Текст книги "Червонное золото"
Автор книги: Антонио Форчеллино
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)
V
ЖЕНСКОЕ ЦАРСТВО
Третьего ноября, в годовщину восшествия на папский престол Павла III, должен был состояться праздник крещения близнецов Карла и Алессандро, родившихся от Оттавио Фарнезе и племянницы императора Маргариты Австрийской. Праздник должен был усмирить гнев Карла V на Папу, который без разрешения императора начал создавать в Италии новые государства.
Как же устоять против зова плоти, когда в малютках смешалась кровь Фарнезе с императорской кровью? Рождение близнецов было явно знаком божественного благоволения престарелому Папе.
Незаконная дочь императора сочеталась браком с «племянником» Папы благодаря лицемерию курии, которая сыграла на двусмысленности термина «грех прелюбодеяния»: племянником считался и сын сына, и сын брата[13]13
Итальянский язык беднее русского в смысле обозначения родственных связей: так, например, золовка, невестка и свояченица по-итальянски обозначены одним словом cognata. Точно так же слово nipote обозначает одновременно и племянника, и внука; о внуке говорят еще nipotino.
[Закрыть], и все сделали вид, что признали второй вариант. Однако у Папы не было братьев.
Скандальный праздник по поводу крещения внуков Папы перетекал в канонизацию его христианских добродетелей, под понимающими взглядами большинства и гневными – немногих, которые, однако, старались не выдать своих истинных чувств.
Религиозная церемония должна была состояться в маленькой церкви Святого Евстахия, расположенной за дворцом на Навонской площади, построенным по проекту Рафаэля и полученным в наследство Маргаритой после смерти своего первого мужа Алессандро Медичи.
На торжество пригласили всех кардиналов и крупных государей Италии. Крестной матерью должна была стать Екатерина Медичи, дофина Франции, а крестными отцами – герцог Флоренции, маркиз дель Васто и герцог Феррары. Прислуживать за столом будут сто двадцать пар прислуги из лучших домов Италии, в пурпурных ливреях с золотой оторочкой.
Этим торжеством Фарнезе хотели обозначить вершину мирской славы своего клана в Вечном городе, всего в нескольких милях от городка, из которого они начали свое победное восхождение. Не имея собственных семейных традиций, они наняли историка-эрудита Паоло Джовио, из угодливых придворных Алессандро Фарнезе, чтобы тот порылся в итальянских анналах и нашел подобное же торжество для соперничества.
Выбор Джовио пал на праздник, устроенный десятью годами ранее в Неаполе по случаю бракосочетания Боны Сфорца с польским королем. В хрониках сохранились детальные описания туалетов приглашенных, украшений стола и блюд, которые подавали на банкете. Среди них были незабываемые паштеты из дичи, голубей и дикого кабана, слоеные флорентийские пиццы и невероятное количество вареных овощей, засахаренных каштанов, всяческих конфет и марципановых тортов.
Много ночей не спали неаполитанские повара, трудясь за широкими, как площади, столами, заваленными кровоточащими тушками для фаршировки и множеством снеди для салатов. Их опалял жар печей, готовых принять тесто.
Папа пожелал пойти еще дальше, и уже за десять дней до торжества в кухнях палаццо Фарнезе и палаццо Мадама, как называли резиденцию Маргариты, суетилась целая армия поваров и прислуги, ощипывая птицу, обдирая бычьи туши и замешивая тесто.
_____
С приближением знаменательного дня многие из приглашенных тоже потеряли сон. Рената, в тонкой льняной сорочке, ворочалась на ароматных простынях широкого ложа в бельэтаже палаццо Колонна, в нескольких сотнях метров от кухонь, где уже выбивались из сил несчастные повара и их помощники.
Она прибыла в Рим как представительница заболевшего мужа, и положение ее было незавидным, ибо в ее супруге все видели главного противника создания герцогства Пармы и Пьяченцы, которые граничили с его землями, подвергая риску их политический суверенитет. Но всякое сопротивление было подавлено, и теперь надо было восстанавливать отношения с Фарнезе. Ее принадлежность к королевскому дому Франции гарантировала ей должное уважение, но не могла служить защитой от наглых выходок Пьерлуиджи Фарнезе.
