Текст книги "Обратная сторона смерти"

Автор книги: Антон Леонтьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Побойтесь бога, Лизавета Никитична, ведь цена перстню во много раз больше! – донесся до Жени, притаившейся под столом и надежно скрытой скатертью, а также знавшей, что если уж так вышло, то надо сидеть, аки мышка, не шелохнувшись, иначе будет конфуз и ей, и особливо тетушке, за что та непременно Женю отстегает ремнем, заставит стоять в углу на коленях, а потом запрет в подвале (в подвале жили крысы, и Женя очень их боялась).

– Знаю, матушка, не дура, чай, – ответила тогда тетушка. – Сапфир редкий, звездчатый. Да к тому ж огранка старинная, индийская. И еще надпись на одной из граней – буковки латынские, поди стих из самого Священного Писания. Коллекционеры за такой отвалят много.

– Вот к ним я и пойду! – ответила вдовица.

А тетушка затряслась в смехе:

– Чего же тогда ко мне завернула, матушка? Сразу бы к ним путь и держала! Ан нет, ко мне стопы направила. Сказать почему? Потому как перстень краденый! И не смотри так, ты ведь знаешь это и сама. Память у меня хорошая, и хоть прошло уже лет двадцать пять, если не все двадцать семь, помню, что похитили его тогда у графини Милорадович, да с прочими украшениями, да проломив несчастной голову!

Женя помнила, как в комнатке разом все смолкло, как будто наступила пауза в театральной постановке. А потом раздался тихий голос вдовицы:

– Лизавета Никитична, грех такое говорить! Откуда у нас перстень, добытый кровью убиенной, иметься может?

– Ну и я тем же вопросом задаюсь, – просюсюкала тетушка. – Хотя, сдается мне, лучше сообщить в полицию, там люди умные, во всем разберутся. Правда, есть и у меня подозрение, что муж твой, матушка, причастен был к убийству. А ты сама разве не работала горничной в богатых домах? Проверить бы тебя, матушка, надобно, может, и выяснится, что была ты тогда служанкой у бедняжки графини.

– Не губите, Лизавета Никитична! – возопила вдовица, падая на колени, что Женя увидела сквозь бахрому свешивавшейся со стола скатерти, как сквозь прутья решетки. – У меня же детки малые, несмышленые…

– А у графини ведь тоже детки были. И сама она на сносях была. Но убивца это не остановило, злодей все равно руку на нее занес, дабы драгоценности ее фамильные себе присвоить!

Тетушка, при всей своей религиозности, когда речь шла о собственной прибыли, была особой на редкость беспринципной и аморальной. На глазах Жени она забрала кольцо с сапфиром, зная, что то добыто ценой кровавого преступления, и дала за него вдовице даже еще меньше, чем назвала вначале. А под конец сказала:

– Дуру-то из себя не строй, матушка, я чую, что ты и твой муженек припрятали драгоценности на черный день. Если какие еще вещицы сохранились от графини, ко мне неси. Да, денег много не дам, но и тебя никто на руки полицейским шпикам не кинет. Так что сама решай – или на каторге лямку тянуть, или грошик от меня получить.

Долго тогда сидела Женя потрясенная. Девочка не в состоянии была уяснить, как же тетушка ее, которая за то, когда зеваешь и рот после этого не крестишь, по лбу ложкой оловянной била, тетушка, которая и Ветхий и Новый Заветы наизусть знала, тетушка, постившаяся и жертвовавшая церквам и монастырям, вдруг оказалась поклонницей золотого тельца и пренебрегла всеми законами – не только человеческими, но и божескими.

А Елизавета Никитична все любовалась перстнем. Потом, уходя на другую половину, расположенную за металлической дверью, туда, где хранились все закладные предметы, пробормотала:

– Ничего, ты мне, матушка, все графинины вещички по одной принесешь… Я на них такой капитал сделаю!

