Текст книги "Повесть об отце"

Автор книги: Антонина Малютина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Иногда к нам заходили Юрий Сопов, Кондратий Тупиков (псевдоним – Урманов), обитавший в одном из окраинных железнодорожных домов. Постоянным посетителем был Антон Сорокин, проживший в Омске около четверти века.

«Он писал превосходные рассказы о казахах и вообще о всех народностях Сибири, эксплуатацию которых он ненавидел. Я до сих пор помню его рассказ «Чукча Коплянто Анадырский». Большинство редакторов не могли понять его своеобразного творчества».

Так писал Всеволод Иванов в статье «Портреты моих друзей» о Сорокине. Он был и художником, создававшим картины, полные мрачного, потаенного смысла: то идущая по горам смерть в окровавленных одеждах, то задавленный автомобилем орел.

Придавая серьезное значение рекламе, он часто сам наклеивал на заборы свои рисунки и объявления. Собирались люди, рассматривали, читали, рассуждали. Как-то им был наклеен рисунок: Антон Сорокин возносится к небу, но 24 тома его сочинений, привязанные к ногам, мешают взлететь.

Об этом времени Малютин писал в 1952 году Всеволоду Иванову:

«Вспомянули Омск, как там пекли у нас картошку и толковали о книгах, желая просветить себя. Вспомянули и Антона Сорокина, который часто забегал к нам со своими аллегорическими картинами и, молча, не поздоровавшись, забирался на стул или на кровать и на свободные места стен прикреплял кнопками свои художественные картинки, и так же молча, торопливо уходил с пачкою оставшихся экземпляров куда-то в другое место.

Такие посещения пугали жену и детей каким-то мистическим страхом, все смотрели на его действия так же молча, не смея нарушать течения каких-то тайных дум человека, ушедшего мечтами в другой мир.

А его жена с моей женой все ходили на базар вместе продавать Антоновы жилетки, которых бралось откуда-то бесконечное число».

Во время колчаковщины Сорокин скрывал у себя от белых поэта-коммуниста Александра Оленича-Гнененко, беллетриста Николая Анова и других. В этом выразились его симпатии к новым людям и ненависть к власти капитала. Он умер молодым весною 1928 года в Москве, возвращаясь из Крыма, так и не успев издать своих произведений.

На той стороне Омки жил поэт Георгий Вяткин, человек небольшого роста, с рыжеватыми усами, выступавший в сибирской и центральной печати, в частности в короленковском «Русском богатстве». У нас в семье любили и часто декламировали его стихи.

Вяткин собирал автографы замечательных людей. Его собрание украшали автографы Пушкина, Толстого, Тургенева, Чехова. Многие годы он переписывался с Буниным, Куприным, Горьким, Ромен Ролланом. Такой человек не мог не интересовать отца.

Близкие отношения завязались в Омске с известным сибирским поэтом и ученым Петром Людовиковичем Дравертом. Все мы радовались, когда среди других писателей у нас появлялся Драверт. Это обычно бывало в среду или воскресенье. Собравшиеся вокруг большого стола, на котором беспрестанно дымился самовар, не таясь, свободно высказывали свои мнения, вступали в беседы и споры, обсуждая новые произведения, проблемы литературы и жизни. Однажды во время горячей дискуссии отец внезапно ушел в другую комнату.

– Папа пишет, – доложил кто-то из детей.

Минут через двадцать хозяин дома как ни в чем не бывало вернулся к гостям. Такова была атмосфера простоты и сердечности в отношениях этих людей. О таких вечерах Малютин вспоминал в стихотворении «П. Л. Драверту».

После Всеволода Иванова, к которому Малютин испытывал отеческое расположение, он, пожалуй, больше всех любил Драверта, ценя в нем борца за правду, брошенного царизмом в Сибирь, талантливого поэта, ученого, прекрасного человека. Бесконечно родной была отцу поэзия Драверта, она отразила его научные интересы и все же осталась истинной поэзией; в ней трогало умение показать красоту сибирской природы и слить ее с переживаниями человека, своеобразна печально-торжественная напевность стиха.

