Текст книги "Колесо Фортуны. Репрезентация человека и мира в английской культуре начала Нового века"
Автор книги: Антон Нестеров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Quivoudra figurer, d'vn ouurage parfect,
La beautie, la Vertu, l'Ornement, et les graces,
De Nature, des Dieux, de l'vniuers, des Graces,
Amoure contempler la grand' ELIZABETH.
[Кто хочет видеть совершенное произведение,
Красоту, добродетель, честь, и достоинства, которыми наделяют
Природа, боги, вселенная и Грации,
Тому любо видеть великую Елизавету].
В 1582 г. выходит драматическая поэма «Обретение истинной Минервы», написанная Томасом Бленерхассетом.[239]239
A Revelation of the True Minerva / Ed. J. W. Bennett. N. Y., 1941.
[Закрыть] Сюжет этой весьма сложно организованной вещи, включающей в себя пасторальные сцены, прения, интермедии, песни и финальную «церемонию коронации», строится на том, что существуют две богини мудрости. Одна – живущая среди олимпийских богов Паллада, олицетворяющая собой человеческую мудрость; другая же – Минерва, которой «открыто также и знание мудрости небесной» (в самой этой формуле содержится аллюзия на королеву Елизавету, являвшуюся главой англиканской церкви). Притом Минерва пребывает среди людей. На ее поиски боги отряжают Меркурия. Посланник богов обходит земли древних Трои, Греции, Рима и Европы – но безрезультатно. В конце концов оракул возвещает ему, что Минерву он найдет в Новой Трое, сиречь – Англии.[240]240
Согласно распространенной в те времена легенде, английская государственность восходит к прямому потомку спасшегося из-под Трои Энея – Бруту. Брут же считался основателем Лондона: «Покончив с разделом королевства, Брут загорелся неудержимым желанием выстроить город… Подойдя к реке Темзе, он прошел вдоль ее берегов и обнаружил пригодное для воплощения своего замысла место. Итак, он основал город и тут же назвал его Новой Троей. И этим именем вновь основанный город назывался впоследствии долгие годы, пока, наконец, по причине искажения этого наименования не стал Тринновантом. Однако позднее Луд, брат Кассибеллана, который сражался с Юлием Цезарем, захватил в свои руки кормило власти и окружил этот город мощными крепостными стенами… И он повелел, чтобы город отныне носил в его честь название Каерлуд, что означает город Луд» (Пер. А. С. Бобовича). – Галъфрид Монмутский. История Бриттов. Пророчество Мерлина. М., 1984. С. 18.
[Закрыть] Как повествует об этом сам Меркурий:
Yet I am sent that Phoenix rare to finde
Whom all in vaine I seek and can not see,
And yet she liues, and is of Saturnian kinde,
Begot by Mars, preserued by Ioue, and shee
Remaynes aliue, in place not known to me…
Yet her to finde the Oracle hath taught.[241]241
A Revelation of the True Minerva. Sig. A3.
[Закрыть]
(Притом, что я послан найти эту редчайшую птицу Феникс, / Которую я тщетно искал и не смог увидеть, / Хотя она жива, и принадлежит к роду Сатурна, / рожденная Марсом, хранимая Юпитером, и она / Продолжает жить, в месте, мне неизвестном… Но я должен ее найти, наученный Оракулом.)
Оракул обещает, что Минерва будет найдена на острове, который, подобно диадеме, поднимается из вод моря. Наконец боги отправляются в Англию – и обретают там Минерву. Пораженные ее мудростью и добродетелями, они венчают ее подобным короне венцом, сплетенным из многочисленных растений (все они имеют символическое значение) – при этом в коронации кроме богов участвуют девять Муз, девять Добродетелей, семь святых отшельников и три Грации.
Жорж дела Мот. Гимн Елизавете. 1584. Бодлиановская библиотека, Оксфорд
Аллегорически-дидактический характер «Обретения истинной Минервы» (издатель дал сочинению Бленерхассета подзаголовок «Поэтическое описание девиза»), как и композиция поэмы, настойчиво заставляют думать, что первоначально поэма была задумана как придворная маска (на что указывает и посвящение леди Лейтон, свояченице лорда Лестера, часто устраивавшего подобного рода постановки при дворе).[242]242
Axton M. Op. cit. P. 67.