Тетушка оказалась права – вдовица наведывалась к ней регулярно, только о чем она с ростовщицей говорила и какие еще похищенные вещи приносила, Женя уже не ведала. Потому что не выпало ей больше счастья-радости оказаться под столом в тот момент, когда тетушка принимала очередной визит постоянной клиентки.

И уяснила себе Женя то, что душа любого человека – потемки. Что под личиной кроткой, жизнью побитой вдовицы может скрываться бывшая горничная, соучастница кровавого преступления. И что старомодный капор на голове ее тетушки принадлежал вовсе не богобоязненной старушке, а прожженной деляге и христопродавице.

Неужели и она сама, Женя Тараканова, не только милая и любознательная девочка, но и у нее имеется второе лицо – страшное, монструозное, внушающее трепет? Такое, как будто посмотрел человек в зеркало, а оттуда на него глянул Змей Горыныч, души его черной отражение?

Как видим, Женя была юным философом, хотя, конечно, не подозревала об этом.

Она проводила много времени в той самой обширной комнате, расположенной за обитой железом дверью, закрытой большим засовом и хитроумным иноземным замком. Там было царство тетушки, там ростовщица держала все те вещи, которые приносили ей в ломбард. Поэтому там было чрезвычайно интересно, среди всех этих фарфоровых сервизов, серебряных щипчиков для сахара, вешалок с золочеными вицмундирами и расшитыми бисером бальными платьями, шубами с бобровыми воротниками и манто из соболя. Но более всего занимали Женю книги.

Брать оные в заклад Елизавета Никитична вообще-то не очень любила. А сама читала только Библию, несмотря на то что знала ее наизусть, да Жития святых старцев, а также повести современных писателей о душевной благодати и счастии небывалом, что ожидало праведников в раю после кончины. Себя тетушка относила, вне всяких сомнений, к привилегированной касте именно этих самых праведников.

Но отправляться в рай, в коем, по ее твердому убеждению, для нее было зарезервировано особое местечко, она в ближайшие годы и даже десятилетия не намеревалась. Потому как Елизавете Никитичне не исполнилось даже и шестидесяти, и была она особой крепкой, весьма трепетно относившейся к своему здоровью и полагавшейся не только на Божию милость, но и на выдумки современных эскулапов, а посему принимавшей каждый вечер патентованные, выписанные аж из самой Америки пилюли, при помощи коих, как гласила реклама, можно было продлить молодость организма и живость духа.

Однако это мы заметили так, кстати.

Да, самым любимым уголком Жени в заветной комнате, похожей на пещеру Али-Бабы, в коей не было ни единого окна и попасть куда можно было только через обитую железом дверь, ключи от которой тетушка постоянно носила при себе, на поясе, а ложась спать, совала под подушку, была полка с книгами.

Книги были разные, ибо тетушка обращала внимание не на содержание, а на ценность самих изданий. В первую очередь брала в заклад книги старинные, лучше всего в дорогом золотом окладе с каменьями – то есть в основном церковные. Но имелись в разношерстной коллекции ростовщицы и другие, например, книги ученые, а также развлекательные. Женя прочла и их все, но привлекали ее именно последние. Ведь как занимательно было читать о приключениях англицкого и своего домашнего, петербургского, сыщиков, которые шли по следу виртуозного мошенника или угрюмого убийцы.

Тетушка читать Жене подобные книги не дозволяла. А видя, что воспитанница это делает, порола ее, заставляя потом учить наизусть Жития святых. Но девочка находила для любимого занятия время, прячась, как когда-то раньше, под стол, накрытый все той же засаленной скатертью, и наслаждаясь в полумраке повестью, рассказом или романом, переживая за главного героя или героиню и с трепетом ожидая развязки. Ибо развязка, как уяснила Женя, была в литературном произведении самым важным.

