Толедской.

Супруга Козимо I неестественно туго и высоко стянула волосы надо лбом, чтобы подчеркнуть его выпуклость и белизну. Видимо, эта неподвижная округлость казалась ей и ее льстецам верхом благородства. Маленькие черные глаза уставились в какую-то неопределенную точку внутри апсиды, изо всех сил избегая встретиться с чьим-нибудь взглядом. Ей было очень неудобно сидеть в негнущемся платье из волоченого золота, с полоской жемчужин по талии и короткой мантильей из лилового атласа. Блестящие черные волосы поддерживала серебряная сетка с крупными, как орехи, жемчужинами. Свободно от украшений было только лицо, а жемчужная кираса, ничуть не менее угрожающая, чем военный доспех, давала понять, что эта женщина защищена от нападения целого войска.

Сидевший рядом с ней молодой герцог Козимо, с выпученными глазами, которые, казалось, вот-вот вылезут из орбит, потел от старания обменяться улыбками со всеми представителями европейской знати. А те едва его замечали, ибо не привыкли еще ни к имени, ни к герцогству, едва возникшему в Центральной Италии, и не ведали об амбициях, разрывавших его и его жену.

Когда маленькая церковь совсем изнемогла от жара множества тел, тысяч свечей и римского сирокко, на золотых носилках внесли Его Святейшество Павла III. Старческое тело настолько высохло, что Рената шепотом сравнила его с пучком сена. Две черные точки наверху маленькой пирамидки на плечах четверых здоровенных швейцарских гвардейцев сияли радостью и удовольствием, наблюдая, чтобы все разворачивалось так, как задумано. Глаза Папы, живые и молодые, несмотря на почтенный возраст, наслаждались торжеством, которого он ждал всю жизнь.

Следуя этикету, Маргарита в церковь не пошла, пообещав Алессандро нанести короткий визит вежливости на приеме после церемонии. Она среди первых явилась во дворец, поразив всех пурпурным платьем и еще более ярким шарфом, про который Джулия сказала, что его словно окунули в кровь. На голове у Маргариты красовалась мавританская шапочка с окантовкой из серебряных нитей. В пышных складках платья тонула потертая бархатная сумочка с золотым шитьем, с которой Маргарита никогда не расставалась. Однако сновавшие между столов мажордомы, призванные следить за безупречностью каждой детали, не заметили маленького диссонанса в этом ослепительном явлении, перед которым на миг померк весь блеск праздничного зала.

В зале на длинных накрытых столах победно пестрели желтые и красные маргаритки вперемежку с ароматными лилиями: в оранжереях Фарнезе всегда хватало свежих цветов. В центре каждого стола, затмевая красотой всю остальную богатую и многочисленную утварь, высилась ваза для мясных костей и фруктовых косточек. Эти вазы изготовил для Павла III Бенвенуто Челлини в знак признательности за помилование. Он был так рад выйти из тюрьмы, что меньше чем за два месяца сделал три вазы потрясающей красоты, почти в две ладони высотой, с орнаментом из листьев и фантастических фигур. Ручками служили переплетающиеся фигурки дельфинов, амуров с крылышками и хвостатых морских чудовищ с драгоценными камнями вместо глаз. Чистота и простота рисунка вместе с необычным сочетанием материала и драгоценных камней производили поразительное впечатление, и ни у кого не оставалось сомнений, что папы простят ювелиру все, что бы тот ни натворил в будущем. Не менее ценными были серебряные чаши с водой, где плавали лепестки роз. Их расставили возле каждого прибора, чтобы гость мог помыть руки после трапезы. Вазы и сверкающие бокалы ждали, когда в них польется рубиновое вино, отразится золотое шитье нарядов и зал взорвется фейерверком радости.

Папский личный камергер, монсиньор ди Алериа, суетился между столами, поправляя цветы и кушанья, и попутно препирался с кузиной Папы, донной Филоменой Фарнезе. Отправившись в Рим на другой день после избрания родственника Папой, она больше не намеревалась возвращаться в маленький итальянский городок, где род Фарнезе в течение двух веков занимал свое почетное место в окружении овечьих стад и этрусского туфа. Филомена Фарнезе возглавляла пастушье племя, и перед ее железным крестьянским упорством не устояли папские камергеры, поначалу хоть как-то стремившиеся приспособить ее поведение к стилю двора понтифика.