[Закрыть] Маски, исполняемые не профессиональными актерами, а придворными, служили одновременно целям развлечения знати и целям пропаганды. В символической форме они обыгрывали те или иные политические доктрины. А в данном случае такого рода доктрина просматривается в поэме совершенно ясно. Подзаголовок, поставленный автором на титульном листе, гласит, что сочинение написано в желании познать «Кто есть боги на земле: и каковы те средства, чтобы сделать людей бессмертными». Сама формула «боги на земле» указывает, что сочинение глубочайшим образом связано с проблемами легитимизации королевской власти и восходит к 81-му псалму: «Дайте суд бедному и сироте; угнетенному и нищему оказывайте справедливость; избавляйте бедного и нищего; исторгайте его из руки нечестивых. Не знают, не разумеют, во тьме ходят; все основания земли колеблются. Я сказал: вы боги, и сыны Всевышнего – все вы» (Пс. 81, 2–7). Заметим, что, в частности, этот псалом послужил «отправной точкой» для апологии королевской власти, написанной наследовавшим Елизавете Иаковом L «Королей, вослед царю Давиду, которому дан был дар пророческий, называют богами, ибо восседают на тронах земных, подобно Богу на Престоле Небесном, и посажены Его волей, и пред Ним держат отчет. Они облечены властью осуществлять справедливость и вершить суд над подданными, о чем говорит нам Давид-псалмопевец;… и устанавливать законы во благо своего народа, добиваясь их исполнения… и разрешать любые споры, которые возникают среди подданных, как делал то царь Соломон».[243]243
James I. The True Law of Free Monarchies // The Political works of James I / Ed. C. H. Macllwain. Cambridge, 1918. P. 54–55.
[Закрыть]
В «Обретении истинной Минервы» Бленерхассета правящая на острове бессмертная Минерва, воплотившая в себе все добродетели, символизирует «политическое тело» королевы.
Идея о «двух телах» владык – физическом теле и «теле политическом» – активно разрабатывалась европейскими правоведами той поры и уже к началу елизаветинского царствования получила широкое хождение. Так, в своем обращении перед коронацией, 20 ноября 1558 г., к государственному секретарю и лордам, призванным стать членами ее Тайного Совета, будущая королева сказала: «Милорды, закон природы побуждает меня скорбеть о моей сестре;[244]244
Марии I Тюдор, которой наследовала Елизавета.
[Закрыть] ноша, легшая на мои плечи, повергает меня в недоумение; и все же, принимая во внимание: я – Божие создание, призванное повиноваться Его воле, я уступаю свершившемуся, всем сердцем желая, чтобы Его милость была мне поддержкой в исполнении Его небесной воли на той службе, что мне ниспослана. Но поскольку я есть лишь тело природное, которое, Его соизволением, облачается политическим телом, чтобы могло править государством, то я желаю, чтобы вы, милорды, (прежде всего из благородства, всякий по мере ниспосланных ему сил) были мне помощниками…»[245]245
Elizabeth I. Collected works. Chicago; L., 2000. P. 51–52.
[Закрыть]
Представление о «двух телах» суверена призвано было объяснить, как бессмертная и неизменная, «единственная» сущность власти мистически воплощается в смертном теле ее носителя. Один из величайших юристов Англии, Эдмунд Плоуден (1517–1584), писал:
«У Короля – две сущности, так как он наделен двумя телами, одно из которых – тело природное, состоящее из природных членов, оно подобно телу каждого человека. В этом своем качестве король подвержен страстям и смерти, как все живущие на земле. Другое тело – тело политическое, члены которого – подданные короля; вместе король и подданные образуют корпорацию… и он есть ее глава, а они – члены, которым он – единственный управитель; это тело не подвержено страстям и смерти, и в этом теле король никогда не умирает. Естественная смерть владыки в наших законах называется Уход Короля. Тем самым закон указывает не на смерть политического тела, а на расставание двух тел, когда политическое тело подвергается трансформации и пребывает дальше, а от природного тела, которое мертво, королевское достоинство переносится на другое природное тело. То есть закон говорит о переходе Политического тела короля нашей страны от одного природного тела к другому».[246]246
Цит. по: Kantorowicz E. H. Op. cit. P. 13.
[Закрыть] Идеи, лежащие в основе этого учения, восходят к области церковного права, на протяжении веков размышлявшего о юридической сути духовной преемственности. Всякий, носящий духовный сан, является наместником Бога на земле. Но так как Бог бессмертен, то это качество он передает и своим слугам – но не конкретным людям, а сану, которым они облачены. Так, с точки зрения канонического права, усопший аббат и его преемник – один и тот же аббат. Физически это два разных человека, а духовно – одно и то же лицо. Заключенный в этом утверждении парадокс требовал для облегчения своего понимания какой-нибудь аналогии – и та была найдена у древних. И тут Церковь вспомнила о птице Феникс. Как мы помним, еще Тертуллиан в трактате «О воскрешении плоти» писал, что птица Феникс умирает, чтобы в тот же день воскреснуть «иной, но той же самой».[247]247
Тертуллиан. О воскресении плоти/ Пер. Н. Шабурова и А. Столярова // Он же. Избранные сочинения. М., 1999. С. 198–99.