Между прочим, посещала ее иногда мысль о том, не взяться ли и ей самой за перо, но воплотить мечту она, вне всяких сомнений, не могла: тетушка бы ни за что не разрешила. Ибо женская доля, по мнению Елизаветы Никитичны, заключалась в том, чтобы прислуживать мужу, стоять у плиты и воспитывать детскую ораву. То, что сама тетушка так и осталась бездетной старой девой, а готовить не умела, для чего наняла проворную кухарку, саму ее ничуть не смущало: исключение из правил было только его наглядным подтверждением. А сама Елизавета Никитична была, конечно же, особым экземпляром человека, того самого, которого апостол Петр с нетерпением ожидает у врат Царствия Небесного, желая препроводить в лучший, словно в театре, уголок, на самое мягкое облако, в непосредственной близости от Спасителя.

О том, что предстать пред ликом Спасителя ей предстояло намного раньше, чем она рассчитывала, тетушка, естественно, не подозревала. И никто об этом не подозревал, кроме того злодея, который, видимо, к тому времени уже задумал свое гнусное преступление.

Имело оно место жарким июльским днем. В гимназии были каникулы, и Женя, следуя строгому ритуалу, помогала тетушке в ломбарде. Потому как та была ужасно подозрительна, и не без причины, допуская в святая святых, в помещение за окованной железом дверью, только Женю и Аркадия Емельяновича.

Последний, впрочем, появлялся там крайне редко, поскольку работать не желал, проводя почти все свое время в кабаках да у непотребных девок. Заходил лишь за тем, чтобы получить от тетушки парочку ассигнаций – и снова исчезнуть.

Женя же должна была сортировать вещи, принесенные закладчиками, прибирать в ломбарде, следить за порядком, вести учет всех ценностей в гроссбухе и так далее, и тому подобное. То, что она походила на юную Золушку, Жене и в голову прийти не могло. Наоборот, девочка была крайне благодарна тетушке и питала к ней большое уважение, хотя и не любила ее. А любила она непутевого своего родителя, а также покойную бабушку, с которой, увы, так и не сумела познакомиться.

О том, что в комнате за окованной железом дверью имеется еще одно помещение, причем закрытое самой что ни на есть железной створкой, знали немногие. Точнее, вероятно, только сама Елизавета Никитична, Женя да ее отец. Ибо среди более или менее ценных закладов попадалось и нечто крайне дорогое, а именно: золотые вещицы, драгоценности, картины и редкая утварь, которую приносили в ломбард люди обеспеченные, вернее, некогда бывшие таковыми. Ну и, конечно, имелись в коллекции ростовщицы вещи наподобие того перстня с сапфиром старинной огранки с библейским изречением – те самые, кои доставляли сюда представители криминального мира Петербурга.

То, что тетушка была скупщицей краденого, Женя поняла случайно, когда наткнулась на подобную фигуру, только мужского полу, в детективной повести, сданной в ломбард благородным студентом. Один в один его каморка походила на ту, что была и у тетушки, и даже стол у книжного героя, стоявший в окрашенной мерзкой краской комнатке, был, как и у них самих: с засаленной скатертью. Только без бахромы, а с кистями. К этому времени Женя уже не удивлялась тому, что реальная жизнь часто повторяет созданную воображением писателя, что существует на страницах литературных произведений.

Большинство людей уверены, что мир литературных фантазий вторичен по отношению к миру реальных вещей и событий. Но у Жени на сей счет была собственная теория. Она считала, что все как раз наоборот и что главнее, важнее и реальнее любой самой что ни на есть суровой реальности именно мир эфемерный, подернутый дымкой, считающийся фальшивым, – мир книг. Ибо любая книга – проявление фантазии автора, и в романе своем объемном или коротком рассказе он является демиургом, сиречь создателем и повелителем. Так и подлинный Демиург, тот, перед которым трепещут миллиарды и у которого разные имена, создавший весь мир и все живое, должен был перед тем, как сделать из ничего все, весь мир, иметь определенный план. А значит, обладать фантазией. Таким образом, претворяя из пустоты все сущее, Создатель мало чем отличался от автора, который из глубин своего воображения извлекает как будто уже имеющихся там, в загашнике, героев, события и судьбы, позволяя им из мира потенциального переходить в мир реальный – по крайней мере, на страницах произведений. Выходит, весь мир, как уяснила для себя Женя, не только театр – в первую очередь, он очень большой, объемный роман. И, кстати, не все ли равно, роман это или пьеса: и у того, и у другого должна иметься литературная основа, написанная кем-то могущественным и влиятельным. То, что Бог был сочинителем романа жизни всякого и каждого, Женя не сомневалась. Но тогда получалось, что и любой автор, даже самый третьеразрядный, был этаким мини-богом, творя собственный, пусть и картонный, паршивенький, какой-никакой, но подчиненный только ему самому мирок своего сомнительного шедевра…

За неосторожное высказывание этих своих крамольных мыслей, так тетушкой и не понятых, Женя получила серьезный нагоняй, порцию оплеух, а также провела целую ночь в подвале с крысами. Чтобы не думать о шебуршащих хвостатых грызунах, что сновали вокруг нее, девочка начала придумывать свой первый роман, и – о чудо! – вдруг стены подвала исчезли, она оказалась в своем мире, том самом, в котором могла повелевать героями и решать их судьбу по собственному усмотрению. Чувство это было небывалое…

О том, что она стала писать рассказики, Женя тетушке, конечно же, не говорила, пряча от нее свои опусы под тонкий матрац. Иногда, когда выдавалась свободная минутка, что, впрочем, случалось все реже и реже, юная сочинительница забиралась под свой любимый стол, покрытый засаленной скатертью, и, представив, что находится в просторном писательском кабинете, принималась водить карандашом по желтому листу бумаги, позволяя миру, что был в ее фантазиях, излиться оттуда в наше измерение и превратиться из воображаемого в чуточку более реальный.

Рассказы, что и говорить, были еще детские, однако все как один криминально-детективного характера – подобно тем книгам, что Женя читала в ломбарде.

Ее воображение подхлестывали сомнительные дружки тетушки. Хотя никакими дружками они, конечно, не были, просто поставщики ворованного. Елизавета Никитична не гнушалась принимать добытое неправедным путем и самое ценное сносила в особую комнатку, к которой имела доступ только лично. Только однажды Женя попала в нее, и то по тетушкиному недосмотру, и поразилась великолепию, царившему там. Золотые подсвечники и золотая же утварь (серебро хранилось среди прочих вещей в большой комнате), картины, стоящие около стены, одна за другой, а также изумительной красоты бюсты, статуэтки – древнеегипетские, римские, греческие, вавилонские, изображавшие давно забытых правителей и никогда не существовавших божеств. И, конечно, ларцы, шкатулки на полках – в них хранились драгоценности подороже тех, что продавались в лучших ювелирных лавках на Невском. А еще сундуки, набитые дорогими мехами.

Именно туда Елизавета Никитична сносила все самое ценное, эта каморка была центром ее вселенной. И, как подозревала Женя, ее подлинной душой.

С ворами и грабителями тетушка общалась в особом помещении, не пуская их даже в приемную для обычных клиентов. Несколько раз, исхитрившись, Женя видела, как тетушка принимала там типов, одетых во все черное, с бледными лицами и горящими глазами. Именно такими в рассказах, что любила девочка, и описывались городские злодеи. Но попадались и люди вполне заурядной наружности, похожие на обычных мастеровых, купчиков средней руки и студентов. Приходили и женщины, причем не только кокотки и падшие создания, которые заманили в свои сети бедного Жениного отца, но и солидные дамы, и юные девицы ангельского вида.

Но все они, что Женя знала точно, были не без греха и наживались при помощи преступлений различного рода – кто-то был мошенником, кто-то печатал фальшивые деньги, кто-то грабил и убивал людей. Но все эти люди рано или поздно приходили к тетушке, потому что, как выяснилось позднее, репутация у нее были среди скупщиков краденого завидная: хоть давала и меньше, чем другие, однако на ее слово можно было положиться, Елизавета Никитична никого не сдавала полиции.

И вдруг… О том, что ее тетушка как раз и работала с полицией, Женя узнала совершенно случайно. И поняла: иначе и быть не могло, иначе бы власти давно прикрыли их ломбард. Только хитрая тетушка не доносила на преступников (по крайней мере, на мелких), а вела наблюдение и добывала важную информацию о преступлениях совершенных и уже готовящихся. То есть была, как узнала Женя позднее, чрезвычайно важным агентом, получая из секретных средств министерства внутренних дел зарплату.

Ну и кто ж мог заподозрить, что эта милая набожная старушка – полицейская осведомительница? Так же, как никто не мог заподозрить, что эта милая набожная старушка – жесткая ростовщица.

С клиентами, как честными, так и не очень, тетушка была всегда строга, читала им нотации и наводила на них ужас. Перед ней трепетали даже взрослые мужчины и отъявленные головорезы. И никто из них никогда бы не подумал поднять на нее руку.

Во всяком случае, до того приснопамятного июльского дня…

Было тогда так душно и так жарко, что никто, казалось, не решился выходить на улицу, предпочитая или покинуть город, или, если нужда не позволяла или работа заставляла остаться в столице, не покидать более-менее прохладные помещения.

А ближе к вечеру небо вдруг заволокли свинцовые тучи, солнце, словно проглоченное мраком, исчезло, и началась знатная гроза, каких давно не случалось. Сначала стало темно, как ночью, а потом по крышам и мостовой застучали градины размером с небольшой орех.

Тетушка грозы боялась. Наверное, это явление природы было одним из немногих, что вселяло в нее страх. Ибо милая набожная старушка упорно не могла понять, как можно после кончины в преклонном возрасте, в собственной, разумеется, постели, оказаться на небе, когда временами с того же неба сыплет град, а среди облаков сверкают молнии и грохочет гром?

О том, что тетушка окажется на небе именно во время грозы, никто, конечно же, и помыслить не мог. Кроме, разумеется, человека задумавшего ужасное преступление.

И в этот раз сверкали молнии и грохотал гром. И дождь походил на те, о коих речь была в книгах о приключениях в далеких странах: там, в джунглях, ливни смывали целые деревни.

По причине непогоды клиентов в ломбарде было немного – зашли всего три человека, и то ранним утром, когда жара, взявшая город в заложники, еще не достигла своего апогея и не перешла в грозу. Впрочем, число посетителей мало влияло на прибыль – один-единственный человек мог принести нечто из ряда вон выходящее, что немедленно отправлялось в особую тетушкину кладовую, в то время как десять могли притащить никому не нужный хлам, за который и полушку дать жалко.

Так как работы было не очень много, Женя забралась под стол и, отделенная от всего остального мира засаленной скатертью, принялась думать. В подстолье царила самая настоящая темень – город словно погрузился на дно океана, а электричество жадноватая тетушка использовала крайне неохотно.

О том, чтобы работать над рассказом, начатым пару дней назад, и речи быть не могло – мрак ведь, хоть глаз выколи. Зато ничто не мешает обдумывать развитие сюжета и решить, что сделать с главной героиней, попавшей против своей воли в передрягу, и как ее свести с бравым проницательным сыщиком.

Закрыв глаза, Женя словно ушла в свой мир, в тот самый, который где-то существовал и который ей надо было извлечь из лабиринтов фантазии на свет божий (хотя с учетом тьмы, проглотившей город, сравнение было более чем неподходящее), сделав тем самым выдумку реальностью. И вдруг до ушей юной писательницы донеслись переливы дверного колокольчика.

Женя выглянула из-под скатерти – и услышала шаги тетушки. Та, громыхая привязанными к поясу ключами, отправилась вниз по лестнице в комнатушку, где принимала особых гостей, то есть представителей криминального сообщества.

Интересно, кто решил наведаться к ней в самый разгар небывалой, как позднее сообщат синоптики, бури, самой сильной за прошедшие десять лет?

Но этого Женя так и не узнала. Хотя слышала через неплотно прикрытую дверь, которая вела на уходившую вниз крутую лестницу, дребезжащий голос тетушки и другой, посетителя, мужской. Говорили они так тихо, что не разобрать ни слова.

Снова усевшись под столом, Женя вдруг ясно представила себе сцену. Ее героиня, мучимая нищетой, идет сдавать свой медальон, что украшал ее шею с малых лет и был единственным напоминанием о родителях, в ломбард – и встречается там с сыщиком… Или, наоборот, встречается в проулке около ломбарда с бандитом, от которого ее сыщик и защитит? Или…

В этот момент до Жени долетел приглушенный крик, перешедший в протяжный стон. Девочка встрепенулась и прислушалась. Стон больше не повторялся. Словно оцепенев, предчувствуя ужасное, девочка затаилась под столом. И в этот момент раздались шаги.

Шаги были тихие, но вселявшие ужас. Потом легонько скрипнула дверца, что вела из катакомб, предназначенных для встреч тетушки с мазуриками, наверх. Наконец тот, кто заявился в ломбард во время самой сильной грозы десятилетия, оказался в паре метров от Жени.

О том, что под столом прячется девочка, незваный гость не подозревал – скатерть надежно скрывала Женю от глаз вошедшего. А она, изогнувшись, могла видеть только его сапоги, да и те не полностью. Сапоги были черные, с узкими носами и коваными, затейливой формы каблуками. Но что гость был мужчиной, это сомнений у Жени не вызывало.

Человек подошел к столу – и девочка замерла, уверенная, что ему известно ее прибежище. Вот сейчас он сдернет скатерть со стола, обнаружит ее и… О том, что последует, думать не хотелось. Потому что в ушах Жени все еще стояли протяжный крик и глухой стон. Крик и стон тетушки, которая отчего-то не поднялась наверх с гостем, а осталась внизу, хотя никогда бы не позволила постороннему оказаться в ломбарде, пусть даже и в отделенной от хранилища приемной, одному.

Но посетитель стягивать скатерть или заглядывать под стол не намеревался, ибо явно не подозревал о том, что находится в помещении не один. Раздался странный звук, как будто мужчина положил на стол что-то массивное, и сапоги приблизились вплотную к краю свисавшей до пола скатерти.

Женя увидела, что они покрыты брызгами. В общем-то неудивительно при разыгравшейся на улице буре. Но… Но брызги эти были… цвета крови. Причем с вкраплениями чего-то серого и белого. А когда человек повернулся, Женя увидела, что за его каблук зацепился клок седых волос, скрывая странную то ли эмблему, то ли знак мастерской.

Зажав рот руками, боясь издать звук, Женя поняла, что вкрапления серого и белого на красном это осколки кости и кусочки мозга. А волосы, что прилипли к каблуку… Это же волосы тетушки!

Раздался скрежет – «гость» явно открывал обитую железом дверь, что вела в хранилище. Ключи он мог взять только у тетушки, но та бы никогда и ни за что не отдала ключи чужому человеку. Возможность у него была только одна: забрать их, применив к тетушке силу. И брызги крови и мозгов, а также осколки кости и клок седых волос были прямым тому подтверждением.

Женя услышала, как убийца – в том, что вошедший в комнату убил тетушку или, по крайней мере, пытался это сделать, сомнений быть не могло – проник в хранилище. Когда шаги затихли и донесся скрежет другой двери, той самой, что вела в каморку с наиболее ценными вещами, девочка приняла решение.

Она вынырнула из-под стола… и на свою беду, задела, запутавшись в бахроме, скатерть. Та поползла вниз, в сторону. Отбросив полотнище, Женя взглянула на то, что лежало на столе.

Это был небольшой тесак, какой используют кухарки для разделки птицы. Острое лезвие было все в крови.

Тесак едва не съехал вместе со скатертью на пол, поэтому Женя машинально схватила его. Оказывается, орудие преступления не такое уж и тяжелое. Положив его назад на скатерть, девочка отступила прочь.

Через силу отведя взгляд от жуткого ножа, она проскользнула в приоткрытую дверь и кубарем скатилась по лестнице вниз. Она оказалась в небольшой каморке, в углу которой стояли грубо сколоченный стол и пара стульев.

Подле стола лежала тетушка. Женя кинулась к ней, желая помочь, надеясь, что та еще жива. Однако тут же отпрянула, увидев на голове старушки несколько огромных ран. Весь пол был залит кровью, а стены покрыты прилипшими к ним кусочками костей, мозга и седыми волосами.

Тетушка была мертва и, как подумала Женя, попала прямиком в тот самый рай, о котором мечтала и о котором шла речь в церковных книгах.

Массивная входная дверь оказалась заперта на засов. С трудом отодвинув его, Женя толкнула дверь – и вылетела в проулок. На нее обрушились потоки дождя, и вся ее одежда в мгновение ока промокла до нитки. Но это было последнее, что занимало девочку в тот момент.

Она бросилась прочь от дома, места ужасного преступления, желая поскорее оповестить полицию, чтобы та арестовала убийцу тетушки. Но по причине сильнейшего ливня в проулке не было ни единого прохожего, к которому можно было бы обратиться за помощью.

Женя вылетела на большую улицу. Там был народ, однако все люди стремились прочь, никто не желал прислушиваться к крикам странного вида девочки. Женя бросилась вверх по улице, памятуя, что там имелась будка городового. Да только в будке никого не оказалось.

Тогда она влетела в кондитерскую, расположенную на углу. Внутри царил аромат пирожных и свежего кофе, изящно одетые дамы и господа вели неторопливую беседу, наслаждаясь французскими вкусностями и рассуждая об ужасной непогоде, вдруг обрушившейся на Петербург.

Задыхаясь и не в состоянии вымолвить ни слова, Женя остановилась у порога. Стройная продавщица с модной прической, что стояла за прилавком, нахмурилась, и около девочки тотчас возник массивный тип в униформе.

– У нас не подают, иди отсюда! – прошипел он, явно приняв Женю за нищенку. – А то в полицию тебя сдам!

О, ведь именно это ей и требовалось! Ей была нужна полиция!

Официант подтолкнул ее к выходу, но тут Женя не выдержала и начала плакать. На нее обратили внимание изящные дамы и господа, посетители кондитерской. Одна из сердобольных женщин, шелестя шелками и распространяя вокруг себя удушливый аромат модного в этом сезоне французского парфюма, подошла к Жене и произнесла:

– Милочка, ты почему плачешь? Тебе требуется помощь?

– Господа, она ведь вся промокла! – раздался голос одного из мужчин. – И дрожит как осиновый лист!

– Боже мой, у нее руки в крови! – ахнула еще какая-то дама.

Женя, поднеся ладони к лицу, поняла, что та права. Видимо, она, когда подхватила тесак, не желая, чтобы тяжелый предмет грохнулся на пол и привлек тем самым внимание убийцы, испачкалась в крови.

В крови тетушки.

И тут Женя потеряла сознание. Точнее, почти потеряла – просто без сил опустилась на пол.

Вокруг нее засуетились разряженные клиенты кондитерской. По приказанию одной из дам хозяйка заведения усадила девочку на один из милых диванчиков, стоявших в углу. Жене принесли чашку горячего, терпко-сладкого шоколада, а также два пирожных – воздушное, с разноцветными капельками, и шоколадное, с малиновым повидлом.

Женя припала к чашке с шоколадом, который пила, несмотря на то что напиток обжигал губы. А от пирожных отказалась – малиновая прослойка напомнила ей сцену в ломбарде. Кровь, везде кровь…

– Что ты сказала, душечка? – произнесла одна из столпившихся около нее дам, поднося к глазам лорнетку. – Кровь?

– Моя тетушка… ее убили… И убийца все еще там! – наконец выговорила Женя и лишилась чувств.

Ее слова заставили всех вздрогнуть. А когда девочка пришла в себя, в кондитерской уже был городовой, который тотчас узнал Женю. И понял все без лишних слов. Пригладив усы и поправив саблю, висевшую на боку, он заявил:

– Ну что же, рано или поздно это должно было случиться. Я Лизавету Никитичну предупреждал! Значит, на вас напали и убивец все в доме?

– Господи, как занимательно! – пискнула молоденькая, разряженная в пух и прах барышня, сидевшая за одним из столиков и попивавшая какао. – Прямо как в увлекательном романе или синематографе!

Все, включая спутника, посмотрели на нее с осуждением, и барышня, поняв, что сморозила глупость, пристыженно смолкла.

В этот момент в кондитерскую вошли два господина в штатском, на лицах которых, однако, было написано, что работают они в полиции. Сложив большие черные зонты, они прямиком направились к городовому. Тот в двух словах обрисовал ситуацию, и один из штатских сказал:

– Времени терять нельзя, потому что такие налеты всегда длятся недолго. Но будем надеяться, что, попав в хранилище Лизаветы Никитичны, преступник, собирая ценности, замешкается.

Он вытащил из внутреннего кармана легкого летнего пальто револьвер, и все та же глуповатая барышня, большая любительница какао, вздохнула:

– Господи, вы что, стрелять в него будете?

Штатский обернулся и, смерив барышню суровым взглядом, ответил:

– Да, мадемуазель, если ситуация того потребует, будем стрелять. Сдается мне, мы имеем дело или с безумным новичком, готовым убить любого и каждого, или с хладнокровным профессионалом, для которого человеческая жизнь дешевле копейки. Что хуже, сказать затрудняюсь. Потому что никто из нормальных преступников, если вы разрешите мне это выражение, не стал бы нападать на Лизавету Никитичну, личность в определенных кругах поистине легендарную!

Проверив барабан, он обратился к городовому:

– Ты, Бельчонок, останешься здесь, с девочкой. Мы же отправимся брать новоявленного Родиона Раскольникова, убившего старуху-процентщицу.

Один из господ, что были в кондитерской, хмыкнул. Мужчины в штатском, оставив зонты в углу, отправились в ломбард. А напряженную тишину прорезал голосок неумной барышни, обращавшейся к своему молчаливому спутнику:

– Господи, никогда бы не подумала, что стану свидетельницей такому! Жоржик, ты же литератор, почему бы тебе об этом роман не написать?

Жене показалось, будто прошла половина вечности, прежде чем люди в штатском вернулись. Однако позднее, размышляя о событиях жуткого дня, она поняла, что минуло не больше четверти часа.

Ливень еще не прекратился, и громыхал гром, но гроза, устроив в городе небольшое наводнение, удалялась все дальше и дальше. Женя полулежала на диванчике и дрожала, несмотря даже на то, что ее укрыли двумя шотландскими пледами.

Наконец появился один из людей в штатском. К тому времени кондитерская, волей судеб ставшая штабом полицейской операции, заполнилась стражами порядка – как в форме, так и в партикулярной одежде. Двое из последних задавали вопросы Жене, желая узнать, что же произошло. Девочка охотно обо всем поведала, и один из полицейских даже похвалил ее:

– У тебя очень хорошая память, и ты умеешь выхватывать важные детали из общей картины. Тебе только книги писать!

Женя зарделась от похвалы. Но потом подумала, что отдала бы все на свете за то, лишь бы повернуть время вспять – чтобы тетушка осталась в живых.

Однако тетушку, конечно же, воскресить было невозможно. Как сказал позднее полицейский медик, травмы головы, нанесенные ей, были несовместимы с жизнью. Елизавета Никитична умерла практически мгновенно, но несколько секунд ее жизни были самыми страшными.