Папа многого ожидал от праздника: для его семьи открывалась дорога в королевские династии Европы. Это они обсудили с камергером ди Алериа и с художником Якопино да Конте, который получил задание отвечать за украшение праздника. Не сказав ни слова Якопино, Папа привлек к этой работе еще одного художника, восходящую римскую звезду, молодого Джорджо Вазари, прибывшего от изысканного двора Козимо Медичи. В этом юноше выгодно сочетались посредственность и угодливость, что делало его надежнее любого соглядатая. Именно он посоветовал украсить столы вазами Челлини, но сделал это незаметно, чтобы не раздражать старика Якопино и папского камергера.

Теперь же камергеру, этому знаменосцу арбитров элегантности, предстояло договориться с донной Филоменой. Кузина Папы была затянута в голубую парчу с золотым шитьем, и ее коренастая фигура слилась с очертаниями стоявших у стен кресел. Она взяла на себя наблюдение за последними приготовлениями к празднику, хотя никто ее об этом не просил, и все время что-то передвигала на столе, к полному отчаянию епископа ди Алериа и Якопино да Конте, которые не могли открыто высказать, что они о ней думают. Филомене словно недоставало рук, чтобы разорять царивший на столах порядок, и она поминутно отдавала хриплые приказания на неизвестном диалекте двум толстушкам, папским племянницам, совершенно ослепшим от сверкания ее голубого одеяния.

– Драгоценнейшая донна Филомена, – жалобно начал епископ, – эта ваза с конфетами, усыпанная лилиями… слишком много белого, теряется контраст с апельсинами и маргаритками.

– Епископ, вы что, думаете, что священник может обладать тем же изяществом вкуса, что и знатная придворная дама? Оставьте все как есть и доверьтесь мне. Даже в Мадриде не видали такого роскошного стола.

Маргарита старалась держаться подальше от этой битвы титанов. Всякий раз, наблюдая женщин семейства Фарнезе, она спрашивала себя, как могло случиться, что в этом доме, едва тронутом цивилизацией, могла появиться на свет Джулия. Мало того что она была прекрасна, как Венера, она оказалась способной покорить Алессандро IV Борджа и добыть кардинальскую шапочку своему брату Алессандро. А потом уехала в Неаполь и стала фавориткой испанского дворянина, одаренного, с точки зрения римских аристократок, если не богатством, то кучей добродетелей.

Звон колокола церкви Святого Евстахия предварил появление целого скопления драгоценных нарядов и украшений, которые с элегантностью несли на себе самые знатные дамы Италии. Зал и весь дворец наполнились неясным гулом, а потом оглушительным шумом голосов. Вместе со звоном колокола зазвучала музыка, но звуки труб и мандолин окончательно потонули в общем гомоне.

Маргарита Австрийская вошла первой, сияя золотом и радостью, за ней шли девушки с царственными близнецами на руках, дальше двигалось остальное семейство Фарнезе. Они расположились в смежном зале, куда каждый из высоких гостей мог явиться с персональными поздравлениями в адрес родителей и близнецов. Первым оказался имперский посол. Сразив всех чеканным энергичным профилем, дон Диего был полон решимости выказать презрение к неуемным амбициям семейства Фарнезе, у которого несчастная Маргарита Австрийская оказалась в заложницах. Он встал напротив нее и исполнил один из тех поклонов, что сделали испанский двор легендарным. Опираясь на плечо невестки, Пьерлуиджи привстал, стараясь попасть в поле его зрения и показать, что он отдает себе отчет в неискренности поздравлений посла. Рядом с ним застыли оба его «мясника», которые тоже прекрасно знали, как посол их всех ненавидит. Дон Диего выпрямился, и почтительный взгляд, устремленный на Маргариту, сменился таким гневным и вызывающим, что Пьерлуиджи инстинктивно отпрянул от невестки. Она наградила посла признательной удовлетворенной улыбкой. Тот повернулся и, ни на кого не глядя, вышел из зала. Пьерлуиджи впился себе в колено скрюченными пальцами, а граф ди Спелло таким резким движением откинул со лба волосы, что у него заболела шея.