[Закрыть] Дело в том, что в единственном числе эта птица воплощает весь свой род, и родовое и индивидуальное в ней слиты воедино. Индивид смертен, но род продолжает пребывать вечно, от сотворения мира. И вот – усопший аббат воскресает в аббате-преемнике, подобно Фениксу…
Актуальность адаптации этих идей канонического права к праву светскому была вызвана не в последнюю очередь ситуацией Реформации, когда владыки стран, обвиненных Папским престолом в схизме, лишились возможности получать помазание от Понтифика и тем самым освящать этим актом легитимность своей власти.
Представление же о «двух телах» суверена давало возможность легитимизировать такую власть, основываясь на исторической и династической ее преемственности. Получалось, что всякий новый король есть иной – и тот же.
Отчасти пояснить это можно сценой из шекспировского «Макбета», в которой ведьмы показывают Макбету процессию королей, ведущих свой род от Банко («Макбет». IV. 1):
Ты слишком сходен с духом Банко. Прочь!
Мне твой венец палит глаза. А ты,
Второй венчанный лоб, ему под масть.
И третий – тоже. Гнусные старухи!
К чему мне видеть их? Четвертый! Хватит!
Иль эту цепь прервет лишь Страшный суд?
Еще! Седьмой! Я не желаю видеть.
Но вот восьмой; он зеркало несет,
Где видно множество других; иные —
С трехствольным скипетром, с двойной державой
Ужасный вид! Но это правда: Банко,
В крови, с улыбкой кажет мне на них,
Как на своих. Неужто это так?
(Пер. М. Лозинского)
Ужас Макбета связан здесь не только с тем, что он видит: престол достанется не его потомкам, а роду, который, как он думал, ему удалось навсегда убрать со своего пути к власти. Страшнее для него иное – перед ним предстают бесконечные воплощения все того же убитого им Банко! Ссылающийся на эту сцену специалист по теологии власти Э. Канторович приводит параллель-пояснение из Аль-Фараби, утверждавшего: «Цари совершенного государства, наследующие друг другу во времени, есть лишь одна душа, как если бы они были одним и тем же царем во веки веков».[248]248
Kantorowicz Е. Н. Op. cit. Р. 387. Ft. 240.
[Закрыть] Логика Аль-Фараби заключается в том, что совершенная душа не имеет изъянов и полностью совпадает с идеалом – а так как этот идеал один, то и совершенные души будут во всем подобны, а помыслить существование во всем подобных, но различных сущностей – невозможно, ergo – такая сущность может быть только одна. Интересно, что шекспировский зритель без всяких ухищрений логики понимает, что Банко должен был быть прекрасным государем. С другой стороны, мы видим, насколько в своих пьесах Шекспир был внимателен к «пульсу эпохи».
К концу елизаветинского царствования идея «политического тела» властителя стала достаточно расхожим топосом.[249]249
См.: Tillyard E. M. W. The Elizabethan world picture. L., 1998. P. 96–99.
[Закрыть] Так, в «ученой» поэме Джона Нордена (1548–1625) «Vicissitudo rerum» («Круговорот сущего»,[250]250
В 1601 г. этот же текст был издан под названием «A store-house of varieties» – «Хранилище изменчивости».
[Закрыть] 1600), основная тема которой – слияние противоположностей, мы читаем:
A body politicise, or publike state,
Hath like dissents, which yet assenting stands:
The King, the subiect, and the magistrate,
Noble and base, rich, poore, peace, and warlike bands,
Law, religion, idle, working handes,
Old, yong, weake, strong, good men and euill bee
Dislike in parts, yet in consort agree.[251]251
Norden J. Vicissitudo rerum, 1600 / Introduction by D. C. Collins; pub. for the Shakespeare association by H. Milford. L., 1931. P. 34.
[Закрыть]
(Политическое тело, или публичное государство, / Наделено схожими противоречиями, которые все же образуют согласие: / Король, подданные и члены магистрата / Благородные и простолюдины, богатые, бедные, живущие в мире и <принадлежащие к> воинственным шайкам, / Законники, церковники, проводящие время в праздности, рабочие руки, / Старые, молодые, слабые, сильные, хорошие и плохие: / Несогласие между частями, однако оно разрешается гармонией.)
Вернемся, однако, к Елизавете и используемой ею символике. Феникс как один из символов политической репрезентации королевы соотносился с тем Фениксом, о котором говорили юристы, давая определения «политического тела» монарха. Заметим, что проблема «двух тел» властителя приобретала особую остроту в Англии, отошедшей в ходе Реформации от Папского престола. У уже упоминавшегося выше светила английского правоведения, Плоудена, образ Феникса присутствует опосредованно – через ссылки на труды своих итальянских коллег, отцов церкви и специалистов по каноническому праву. Но у таких образов обычно всегда есть подчиняющее себе реальность силовое поле: символическая система, будучи лишь затронутой, начинает активно воспроизводить сама себя.