В свою очередь, Петр Людовикович уважал Малютина за его литературный энтузиазм, за страстное, все преодолевающее стремление к высокой культуре. Ценил Драверт и то, что Малютин не только сам просвещался, но воспитывал это качество в других людях. Характерен следующий факт. На писательские собрания и чтения Малютин приглашал батрака Ивана Кочанова, служившего у главы товарищества «Мыловар». Знакомство с парнем началось с того, что Малютин позвал его, выпрягавшего на морозе лошадь, зайти погреться. Батрак был удивлен обилием книг в нашей квартире; все они, как всегда, были любовно переплетены их владельцем. Достав одну из них, хозяин предложил гостю почитать. «Очень хорошо!» – воскликнул отец, обрадовавшись несказанно, что батрак был грамотен. И с тех пор начал снабжать юношу произведениями Некрасова, Короленко и других классиков, правда, читать их батраку приходилось тайком, потому что господа (Штаревы) видели в этом непозволительное для людей подобного звания баловство. Впоследствии Кочанов стал коммунистом, руководил колхозам.

У меня хранятся «Стихотворения» Драверта, вышедшие в Казани в 1913 году, подаренные отцу с трогательной надписью:

«Неутомимому искателю истины, сеятелю добрых семян, собрату по Музе – дорогому Ивану Петровичу Малютину с дружеским приветом от автора. Омск, 14 мая 1920 г.»

Поэт-ученый считал своим долгом дарить другу все, что выходило из-под его пера, вплоть до «Определителя важнейших сибирских минералов с указанием их месторождений», изданного Западно-Сибирским отделом Русского географического общества.

Малютина и Драверта сближало и то, что оба они, будучи высланными в Сибирь за политическую деятельность, полюбили ее как вторую родину. Драверт навеки остался в краю изгнания, отдав ему весь свой многосторонний талант.

Помнится один из праздничных дней 1920 года, когда Петр Людовикович, как всегда скромно одетый, навестил наш дом. За столом я попросила гостя прочесть что-нибудь. Он поставил условие: «Если Тоня прочтет свои стихи, то и я прочту». К удивлению поэта, я рассказала свой первый детский стишок о весне – «Растаял беленький снежок», сильно подправленный отцом. И пришлось Драверту выполнять свое обещание. Его умное благородное лицо с высоким лбом озарилось вдохновением. Стихи необыкновенно гармонировали с обстановкой тихой, тускло освещенной комнаты:

 
Спит моя малютка… Словно крылья птицы,
Крылья черной птицы с северных озер,
Опустились вниз тяжелые ресницы,
И дрожит тенистый на щеках узор…
 

Это было наше любимое стихотворение «В предгории», созданное поэтом еще в 1912 году в Казани. Что-то удивительно чистое и светлое осталось в памяти от этого вечера…

Не раз ходили в сельскохозяйственный институт слушать лекции Драверта. После них профессор минералогии покоряюще декламировал свои стихи. Не забыть его одухотворенное лицо, обрамленное длинными волосами, округленные блестящие глаза, когда он читал о буре на Лене:

 
Валы мутнеют зеленым гневом,
Спешат родиться и умирать;
Но, возникая с глухим напевом,
Над ними мчится другая рать…
 

Запомнилась одна очень интересная лекция Драверта о эскимосах. После выступления студенты окружали любимого профессора, просили автографы. В институте у него был минералогический кабинет, в котором поражали коллекции редких камней, раковин, сохранявших морской шум, старинной посуды. На столе лежал череп какого-то древнего человека. И здесь наука уживалась с поэзией – ученый охотно знакомил посетителей со своими поэтическими творениями. Как память о его дружбе с миром камней, у меня осталась подаренная им обезьянка, высеченная из черного мрамора.

Однажды письмо Петра Людовикович а передал приезжавший в Новониколаевск сын его. Сохранилось около двадцати писем Драверта в отцовском фонде московского Гослитмузея. Они дают представление об удивительной энергии и неутомимой деятельности поэта-ученого на благо социалистической родины. Он даже в последние годы жизни был председателем Омской метеоритной комиссии и возглавлял геологические бригады, искавшие в Прииртышье известковое сырье и другие ископаемые, нужные промышленности. Более всего тянула минералогия.

«…Душа моя тоскует по горам, а я не знаю, удастся ли летом выбраться из иртышских степей в мир скал, ущелий и горных потоков», – писал он 22 мая 1923 г.

Увлекшись коллекционированием книжных знаков, Петр Людовикович просил помочь в разыскании литературы по этому вопросу. В свою очередь, он отыскивал для друга стихи Кондратия Худякова и журнал «Согры». «Хорошо, что Вы по-прежнему любите книгу», – радовался Драверт. Он хвалил стихи Малютина 20-х годов: «Контрасты» и «В избе-читальне», советовал вдвое сократить составленную им книгу о лекарственных растениях.

Таким Драверт остался до конца – порывистым, вдохновенным, покоренным навеки пламенной страстью к науке и поэзии, в своей цельности словно высеченным из какого-то монолитного камня…

Для нас этот исключительный человек оставался вечно живым. Почти через десятилетие после его кончины, 3 мая 1954 года, отец писал мне из Челябинска:

«Нужно с благоговением вспоминать хорошее прошлое. Драверт! Это был какой-то светильник-факел, так рано сгоревший. Как любил его Ферсман! А наш Герман, прослушав одну его лекцию по минералогии, был так очарован, что лучше, интереснее минералогии, ему казалось, ничего нет на свете! Да и немудрено, потому что у Драверта что ни лекция, то настоящая поэзия. Он всю душу, все свои чувства в нее вкладывал и горел огнем вдохновения, потому что любил – жил с каждым атомом, с каждым минералом. У него во всем была поэзия, в которой отражалась чистая, светлая, бескорыстная душа его…»

В омские годы Малютин почти ничего не писал, но был включен в «Критико-биографический словарь русских писателей и ученых», вышедший в Петербурге (1918 год). Это свидетельствовало о признании его скромных заслуг перед отечественной литературой.

С восстановлением в Омске Советской власти населению стали выдаваться пайки. Особая забота проявлялась о детях. И все же в материальном отношении было настолько трудно, что отец решил перебраться в деревню Морозову в тридцати верстах от Новониколаевска.

В новом месте было вполне удовлетворено исконное стремление отца к природе. Он писал Владимиру Короленко:

«Люблю ходить с палочкой и думать. И чего-чего только не передумаешь… Где своими думками не побываешь. А кругом березки, сосенки, небо такое чистое, так и полетел бы».

Вместе с пахарями он радовался и дождям и ясной погоде, горевал и веселился, заботился об урожае. Мужики полюбили его.

Вскоре отца пригласили заведовать избой-читальней, и в переписке отразилась его кровная забота об этом новом деле. Он сообщал Дрожжину, что ездил в Барнаул и закупил рублей на пятьсот книг «для себя и для здешней школы». В письме к Короленко, подробно описывая морозовское житье и жалуясь на темноту народную, на нехватку литературы, новый избач выражал горячее желание «сеять добрые семена» в души людей.

«…Сегодня отобрал несколько десятков книжек для чтения крестьянским ребятам, которые буду выдавать на дом, – информирует он Владимира Галактионовича. – Книг для себя у меня порядочно, пудов десятка полтора по разным отраслям знания, так что о скуке и подумать некогда… Также получаются газеты»… «Читаю крестьянам народные рассказы Л. Н. Толстого, кое-что из Ваших – «Лес шумит», «Река играет», «Старый звонарь» и другие, – сообщается затем. – Изба-читальня здесь существует – чтения по воскресеньям устраиваю. Библиотека налаживается, к осени будет книг 400, все идет как следует».

Избач всячески стремился пробудить в сельчанах стремление к просвещению. Кроме Толстого и Короленко, популярностью среди них пользовались Подъячев и Вячеслав Шишков, писавшие для народа. В зимние вечера, когда вьюга хлестала в приветливое окошечко очага культуры, здесь было особенно людно. Чтобы послушать чтение старых и новых рассказов из крестьянской жизни (а избач читал великолепно!), посоветоваться по тем или иным вопросам, потолковать о литературе и политике (скоро ли кончатся эти проклятые войны?), к Малютину шли и землепашцы, и участники художественной самодеятельности, которая в виде любительских спектаклей начала зарождаться в деревне. Эта страница деятельности книголюба и просветителя запечатлена в его стихотворении «В деревенской избе-читальне», посвященном Всеволоду Иванову.

Отправившись как-то в Новониколаевск по книжно-библиотечным делам, избач познакомился с Иваном Михайловичем Майским. Во время таких поездок была подготовлена почва для переезда в Новониколаевск. Здесь Малютина оформили библиотекарем и архивариусом в «Советскую Сибирь», где членами редакционного коллектива были Емельян Ярославский, И. М. Майский, Ф. А. Березовский. В первый же день новому библиотекарю дали квартиру в голубом двухэтажном доме с палисадником вдоль фасада и обширным садом позади. Редакция «Советской Сибири» располагалась в верхнем этаже этого же дома, черная лестница наверх проходила мимо нашей двери, и чуть ли не ежедневно кто-нибудь из членов редакции заглядывал к нам. В неопубликованных воспоминаниях о Емельяне Ярославском, видном революционере, прошедшем зерентуйскую каторгу, Малютин писал, что

«Майский… рассказывал о своих путешествиях по Монголии, Крайнему Северу, о жизни в Германии… Березовский с большим увлечением передавал эпизоды из гражданской войны, которой он был участником… А Емельян Ярославский полюбил моего сына Николая[3]3
  Сейчас ученый-ботаник, живет и работает под Москвой.


[Закрыть], которому шел седьмой год, и почти каждый день по окончании занятий, встречаясь с ним во дворе, разговаривал и шалил, они бегали вперегонки и ловили друг друга в нашем саду».

Когда товарищ Ярославский задумал написать «Библию для верующих и неверующих», нужно было собрать литературу для этой работы. Он попросил найти библию и прочую религиозную литературу: акафисты, требники и т. д. Отец выполнил просьбу Ярославского, принес ему библию в русском переводе и несколько книг духовного содержания, рукописных (он хорошо был знаком с этой литературой).

Иногда Ярославский заходил в библиотеку или в архив, которые помещались там же в верхнем этаже, рядом с редакцией, в отдельной комнате, и говорил отцу:

– Вы останьтесь сегодня на часок после окончания работы.

И вот, когда расходились все из редакции, Ярославский подолгу беседовал о библии, о пророке Ионе, пробывшем три дня во чреве китовом, о Валаамовой ослице, заговорившей человеческим голосом, и т. д.

Товарищ Ярославский считал, что библия есть самая антирелигиозная книга, и каждый мыслящий человек, не фанатик, после прочтения ее сделается безбожником.

В то время в Новониколаевске начал создаваться Союз писателей, первым председателем которого стал Валерий Язвинский. Немало сил отдавала этому Лидия Николаевна Сейфуллина, нередко заглядывала в редакцию «Советской Сибири». Заходили туда Кондратий Урманов, поэт-правдист Иван Ерошин, Д. Тумаркин, а также организаторы и редакторы молодежных изданий «Юный пропагандист», «Пролетарские побеги», «Путь молодежи!» – Алексей Маленький, Владимир Заводчиков, В. Шишаков.

Тогда рождался журнал «Сибирские огни», который ярко светит и до сих пор. У колыбели его стояли Л. Сейфуллина со своим мужем В. Правдухиным, Ф. Березовский, Ем. Ярославский, Д. Тумаркин.

Назрел вопрос о создании Союза писателей, а постоянного помещения для собраний не было. Встречались на частных квартирах. В очерке «Наша Лидия Николаевна», опубликованном в челябинской газете «Комсомолец», Малютин рассказал об одном из таких собраний, проходившем у Ем. Ярославского.

«Помню: простая передняя комната с большим столом, табуретками и несколькими стульями, с железной печкой-«буржуйкой» посреди комнаты, на которой кипятился цикорный чай в простом железном чайнике, а в печке пеклась картошка, которую, кто хотел, ели без стеснения, и чай наливали в кружки и пили, кто желал.

Назначенное время пришло. Никто больше не являлся, и товарищ Ярославский объявил собрание открытым.

Лидия Николаевна выступила с заявлением – срочно подыскать помещение для Союза писателей и регулярно собираться в определенные дни. Ф. Березовский поддержал ее.

Помещение вскоре нашли. Вспоминается один из наиболее многолюдных вечеров, когда почти весь коллектив был в сборе, за исключением Ем. Ярославского, бывшего в отъезде. На вечере выступали: Березовский, Лидия Николаевна, Ив. Ерошин и другие. Настроение у всех было бодрое… Вечер кончился очень весело и поздно.

Л. Н. Сейфуллина была очень проста с людьми, и там, где она находилась, создавалась непринужденная обстановка, всегда было весело и как-то тепло. Таково было обаяние этого человека, горячо любившего жизнь и общество, встречи и разговоры с людьми.

Как-то в другой раз, прежде чем начался литературный вечер, писатели собрались в моей комнате. У меня были интересные книги, журналы.

Через несколько минут является Лидия Николаевна:

– Батюшки, да уж не здесь ли собрание-то происходит?!. Я там ждала, ждала. Нет никого. Решилась заглянуть сюда, – улыбнулась и словно согрела всех. – Ну, так как, товарищи, здесь будем заниматься или туда пойдем?

…Мои первые новосибирские встречи с нею запомнились мне навсегда, как самые сердечные и задушевные».

Впоследствии Малютин познакомился с сестрой Лидии Николаевны Зоей Николаевной, с дочерью сестры Ириной, бывал у них в Москве, переписывался с ними.

Завязались знакомства и с другими писателями города. У нас появлялись Борис Благодатный и Константин Беседин, оставившие записи своих стихов в наших альбомах.

К лучшим друзьям принадлежал Иван Ерошин, участник дооктябрьской большевистской печати, стихами которого, впитавшими прелесть алтайского фольклора, восхищался Ромен Роллан. На титульном листе его новониколаевского сборника «Переклик» (1922) значилось: «Ивану Малютину с любовью посвящаю эту книгу». У нас наиболее популярным было его стихотворение «Кто поймет этот крик в просторе». В моем детском альбоме Ерошиным записаны стихи «Синь туман в снегах упругих». Вместе с И. Ерошиным и К. Урмановым Малютин участвовал в составлении сборника «Ах ты, сад ли, мой сад», который вышел в 1922 году в новониколаевской типографии «Интернационал»; в него вошли любимые народом стихи и песни Пушкина, Некрасова, Ф. Глинки, Л. Мея, Кольцова, Никитина, Сурикова, Скитальца и других. Малютин активно сотрудничал в местных изданиях: помещал стихи в газетах «Советская Сибирь», «День книги», опубликовал письма В. Короленко – в «Сибирских огнях» (1922); участвовал в библиографическом отделе журнала «Пролетарские побеги», где также были напечатаны его рассказы «Косточка-невидимка», «Ванюшка», «На чужую сторону», «На барках», стихотворение «В океане».

Отец никогда не стоял в стороне от общественной и литературной жизни сибирского края.

Осенью нашей семье предстоял далекий путь к родной Волге. В условиях старого режима такое путешествие было нам не под силу, да и найти работу в России «неблагонадежному» отцу было труднее, чем в Сибири. При Советской власти переезд стал возможным. Распродали большую часть книг, так как они не уместились бы даже в целый вагон, и простились с гостеприимной Сибирью, которая стала близкой и дорогой. Свидания с Ярославлем родители ожидали с радостным нетерпением, а дети – с затаенной тревогой: ведь все они были сибиряки.

Опять на родной Волге

С заметным волнением родители подъезжали к Волге: шутка ли, уехать отсюда на три года и вернуться только через двадцать лет! Еще в Сибири отцом было написано стихотворение «На чужбине», напечатанное в «Алтайском крае», посвященное С. Л. Потехину, в котором он мысленно обращался к родной реке:

 
Вот она, милая Волга широкая!
Вот он, синеющий бор!
Берег обрывистый, заводь глубокая,
Жизнь, красота и простор!
 

Ярославль произвел тягостное впечатление: много разрушенных и пробитых снарядами домов – следов недавнего белогвардейского мятежа, подготовленного Савинковым.

Малютина встретили приветливо, как старого революционера-подпольщика. На «Красном Перекопе» предоставили прежнюю работу и квартиру в отдельном красном домике, уютно расположенном на берегу широкого пруда в старинном Петропавловском парке. Хотя служба в рабочей и рабфаковской библиотеках отнимала много времени, отец, по-прежнему единственный кормилец большой семьи, облачившись в лоснящийся от клейстера холщовый фартук, занимался еще и переплетом книг.

Всю жизнь он жил трудами рук своих и никогда не имел никакой другой собственности, кроме книг. В красном домике вновь начала быстро расти личная библиотека, которая скоро не по количеству, а по содержанию превзошла рабфаковскую, поэтому к нему приходили за книгами не только студенты, но и преподаватели, тянувшиеся к книжным сокровищам, как пчелы к цветам. Как библиотекаря его часто посылали с поручениями в Москву. Там удавалось встречаться с Емельянов Ярославским. Однажды он направил Малютина за книгами в редакцию журнала «Безбожник», который редактировал. Там библиотекарю отпустили по его собственному выбору литературы рублей на триста в счет Емельяна Ярославского.

«Много было радости у моих читателей в фабричной библиотеке: я раздавал эти книжки с приветом от Емельяна Ярославского, которого все знали и любили на фабрике», – вспоминал Малютин.

Порою выкраивалось время для театра. Но самой сильной страстью все-таки оставалась литература, которой отдавалась каждая свободная минута. Книга – великий источник знаний, мужества и вдохновения – была другом на всех перепутьях жизни. Когда ему шел шестидесятый год, когда шел восьмидесятый и девяностый, он все еще подбирал книги по всем отраслям знания, продолжал читать и учиться. Вот несколько его записей 1924 года:

«Длинные непогожие осенние вечера, когда небо сочится дождем и кажется, что блестящие волны, бегущие с середины пруда, уходят под берег, скрашиваются теплом, уютом, любимой работой, чтением хороших книг и перепиской – общением с дорогими друзьями и хорошими людьми».

«Сейчас, когда ушли все наши, кто в школу, кто куда, я один пью чай, пересматривая, словно «скупой рыцарь» в своих «подвалах верных», свои сокровища, и каждая хорошая книга дает все новые и новые радостные переживания».

«Человек мне представляется таким предметом, который должен излучать из себя какие-то радиоактивные искры-мысли, и эти искры должны зажигать в сердцах окружающих огонек любви и дружбы».

По воскресеньям, особенно когда приходили гости, отец любил читать вслух, а подчас просил почитать и посетителей.

Ненасытной жаждой как можно больше видеть и знать объяснялось его пристрастие к путешествиям. Он навестил Дрожжина, рыбинских друзей, часто выезжал в Москву и Ленинград, побывал в имении Борок у Николая Морозова, в Твери у Аполлона Коринфского и Ефима Шарова и т. д. В наиболее интересные поездки брал с собою меня.

Дружба с Дрожжиным неотделима от дружбы с Коринфским, большая часть жизни которого протекала в Петербурге, а последние годы – в Твери (Калинине), где он служил корректором и школьным библиотекарем. Здесь им создавались воспоминания о симбирской гимназии, в которой поэт учился вместе с В. И. Лениным, часто пользовавшимся книгами из библиотеки Коринфского. Мемуары об этом уже начинали печатать в местной газете «Пролетарская правда».

Отец имел от Коринфского 120 писем. Почти в каждом сообщалось что-нибудь любопытное о писателях. Много он подарил своих книг с автографами, делал записи в наши альбомы, посылал свои портреты, посвящал нам свои стихи. В одном из таких стихотворений воспеты «три старика, три друга верных – Петрович, Митрич и Лукич». Петрович – это Малютин, Лукич – Потехин, а Митрич – Александр Дмитриевич Максимов, рабочий «Красного Перекопа», любитель книг и автографов. Отец не только аккуратно отвечал на длинные письма Коринфского, но и помогал ему из своих скудных средств, отправляя в Тверь некоторые продукты, табак, деньги. Однажды, когда эта помощь пришлась особенно кстати, потому что Коринфский находился без работы («Так за работой и умереть бы!» – писал он, мечтая о рабочем пайке), он все же пожурил за нее Малютина:

«Позволь и побранить тебя за то, что ты, «в поте лица зарабатывая хлеб насущный», допускаешь такие отрывания от своего заработка… Великое спасибо, родная, светлая душа, Тебе!».

Когда в 30-х годах Коринфский был разбит параличом и надежд на выздоровление не было, по моему ходатайству Литературный фонд добился, чтобы поэта не выписали из больницы; его жена Марианна Иосифовна, старая больная женщина, не могла за ним ухаживать. Я навестила Аполлона Аполлоновича накануне его смерти. Прикованный к больничной койке, он и тогда был прекрасен, с классически правильными чертами лица, с широкой серебряной бородой. Когда-то любовно называвший меня своей внучкой (своих детей у него никогда не было), Коринфский узнал меня, но оказать уже ничего не мог. Летом 1938 года мы с Марианной Иосифовной фотографировались у его могилы. Она прожила еще 24 года и умерла в белорусском городе Щучине. Наша семья все эти годы оказывала ей материальную поддержку и добилась оказания такой помощи через Литературный фонд. Марианна Иосифовна передала мне часть литературного архива своего мужа, который использован мною в статьях о творческих связях Коринфского с Дрожжиным, Янкой Купалой и другими писателями.

Первой литературной поездкой из Ярославля была поездка к С. Д. Дрожжину, описанная в «Воспоминаниях» Малютина. Выехали мы в субботу вечером на плохоньком пароходе «Крестьянин» и лишь на пятый день к вечеру почувствовали, наконец, под ногами почву желанной Низовки, оставив позади сотни верст. Дом поэта помогли найти ребятишки.

И Спиридон Дмитриевич и удочеренная им внучка Манечка несказанно обрадовались нашему приезду.

Хозяева захлопотали. На столе приветливо зашумел самовар, задымилась рассыпчатая картошка со свежим маслом.

– Манечка, рыжичков-то не забудь! – говорил Спиридон Дмитриевич. – Сам собирал!

За обильным ужином допоздна затянулась беседа. Дрожжин расспрашивал о далекой Сибири, о сибирских писателях, любопытствовал, доходят ли до сибирского читателя его книги, есть ли они в тамошних библиотеках. Похвалившись, что его стихи не только издают, но и перелагают на музыку, он подошел к граммофону – единственному на всю деревню, – выбрал пластинку с песней «Любо-весело», поставил ее и сам подпевал. Прослушали еще несколько песен в исполнении известных певиц Вяльцевой и Плевицкой.

Друзья беседовали чуть ли не до утра, уединившись в кабинете-спальне, где полки ломились от разнообразных книг, в том числе с автографами Л. Толстого и Сурикова, а со стен смотрели портреты замечательных людей. На другой день поэт показал нам свой великолепный сад, в котором произрастали все растения, встречающиеся в Тверской губернии. Он любил фотографироваться здесь на скамье под деревьями. В моем альбоме осталась с тех дней одна из таких фотографий и стихотворение «Расти, дитя мое, и пой» (между прочим, Дрожжин считал меня нареченной внучкой). Мы с удовольствием осмотрели дрожжинскую библиотеку с четырьмя тысячами книг, что не так уж мало для деревни. Она помещалась в пустой избе-зимовке. Часто с глубокой грустью вспоминал поэт верную спутницу своей долгой жизни – первого критика своих произведений Марию Афанасьевну, – трудно ему было привыкать к тому, что ее уже нет…

Несмотря на преклонный возраст и плохое здоровье, он деятельно участвовал в общественной жизни. В этом мы вскоре убедились. По просьбе земляков Спиридон Дмитриевич должен был отправиться в Тверь и похлопотать о покупке дома для школы. Он уговаривал нас подождать его возвращения и пожить у него с недельку, но отец не располагал временем и решил выехать вместе с ним. До станции Завидово, где наши пути разошлись, тронулись на крестьянской лошаденке. Моросил дождь. Дорога, шедшая по болотистым местам, была сильно размыта. Несмотря на это, отец всю дорогу до станции (а это не близко) шел пешком возле телеги, на которой восседал Спиридон Дмитриевич, и разговаривал с ним. От Завидова дедушка Спиридон должен был ехать в Тверь, а наш путь лежал в белокаменную. Поезда уходили в полночь, посчастливилось еще несколько часов провести в обществе любимого поэта у его хороших знакомых, где можно было обсушиться, обогреться и закусить.

В Ярославле в то время было немало интересных людей. Отец встречался с ними обычно в домашней обстановке, реже – в официальной как член двух ассоциаций – фабричной и ярославской.

«Часто ко мне собирается пишущая ярославская молодежь, которая делится своими думами со мной и читает стихи, – писал Малютин Н. Д. Телешову. – Бывают еженедельно и старые мои приятели – Потехин и Смирнов… а также и многие другие».

На этих дружеских литературных собраниях за чтением, беседами, спорами время пролетало незаметно.

Рассуждая с отцом о том, где и как ему хотелось бы жить, Потехин всегда с особым жаром добавлял: «Да кабы речонка!» Его мечта осуществилась, но слишком поздно: он поселился в домике, выстроенном на берегу даже не речонки, а великой реки (в Тверицах).

18 ноября 1954 года Малютин записал:

«Я все думаю о «домике на Волге» Лукича. Это – самое лучшее место во всем Ярославле. И сад – яблони и прочие деревья, и огород, место большое. Тут и перевоз, и магазины – красота! И обидно, что пожить ему очень мало пришлось. Нехорошая у него сложилась жизнь. Мне хочется написать историю этого домика».

История потехинского домика на Волге осталась, к сожалению, ненаписанной.

В круг друзей Малютина входил и Степан Петрович Родионов – человек нелегкой судьбы. Происходя из крестьян-бедняков Ярославщины, он с малых лет заботился о куске хлеба, был пастушонком, потом поваренком в одном из питерских ресторанов. Сблизившись с революционерами, участвовал в распространении листовок, арестовывался, оказывался без работы. В пятидесятилетнем возрасте начал складывать стихи о суровом детстве, о страдающей от недорода и поборов старой деревне, о ее нуждах и чаяниях. По его словам, только Октябрьская революция дала ему «звание человека».

Уже упоминалось о близости Малютина с А. Н. Смирновым; обычно он приезжал к нам с тормозного завода, где проработал всю жизнь, в субботу вечером и уходил только в понедельник. У этого громадного человека было больное сердце, и лет двадцать он всегда имел при себе флакон с сердечными каплями. Когда поэт лежал в больнице, вся наша семья навещала его там. Это был большой весельчак и юморист.

О таких рабочих поэтах-революционерах, как Малютин, Потехин, Смирнов, писал в двадцатые годы в ярославской газете Ив. Попов:

«Часть ярославских писателей… печатались в художественных альманахах, газетах и периодических литературных сборниках. Это люди солидные, имеющие за плечами по сорок и более лет, по преимуществу рабочие фабрик. Они с горечью оглядываются на пройденный путь, шутливо-задумчиво вспоминают свои литературные этапы в условиях мрачного прошлого.

Некоторые из них (Малютин, Смирнов) подвергались обычным по тем временам мерам воздействия: арест, изгнание, тюрьма. Царские заправилы издергали их физически, но не сломили духовно. Духовно они наши».

«Самым задушевным другом» называл Малютина ярославский поэт, прозаик и драматург Дмитрий Максимович Горбунов, один из зачинателей советской литературы в Ярославском крае. Широко известны ярославцам поэтические сборники «Черемуховый след», «Самое задушевное», «С добрым утром!», «Солнце на поводьях», а также повесть из жизни питерского мальчика «Егорка Богатырев». В театре имени Ф. Г. Волкова с успехом шла его пьеса «Это было». На родине писателя, в деревне Киселюхе (26 километров от города), мы гостили летом 1927 года.