Текст книги "XV легион"

Автор книги: Антонин Ладинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Вор и плут!

– Кто? – спросил второй.

– Валентий.

Но завеса зашевелилась, и разговоры смолкли. Присутствующие увидели пухлое лицо и плутоватые глазки Валентин. Он был красен, как рак.

– Устал, – сказал он тому сенатору, который обозвал его вором.

– Еще бы! Такая ответственность! – поспешил посочувствовать сенатор.

– Послушай, Валентий, – грубовато спросил проконсул Британии, – скоро вы там подсчитаете ваше масло?

Валентий хитро улыбнулся и развел руками.

– Сами понимаете, что от этого зависит судьба республики.

В конце концов, Виргилиану удалось попасть за запретную синюю завесу. Несколько скорописцев записывали тиронскими знаками цифры, которые им диктовал Макретиан, водя пальцем по длинному списку. Увидев Виргилиана, он протянул ему руку.

– Сейчас! Сейчас!

– Записали? Перепишите все на папирус. Здравствуй, Кальпурний Виргилиан! Мне сенатор говорил, что ожидает тебя на днях.

Он вытер потный лоб платком. Стол на львиных лапах был завален бумагами и мешочками с образчиками пшеницы. По другую сторону стола стоял почтительный Валентий.

– Валентий, – обратился к нему префект, – проверь списки, пока я буду беседовать с Кальпурнием. Чем могу служить, Кальпурний Виргилиан?

– Я по делу. Извини, что отрываю от важных дел. Но как твое здоровье?

Виргилиан знал, что для Макретиана не могло быть интереснее беседы, чем разговор о его болезнях. Старая канцелярская крыса, всю жизнь прошелестевшая бумагами, верный пес императора, проверявший все до последнего обола, Макретиан имел завидную уверенность, что без него само солнце перестало бы светить над Римом. Даже на ночном ложе, рядом со своей худощавой супругой, он шептал цифры и подсчитывал на пальцах. Другой его слабостью была медицина. Хворал он с наслаждением и верил врачам, как дельфийскому оракулу.

– Здоровье? Так себе. Пошаливает сердце. Столько дел. Все надо знать. Выпали ли дожди в Египте и каков улов рыбы в Понте. А тут болезни...

Он стал пространно рассказывать о лекарствах, которые ему прописал Геронтий, врач, гремевший в то время в Риме.

– Но о чем ты хотел спросить меня?

– В городе ходят ужасные слухи. Говорят, что варвары перешли Дунай. Это правда?

Макретиан всплеснул в негодовании руками.

– Что за языки! Уже все знают! Да, перешли. Но все необходимые меры приняты, и нет никаких оснований беспокоиться. Император извещен.

– В каком месте варвары перешли реку?

– По слухам, варвары заняли Аррабону, – нахмурился Макретиан.

Виргилиан подумал, что Карнунт, в котором лежали дядюшкины кожи, находился в двух шагах от Аррабоны. Но его беспокоили не кожи. В Карнунте жила Грациана Секунда. Когда он вспоминал о ее существовании, у него сладко сжималось сердце. В сравнении с ее прозрачными глазами, эпизод с Соэмией казался мимолетной интрижкой...

На холодной дунайской границе, в знойной Сирии или туманной Британии, в дождь и в зимнюю непогоду, под нестерпимым зноем счастливой Аравии, в британских болотах, в германских дубах, в далекой Скифии, где по льду рек волы перевозят тяжелые повозки и падает закрывающий весь мир снег, тридцать два легиона несли тяжелую службу.

– Но как варвары осмелились на такое предприятие? – спросил Виргилиан.

Макретиан постучал пальцами по столу.

– В нарушение всех договоров. Непростительная дерзость.

Таверна стояла у самой дороги – низенькое розовое здание со всякими хозяйственными пристройками, обнесенное каменной оградой. У высоких ворот, в которые мог свободно въехать нагруженный соломой воз, в стену была вделана мраморная вывеска. Она гласила: «Здесь Меркурий предлагает путнику добрый профит, а хозяин сей таверны – обильный харч и покойный ночлег».

Двор был полон повозок, у ясель стояли кони и мулы. Всюду бродили люди, как муравьи в разворошенном муравейнике, встревоженные событиями на Дунае. В воздухе чувствовалась та особенная тревога, которая в дни народных бедствий, катастроф или войн разгоняет ежедневную скуку, как вином опьяняет людей ожиданием опасностей и перемен, заставляет много говорить, размахивать руками, восклицать.

Содержавший таверну отставной солдат Дурк не спал третью ночь, едва успевая принимать постояльцев, беженцев из Карнунта и несчастной Аррабоны, сдирая с них по случаю военных обстоятельств три шкуры. Его жена, необыкновенно румяная женщина, рассчитывалась у ворот с отъезжавшими постояльцами. Путник в плаще с капюшоном ковырял в зубах зубочисткой, второй, может быть раб, держал на поводу двух коней в серых яблоках.

– Значит, за сено асс, – загнула хозяйка один палец.

– Ладно, – равнодушно согласился клиент.

– За хлеб и за пирог с потрохами четыре асса.

– Это дорого.

– Ничего не дорого. Пирог был отличный. В Риме такого не найдешь. Да за девочек тридцать ассов...

Человек в капюшоне улыбнулся приятным воспоминаниям и вынул кошелек с деньгами.

Со двора доносился невыносимый визг свиньи. Мажорные взвизги сменялись теплым грудным хрюканьем, потом переходили в какой-то трагический вой, и снова все покрывалось душераздирающим визгом. Огромная свинья лежала на земле со связанными ногами, билась в тщетной попытке освободиться от пут, морщила свой жалкий и влажный рот. Это было предчувствие непереносимого расставания с прекрасным миром теплой грязи, дынных корок и не сравнимых ни с чем помоев. Тут же пылал костер, чтобы опалить щетину животного. Подручный Дурка, низколобый, обросший волосами, дикого вида человек, беглый солдат или гладиатор, точил на камне кривой нож.

– А вот я тебя сейчас ножом по шейке, по шейке, – сладострастно повторял он и пробовал острие ножа на ноготь.

Аврелий Виргилиан доехал до Саварии на почтовой тележке благодаря любезному разрешению Макретиана. В пути не было ни отдыха, ни ночлега. Виргилиан сравнительно легко перенес эту скачку, но увязавшийся в путешествие Скрибоний Флорин проклинал и день, и час, когда он попросил Виргилиана взять его с собой. Только в Саварии они нашли более или менее удобную повозку и добрались до харчевни Дурка. Дальше путь для гражданских лиц был закрыт. Уже ходили слухи, что варвары отброшены назад, за Дунай, говорили о кровопролитном сражении, называли тысячи убитых, но почему-то на большой дороге еще стояла военная застава. Виргилиан решил, в ожидании дальнейших событий, остановиться в харчевне. Повозка въехала во двор как раз в тот момент, когда хозяйка получила от постояльца в капюшоне причитавшуюся ей плату. На дворе визжала свинья.

В грязной и темной таверне, набитой беженцами из Аррабоны, застрявшими в пути торговцами и военными, на очаге горел огонь. Путники протянули к нему застывшие на ветру руки. Вверху, под почерневшим от дыма потолком, висели связки чеснока, круги колбас и копченые рыбы. Клиенты сидели за грубыми столами и пили вино. Другие ели мясо или хлеб с медом, пирожки и вареные яйца. Люди приходили и уходили, скрипела дверь, от разговоров и криков стоял сплошной гул, как на форуме, звенели монеты.

Хозяин харчевни, сообразив, что он имеет дело с богатыми путешественниками, отвел Виргилиану и его спутнику собственное помещение, отделенное от общей залы дырявой засаленной занавеской. Через нее отлично были слышны разговоры. Какой-то пьяненький сенатский отставной писец, как это можно было понять из его разглагольствований, увещевал сидевших за столом угостить его вином.

– Друзья мои, – надрывался он, нелепо размахивая руками, – наши победоносные легионы изгнали врагов отечества, а вы скупитесь на чашу вина для бедного служителя сената.

– А ты причем тут, пьянчужка? – смеялись присутствующие.

– Низкая чернь, – негодовал старик, – вас еще не было на свете, а я уже записывал речи великого августа Марка Аврелия. В сенате, когда он отправлялся на войну с маркоманами. Я видел своими глазами славу Рима! Жалкие торгаши!

Старик бил себя в грудь кулаком и плакал пьяными слезами. Пьющие вино смеялись над его горем. За соседним столом мрачный меркатор жаловался:

– На что нам надеяться? Вот, например, я. Вез сто модиев перцу, чтобы продать его с приличным барышом в Карнунте или в Виндобоне. А тут задержка в пути. Кто мне возместит убытки? Ведь это же разорение! Третий день сижу в этой паршивой харчевне, проедаю и пропиваю деньги...

Седобородый колон сочувственно кивал головой:

– А наши нивы? Кто заплатит нам за потоптанные нивы, за порубленные виноградники?

Это был один из беженцев из-под Аррабоны. Когда прошел слух, что варвары отброшены за реку, люди устремились назад, на свои пепелища, посмотреть, что сталось с их домами. Все разговоры вертелись вокруг событий последних дней, оживленно обсуждались всякие слухи, и для каждого события немедленно находились очевидцы, которые все видели своими собственными глазами. Некоторые чувствовали себя в этой атмосфере как рыбы в воде, с удовольствием спорили, вмешивались в чужие разговоры, с блестевшими глазами допытывались подробностей о сражении под Аррабоной, точно надеялись, что вот-вот произойдет какая-то перемена в их скучной и бедной жизни. Только поселяне горевали о покинутых хижинах и погибших посевах, трудах их рук. Остальные – рабы, случайные прохожие, подозрительные люди из соседних городков, явившиеся сюда в надежде на какую-нибудь добычу, и даже почтенные ремесленники и торговцы, все чего-то ждали, волновались и с удовольствием пили вино. Шум беседы не затихал даже ночью. Под эти разговоры Виргилиан и Скрибоний уснули как убитые.

Мимо харчевни проходили вспомогательные части, какие-то конные центурии, военные обозы. Солдаты, почти поголовно весьма варварского вида, в звериных шкурах, в кожаных штанах, в плащах, забегали в харчевню и требовали вина. Дурк клялся, что вчера продал последнюю амфору, так как опасался, что такие покупатели не заплатят ни единого обола, а вино выпьют. Солдаты размахивали перед самым его носом огромными кулаками, ругались, коверкая латинские слова, но уходили. Они бы разнесли все его заведение, но недалеко на дороге стоял сам проконсул обеих Панноний Марк Клавдий Агриппа, а с ним шутки были плохи. Ему ничего не стоило распять десяток, другой солдат, для примера, где-нибудь у края дороги.

Временный шатер, Агриппы был разбит за харчевней, у горбатого моста, через который с грохотом переправлялись тяжело нагруженные повозки. Проконсул верхом на коне, в красном плаще, смотрел на проходившие части. За его спиной стояла группа приближенных и конная центурия скифов.

Лошади обоза, худые как скелеты, с выпирающими крестцами и с обтянутыми кожей ребрами, с трудом вытаскивали на мост повозки, на которые были навалены амфоры с мукой. Погонщики, вцепившись в колеса, помогали, но кони жалко бились в постромках.

– Кому принадлежат повозки? – спросил Агриппа.

Вытирая рукою пот с лица, один из погонщиков ответил:

– Второй дакийской когорте.

– Кто префект когорты? – обернулся Агриппа к своему табеллярию.

– Гедомар, проконсул, – ответил Бульбий.

– Запиши! Я допытаюсь от него, куда он девает овес.

– Бедный Гедомар, – шепнул Бульбий соседу, – теперь он пропал.

Повозки наконец благополучно перевалили через мост и спустились в сырую долину. За повозками двигались алы конницы на породистых каппадокийских и испанских конях. За ними гнали стада овец. Тут же путались под ногами возвращавшиеся к пенатам беженцы, маркитанты, всякий сброд.

Солдаты мочились у дороги, весело переругивались, тоже взволнованные походом, надеждой на добычу, на удвоенный паек. Среди этой суеты Виргилиан ехал с другом в повозке, направляясь в Карнунт. Расспрашивая беглецов в харчевнях, он узнал, что Грациан остался в городе. Мимо проходила когорта пехотинцев-классиариев в черных туниках и в черных шерстяных плащах. Солдаты мрачно месили грязь. Накрапывал дождь. До Виргилиана доносились отрывки солдатских разговоров, крепкая брань, крики центурионов. Если можно было верить слухам, Пятнадцатый легион нанес страшное поражение варварам и освободил Аррабону. Якобы 5000 варваров осталось на поле битвы.

Скрибоний задумчиво смотрел в туманную даль, туда, где на пустынных полях, может быть, лежали около Аррабоны горы мертвых тел и кружились стаи воронов. Ветер, прилетавший с поля, уныло свистел в кожаном верхе повозки. Может быть, это жаловались варварские души убитых, не просвещенные светом эллинской мудрости и обреченные на вечное скитание в холодных и темных пределах. Но разве можно сказать, что такое душа? Вчера они с Виргилианом до петухов проспорили о метафоре, вспоминали примеры великих грамматиков, приводили друг другу образцы метафорических приемов. Какой ничтожной ерундой казался теперь этот выспренный спор, подогретый чашей вина. Болела голова после попойки и было кисло на душе от сырости, от дождя, от солдатской ругани. И, в конце концов – что значат все эти метафорические тонкости в сравнении с самым главным, с самым важным на земле, с вопросом о том, для чего рождаются люди и почему они умирают?

– Аврелий, – неожиданно спросил он Виргилиана, – ты знаешь, что такое душа? Ты ведь беседовал с Аммонием...

Виргилиан улыбнулся, но улыбка была жалкой, точно Скрибоний коснулся самого больного места. Справа в мокрой роще мелькнул сельский четырехколонный приземистый храм, в котором, очевидно, окрестные поселяне приносили жертвы с молитвой о плодородии нив и садов, посвящали богам барашков и голубей. Фронтон храма напомнил о триаде Пифагора.

– Виргилиан, – продолжал Скрибоний, – прошу тебя, открой мне то, что тебе говорил Аммоний!

– То, что он говорит всем.

– Нет, я знаю, что избранным он открывает какие-то тайны.

– Уверяю тебя, я не слышал от него никаких тайн. Вероятно, он сам не знает, что такое человеческая душа. Но Аммоний говорил прекрасно и возвышенно. Так умеет говорить только эллин. По его словам, мировая душа не претерпевает изменений и неизменно правит миром. Она, как светом, озаряет мертвую материю. И мир, удаляясь от этого источника божественного света, постепенно превращается в темноту. Ничего нового он мне не сказал... Это – Платон.

– Мир подходящее жилище для такой души! – перебил, улыбаясь от величия образов, Скрибоний, вспоминая Платона.

– Аммоний особенно настаивал на том, что душа не ослабевает, не истекает, наполняя собою материю, как не теряет своего запаха цветок, как никогда не перестает сиять солнце. Но как совместить с этой прекрасной и божественной душой мою маленькую и робкую душу, я не знаю. Откуда она слетела ко мне, эта жительница небес? Почему она томится в человеческом теле, плачет, тоскует по лунному царству Гекаты? Ах, дорогой Скрибоний...

Когорта классиариев двигалась мимо, центурия за центурией. Шедший рядом солдат доел кусок, сала, потом похлопал рука об руку, делая вид, что отряхивает невидимые крохи, и сказал:

– Ну вот и набил брюхо. С утра не жрал.

Его сосед по ряду, белобрысый парень, вдруг поднял ногу и сделал неприличный звук. Но, вынырнувший откуда-то, всевидящий, как Юпитер, центурион склонил над ним налитое кровью и вином лицо в рыжей щетине коротко остриженной бороды:

– Ты, пещера со зловонными ветрами! Веди себя пристойно в строю. Или хочешь попробовать розог?

Парень покраснел от смущения, от страха за свою спину.

– И вот приходит смерть, Скрибоний, и в предчувствии расставания с миром она плачет, глядя на свою темницу. Куда она отлетает? На небеса? Сливается с мировой душой?

Их повозку перегнала тележка маркитанта. Серый мул в такт шагу кивал длинными ушами. На тележке восседала красивая полная женщина, кутаясь в плащ. Тщедушный человек с серенькой бороденкой, как у козла, продавал обступившим его походную лавчонку солдатам хлебы и вяленую рыбу. Рыжебородый гигант, только что распекший солдата за неприличное поведение, при виде женщины расцвел в улыбке, как роза. Он подъехал поближе и, склонясь к маркитантке, потрогал ее за подбородок. Женщина глазами показала на болезненного торговца, своего супруга, с которым в этот момент торговался какой-то солдат. Видя, что муж в коммерческом ажиотаже, увлеченный спором с солдатом из-за лишнего обола, ничего не замечает, женщина улыбнулась обещающе и выставила свою высокую грудь. Центурион самодовольно ухмыльнулся.

– Она отлетает в слезах... – продолжал Виргилиан, – и уже ничто, ни горе разлуки, ни воспоминания не заставят ее вернуться в покинутое тело. Но что оно без души? Падаль. Жалкое распадение атомов...

Центурион, улучив момент, опять подъехал к тележке и шепнул красавице:

– Красотка, когда будешь в Карнунте, спроси в лагере центуриона Максимина!

Женщина блеснула двумя рядами белых зубов. Закрыв на мгновение глаза, она дала понять, что спросит. Центурион, довольный приятной встречей, отъехал прочь.

Виргилиан задремал. Сквозь сон он думал о Грациане, об этой пятнадцатилетней девочке, ради которой он тащился опять в Карнунт, в дождь, среди военных тревог. Что это, любовь? Было что-то стыдное в этом чувстве. Точно он, опытный в делах любви, любовник Соэмии и многих других женщин, не имел права прикасаться к чистому телу Грацианы. В памяти вставал ее высокий, выпуклый и чистый лоб. Он вспомнил, как украдкой читал ей стихи, а она слушала, обняв руками колени. Она казалась ему теперь прохладной статуей, далекой от всех страстей. Так статуи отстраняют от себя воздух земли вечным движением прелестных рук.

Позади раздался глухой топот подков. Это Марк Клавдий Агриппа, проконсул обеих Панноний и императорский легат, в сопровождении скифов перегонял повозки, центурии, толпы беженцев. На нем развевался красный плащ. Лицо было поднято с надменной улыбкой к небесам. Казалось, на нем лежало все бремя величия Рима. Кто-то из всадников крикнул месившим грязь классиариям:

– Пехота, не пыли!..

К вечеру пошел холодный дождь. С наступлением темноты конные части Цессия Лонга первыми вошли в Аррабону. Почти одновременно прибыли когорты XIV легиона из Карнунта и вспомогательные алы из Бригецио. Им было поручено преследование отступавшего к Дунаю противника.

Сражение было выиграно по всем правилам военной науки. Получив в разгаре битвы сведения о движении частей XIV легиона у себя в тылу, варвары отхлынули. Фаланга Лонга несокрушимо стояла. Унося некоторых из своих убитых, может быть, вождей или их близких, сарматы в панике рассыпались по всему полю. Солнце склонялось к западу. Тогда, видя бегство противника, Цессий Лонг приказал трубить победу. Зная, как действует на варваров однообразность и мерность римского строя, легат двинул легион вперед. Пройдя три тысячи шагов, солдаты остановились. Не рассчитывая на остатки утомленной и сильно поредевшей конницы Ация, Лонг не позволил ему преследовать отступавших. Эта задача была поручена алам, прибывшим из Бригецио. Салерн, опасаясь оставить Карнунт без прикрытия и получив от лазутчиков сведения, что на противоположном берегу Дуная, против Карнунта, накопляются конные массы варваров, медлил с выступлением, и его четыре когорты прибыли в самый последний момент.

Цессий Лонг снял шлем.

– Пусть центурионы проверят людей! – сказал он подъехавшему Корнелину.

Изнуренные сражением легионеры легли на землю, в грязь, рядом с трупами, и не желали вставать, несмотря на окрики центурионов. Раненые хрипели, изрыгали хулу на светлых богов, на мир. Александр возился среди них, промывая раны уксусом, его помощники перевязывали солдат и давали им освежительное питье, тот же уксус, смешанный с водой. Изрубленный в сражении ветеран прошептал, когда над ним склонился врач:

– Предайте меня смерти!..

Александр осмотрел его: ужасный удар меча между шеей и плечом, такой глубокий, что под исковерканной ключицей было видно легкое, все в пузырьках воздуха. А в паху торчал остаток стрелы.

– Подайте чашу, – шепнул врач.

Ему подали с осторожностью страшную чашу.

– Выпей!..

Раздвинув ножом зубы, Александр влил в рот ветерану глоток последнего пития. Тело еще сделало несколько судорожных движений, потом все было кончено. Мертвые глаза ветерана уставились на небо, где его ждал, раскрывая братские объятия, солдатский бог Геркулес.

– Смерть, достойная мужа, – сказал Александр.

Рядом ударами меча добили двух тяжко раненных варваров. Других пинками окованных гвоздями тяжелых солдатских калиг заставили подняться, перевязали веревками, погнали под охраной в Саварию.

Передовые части легиона вступили в Аррабону в полночь. Город уже был оставлен варварами, устремившимися к Дунаю. Несмотря на дождь, в городе пахло горелым, кое-где дымились пожарища, на форуме и на маленьком амфитеатре, где бродячие мимы еще недавно ставили пантомиму «Пояс Венеры», лежали кучи конского навоза. Почти все статуи были обезглавлены.

В ту же ночь, неизвестно почему, легион был направлен под проливным дождем в Карнунт.

Солдаты проклинали погоду, тяжелую солдатскую службу, поклажу, нескончаемый ночной переход. Но никому и в голову не приходило, что можно выйти из рядов, переждать непогоду в покинутой хозяевами придорожной харчевне, обсушиться у костра. Кругом стояла непроглядная темь. Центурионы, злые, как волки, набрасывались на отсталых, ругали за каждую малость, грозили розгами, и их окрики мешались с молниями и именами богов.

Дисциплина была основанием римской службы. Даже в мирное время солдаты не знали поблажек. Чтобы бездействие не разлагало воинского духа армии, легионеров заставляли в свободное от военных упражнений время строить дороги, акведуки, мосты и общественные здания. Они покрыли прекрасными строениями всю Африку и многие другие провинции, украсили римские колонии храмами, пышными преториями, термами, и по акведукам весело побежала вода горных ключей.

Техническое хозяйство легионов стояло на большой высоте. При них находились ремесленники всех родов, гончарные станки, изготовлявшие черепицу и сосуды. Как хороший торговый дом, легионные гончары ставили на этих черепицах и амфорах условный значок или номер своего легиона. Гончары не знали, что спустя две тысячи лет по легионным торговым клеймам можно будет следить за передвижением каждого легиона.

Дождь лил, как из ведра. За легионом мулы тащили военные машины. Покачивались на огромных колесах фургоны. Погонщики гнали хворостинами стадо баранов. Животные, набухшие под дождем, как губки, прижимались друг к другу, бежали к своей неведомой судьбе. Они тоже принимали участие в военной драме на Дунае.

Тиберий Агенобарб Корнелин мрачно ехал впереди первой когорты. Промокнув до последней нитки, он мечтал о том мгновении, когда можно будет проглотить чашу подогретого вина. Но до Карнунта было еще далеко.

Род свой трибун вел от Агенобарбов Корнелинов, старой фамилии, которая насчитывала в своих рядах многих магистратов. В царствование Нерона на Агенобарбов обрушился гнев цезаря, и иные из них были сосланы, разорены, даже обезглавлены. С тех пор Агенобарбы не могли оправиться, существовали в бедности, в тени, добывая пропитание на должностях писцов, библиотекарей или таможенных надсмотрщиков в Остии. Да они и забыли уже, что их предки играли некогда роль на форуме, представляли народ квиритов.

Отец Корнелина, Авл Агенобарб Корнелин, находился на службе у богатого судовладельца Семпрония Агриколы. Весьма искусный в письме и в цифири, он управлял делами большого предприятия и жил безбедно в маленьком домике с женой Фульвией, на так называемой Тибуртинской улице. Большой книголюб, Авл собирал библиотеку. Тиберий еще в детстве прочел сочинения Цезаря и Саллюстия и «Анналы» Тацита.

Еще ребенком он ходил на пристани к старику Микрону, ветерану в отставке, который сторожил торговые склады Агриколы. Старик некогда служил в легионах, повидал свет и за кувшином вина любил рассказывать о том, как получил первую свою медаль и дубовый венок за спасение товарища, о переходе через Дунай, о блаженном августе Марке Аврелии, который поражал маркоманов не только силой римского оружия, но и магией, низводя с небес заклинаниями молнии и бури, наводя ужас на варваров кровавым солнцем.

Воспламененный его рассказами черноглазый смуглый мальчик заявлял:

– Я тоже буду служить в легионе.

– А зачем тебе служить, друг? – удивлялся Микрон. – Тебя в легионе вши заедят.

Но дома отцовские книги рассказывали о победоносных походах, о подвигах Траяна. Сам отец, не любивший посещать цирк, где его тошнило при виде человеческой крови и где хотелось закрыть уши, чтобы не слышать криков жертв, раздираемых зверями, сам отец, с блистающими от волнения глазами, читал частенько вслух какой-нибудь особенно пышный военный пассаж у любимого автора, и сын мастерил деревянные мечи, устраивал игры в войну с парфянами, в которых он всегда был предводителем.

Когда Тиберий подрос, Авл решил пустить его по торговой части, и юноша охотно принял эту карьеру, с тем чтобы поступить на службу к тому же Агриколе и на его кораблях повидать мир, Афины и Александрию, богатые города Африки, и, может быть, даже далекий Босфор Киммерийский, где по рассказам корабельщиков на пристанях голубоглазые люди торгуют мехами, соленой рыбой и конями, и где уже начинаются те страшные Киммерийские пределы, снег и суровые зимы, о которых он читал у Геродота.

Но однажды в Полемониуме Понтийском, куда забросила его судьба с кораблем Агриколы, в кулачной драке в одном из борделей, он так сильно ударил какого-то незнакомого вольноотпущенника, семья которого имела связи в Риме, что человек умер. Стараясь похоронить следы этого события, Корнелин поступил в Пятнадцатый легион, стоявший тогда в Сатале, на армянской границе. Он поразил Помпония, легата легиона, своей любовью к Фукидиду и Арриану и вскоре был сделан центурионом, а потом и трибуном. В этом звании он принимал участие в гражданской войне, сначала против Септимия Севера, потом против Нигера, так как легион колебался, к кому примкнуть в борьбе за пурпур. Затем он совершил поход на запад, сражался под Лугдунумом, воевал с каледонцами в Британии и теперь вновь возвращался с легионом на Восток. Но возвращению помешали события на Дунае. Много воды утекло в Тибре, погиб в британских болотах доблестный муж Помпоний Нерва, а на его место был назначен Цессий Лонг, спасший жизнь императору в сражении под Лугдунумом...

Неугомонный Аций умчался вперед, преследуя вместе с алами из Бригецио отступающие к Дунаю орды варваров. С несколькими всадниками он подскакал на рассвете к реке. Над водою стоял туман. Как раз в это время последние варвары вплавь, в ледяной воде, переправлялись на другой берег, соорудив кое-как плоты, держа на поводу коней. Оскалив зубы и розовые десны, лошади плыли, стеная и фыркая от холода. За их гривы цеплялись окоченевшие люди, иногда неуклюжие плоты опрокидывались, и тяжеловооруженные воины камнем шли ко дну. На берегу, с натугой вытягивая шеи, кони выскакивали из воды, отряхивались, как собаки, и тревожно ржали, взывая к ускакавшим товарищам. Спустя минуту, они уже несли на спинах всадников, екая селезенкой.

Варвары заметили римлян и что-то кричали им, размахивая мечами. Ацию показалось, что это были люди с косичками, как у того пленника, которого приковали к тележке легионной кузницы. Но варвары уже скрылись в чащах.

Только спустя два часа из-за песчаного мыса появилась первая галера, дунайской флотилии, застрявшей в Понте Эвксинском. Разрезая гладь еще туманной утренней реки, корабли скользили, как видения. Два ряда красных весел, как одно, выбрасывались вперед, замирали на мгновение и потом стройно пенили воду. За первой галерой проплыла вторая, потом третья. Было видно, как люди на галерах суетились у машин. Суда, подойдя почти вплотную к берегу, забросали прибрежные рощи метательными снарядами.

Аций смотрел на галеры, на противоположный лесистый берег, на сожженные поселения, в которых еще неделю тому назад происходила бойкая торговля с варварами. Там, где-то за дубами, была и его родина. Тридцать лет тому назад его отец, не поладив с вождем племени, одного из тех маленьких германских племен, что кочевали вдоль римской границы, бежал с малолетним сыном в пределы империи. Потом они служили под орлами, юный варвар был отличен Цессием Лонгом и получил звание префекта легионной конницы. Аций не раскаивался, что судьба свела его с римлянами. Он верно служил Риму. Он уже был отравлен латынью и этим величественным миром, где стоят колонны, и где жизнь приятна под их сенью, как в тех смутных рассказах о германских богах и героях, которые он слышал в детстве от матери. Но разве Юпитер не самый великий и могущественный бог?

Легион вошел в Карнунт рано утром, когда, наконец, перестал лить дождь и небо прояснилось.

Дом Грациана Виктория был освещен светильниками, украшен гирляндами зелени. Хозяин, борода которого благоухала духами, встречал гостей у ворот, говорил каждому несколько любезных слов, у кого справлялся о здоровье супруги, кому выражал удовольствие по поводу встречи и, ласково обнимая, проводил в столовую – таблинум, где гости могли поговорить друг с другом перед тем как возлечь за стол. На улице, озаренной смоляными факелами, собралась толпа народу, поглазеть на съезд гостей.

Пиршественная зала, выходившая тремя дверьми в окруженный колоннами двор, расписанная за большие деньги эфесскими художниками, была украшением дома. Художник изобразил на стенах Диану-Охотницу, вынимающую легкими перстами из колчана за спиной оперенную стрелу. Розовая короткая туника богини развевалась, обнажая божественные колени и девически тонкие ноги, перевитые ремнями легкой обуви. Богиня смотрела прямо перед собой длинными голубыми глазами и улыбалась миру, а вдоль стен, под сенью призрачных деревьев, дубов и лавров, бежали грациозные олени, щетинистые вепри, летели лебеди и фазаны. За животными, высунув красные языки, гнались охотничьи псы. Над купами деревьев поднимался узкий серп луны, а на черно-синем потолке были изображены с необыкновенным искусством счастливые септриональные созвездия...

Зала была убрана гирляндами дубовых листьев. На столе, в виде греческой буквы «π», поставлены были вазы из александрийского стекла, тоже гордость дома, с прелестными северными розами, срезанными утром в садах Грациана Виктория. Рабы в желтых туниках, окаймленных черными меандрами, суетились, заканчивая приготовления, подливали благовония в светильники, расставляли на столе утварь и первые блюда. Грациан Викторий вбегал на одно мгновение и спрашивал:

– Ну, как? Все готово? – и убегал, горестно вздымая к небу руки: еще не прибыли выписанные из Аквилеи устрицы.

Ужин устраивался в честь Марка Клавдия Агриппы и трибунов Пятнадцатого легиона, о подвигах которого не переставали говорить в Паннонии. Юст, домоуправитель и надсмотрщик над рабами, сухонький старичок, честностью и прилежанием которого не мог нахвалиться хозяин, прибежал и заявил, что устрицы, слава Юпитеру, прибыли, и вместе с ними пожаловал в сопровождении свиты проконсул. Грациан Викторий, расчесывая на ходу бороду, кинулся его встречать.