После вечера, проведенного у Маргариты, она вернулась в палаццо Колонна, где гостила у Виттории, и стала ждать прибытия Элеоноры Гонзаги. Рената улеглась в постель, но заснуть не могла. Мысли о грядущих днях тревожили ее больше, чем накануне отъезда из Феррары. Нечего было и надеяться, что на церемонии папская семейка не попытается ее задеть, и единственное, что ее утешало, это присутствие и поддержка подруг. Рядом были Виттория и Джулия, а скоро приедет и Элеонора.
Элеонору Гонзагу не могли не пригласить в числе самых могущественных гостей. Ее муж Франческо Мария делла Ровере, герцог Урбино, умер, герцогство находилось в руках их сына Гвидобальдо, и она изо всех сил пыталась умерить пыл юнца, который унаследовал от отца худшие из пороков, даже не приблизившись к его заслугам.
В тот момент, когда Рената поднялась с постели, карета Элеоноры, освещенная первыми лучами солнца, въезжала в ворота дель Пополо.
Палаццо Колонна просыпалось со звуком колокола церкви Санти Апостоли, возвещавшим утреннюю молитву священникам и время заняться домашними делами служанкам. А они уже и так успели набрать воды и спешили домой, нагруженные бурдюками.
В то утро задул осенний сирокко. Набухшие водой облака обрушили на Рим неистовый дождь, который кончился так же внезапно, как и начался. Потом выглянуло еще жаркое солнце и засверкало в ручейках и лужах, заполнивших каждую ямку в земле. Вода стекала в Тибр очень медленно, и это могло продолжаться целыми днями, обрекая на долгую сырость плохо отстроенные кварталы, где, загораживая дорогу солнечному свету, беспорядочно громоздились друг на друга дома из дерева, туфа и совсем древние строения.
Внутреннее напряжение мучило Ренату, и, едва стало можно различить в первых лучах солнца неровную дорогу под ногами, она поднялась по саду Колонна до самого холма Квиринала, где два огромных изваянных Фидием коня, которых вели под уздцы Кастор и Полидевк, изменили название места, и теперь оно было известно как Монтекавалло[14]14
Montecavallo (ит.) – Лошадиный холм.
[Закрыть].
Набросив на полотняную сорочку черный плащ, Рената пробиралась по тропинкам среди ожившей от дождя травы. Мандарины и лимоны начали уже желтеть, и их запах сливался с ароматами нагретой солнцем земли. Но что более всего удивляло, так это зелень, которую ни во Франции, ни в Ферраре не найдешь и в разгар лета: изумрудные брокколи с маленькими желтыми цветами на макушках, стекловидный салат, скрипящий под пальцами, и пышный латук с многослойными листьями, завернутыми в виде розочек. Огромные желтые тыквы походили на диковинные дыни, завезенные из едва открытых краев и сразу прижившиеся в Риме. А красные помидоры, тоже недавно появившиеся, казались еще чужаками на грядках, выделяясь глазированной киноварной кожурой.
В самые неожиданные минуты в Ренате просыпалась душа крестьянки, с детства вскормленная вместе с душой королевы, и тогда на память приходили образы античной поэзии, которую она любила больше всего на свете. Она срывала траву и жевала, чтобы ощутить ее вкус и плоть, жадно нюхала мохнатые помидорные листья, чтобы запомнить незнакомый запах, уводивший ее далеко от докучливых светских обязанностей. И только освоившись в огороде, она отважилась подняться в верхнюю часть сада, где роскошь и богатство съедобных плодов сменял изысканный декор. Сорвав помидор и почувствовав, как гладкая кожура наполняет ладонь, Рената с детской жадностью сунула его в карман плаща.