От Ренаты и Виттории, вместе с Джулией ожидавших своей очереди, не ускользнула ни одна деталь этой сцены. Джулия не удержалась:

– Наконец-то в этой клоаке появился человек, который не боится высказать то, что у всех на уме.

Виттория тут же положила ей руку на предплечье, словно узду на коня надела.

– Джулия, уж не хочешь ли ты, чтобы народ поднялся на своего правителя?

– Мне будет достаточно, если секретарь Козимо не пойдет целовать руки Пьерлуиджи и своим убийцам, его «мясникам», после того как они бросили его на улице еле живого, обвинив в недостаточной почтительности к своим особам.

– Если бы все, кого мучила или унижала эта троица, встали и ушли, дворец бы опустел. А секретарь Козимо, кстати, стал главой Флорентийской академии как раз благодаря хлопотам Папы.

– За это на коленях поползешь руки целовать. Ты видела, как угодничал в церкви этот художник, что на него работает, Джорджо Вазари?

Рената вмешалась в их шепот:

– А что, Пьерлуиджи и его тоже…

– Не думаю, да в этом и нужды не будет. Если бы ты прочла письмо, которое Вазари отправил Фарнезе с просьбой заказа на Канцелярию, ты бы поняла, что он готов на большее, чем просто поступить на службу.

– Внимание, подходит наша очередь, – сказала Рената, подталкивая подруг ко входу в боковой зал.

– И никаких презрительных гримас!

Едва мажордом объявил, что столы накрыты, все, в сопровождении камергеров, перешли в большой зал.

Синьора Маргарита вместе с Оттавио и Алессандро села за стол с крестными и Пьерлуиджи с его супругой Джироламой Орсини, известной всем как Белобрысая Орса. От злоупотребления красителями ее волосы обрели вид светлой пакли. Близко от них, но чуть в стороне стоял стол Папы, слегка приподнятый над землей, как маленький подиум. Папа сидел за ним один, утопая в золоте кресла, багрянце скатерти и белизне своего сверкающего жемчугом одеяния.

Казалось, облако белого шелка застыло в ожидании того, кто в нем обитал, настолько тщедушный старый Фарнезе потерялся на фоне грандиозного спектакля.

Остальные гости занимали места поодаль от папского стола, согласно степени их принадлежности к царствующим домам. Виттория, Джулия и Элеонора, но без Ренаты, которой полагалось сесть за стол с крестными, оказались в нескольких метрах от понтифика и его семейства, зато в соседи получили, в качестве компенсации, дона Диего, и он мило с ними болтал в течение всего обеда. Прежде чем сесть, Джулия ухитрилась перекинуться несколькими словами с Ренатой. Речь зашла о туалетах.

– Самая красивая из всех – наша Маргарита. После тебя, разумеется, – улыбаясь, сказала Рената.

– Гораздо красивее, скажи уж, не жеманься. Только разве что эта сумочка… И где она ее откопала? Сказала бы мне, у меня есть сумки, вполне подходящие к случаю.

Рената тряхнула головой, и пышная грива волос качнулась в воздухе.

– Ошибаешься, Джулия. Проблема сумочек разрешению не поддается. Сколько бы их у тебя ни было, никогда не подберешь именно ту, что годится к платью. Даже если обладаешь вкусом Маргариты. Я, например, вообще решила не брать с собой сумочки на важные церемонии, зато пришлось отказаться от возможности то и дело подкрашиваться.

И она скользнула на место, ласково прикоснувшись к подруге.

Маргариту усадили с Тицианом и папским нунцием делла Каза, прибывшим из Венеции показать свою верность Алессандро Фарнезе. Маргарита, естественно, нунция не выдала.

