Текст книги "Кто такая Айн Рэнд?"
Автор книги: Антон Вильгоцкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Глава 6
В Нью-Йорк, в Нью-Йорк…
Начав писать всерьез, Рэнд не стеснялась, тем не менее, заимствовать некоторые элементы у других авторов. Копирование сюжетов друг друга было и остается одной из голливудских традиций: вскоре после того, как какая-нибудь киностудия выпускала популярную картину, другая могла запустить в производство похожую историю. Подобным образом Рэнд загорелась идеей написать пьесу, действие которой разворачивается в зале суда, после того, как посмотрела фильм «Процесс Мэри Дуган». Когда ее пьеса «Ночью 16-го января» была впервые поставлена в 1934 году, Los Angeles Times отмечала, что два этих произведения имеют практически один и тот же сюжет.
Конечно, авторы «Мэри Дуган» не ставили перед собой задачу продвигать в зрительские массы концепцию индивидуализма – зато такая цель имелась у Айн Рэнд. Пьеса «Ночью 16-го января» стала ее первым удачным синтезом развлечения и пропаганды. Она стремилась не только развлечь свою аудиторию, но также распространить идеи индивидуализма. Как и «Маленькая улица», пьеса окрашена в ницшеанские тона. Кроме того, Рэнд все еще считала преступление идеальной метафорой для выражений идей индивидуализма – и результат может показаться сомнительным. Переведенная ею на язык художественной литературы ницшеанская переоценка ценностей превратила преступников в героев, а изнасилование – в любовь. Рэнд хотела, чтобы ее герой, Бьорн Фолкнер, стал воплощением героического индивидуализма, но в пьесе мы видим в первую очередь недобросовестного бизнесмена, любящего грубые сексуальные игры. Он насилует свою секретаршу, Карен Андре, в первый же ее день на работе. Это приводит к тому, что Андре влюбляется в босса и охотно становится его любовницей – а в конечном итоге и бизнес-партнершей. Когда Фолкнер умирает при загадочных обстоятельствах, на Карен падает основное подозрение. Она предстает перед судом по обвинению в убийстве Фолкнера, а действие пьесы полностью происходит в зале судебных заседаний. Несмотря на то, что центральной темой произведения являются жизнь и смерть Бьорна Фолкнера, самого этого героя зритель так и не увидит. Все начинается уже после убийства Фолкнера, и о том, каким он был, мы узнаем со слов других персонажей.
Рэнд написала пьесу в течение нескольких месяцев, надеясь заработать денег, как это удалось автору «Процесса Мэри Дуган» Байярду Вейлеру – но для первого драматургического опыта успех был просто феноменален. Премьера спектакля состоялась в октябре 1934 под названием «Женщина под судом», в театре Hollywood Playhouse. Главную роль исполняла звезда немого кино Барбара Бедфорд. Среди зрителей премьерного показа присутствовали уважаемые критики и титулованные кинозвезды, в том числе – кумир Айн Рэнд Пола Негри, режиссер и продюсер Фрэнк Капра, один из основателей киностудии Paramount Джесси Ласки, актрисы Мэри Пикфорд, Глория Свенсон и Марлен Дитрих. Также там присутствовали трое членов русской аристократической диаспоры и друг Рэнд Иван Лебедев – переквалифицировавшийся в актеры бывший белый офицер.
Что по-настоящему сделало «Ночью 16-го января» известным произведением, так это специальный трюк, введенный к вящему удовольствию зрителей: на каждом показе из них набиралось жюри присяжных, которые должны были вынести вердикт. Рэнд построила пьесу таким образом, чтобы в ней присутствовало приблизительно равное количество доказательств, указывающих на двух разных персонажей – и написала две концовки, каждая из которых должна была быть исполнена в зависимости от того, каким будет вердикт зрительского жюри.
Эта неординарная находка привлекла внимание опытного продюсера Эла Вудса, который захотел осуществить постановку «Ночи» на Бродвее. Это был бы большой прорыв, к которому и стремилась Рэнд – но все же она опасалась связываться с Вудсом, боясь, что он перекроит пьесу по своему, и в ней не останется места для заложенных автором философских идей. Поэтому она отклонила предложение продюсера, несмотря на всю его заманчивость.
Это был очень нахальный жест, который только подстегнул интерес Вудса к ее произведению. После того, как постановка с успехом прошла в голливудском театре, нью-йоркский делец предпринял еще одну попытку Он согласился на условия автора, выговорив для себя право лишь на небольшие изменения. Вудс также попросил, чтобы она переехала в Нью-Йорк – помочь в производстве постановки. Рэнд охотно согласилась. Она была более чем счастлива перебраться в Нью-Йорк, поскольку Голливуд разочаровал ее и не смог стать ей настоящим домом. Даже былое восхищение фигурой Сесила Б. ДеМилля сошло на нет – теперь она пренебрежительно говорила о нем, как о конъюнктурщике, одержимом жаждой наживы. В Калифорнии О’Конноров ничто особо не держало, поскольку актерская карьера Фрэнка шла ни шатко ни валко, и в конечном итоге он решил ее прекратить. В ноябре 1934 года они собрали самое необходимое и отправились в Нью-Йорк.
Из Нью-Йорка она отправила экземпляр «Ночью 16-го января» своей семье в Ленинград. Анна Борисовна перевела пьесу на русский, чтобы Зиновий и прочие члены семьи, которые не говорили по-английски, тоже смогли познакомиться с творчеством Айн. Отец написал ей в ответ, что он пребывает в полном восторге от ее достижений. Он сравнил красоту и лаконичность ее языка с манерой Шекспира. Нора прислала сестре рисунок, изображавший театральную афишу с подсвеченным софитами именем «Айн Рэнд» на ней. Мать же предупредила ее о том, что уже в ближайшее время она может оказаться в окружении ревнивых конкурентов, которые будут возмущены ее умом, оригинальностью и талантом. Не имеет значения, будет ли пьеса иметь большой успех в Нью-Йорке – писала Анна. Что действительно важно – так это продолжать верить в свой талант. Слабые люди легко сдаются и, сломленные отчаянием, опускают голову – увещевала она, но «сильные, окрепшие в бою, становятся сильнее в десять раз». Мы не можем сказать наверняка, есть ли в том доля влияния ее матери – но нельзя поспорить с тем фактом, что Рэнд обладала железной волей, была преисполнена оптимизма и никогда не теряла веры в то, что сможет добиться успеха.
В Нью-Йорке, как и ранее в Голливуде, Айн и Фрэнк нечасто выходили в свет. Рэнд терпеть не могла богемные тусовки и на тех немногих вечеринках, которые, все-таки посещала, она, как правило, сидела в стороне, ни с кем не разговаривая. Она оживлялась только в те моменты, когда разговор смещался в плоскость, где ей было что сказать. При любом упоминании религии, морали или этики она превращалась из безмолвного предмета интерьера в разъяренную тигрицу, готовую принять любой вызов. Немногие могли понять и принять ее манеру общения. Но Нику Картеру, который любил интеллектуальные дискуссии, нравилось проводить время в компании Рэнд. В число немногочисленных друзей, которые захаживали к О’Коннорам, входили также Альберт Маннхаймер – молодой социалист, с которым Рэнд любила поспорить – и несколько русских, с которыми Айн познакомилась, благодаря связям своей семьи. Частой гостьей в их доме была и племянница Фрэнка, Мими Саттон. Но Рэнд, по большому счету, вполне хватало общения с этими немногими друзьями. После переезда в Нью-Йорк они с Фрэнком сблизились еще сильнее. Несмотря на то, что он никогда не претендовал на то, чтобы считаться интеллектуалом, О’Коннор развил в себе талант лаконичного остроумия, которое Айн находила очень забавным. Наедине с Фрэнком она, обычно серьезная и сконцентрированная на своей профессиональной деятельности, могла позволить себе расслабиться и даже подурачиться. В Нью-Йорке О’Конноры завели длинношерстную персидскую кошку, которую назвали Тарталья.
Пара прибыла в город в первые дни декабря. Практически незамедлительно началась подготовка к бродвейской премьере «Ночью 16-го января». Вудс хотел открыть показы уже в начале января следующего года, и, покуда она шлифовала и купировала сцены, он рассказывал ей о своих производственных планах, сложность и масштаб которых никогда, по его словам, не могли бы быть реализованы в Голливуде. Это очень воодушевило Рэнд. «С этим продюсером потрясающе легко работать, – писала она своему бывшему голливудскому агенту Мэри Инлус. – Он просит лишь о совершенно незначительных изменениях». Она также быстро нашла общий язык со своим новым театральным агентом Сидни Сатенштайном, который произвел на нее очень благоприятное впечатление как талантливый бизнесмен.
Однако почти сразу же после того, как она вручила продюсеру наскоро переделанный сценарий, Вудс сообщил, что январской премьеры ждать не следует. Переговоры о финансировании постановки, которые он вел, провалились. Нужно было искать новых спонсоров – в связи с этим пришлось отложить кастинг и репетиции.
Рэнд приняла эти дурные вести на удивление спокойно. Но ей, все же, нужны были деньги. Средств, которые имелись у нее в наличии, хватило на переезд в Нью-Йорк и первые несколько недель жизни на новом месте – но их было недостаточно, чтобы пережить неожиданную задержку в делах. Гонорары за недавние сценарии были, по-видимому, истрачены – отчасти, возможно, на поддержку оставшихся в России родителей. Однако растущая известность Рэнд существенно увеличивала ее шансы получить работу. Сидни Сатенштайн помог ей получить место внештатного рецензента RKO, компании, в которой она когда-то работала в Голливуде – но это не решило всех проблем. В письмах к Мэри Инлус Рэнд жаловалась, что ее зарплата – около десяти долларов в неделю – не стоит тех усилий, которые приходится вкладывать в работу. Чтобы удержаться на плаву до премьеры спектакля, Рэнд одолжила денег у своей голливудской приятельницы Милисенты Паттон, которая также перебралась жить в Нью-Йорк. «Она была очень прямолинейна, – вспоминала Паттон. – Она сказала: мне нужно доделать эту постановку, чтобы заработать денег, а потом я буду писать то, что мне нравится». Паттон и ее муж дали Рэнд денег в долг, который она потом вернула. Но она никогда не признала, что эта помощь действительно облегчила ее положение. «Я не думаю, что это ее беспокоило, – сказала Паттон годы годы спустя. – Ей просто нужно было выжить и добиться своих целей».
В процессе работы над постановкой, Рэнд также начала предпринимать попытки продать свой роман «Мы – живые», который закончила годом ранее. Это произведение является наиболее автобиографичным среди всех ее работ. Действие книги Айн поместила в декорации, в которых чувствовала себя как рыба в воде – в мир российской интеллигенции, в мир людей, которые во время революции потеряли почти все, что имели. В романе показаны судьбы двух буржуазных семей – Аргуновых и Ивановичей, которые, как и ее собственная семья, были низвергнуты с высокого положения в обществе и оказались в нищете. Главные герои – Кира, Лео и Андрей, трое молодых людей, борющихся с несправедливостью советского режима. Одним из персонажей романа можно назвать сам город Петроград. В изящном элегичном тоне Рэнд описывает его улицы и памятники, насыщая повествование множеством убедительных деталей. Ее новый литературный агент, женщина по имени Джин Уик, с которой Рэнд познакомил Гувернер Моррис, предлагала рукопись самым престижным издательствам Нью-Йорка. Впоследствии, когда выяснилось, что Уик не понимает ни сути романа, ни как его продать, Рэнд наняла другого агента – Энн Уоткинс.
Книга «Мы – живые» была наименее популярным из четырех написанных ею романов – но вместе с тем, она являлась и наиболее прямолинейным и, в некотором смысле, наиболее убедительным из ее художественных произведений. Легенда гласит, что написание этого романа было исполнением обещания, которое она дала незадолго до того, как покинуть Санкт-Петербург. На прощальной вечеринке, устроенной ее родителями, некий мужчина, которого Рэнд едва знала, умолял ее, чтобы, если ей действительно удастся вырваться, она рассказала миру о том, что «Россия – это огромное кладбище» и «мы умираем здесь». Она поклялась, что сделает это. И сделала – в романе «Мы – живые».
Это произведение стало первой попыткой Рэнд донести свою «идею фикс» – философию индивидуализма – до как можно более широкой аудитории. Как и в более раннем ее творчестве, одним из ключевых моментов является здесь презрение к массам, но центральный стержень романа убедителен и актуален – чего предыдущим работам недоставало. В рабочих примечаниях к этому роману она впервые использовала слово «коллективизм» – книга должна была продемонстрировать «дух, влияние и последствия» этого явления. А оно как раз набирало силу в современной ей Америке. По мере того, как страна погружалась все глубже в пучину финансового кризиса в середине 30-х годов, в обществе много обсуждалась необходимость коллективных решений и коллективных действий. Для Айн Рэнд, как и для многих других, символом коллективизма являлась Советская Россия. Ее критическое отношение к коллективистским идеям было обусловлено именно этим отождествлением.
По мнению Рэнд, коллективизм был проблематичен по своей сути, поскольку он ставил абстрактное всеобщее благо превыше жизней отдельно взятых людей. Россия, с ее зачистками, тайной полицией и конфискованной собственностью, являла собой очень наглядное подтверждение того, что это действительно так. Но в своем романе она хотела показать, что проблема вышла за пределы России, поскольку существенные недостатки имелись уже в самих базовых принципах коммунизма, а не в том, как его реализовали на практике большевики. Рэнд не желала предоставлять коллективизму какую бы то ни было возможность морального обоснования. Это был первый росток ее критики в адрес альтруистических идей. Стоит отметить также, что в этом романе ее взгляды становятся более зрелыми и широкими. Если в ее первых работах основное внимание уделялось конфликтам между выдающимися личностями и их ближайшим окружением, то теперь она поместила своих героев на более широкое поле.
Одной из целей, которые преследовала Айн Рэнд, создавая роман «Мы – живые» (который изначально был озаглавлен «Спертый воздух: роман о красной России»), было «вывести Россию за рамки своей системы ценностей». Намного более простой по своей структуре, чем ее последующие прозаические работы, этот роман, с точки зрения Рэнд, отличался наиболее классическим развитием сюжета среди всех ее книг. Более того, среди написанных ею вещей он был, по словам Рэнд, наиболее близок к автобиографии. Несмотря на то, что между ней и главной героиней романа Кирой Аргуновой имелись определенные различия, достаточно очевидно, что моделью для Киры послужила сама писательница. На самом деле Рэнд никогда особенно не дистанцировалась от взглядов, высказываемых ее персонажами – и в каком-то смысле они все были ей.
Присущий Рэнд антикоммунистический настрой вплетен как в общую структуру романа, так и в каждую отдельно взятую его сцену. Кира – независимая и решительная девушка, которая смело бросает вызов общественному строю, живя с Лео – сыном знаменитого генерала, казненного за контрреволюционную деятельность. Лео и Киру исключают из университета из-за их классовой принадлежности. Они не могут устроиться на работу, поскольку не состоят в коммунистической партии. По той же причине Лео отказывают в медицинской помощи, когда он заболевает туберкулезом. Снедаемая отчаянием, Кира начинает крутить тайный роман с молодым коммунистом Андреем, имеющим связи в тайной полиции. Андрей отдает ей свою зарплату, которую Кира тратит на размещение Лео в санатории.
При всей ненависти Рэнд к коммунизму и коммунистам, созданный ею в книге «Мы – живые» образ Андрея очень симпатичен. Это – один из самых убедительных и проработанных ее персонажей. Он достаточно мудр, чтобы увидеть червоточины, имеющиеся в коммунистической системе. В одной из самых захватывающих сцен романа Андрей обыскивает квартиру Лео и обнаруживает его связь с Кирой. Когда девушка признается, что целью ее отношений с ним были деньги, Андрей чувствует себя опустошенным. Она безжалостна: «Вы (коммунисты) учили, что наша жизнь ничего не значит по сравнению с интересами государства – тогда почему же ты сейчас так страдаешь? Я довела тебя до отчаяния. Почему же ты не говоришь, что твоя жизнь ничего не значит?» Уязвленный ее словами, Андрей начинает понимать, каковы могут быть последствия применения его идеалов на практике. Он еще больше разочаровывается, когда его начальство, преследуя Лео за спекуляцию, закрывает глаза на участие в преступной схеме нескольких членов коммунистической партии. На очередном партсобрании Андрей обрушивается с критикой на партию и защищает ценности индивидуализма. Вскоре после этого он совершает самоубийство. Именно такой финал Рэнд полагает единственно благородным решением для человека, осознающего все зло системы, которой он служил – если он не хочет, чтобы это зло окончательно отравило его душу.
Заканчивается роман на еще более мрачной ноте. Кире удается спасти жизнь Лео, но не его душу. Отказавшись от высокооплачиваемой работы, он выбирает преступный образ жизни, а после – бросает Киру ради богатой женщины постарше. «Я противопоставила себя ста пятидесяти миллионам людей и потерпела поражение», – заключает Кира. В финальной сцене романа Кира умирает, смертельно раненая советским пограничником при попытке перейти границу с Китаем. Рэнд описывает ее смерть очень драматично: «Кира лежала на краю холма и смотрела в небо. Бледная рука ее неподвижно свисала над склоном, и маленькие красные капли скатывались по снегу вниз». Сквозь все мелодраматические интриги красной нитью пролегает заложенное в книгу автором дидактическое послание: коммунизм – деструктивная система, которая наказывает за добродетель и потворствует моральному разложению.
В одном из фрагментов романа (который был удален из оригинального издания 1936 года) Рэнд приводит сказку о могучем викинге, которого ненавидели король и священник. Король презирал викинга за то, что тот не преклонялся перед его королевской властью. А священник – потому, что викинг «смотрел на небо только когда склонялся к горному ручью, чтобы напиться воды – и там, в отражении небес, видел свою собственную картину». Разгневанный король пообещал своим подданным награду за голову этого викинга – а священник пообещал прихожанам искупление грехов, если они убьют непокорного. Однако же, когда викинг отправился на поиски священного города, его ожидаемый триумф сделал врагов более лояльными. Король предложил викингу королевское знамя, чтобы установить его в священном городе. Священник предложил храмовое знамя. Но викинг отказался взять какое бы то ни было из них. Потому что на мачте его корабля «развевалось его собственное знамя, и оно никогда не опускалось». Он покорил священный город и провозгласил: «За жизнь… которая стоит того, чтобы жить». Рэнд пишет: «Жил некогда викинг, который смеялся над королями, над священниками и всеми прочими. Который установил над всеми замками и храмами, над всем, перед чем люди привыкли становиться на колени, священное и неприкосновенное знамя святости жизни».
Рэнд ожидала, что издатель найдется быстро. Она знала, что «Мы – живые» – не самое лучшее, на что она способна, но, тем не менее, эта книга была лучше всего того, что она написала прежде. Также она возлагала надежды на своих влиятельных знакомых. Ее голливудский благодетель, Гувернер Моррис, назвал новую работу Рэнд советской версией «Хижины дяди Тома» и послал рукопись своему другу, знаменитому литературному критику Генри Луису Менкену. Как и Рэнд, Менкен был горячим поклонником философии Ницше. Беззастенчивый элитист, он снисходительно насмехался над глупостью и претенциозностью американских обывателей. Он написал Моррису, что «Мы – живые» являет собой отличное литературное произведение, и оба они приложили к рукописи свои рекомендации. Но даже несмотря на это издатели воротили от книги нос.
Как бы там ни было, а похвала столь значимой фигуры, как Менкен, приободрила ее. В ответном письме она чествовала его как величайшего в мире представителя философии индивидуализма, которой она собиралась посвятить свою жизнь. Она поклялась бороться с посланцами коллективизма, где бы они ей ни попались. Рэнд стала еще больше читать, чтобы получить углубленные знания об американской истории и политике. Так что, в некотором смысле она была готова к тому, что сюжет ее дебютного романа и заложенное в нем послание могут встретить некоторое сопротивление. Рэнд начала понимать, что люди, симпатизировавшие коммунистическим идеям, есть и в Америке. Она и раньше это замечала, но думала, что их немного, и они ничего не решают: «Это самая капиталистическая страна в мире, и, судя по всему, что я здесь вижу, левые идеи и социализм здесь не являются проблемой». Но теперь она наблюдала следующую картину: несмотря на то, что издателям нравится книга, они вступают в резкую полемику с ее политическим подтекстом. Рецензенты издательств и члены редколлегий говорили агенту Рэнд, что она «просто ошибалась насчет Советской России и не поняла сути благородного эксперимента, который там проводился». Некоторые добавляли, что положение в стране действительно могло быть настолько тяжелым, как описала Рэнд – но это было лишь в краткий период, последовавший непосредственно за революцией, в то время как сейчас-то уж все совсем по-другому.
Но все же, в начале 1935-го, покуда судьба ее романа решалась в кулуарах издательств, настроение Рэнд продолжало оставаться оптимистичным. По крайней мере, теперь она нашла людей, которые, как ей казалось, понимали ее: Вудса, Уик, Менкена и других. Ее любимчик среди родственников мужа, журналист Ник Картер, жил в гостинице неподалеку, так что они могли без особых проблем ходить друг к другу в гости. В городе часто бывал ее приятель Иван Лебедев. Кроме того, она познакомилась с несколькими известными политическими консерваторами. В их числе был Мелвилл Кейн – выдающийся поэт, водивший дружбу с самим Синклером Льюисом. Раньше Кейн работал журналистом, а на момент знакомства с Рэнд он был юристом в области авторского права и впоследствии оказал ей неоценимую помощь в этой области. Мелвилл также свел ее со своим коллегой Пинкусом Бернером и его женой, которые стали важными друзьями и коллегами Рэнд в последующие годы. Она познакомилась и начала переписываться с Этель Буало – женой британского баронета, писавшей романы о жизни английской буржуазии и видевшей свою литературную миссию в том, чтобы отстаивать идеи индивидуализма. «Возможно ли остановить коллективизм, – спрашивала леди Буало в письме к Рэнд, – или уже поздно?». В ответном письме Рэнд сформулировала одну из центральных установок, разработкой которых занималась в тот период: «Все достижения и прогресс были достигнуты не просто творческими людьми – и, конечно же, не группами людей – а благодаря борьбе между личностью и толпой». В конечном итоге, полагала она, победу в этой борьбе одержат личности.
В Нью-Йорке она также познакомилась с Альбертом Маннхаймером – двадцатидвухлетним начинающим драматургом, который учился в Йельской школе драмы и подрабатывал театральным критиком в New York Enquirer. Маннхаймер, высокий, импозантный и кудрявый, был искренним марксистом, который однажды даже сделал перерыв в своей учебе, чтобы совершить паломничество в Москву. В Нью-Йорке Альберт жил в том же здании, что и Рэнд, а общий приятель из театральных кругов свел их друг с другом. Когда, во время их первого разговора Маннхаймер заявил, что намерен обратить ее в коммунизм, Рэнд ответила, что все будет ровным счетом наоборот, и это она сделает его антикоммунистом. На это ей понадобилось около года. Альберт стал ее первым последователем. Очарованный ее интеллектуальной харизмой и логической точностью ее мышления, он стал часто встречаться с ней, чтобы выпить кофе и поговорить. Впоследствии Альберт стал ярым сторонником капитализма.