Решив обследовать весь сад, герцогиня Феррары поднялась по мраморной лестнице, украшенной античными скульптурами, которые наводнили землю Рима. Фигуры с акантов коринфских фризов стояли вперемешку со сбитыми с римских саркофагов ангелочками, грустно держащими погашенные в знак траура факелы. Победные гирлянды в руках полногрудых крылатых богинь висели параллельно глубоким бороздам, выбитым в мраморе грубыми резцами тех, кто вытесывал первые христианские могилы. Громоздясь друг на друга, следы застывшей в камне памяти тысячелетий взмывали вверх рядом с виноградником, уравнивая этрусских и греческих богов с абстрактной геометрией классических ордеров. Опытному глазу одна эта лестница могла бы поведать о долгой жизни Рима и обо всех ее изменениях.
Лестничный марш из кирпичей с выступающими торцами и со стоящими по бокам балясинами из травертина, которые с трудом удерживали разросшиеся кусты венерина волоса, круто поднимался в самую высокую часть сада, к копытам мраморных коней.
Рената обернулась и посмотрела вниз, на крыши самого причудливого в мире города, который сделала вечным сначала война, а потом святость. Над ними поднимался купол Пантеона, единственная округлая форма среди леса колоколен и башен, откуда отправлялись к Богу молитвы. Неожиданно яркий луч солнца заставил ее поднять глаза к небу, где неслись в сторону моря тяжелые облака, окрашиваясь то в желтые, то в грозные серые тона. Одно фантастичнее другого, пролетали они над белой громадой Колизея с пустыми арками. Чтобы не упасть при виде этого зрелища, она села, не замечая холода, поднимавшегося от сырого камня, и, помимо воли, разрыдалась.
Пока Рената, захваченная картиной осеннего неба, плакала беспричинными слезами, ее подруги встречали Элеонору, которая после долгого путешествия добралась до дворца как раз вовремя, к последним приготовлениям.
Карета, украшенная по бокам голубыми гербами с перекрещенными дубовыми ветвями[15]15
Rovere по-итальянски значит «дуб», и в гербе герцога делла Ровере, естественно, фигурировали дубовые ветви.
[Закрыть], унизанными золотыми желудями, въехала в ворота первого двора, и вскоре оттуда послышались крики радости Джулии и Элеоноры. Виттория, заломив руки и улыбаясь, стояла рядом.
Рената, как девчонка, разозлилась на себя, что пропустила приезд подруги, и бросилась по лестнице, не обращая внимания на слуг и стражников, которые шарахались при виде здоровяка в юбке, прыгающего через две ступеньки.
Теперь со двора уже донесся радостный визг Ренаты, перекрывший крики Джулии. «Элеонора! Элеонора!» – неслось с галереи, каменными арками выходившей во двор.
Рената на руках вынесла из кареты маленькую, худенькую Элеонору. Глаза у той всегда были на мокром месте, и теперь в них тоже блестели слезы, а лицо разгорелось от избытка чувств.
– Пять лет, Элеонора, пять лет! Даже моя сестра во Франции никогда не оставляла меня так надолго.
Элеонора, пытаясь оправдаться в том, в чем не была виновата, умоляюще смотрела на нее.
– Больной муж, маленькие дети, на себя совсем не оставалось времени.
– Знаю, знаю… – обняла ее Рената.
Она уже раскаялась в своих словах. Элеонора долго ухаживала за больным мужем, да и сама страдала от последствий болезни, которой он ее заразил.
– Юный герцог, мой сын, стал таким дерзким и нетерпимым! Он хочет единолично управлять герцогством. Я бы ему позволила, только чтобы посмотреть, как за несколько недель его разденут догола, но ничего не выходит. Можно подумать, что единственное мое предназначение – давать мужчинам моего рода возможность властвовать.
– Не у тебя одной.
Под улыбки подруг Рената начала отводить душу. Этим она славилась, и в такие минуты можно было усомниться в ее королевском происхождении.
– Возьми хоть моего муженька, сына величайшего из итальянских генералов, который научил всех укреплять стены крепостей и конструировать пушки. Ха! Если бы все зависело от него, он бы уже давно потерял Феррару. Он совершенно не способен ориентироваться в кознях дипломатии и не может схватить вора за руку, даже если тот залез ему в карман. Все свое время я трачу на то, чтобы распутывать заговоры против дома д’Эсте. Если бы я вышла замуж за турка, жизнь моя была бы намного легче. И здоровее. Эрколе тоже наградил меня венериным подарочком. А что ты думаешь?
Герцогиня взглянула на Элеонору и продолжила:
– Только твой объехал все Средиземноморье со своим войском, и кто их знает, что там были за солдаты. А мой никогда не выезжал из Феррары. Он является ко мне раз в месяц, и только я знаю, чего мне это стоит. Мне плевать на супружеский долг, это надо ему, чтобы чувствовать себя довольным и сильным, но даже тут он умудрился подцепить сифилис. Видно, за пределами дворца у него были другие привязанности.
– Ладно, перестаньте, – вмешалась Виттория.
Она находила малопристойным обсуждать семейные трагедии, стоя под дворовой аркой. С тех пор как она потеряла мужа, этот вопрос для нее был закрыт.
– Подумаем лучше о важном завтрашнем дне.
– Вот-вот. А какие наряды вы привезли?
Они вошли в комнату Виттории, и Джулия потащила Ренату и Элеонору к дивану под окном.
– Я не об этом, – строго сказала Виттория. – Это будет важный день для будущего Италии и еще много для чего.
– Ну да, конечно, но мы не виделись столько лет. Уж и пошутить нельзя! – запротестовала Джулия.
Рената поддержала протест:
– Мы уже пятнадцать лет не были ни на одной коронации, с тех пор как император вошел в Болонью. Тогда мы были девчонками. Правда, мы и сейчас не старухи, но, как говорится, добрый совет не повредит, да мы и не можем унизить дома, которые будем представлять.
Виттория торжественно выпрямилась и попыталась защищаться:
– Достоинство и уважение – добродетели души, а не нарядов.
– И нарядов тоже, – отпарировала Рената. – Да ладно, Виттория, дай немного подурачиться.
Виттория улыбнулась и отправилась на кухню давать распоряжения к обеду. В этот момент вошла Маргарита, которая уже познакомилась с Элеонорой в Урбино по дороге в Рим: Тициан, будучи преданным слугой дома делла Ровере, написал для них множество картин и портретов и останавливался у них в палаццо. Однако Элеонора очень удивилась, встретив Маргариту в доме Виттории, в том особенном кружке, где никогда не принимали посторонних, и уж тем более куртизанок. Она резко замолчала, вглядываясь в вошедшую Маргариту, но Рената не дала ей времени смутиться.
– Это Маргарита, моя юная подруга. Не пугайся, она человек необыкновенный и… и очень верный.
До Элеоноры не совсем дошел смысл этих слов, но ей достаточно было посмотреть на Витторию, с мрачноватой улыбкой опустившую глаза, чтобы успокоиться и почувствовать доверие к девушке, которая и так завоевала ее сердце в Урбино.
– Какая радость видеть вас, дорогая, и, прежде всего, узнать, что вы прекрасно устроились в этом коварном городе.
– Маргарита, синьора, мое имя Маргарита. Я тоже рада видеть вас, хотя не могу сказать, что удивлена: я знала о вашем приезде.
Рената вернулась к теме разговора: ей не терпелось воспользоваться редким моментом близости с подругами.
– Я привезла пурпурное парчовое платье, расшитое золотыми цветами и речным жемчугом. И блузку из желтого шелка, тоже с ажурной вышивкой маленькими жемчужными цветами с рубинами в серединках. Я узнала, что Элеонора Толедская[16]16
Элеонора Толедская (1522–1562) – дочь вице-короля Неаполя, жена великого герцога Флорентийского Козимо I Медичи. Знаменита как меценатка, законодательница мод и страстная коллекционерка драгоценностей. Будучи ревностной католичкой, разрешила присутствие во Флоренции иезуитов.
[Закрыть] мобилизовала лучших портных Флоренции и хочет перещеголять саму синьору Маргариту. Конечно, зная ее вкусы, это нетрудно, но мне не хотелось бы выглядеть нищей оборванкой рядом с женой лавочника, который ухитрился пять лет назад пролезть в герцоги. А для верности я прихватила еще половину королевских драгоценностей и длинный, до пят, плетеный золотой пояс. Весит он, правда, как доспех, зато защиту обеспечивает куда надежнее.
– А на мне будет только лиловая туника, – прошептала Джулия, прекрасно зная, что ею и так все будут любоваться.
С ее красотой трудно было сравниться, и она забавлялась, глядя на тщетные усилия других женщин разодеться в драгоценные ткани и обвешаться украшениями, что только, наоборот, подчеркивало их грубые лица.
– У меня есть туника из двойного шелка, который отбрасывает серебристые отсветы на грудь и золотистые – вниз. И еще кармазинный шелковый пояс, который надо обернуть вокруг талии, как носят турки, и апельсинового цвета блузка, открытая на шее и груди.
– Апельсинового? – удивилась Виттория.
Лиловый цвет мог бы подчеркнуть очарование Джулии, с ее черными глазами с аметистовым отливом, но оранжевая блузка – это уж получалось слишком театрально. Она чуть не сказала «как у куртизанок», но вовремя осеклась, вспомнив про Маргариту.
– Ну да, оранжевого. Ткань прибыла из Сирии, и у нее такой живой, новый тон, и не красный, и не желтый. Не знаю, будет ли хорошо, но мне так нравится этот огонек возле лица, что я решила завтра надеть блузку.
– Только послушайте ее, она даже не знает, пойдет ли ей! Завтра все будет как всегда, и стража станет силой отгонять поклонников от твоих юбок. Слушай, а может, тебе начать по-настоящему скрывать лицо, только не под шелковой накидкой, которая все равно просвечивает, а под железной маской? Закажи ее Бенвенуто Челлини, и тогда тебя уж точно никто не узнает.
На эту реплику Ренаты все расхохотались.
– Ну а ты, Элеонора, герцогиня Урбино, что наденешь? У тебя еще что-нибудь осталось от твоей матушки Изабеллы? Уж она-то умела всех удивить изысканностью. Когда я, незадолго до ее смерти, лет шесть назад, отправилась навестить ее, она и на смертном одре выглядела как само изящество. Волосы аккуратно причесаны, тонкая льняная рубашка с розовыми шелковыми лентами, у постели книги и статуэтки, белая шерстяная шаль, которую она сама связала крючком. Теперь уже нет таких женщин.
Элеонора опустила глаза.
– Нет, ее нарядов у меня не осталось, только ожерелье, эскиз которого нарисовал Джулио Романо, а Челлини сделал, когда бежал из Флоренции в Мантую. Прекрасное украшение. Невестка оставила мне его, сказав, что только дочь Изабеллы д’Эсте может его носить. Потом вам покажу. Там золотые листочки и крылатые амуры с рубинами в виде миндаля в руках, а на застежке двойной узелок из жемчужин и изумрудов. Ожерелье совершенно неотразимо.
– Ну все, конец Элеоноре Толедской. Завтра ей вместо титула герцогини Тосканской, как рассчитывал ее муж, подадут на бедность. У нас тоже имеются флорентийские украшения лучших мастеров, каких в Италии не сыщешь.
– Рената! – почти выкрикнула Виттория. – Ну что ты издеваешься над бедняжкой? Хватит и того, что она живет в городе, который кишит республиканцами и где по крайней мере раз в месяц составляются заговоры против нее и ее мужа.
– Ох, Виттория, до чего же ты наивна! Если хочешь знать, то эта бедняжка, едва приехав во Флоренцию, начала преследовать все свободные умы города. Она заставила закрыть многие библиотеки и отозвала лицензии на печатание немецких и античных книг. Все ее советники – люди Карафы. Даже ее муж, который явился, чтобы разогнать шпионов Сан Марко и поддержать свободных мыслителей, теперь склоняет голову перед бледнолицей Элеонорой. Она буквально напичкана предрассудками и в осуждении реформатов намного превосходит инквизицию. Наверное, она думает, что если будет заодно с руководителями контрреформатов, то ей удастся укрепить владычество ее супруга. Знаешь, кто ее духовный наставник? Эта полоумная Катерина деи Риччи, которая утверждает, что безболезненно избавилась от сорока двух почечных камней, получила стигматы на груди и что вкус мяса и сыра вызывает у нее рвоту.
Виттория наклонила голову и вопрошающе нахмурилась. Эта информация до нее не доходила. Рената поняла, что одержала верх, и продолжала, торжествующе глядя ей в глаза:
– Вот духовная вершина, на которую Элеонора ориентируется, чтобы приблизиться к Богу. Она советуется с Катериной по каждому вопросу, дала себя убедить, что в Неаполе надо создать трибунал инквизиции наподобие испанского, и теперь пристает с этой идеей к отцу, вице-королю Неаполя. Две недели назад народ собрался у монастыря Сан Доменико Маджоре, чтобы не дать схватить двух монахов, которых эти ханжи обвинили в проповеди ереси Вальдеса[17]17
Хуан Вальдес (ок. 1500–1541) – испанский философ, один из представителей унитарианства, течения, оспаривавшего догмат о Божественной Троице.
[Закрыть]. В ереси, понимаешь? Для них учение Вальдеса – это ересь, вот как обстоят дела. Два человека, пекарь и сапожник, погибли, и будут еще жертвы, если мы не сделаем ничего, чтобы защитить несчастный город от религиозного фанатизма Толедо и его достойной дочери. Тебе достаточно, Виттория? Ты все еще думаешь, что я жертва женского соперничества?
У Виттории не хватило мужества возражать. Подруга гораздо лучше ее разбиралась в политической ситуации во Флоренции и Неаполе. Рената была настоящей правительницей и понимала, что информация – ключ к любой власти.
Виттория повернулась к Маргарите, которая не вмешивалась в дискуссию, взяла ту за руку и, дружески улыбаясь, сказала:
– Пойдем, я покажу тебе кухню и весь дворец, в последний раз нам не хватило времени.
– Нет! – Элеонора почти вскочила с дивана. – Слушай, Виттория, я привезла с собой пескарской маисовой муки и хочу приготовить вам струффоли[18]18
Струффоли – рождественская сладость: маленькие кубики из мягкого теста, обжаренные сначала в масле, а затем в меду. Подаются на стол с фруктами, часто украшаются блестящими шариками из глазури.
[Закрыть].
Все, включая Витторию, шумно, по-детски обрадовались. Виттория подбежала и обняла подругу.
– Элеонора, ты все еще не бросила готовить? И не боишься испортить здоровье? Струффоли – это чудо!
– Что за женщина!
Джулия принялась целовать Элеоноре руки.
– Единственная из принцесс, кто выкормил грудью детей, в то время как даже жены торговцев нанимают кормилиц. Элеонора, ты великолепна, и я иду к тебе в подручные.
– Чтобы не наделать скандала на весь Рим, надо удалить прислугу, – сказала Виттория. – Четыре принцессы крови закрылись в кухне и растирают яйца с мукой. Назавтра мы рискуем попасть под арест за колдовство.
Все дружно двинулись к лестнице, ведущей на кухню. Ступени освещали лучи солнца, которым с трудом удавалось пробиться сквозь облака. Дворец, построенный древнеримским сенатором, стоял здесь уже тысячи лет. Даже когда Колонна перебрались в окрестности Рима, где у них имелись замки, достойные суверенов, они никогда не покидали этого палаццо. Вместе с Орсини они были самой влиятельной семьей в Риме, всегда имели в курии своего кардинала, и каждому из пап, чтобы править спокойно, приходилось считаться с их мнением.
В прошлом веке палаццо Колонна приспособили к вкусам еще не сложившегося Возрождения, и оно сохранило мрачность старой постройки. Колонны и карнизы, имитирующие карнизы форумов, были далеки от элегантности, которая появится потом в Риме, но отсутствие изящных очертаний компенсировалось грандиозностью, достойной королевского дворца. Внушительные размеры спасли его от штурма ландскнехтов во время осады города. Он был в числе немногих дворцов, куда не ворвался неприятель, отчасти по причине связей клана Колонна с окружением императора, отчасти по причине невиданной высоты стен, отбивавшей всякую охоту их штурмовать. Внутри дворца могли разместиться около трехсот человек, но во время осады их число удвоилось, поскольку туда стекались люди со всего Рима. Там нашла убежище Изабелла д’Эсте, мать Элеоноры, правда, ей спасли жизнь не только дворцовые стены, но также и солидный выкуп.
Палаццо походил скорее на укрепленный город, с десятками помещений, бессистемно выраставших с течением веков и имевших разную высоту и форму. В одних сохранились на окнах мраморные решетки с алебастровыми экранами, в других окна были разделены резными колонками, выполненными в северном вкусе, явно восходящем к временам «авиньонского пленения пап»[19]19
«Авиньонское пленение пап» (1309–1377) – эпизод борьбы за влияние между церковной и светской властью. Папа Климент V решил остаться во Франции навсегда и перенес свою резиденцию в Авиньон. Авиньонские папы были в полной зависимости от французских королей.
[Закрыть]. Архитектор при переделке попытался упорядочить эту пестроту стилей, выстроив два больших двора, окруженных лоджиями с арочными галереями, откуда можно было попасть в любое крыло палаццо.
В передней части дворца, выходящей на церковь Санти Апостоли, которую теперь считали фамильной капеллой, он выстроил современные жилые помещения. Лучшие итальянские художники украшали их фресками со сценами из Овидия, чередовавшимися со славными деяниями семейства Колонна.
Широкая монументальная лестница, по которой могла бы подняться квадрига лошадей, стала парадным входом в новую часть здания. Здесь принимали Карла V, когда тот явился приветствовать генерала Просперо Колонна, самого доблестного и верного из своих итальянских вассалов.
В той части здания, что выходила на холм Монтекавалло, в древности Квиринал, остались нетронутыми комнаты, башни, стойла и казематы. Там, где некогда располагались конюшни, теперь находились четыре кухонных помещения, из которых прямо в огород открывались широкие окна южной стены.
Когда подруги, оглашая смехом арки дворовых галерей, вбежали в первую кухню, они застали там семерых служанок в черных передниках, которые пытались разобраться в грудах брокколи и желтых тыкв, наваленных на столы садовниками.
– Сегодня утром вы свободны, – приказала Виттория, вызвав у женщин замешательство, граничащее с испугом. – Да-да, можете идти и посвятить этот день молитвам. До вечера вы нам не понадобитесь.
Кухарки восприняли этот приказ как очередную странность маркизы, которой не следовало перечить.
Не прошло и часа, как половину одного из столов заняла внушительная горка муки, которую вымешивали с яйцами и сахаром умелые руки Элеоноры и энергичные, но не такие проворные – Ренаты. У Виттории от старания сползла с головы белая косынка и грива волос свободно рассыпалась по плечам.
– Сколько лет я не видела твоих распущенных волос, – восхищенно сказала Рената, отважившись потрогать голову подруги. – Ух, какие густые! И вправду, волосы – символ добрых мыслей. А уж сквозь твои точно просвечивает огонь милосердия.
Виттория улыбнулась.
– Не всякий день происходят такие события, и я не совсем готова. Уж и не помню, когда в последний раз спускалась на кухню. Но мне нравится запах сырого орешника, идущий с огорода. Запах осени.
– А я перестала заходить на кухню с тех пор, как чуть не спалила королевство Феррару, задумав угостить итальянцев пирожными «фламбуа». А вот наша Джулия очень ловко управляется с тестом.
Элеонора бросила на Джулию беглый взгляд и коротко рассмеялась. Глаза ее наполнились счастливыми слезами.
– Мне бы очистить руки от этого клея, я бы еще и не так смогла, – крикнула Джулия, которая старательно разделяла длинную колбасу из теста на маленькие равные кусочки.
Маргарита сновала по кухне, со смехом пытаясь подобрать все, что летело во все стороны из рук подруг, и помогая Виттории выполнять команды, которые сыпались на нее от всех сразу. Только Элеонора не теряла контроля над ситуацией, упорядочивая царящий вокруг нее хаос сухими распоряжениями и властными взглядами.
Она была мала ростом, но прекрасно сложена. Полную грудь, чтобы не торчала, явно с избыточной силой перетягивали шлейки ткани. На пухлом гладком лице выделялись точеный нос и тонкие, слабо очерченные губы. Но цвет их был таким ярким и живым, что бледное веснушчатое лицо казалось красивым и приветливым. Большие темные глаза отливали то зеленым, то коричневым, как спелый каштан, а красивый разрез и чуть припухлые веки придавали им задумчивое выражение, словно взгляд их хозяйки всегда был устремлен в горние выси. С годами в этих прекрасных глазах появился блеск, который тревожил тех, кто любил Элеонору, и, когда она смеялась, глаза превращались в узкие сверкающие щелочки. Крутой и высокий царственный лоб обрамляли волосы цвета темного янтаря, почти всегда забранные под белый чепец с ушками, из-под которого, как и в это утро, выбивались локоны, доходившие до груди.
Теперь, когда ее не изучали чужие глаза, она позволила природе взять верх над той привычной покорностью, с какой она исполняла роль супруги и герцогини одного из самых беспокойных итальянских государств.
Грудь от энергичных движений рук стала высвобождаться из-под гнета бандажей и грозила выскочить в вырез платья, обшитый прозрачной тканью. Волосы совсем выбились из-под чепца и, если бы Виттория не перевязала их лентой со своего корсажа, наверняка вымазались бы в муке.
В простой домашней обстановке чувствовалось, что судьба Элеоноры незавидна: она оказалась зажатой между двух личностей огромного темперамента. С одной стороны довлела ее мать, Изабелла д’Эсте, красавица, которой восхищалась вся Европа и на плечах которой долгое время оставалось герцогство Мантуанское. С другой стороны – ее муж, Франческо Мария делла Ровере, полководец храбрый, но жестокий и безоглядный в принятии серьезных решений. В четырнадцать лет он зарезал кинжалом любовника своей сестры, в шестнадцать собственными руками задушил кардинала Альдиози, который посмел над ним подшутить. Тем самым он создал своему дядюшке, Папе Юлию II, кучу проблем: надо было спасать племянника от смертной казни, предусмотренной за убийство кардинала.
Встав во главе беспокойного герцогства Урбинского, Франческо Мария все время должен был защищаться: сначала от нападок Льва X, который вынудил его бежать в Мантую к семье Элеоноры, а потом и Павла III. Последний Папа, как и его предшественник, прежде чем положить глаз на Парму и Пьяченцу, желал отобрать у него герцогство и отдать своему сыну Пьерлуиджи.
Франческо Мария с честью вышел из ситуации, но жизнь обернулась адом и для него, и для его жены, которая всегда его поддерживала и защищала. В эти тяжелые времена, руководимая матерью, она выказала необыкновенную стойкость духа и заслужила уважение и восхищение всей Италии.
Когда Франческо Мария приплыл с Кипра в Венецию тяжело больной, она самоотверженно ухаживала за ним до последнего дня и устроила ему невиданно пышные похороны.
За кроткой внешностью Элеоноры скрывался железный характер, о котором ни муж, ни мать даже не подозревали. Среди забот правительницы она находила время и силы на учение Лютера, передавая это увлечение другим женщинам и побуждая их к тому, чтобы они, рискуя жизнью, поддерживали и распространяли опасное учение.
Теперь же она лепила с подругами сладкие струффоли, которые надо запекать в меду, и выглядела счастливой, как крестьянка накануне Пасхи.