Долгие часы перед гостями плыли всевозможные студни, жаркое с горчицей, открытые пиццы, каплуны с лимонами под винным соусом. В середине обеда слуги внесли на огромном подносе запеченного оленя, обтянутого шкурой. Стоя на лужайке из зелени, он пил из серебряного фонтана, окруженного желатиновыми цветами. Над столами разнесся крик удивления, и сразу стало нечем дышать. Маргарита спасалась тем, что заранее надушила перчатки жасмином, и Виттория с Джулией на протяжении всего обеда ей завидовали: им не пришло в голову, что утонченные привычки куртизанки окажутся так кстати. Когда внесли сладкие блинчики и айву в сиропе с марципановыми конфетами в форме лилий, в честь только что придуманного герба Фарнезе, забрезжил конец мучениям. Ремни распустились, сложенные шапочки попрятались в сумки, и гости стали ждать второй части празднества. Папа встал с места, все поднялись следом за ним, и носилки с понтификом поплыли из зала. На прощание Папа всех благословил и дал знак музыкантам играть легкую музыку, чтобы гости могли потанцевать. Покидая зал на плечах носильщиков, Папа умиротворенно думал о том, что заслужил отдых. На золоченых носилках снова обозначилось белое облако шелковой туники, красная мантия в этом ракурсе быстро выпала из поля зрения, и видение Папы в осовевших от вина глазах гостей обрело ангельскую, нездешнюю белизну. Восторженные глаза внука Алессандро сказали старому лису Фарнезе, что самый сложный в его жизни узел нынче утром был развязан. С этим убеждением Папа растворился во фресках ярко освещенного длинного коридора.

Давка была отчаянная, но никто не осмелился отказать Папе в почтении.

Оттесненная от стола изящно одетым, но дурно пахнущим людским потоком, Рената оказалась рядом с Маргаритой, которая выглядела так, словно выскочила из потасовки.

– Я видела, как ухажеры осаждали тебя весь день, но не подозревала в них такого пыла.

Маргарита улыбнулась, пытаясь привести в порядок хотя бы волосы.

– Это все Пьетро – секретарь кардинала Алессандро. Он следит за каждым моим движением, все время меня проверяет и говорит, что это нужно для Алессандро, но, по-моему, он просто ревнует, потому что никак не ожидал, что его друг так в меня влюбится. Пьетро меня возненавидел и готов убить. Он так на меня наседал, что, обернувшись, я уперлась в его огромный, твердый, как бочонок, живот и от толчка разлила на себя вино. Теперь у меня все платье в пятнах. Слава богу, палаццо Фарнезе в двух шагах, и я взяла с собой шарф, так что пятна можно закрыть.

Рената от души расхохоталась, втайне завидуя девушке.

– Я велю кому-нибудь тебя проводить.

– Не надо, я уверена, что за мной и так пойдет Пьетро. Мне надо только отыскать сумочку.

И Маргарита снова нырнула в толпу. Оставленное Папой людское море закрутилось водоворотами, как воды Красного моря над головами фараонова войска, не обращая внимания на камергеров, призывавших всех перейти в соседний зал, освобожденный для танцев. Кресла и диваны сдвинули к стенам, расписанным фресками, и в зале остались только два кресла, на которых предпочли с комфортом, как и подобало хозяевам, усесться Пьерлуиджи и Орса. У стен на мраморных столиках с позолоченными деревянными ножками расставили чистые бокалы и свежее вино для тех, кто не хотел или не мог танцевать. Остальные же пустились в пляс.

Возле окон собралась толпа разгоряченных вином гостей, все больше и больше терявших над собой контроль. Их внимание привлекли крики, которые давно уже доносились с площади. Элеонора и Рената тоже стали пробираться к окну, упрямо прокладывая себе дорогу среди замысловатых причесок, уже начавших понемногу разваливаться. Удерживая на лице подобающую случаю радушную улыбку, Элеонора крепче сжала руку Ренаты, понизила голос и отпустила очередное ехидное замечание:

– Ба, да они организовали бой быков, прямо как на карнавале! Развлечение как раз в духе Фарнезе.

Она указала на темное пятно, которое пыхтело и брыкалось в загоне посреди площади.

– А что там за совершенно голые люди, в другом загоне, напротив бычьего?

– Это евреи. Они должны принять участие в забеге, и тот, кто победит и выстоит под плевками толпы, получит от Папы отрез драгоценного шелка.

Окаменевшая от такого зрелища Рената прошептала, не отводя глаз:

– Теперь понятно, почему евреи бегут к нам в Феррару. В Риме с ними обращаются как с животными. Худшего унижения не придумаешь.

День выдался не холодным, а скорее зябким. Не все люди, силой или добровольно набранные для забега, отличались молодостью. Они прикрывали срам руками, но потом, озябнув, прижимали руки к груди, и посиневшие от холода гениталии беспомощно болтались между худых ног под обвислыми животами.