На гравюрном портрете Елизаветы, выполненном, вероятно, Криспином де Пассе вскоре после разгрома в 1580 г. испанской Непобедимой Армады,[252]252
Гравюра дю Пассе отчасти соотносится с известным парадным портретом Елизаветы, написанным Джорджем Гувером в честь победы над испанским флотом и существующим также в нескольких копиях, принадлежащих его ученикам. Портрет этот принадлежит к так называемому типу «портретов с окнами».
[Закрыть] мы видим королеву со скипетром и державой, стоящую между двух колонн. На одной из колонн помещен герб Тюдоров, а вверху сидит Пеликан, кормящий детей кровью, на другой – Феникс.
Криспин де Пассе (?). Гравюрный портрет Елизаветы I. 1580 (?)
В церковной иконографии Пеликан и Феникс очень часто выступали как соотнесенная пара, которую порой сопровождали изображения Льва с тремя львятами и Единорога. Так, А. А. Морозов дает описание подобного комплекса, датированного второй половиной XV в. в церкви Св. Лоренца в Нюрнберге: «В центре – сцена Рождества с Марией, Иосифом и лежащим прямо на земле младенцем Иисусом. Прямоугольник с этим изображением заключен в ромбовидную рамку, в которой строго геометрически расположены эмблематические фигуры: в верхней части Пеликан с тремя птенцами, справа Феникс на костре, слева Единорог с Девой, внизу Лев с тремя львятами… В этой композиции интересно перенесение эмблематики, связанной с темой крестной смерти и воскресения Христа (Пеликан, Феникс), в богородичную иконографию».[253]253
Морозов А. А. Из истории осмысления некоторых эмблем в эпоху Ренессанса и барокко (Пеликан) // Миф. Фольклор. Литература. Л., 1978. С. 45.
[Закрыть]
Пеликан был символом чистоты и самопожертвования: согласно легенде, Пеликан, если ему нечем накормить птенцов, расцарапывает себе клювом грудь и поит их кровью. Эта легенда, известная еще Плинию, была переосмыслена христианскими авторами, и образ Пеликана получил устойчивое метафорическое значение, став знаком Христа, искупившего Своею кровью первородный грех. Три птенца Пеликана символически соотносились с тремя днями, прошедшими после положения во гроб Христа перед Его воскресением.[254]254
Там же. С. 42–44.
[Закрыть] Однако ко второй половине XVI в. это религиозно-символическое значение образа Пеликана постепенно стало расщепляться и соседствовать с дидактико-политическим.[255]255
О такой многосмысленной традиции толкования образа, лежащего в основе эмблемы, ср.: «Одна и та же обозначаемая одним и тем же словом вещь может означать и Бога, и дьявола, и все разделяющее их пространство ценностей. Лев может означать Христа, потому что спит с открытыми глазами. <…> Он может означать дьявола вследствие своей кровожадности. <…> Он означает праведника… еретика… Значение вещи зависит от привлеченного ее свойства и от контекста, в каком появляется слово». – Obly F. Vom geistigen Sinn des Wortes in Mittelalter // Idem. Schriften zur mittelalterlichen Bedeutungsforschung. 2 Aufl. Darmstadt, 1983. S. 9. (Цит. по: Михайлов A. B. Языки культуры. М., 1997. С. 143)
[Закрыть] Так, в сборнике эмблем Адриана Юния (1565) изображение Пеликана снабжено девизом: «Quodinteestprome» («Что заключено в тебе, развивай»), но рядом помещен и иной девиз: «Prolegeetgrege» («За своих <свой народ> и право»).[256]256
Hadrian Junius. Emblemata. Antverpiae, 1565. # 7.
[Закрыть]
О готовности пожертвовать собой ради нации Елизавета объявила еще при восшествии на престол. Так, во время движения коронационной процессии через Лондон, принимая праздничные подношения мэра, Елизавета объявила: «Я благодарю Вас, милорд мэр, Ваших собратьев, и всех вас. И поскольку вы просите, чтобы я оставалась вашей доброй госпожой и королевой, я останусь к вам так же добра, как всегда была к моему народу. Для этого у меня не будет недостатка желания, и я верю, не будет недостатка власти. И не сомневайтесь, что ради вашей безопасности и покоя я не замедлю, если потребуется, пролить свою кровь» (Курсив наш. – А. Н.).[257]257
Elizabeth I. Op. cit. P. 54.
[Закрыть] А в своей первой речи, лично произнесенной перед парламентом 10 февраля 1559 г., королева, мотивируя свое нежелание вступать в брак, искусно сыграла на своей роли «матери нации»: «Я уже связана брачными узами с мужем – им является королевство Англия; возможно, это удовлетворит вас. И меня удивляет, что вы запамятовали об этом брачном союзе, который я заключила со своим королевством, – при этих словах она простерла руку, показывая кольцо, которая получила при заключении брака – инаугурации на престол. – И не предъявляйте мне упреки в том, что у меня нет детей: ибо каждый из вас, все англичане до единого, – мои дети…» (Курсив наш. – А. Н.).[258]258
Ibid. P. 59.
[Закрыть]
Сравнение роли монарха с ролью родителя – общий топос королевской власти, но Елизавета вносит в него особый акцент,[259]259
Заметим: риторика Елизаветы стирает грань между двумя телами монарха и «играет» на смешении «политического» и физического тела: в брак с государством вступает политическое тело королевы, в то время как аргумент Елизаветы направлен на то, чтобы обосновать ее отказ от брака с физическим супругом.
[Закрыть] явственнее выступающий на фоне рассуждений на ту же тему Иакова I, который писал:
«В согласии с законом естественным, при коронации король становится естественным отцом для всех подданных; и как отец по долгу отцовства принимает на себя узы, обязывающие его заботиться о пропитании и образовании своих чад, равно и добродетельном ими управлении, так и король обязан заботиться о своих подданных. Труды и горести, которые отец взваливает на себя во имя своих чад, в глазах его необременительны и исполнены блага, ибо тем обретается богатство и благосостояние детей, – точно так же должен относиться к своим деяниям во имя подданных и владетельный князь. Добрый отец должен предвидеть все затруднения и опасности, которые могут возникнуть перед его отпрысками, и предотвращать их, пусть даже с опасностью для себя – так же должен поступать и король во имя своего народа. Отцовский гнев на детей, совершивших проступок, и наказание неразумных чад должны смягчаться жалостью, покуда есть хоть малейшая надежда исправить оступившихся, – так же надлежит действовать и королю в отношении своих подданных, повинных в том или ином прегрешении. Вкратце: как величайшее удовлетворение отца состоит в том, чтобы обеспечить процветание детей, возвеселиться от того, что они живут в достатке и благе, скорбеть и сокрушаться, коли их постигнет зло или несчастье, и рисковать во имя их безопасности, принимать на себя тяготы пути, дабы пребывали они в покое, бодрствовать во имя их сна. Словом – полагать, что его земное счастье и жизнь его более заключены в детях, нежели в нем самом. И так же надлежит думать владетельному князю о своих подданных».[260]260
James I. Op. cit. P. 57.
[Закрыть]
Мы видим, что Иаков подчеркивает дистанцию между владыкой и его вассалами, тогда как Елизавета с первых шагов своего царствования стремится внести в отношения с подданными определенную теплоту. Причем это – теплота, которая сродни теплоте, связывающей верующего и объект его мольбы: молящийся взывает к тому, что выше него, в надежде на снисхождение. Королева как бы фокусирует на себе чаяния своих подданных – неудивительно, что позднейшие исследователи говорили о том, что культ королевы заместил собой культ Богоматери.
Характерно, что в своем выступлении перед Парламентом 30 ноября 1601 г., ставшим своего рода политическим завещанием Елизаветы I, королева вновь возвращается к мотивам этой особой связи со своим народом:
«Есть ли владыка, любящий своих подданных больше, чем я, или владыка, чья любовь сравнилась бы с моей? Нет драгоценности, которая была бы мне столь дорога, чтобы я поставила ее превыше этого сокровища: вашей любви. Ибо ее я ценю более, чем любые сокровища и богатства, так как им цена известна, ваши же любовь и благодарность в моих глазах – бесценны. И хотя Бог вознес меня высоко, я все же считаю славой моей Короны то, что я удостоилась вашей любви. И радуюсь я не столько тому, что Богу было угодно сделать меня королевой, но тому, что Он поставил меня королевой над народом столь благодарным… И хотя у вас были и, возможно, еще будут на этом троне многие владыки, которые могущественней и мудрее меня, у вас не было и не будет властителя, который бы больше заботился бы о вас и любил бы вас более, чем я».[261]261
Elizabeth I. Op. cit. P. 337, 340.
[Закрыть]
Эта риторика Елизаветы была подхвачена современниками и неоднократно потом воспроизводилась в трудах многих авторов. Так, поэт и памфлетист Энтони Мандей (1553–1633) писал, что Елизавета «относилась к своим подданным как любящая мать и нянька».[262]262
Цит по: Wilson E. C. England's Elisa. Cambridge, 1939. P. 218.
[Закрыть] В 1586 г., на волне увлечения эмблематикой, в Англии выходит книга Джеффри Уитни «Избранные эмблемы и прочие девизы…», искушенный читатель которой мог соотнести предлагаемые автором девизы с тем или иным из первых лиц государства.
Среди прочих в сборнике была и эмблема, изображающая Пеликана, и ее пояснительный текст гласил:
The Pelican, for to revive her younge
Doeth pierce her brest, and geve them of her blood.
Then search your breste, and as your have with tonge
With penne procede to do your countrie good:
Your zeale is great, your learning is profound
Then help our wantes, with what you doe abounde.[263]263
Witney GA choice of emblemes, and other devises, for the moste parte gathered out of sundrie writers, englished and moralized… Leiden, 1586. P. 87.
[Закрыть]
(<Птица> Пеликан, чтобы оживить своих чад / Расцарапывает грудь и дает им испить своей крови. / Потому найди свою грудь и чем можешь – речами ли, / пером ли продолжай творить благо стране: / Рвение твое велико, ученость – глубока, / Помоги же исполнению наших желаний, что ты и делаешь премного.)
Этот текст явственно соотносился с Елизаветой, причем не только в ее ипостаси Королевы, но и в ипостаси главы англиканской церкви, поскольку Пеликан – символ Христа.
Позже, в сборнике Джорджа Визера «Собрание эмблем, древних и новых», вышедшем в Лондоне в 1635 г., мы видим, что изображение Пеликана, кормящего грудью птенцов на переднем плане, соотнесено с Распятием, помещенным в глубине рисунка, а девизу «Prolegeetgrege» («За своих <свой народ> и право») предпослано двустишие «Our Pelican, bybleeding, thus/ Fulfill'd the Law, and cured Us» – «Наш Пеликан, отворяя кровь, тем / Исполнил Закон и нас исцелил»;[264]264
Wither G. A collection of Emblemes, Ancient and Moderne, Quickened with metricall illustrations, both Morall and divine: And Disposed into lotteries, that instruction, and good counsel! may bee furthered by an honest and pleasant recreation. L., 1635. P. 154.
[Закрыть] тут графический образ и стихотворный текст свидетельствуют о двойной, светской и религиозной, соотнесенности эмблемы.
Geffrey Whitney. Chaice of emblems. London, 1586
Но вернемся к гравюре де Пассе. На второй колонне изображена личная импресса королевы – подъемная решетка замка, а на верхушке колонны – Феникс.
Вся композиция воспевала триумф Елизаветы, чьи чистота и самопожертвование во имя Англии обеспечили ей победу над испанцами. Обратим внимание на то, что Феникс считается солярной птицей (в частности, у Геродота и Плиния легенда о Фениксе связана с египетским Гелиополем – городом солнца), а Пеликан – лунной (из-за своего белого цвета и близости к воде). Но сама оппозиция «солнце-луна» в символике власти той эпохи была связана с оппозицией «власть Папы – власть императора». Папа выступал носителем солнечного начала (что, например, подчеркивается формой золотой папской тиары), император же, получающий власть от Папы и тем самым как бы светящий отраженным цветом, – ассоциировался с началом лунным.[265]265
Ср. у Данте: «А те… которые утверждают, что власть империи зависит от власти церкви… Ведь они говорят, во-первых, что, согласно Книге Бытия, Бог создал два великих светильника, один – больший, другой меньший, чтобы один светил днем, а другой – ночью. При этом они понимают это как аллегорическую речь об оных двух властях, духовной и светской. Далее они доказывают, что подобно тому, как Луна, меньший светильник, не имеет света, кроме того, который она получает от Солнца, так и светская власть имеет авторитет лишь в той мере, в какой она получает его от власти духовной» (Пер. В. П. Зубова). Данте. Монархия. М., 1999. С. 102–103. (См. также: Yates FA Op. cit. P. 76).
[Закрыть] Соединение двух этих птиц на картине указывало на то, что в лице Елизаветы происходит синтез светской власти ее как королевы и духовной – как главы англиканской церкви, и подчеркивалось, что после разгрома Испании, являвшейся основной защитницей католической идеологии, духовное лидерство в Европе переходит к Англии, защитнице идеалов Реформации. Колонны же, на которых восседают птицы (напоминая о легендарных Геркулесовых Столпах, отмечающих конец orbis habitatum[266]266
Hart V. Art and magic in the court of Stuarts. L., 1994. P. 67.
[Закрыть]), должны были ассоциироваться с идеей империи, чья власть простирается до границ мира. Символика эта была хорошо известна, и к ней, например, обращался поэт Джордж Чапмэн в своих «Гимнах к Цинтии», воспевающих королеву, когда писал:
Wither George. A collection of Emblemes, Ancient and Moderne, Quickened with metricall illustrations, both Morall and divine: And Disposed into lotteries, that instruction, and good counsell, may bee furthered by an honest and pleasant recreation. London, Printed by A. M. for Henry Taunton, 1635
На создание империи была направлена вся внешняя политика Елизаветы с момента восшествия королевы на престол. По сравнению с временами правления ее отца, Генриха VIII, Англия сильно «ужалась» в размерах: при Эдуарде VI была потеряна часть континентальных территорий, введенных Генрихом VIII в зону английского влияния, а в результате опрометчивого вступления, при Марии I, в войну против Франции англичане лишились порта Кале, являвшегося важным континентальным форпостом английской торговли. Елизавета мечтала вернуть страну к тем границам, которые та занимала при Генрихе. Дочь видела себя продолжательницей политической линии отца и проакцентировала это в первом же своем обращении к Парламенту, зачитанном лордом Бэконом. Обращение призвано было сформулировать основные принципы нового царствования, и среди них декларировалось обязательство никогда более не терять ни пяди английской земли, но – сражаться за расширение рынков для Англии.[268]268
Starkey D., Doran S. Op. cit. P. 8.
[Закрыть]
«Портрет с Пеликаном» Хилльярда (ил. 25) представляет нам королеву одетой в платье из красного бархата, богато отделанное жемчугом и драгоценными камнями. Своеобразным центром портрета является подвеска с Пеликаном, висящая на груди у Елизаветы. Уже сочетание этого украшения и платья достаточно символично: дело в том, что красный традиционно считался солярным, пеликан же, как мы уже говорили, считался «лунным атрибутом». С другой стороны, как мы помним, Пеликан выступал символом Христа, а кровь Пеликана ассоциировалась как с Крестной жертвой, так и со Святыми Дарами. Тем самым сочетание красного наряда[269]269
Сравни «акцентированную» на «Портрете Елизаветы I в образе Ириды» кисти Исаака Оливера вышивку на рукаве в форме змеи, символизирующей мудрость.
[Закрыть] и подвески призвано было подчеркнуть духовную роль королевы как главы реформированной англиканской церкви. Акцентировано это и парой спелых ягод черешни, заложенных за правым ухом Елизаветы – в той же «символической азбуке» вишня или красная черешня символизировали кровь или Святые Дары[270]270
Ibid. Р. 192.
[Закрыть] (на этом, в частности, строилось символическое «прочтение» многих натюрмортов[271]271
См., в частности: Звездина ЮН. Эмблематика в мире старинного натюрморта. М., 1997. С. 53–54. Там же: «Вишня могла символизировать и небесный, райский плод, а также сладость, вкушаемую от добрых дел. Вишня нередко изображалась в руке Мадонны или младенца Христа. На картине „Отдых на пути в Египет“ неизвестного нидерландского мастера из собрания Государственного музея изобразительных искусств им. А. С. Пушкина возле Марии с младенцем написана корзина с фруктами, ниже – поедающий вишню попугай» (с. 88)
[Закрыть]).
На хилльярдовском «Портрете с Фениксом» (ил. 26) мы видим королеву в тяжелом темном платье с белой отделкой и золотым шитьем с вкраплениями жемчуга. И темный цвет платья, и жемчуг отделки, и золотое шитье напоминают о мифологии Дианы/Цинтии – лунной богини чистоты, устойчиво связанной с образом Елизаветы. На шее королевы – массивное ожерелье из рубинов и жемчуга, рисунок которого воспроизводит алые розы – знак династии Тюдоров. Это ожерелье досталось Елизавете от отца, Генриха VIII, и известно, что она особо ценила унаследованные с его стороны драгоценности. Тем самым портрет настойчиво подчеркивает преемственность политики Генриха и Елизаветы. Алую розу Елизавета держит также и в руке. На груди королевы мы видим подвеску – искусно сделанного из драгоценностей алого Феникса, восстающего из пламени. Этот Феникс как бы свидетельствует: отец и политика отца возрождаются в его дочери. Правление Елизаветы отмечено той же славой и блеском, что и царствование Генриха. С другой стороны, здесь мы видим то же слияние «лунных» и «солнечных» мотивов, что и в «Портрете с Пеликаном». Но в отличие от последнего, «Портрет с Фениксом» подчеркивает светскую, политическую ипостась Елизаветы – и ее «брачный союз с Англией» (учитывая, что Феникс, как и Пеликан, был символом чистоты).
Geffrey Whitney. Choice of emblems. London, 1586
«Антипапистская риторика» особым образом акцентирована в изображении Елизаветы I, появляющемся на фронтисписе книги оксфордского философа Джона Кейса «Sphaerae Civitatis», изданной в 1588 г. в Лондоне. Кейс попытался построить политическую теорию, опирающуюся на моральную философию Аристотеля и способную стать альтернативой тем взглядам, что были изложены в «Государе» Макиавелли и приобретали все большую популярность. Патронами Кейса были лорд-хранитель Королевской печати сэр Томас Эджертон,[272]272
Сэру Томасу Эджертону посвящен трактат Кейса «Lapis philosophorum»
[Закрыть] и фаворит Елизаветы, лорд-канцлер сэр Кристофер Хэттон – так что, по сути, Кейс выполнял правительственный заказ: Елизавета и ее двор были крайне заинтересованы в том, чтобы подчеркнуть, насколько политика протестантской Англии отлична от «папистской», проникнутой порчей макиавеллиевского цинизма, политики континентальной Европы. «Sphaerae Civitatis» была посвящена сэру Кристоферу Хэттону и само это посвящение указывало на особый статус этого трактата. Трактат открывался гравюрой, изображавшей семь планетарных сфер, с которыми соотносились семь моральных качеств, а Елизавета была представлена как Перводвигатель, приводящий эти сферы в движение.
Джон Кейс. Вселенная гражданства. Оксфорд, 1588. (Sphaera Civitatis, authore magistro lohanne Caso Oxoniensi… Oxford, 1588)
К гравюре давалось следующее пояснение:
«Сколь хорошо государственное устройство соответствует устройству небес, и как оно соразмерно созвездиям, свидетельствует, одно за многих, наше государство. Видишь Светила, что вращаются своими путями, и СПРАВЕДЛИВОСТЬ – неизменный центр нашего мира, – которая удерживает в равновесии причины? Видишь семь планет, бороздящих, широкие пространства, и каждая из них – управитель своей сферы? ПЛОДОРОДИЕ – это Луна, а КРАСНОРЕЧИЕ царства – Меркурий, Венера может быть МИЛОСЕРДИЕМ монарха. Равное солнцу Благочестие разлито среди звезд. СИЛА ДУХА дышит Марсом в справедливых бранях. Предусмотрительное БЛАГОРАЗУМИЕ, рожденное Юпитером, подражает отцу, а ВЕЛИЧИЕ, внушающее почтительный страх, <подражает> Сатурну. Таковы важнейшие светила, озаряющие наши пределы, но должно прибавить к ним и восьмую сферу, блистающую неподвижными, яркими и непохожими звездами, – ее называют порой «небом звезд». Для бриттов звездное Небо есть ЗВЕЗДНАЯ ПАЛАТА, укрепленная благочестивыми Советами, хранимая множеством Благородных, что несут суровые обязанности королевской службы и вершат великие дела. И над всеми ними та сфера, имя которой – Перводвигатель, – она удерживает их и всех их объемлет. Ты, ДЕВА, могущественная КОРОЛЕВА, ПЕРВОДВИГАТЕЛЬ, ЕЛИЗАВЕТА, ты влечешь за собой усилия всего народа. Ты смиряешь противящиеся умы и мятежные помыслы и вовлекаешь великое в НЕПРЕСТАННОЕ свое движение» (Пер. с лат. И. Ковалевой).
Мы видим, что, по Кейсу, государство Англия устроено как малое подобие Большого Мироздания, а Елизавета играет в нем ту же роль, что Творец-Перводвигатель – во Вселенной. Представление о том, что монарх есть наместник Бога на земле, в условиях протестантской Англии, где король был одновременно и главой церкви, приобрело дополнительное измерение. Полемическую интенцию гравюры, открывающей «Sphaerae civitatis» Кейса мы можем оценить, если сравним ее с хорошо известным современникам Кейса и растиражированным множеством английских и немецких астрологических альманахов той эпохи изображением Бога, направляющего движение небесных сфер, и гравюрой из трактата итальянца Сигизмондо Фанти «Триумф Фортуны» (Sigismondo Fanti. Triompho di Fortuna. Venicia, 1526) на которой власть над миром отдана Папе.
А. Дюрер. Бог, направляющий движение небесных сфер. Гравюра на дереве. 1515
По сути, символика гравюры, открывающей трактат Кейса, чрезвычайно близка символике «Портрета с Пеликаном» и «Портрета с Фениксом».
Феникс присутствует и на памятной медали, отлитой в 1574 г. к 21 годовщине коронации Елизаветы.
Сигизмундо Фанти. Триумф Фортуны. Венеция, 1526. Фронтиспис
На ее аверсе помещался портрет Елизаветы, окруженный надписью, которая выражает скорбь о том, что добродетель и краса Елизаветы не продлятся вечно. На реверсе – Феникс, воскресающий из пламени; над ним – увенчанная короной монограмма Елизаветы, а вокруг – надпись о том, что англичане будут сокрушены скорбью, ибо их Феникс не восстанет после смерти из пепла[273]273
StarkeyD., Doran S. Op. cit. P. 200.
[Закрыть] (очень похожий медальон с надписью «UNICA PHOENIX» (ФЕНИКС, КОТОРОЙ НЕТ ПОДОБНЫХ) был отчеканен и в 1603 г. в память похорон королевы[274]274
Kantorowicz E. H. Op. cit. P. 530, fig. 22.
[Закрыть]). Заметим, что эта надпись, как и надпись на елизаветинских монетах – «SOLA PHOENIX», перекликается с девизом, избранным для себя Елизаветой: «Semper eadem» – «Всегда та же».