– Гляди, женщины указывают на них пальцами и смеются. Что, не видели мужской наготы?

– Евреи все обрезаны, и наши дамы стараются понять, правда ли, что обрезание увеличивает длину фаллоса. Другого случая проверить у них не будет: сочетаться браком с евреем в Риме равносильно смерти.

За их плечами Джулия загадочно прошептала:

– Что за совершенство, что за симметрия, какая геометрия! Быки закончат свой бег у палаццо Фарнезе, как императорская дочка, что выбежала из палаццо Медичи, а прибежала на Кампо Деи Фьори в палаццо Фарнезе. Каково? Сама архитектура помогает Фарнезе. Я бы отправила в забег Пьерлуиджи, и уверена, он обогнал бы быков, даром что больной.

Пораженная злобой Джулии, Рената собралась что-то ответить, но тут вмешалась подошедшая Виттория.

– Вы можете чуть-чуть подождать и не выплескивать свою желчь?

– Хоть всю жизнь. Фарнезе и их ничтожество – не лучшая тема для беседы.

Тем временем в зале началось новое движение, и голос Элеоноры перекрыли веселые крики.

Дамы завертели юбками, а туго обтянутые мужские ноги начали выделывать на полу замысловатые прыжки.

Рената и Элеонора тут же принялись отпускать ядовитые замечания в адрес кавалеров, скакавших, как охромевшие птицы. Виттория внимательно следила, как бы в азарте они не сболтнули чего лишнего.

Пьерлуиджи наблюдал за танцорами и поднялся с места, только чтобы выйти освободиться от вина за занавеску. Там суетились камергеры, без остановки выливая белые урильники, куда гости справляли нужду.

Вернувшись в зал, герцог опустился в кресло, где, как ему казалось, не так заметно было плачевное состояние, в которое его привела болезнь, и протянул руку к хрустальному бокалу, снова полному вина.

Его супруга, герцогиня Пармы, возбужденная повышением мужа, в результате которого она перенеслась из гротов Кастра в самые богатые из итальянских городов, отсутствовала уже давно: ее погнала из зала более существенная нужда.

Послав довольную ухмылку гостям, которые не осмеливались к нему приближаться, Пьерлуиджи поднес к губам бокал, продолжая следить за коленцами танцоров. Его покрасневшие водянистые глаза остановились на Маргарите, в этот момент пересекавшей зал, чтобы выйти, и в них отразилось отвращение. Глаза погасли, и лицо совсем стало похоже на высохшую мумию.

Отвращение вызвал не вид Маргариты, а жидкость, которую он пытался выплюнуть в бокал. Она струйками потекла по губам, пачкая воротник яркими пятнами, какие не оставит ни одно вино. Все выпитое тут же изверглось в приступе рвоты, когда у находившегося поблизости врача вырвался хриплый возглас: «Кровь, это кровь!»

Он наклонился к герцогу, чтобы разобраться, не яд ли вызвал кровотечение, и с облегчением заметил, что у Пьерлуиджи не было никакого кровотечения, просто сам бокал был наполнен кровью. Пьерлуиджи с омерзением швырнул его на пол и отвернулся, чтобы подавить новый рвотный спазм.

Алессандро и Оттавио уже склонились над отцом и сделали знак слугам поднять его и вынести из зала.

Несмотря на грохот музыки и неистовый танец, кое-кто из гостей начал понимать, что случилось что-то серьезное. Виттория наблюдала всю сцену, не выдавая своих чувств. Ее трудно было отвлечь шумом и болтовней: привычку концентрировать внимание, несмотря ни на что, она унаследовала от свекрови, донны Костанцы д’Авалос, принцессы Арагонской. Донна Костанца в ожидании сына держала невестку при себе на вилле в Искье и учила управлять малейшей своей эмоцией, убежденная, что хрупкая женская натура способна взять реванш, только преуспев в самодисциплине. Никогда не разделяй эмоций врага, это равносильно поражению. Виттория видела, как вынесли Пьерлуиджи, и поймала на лице Алессандро одну из самых фальшивых улыбок, обращенных к вице-королю Неаполя, дону Педро де Толедо, который подходил, сверкая золотом и звеня оружием.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю