Текст книги "Трудно быть солнцем"

Автор книги: Антон Леонтьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Теперь, вспоминая эти предгрозовые дни, я с ужасом замечаю, какой же наивной я была. Смерть стояла на пороге, и ужасные, роковые события стучались в двери, а я, переполненная эйфорией, не слышала их призывного стука. Однако обо всем по порядку.

Я перехожу к самому страшному дню, который стал началом ужаса, поселившегося в нашем городке. Однако, как я понимаю только сейчас, ужас давно поселился в Староникольске, зло давно лелеяло кровавые планы, сбыться которым суждено было в день, когда Евгения Ирупова стала супругой князя Федора Шаховского.

Произошло это в августе, а если быть точной – 5 августа. День начался в большой суматохе. Я провела предыдущую ночь отвратительно. У меня было такое чувство, что замуж выхожу я. Может быть, во мне говорили потаенные чувства, которые я все же питала к князю Шаховскому. Ночь, душная, утомительная, наконец-то закончилась. Я, невыспавшаяся, с головной болью, отправилась на первый этаж особняка, где проживала с моим возлюбленным сыночком, чтобы сварить кофе. Пяти лет обучения в немецком университете мне хватило, чтобы стать рабыней кофе по утрам.

Была суббота, день обещал сделаться погожим. Я, наскоро позавтракав, еле дождалась как всегда опаздывающую экономку, которая должна была следить за Карлушей, и, одевшись в красивое платье, сшитое на заказ за счет Ируповых, отправилась к ним на виллу.

– Елена Карловна, я так волнуюсь, – призналась мне Евгения. Она облачалась в роскошное, неподъемное подвенечное платье, сшитое в Петербурге у легендарной мадам Бриссак, которая, как известно, обшивала весь царский двор, сановный Петербург и императрицу Александру Феодоровну в частности.

Появился улыбающийся Ирупов, который преподнес дочери сафьяновый футляр. Евгения, раскрыв его, захлопала в ладоши. Я, привычная к роскоши и эксцентричному вкусу Адриана Николаевича, не могла удержаться от возгласа удивления.

В футляре покоилось самое роскошное ожерелье, какое мне доводилось когда-либо видеть. Матовые жемчужины, размером никак не меньше кедрового ореха, двенадцатью рядами лежали на черном сафьяне. В самом центре колье сиял овальный розовый бриллиант, по красоте, чистоте, размеру и редчайшему оттенку равных которому в мире было всего несколько экземпляров.

– Это ожерелье я купил специально для тебя, доченька, – произнес, целуя Евгению в лоб, Ирупов. Он сам достал это украшение из футляра и застегнул его на нежной шейке дочери. – Оно раньше принадлежало герцогине Кентской. Правда, великолепно, Елена Карловна?

Я читала петроградскую прессу, газеты не так давно сообщили, что неизвестный покупатель приобрел за колоссальную сумму, причем наличными, бесценное колье с бриллиантом «Утренняя заря», который выставлялся на аукционе в Лондоне. Значит, этим неизвестным был Ирупов.

Мой взор, прикованный к непомерному, чуть отливающему розовым бриллианту, отказывался верить – такое колье стоило целое состояние. Наверняка Ирупов специально выбирал его, и вовсе не по красоте, а по цене и размерам камня. Ну что же поделаешь, я давно убедилась, что Адриану Николаевичу, сыну сельского священника, свойствен un gout de parvenu, вкус выскочки. Он и был парвеню – со своими миллионами и замашками купца.

– Оно бесценно, и как сияет, – заслоняя глаза рукой, произнесла я.

Ирупов снова поцеловал дочь. Я не сказала ни слова неправды – однако ожерелье мне не понравилось. Внезапно мне вспомнилась история, связанная с той самой герцогиней Кентской, внучатой племянницей королевы Виктории, которая была до недавнего времени владелицей этого колье. Герцогиня была найдена убитой – задушенной – в собственном шотландском замке. Никто не знал подробностей, но, как упорно судачили, убийцей был ее собственный супруг, немецкий принц, страдающий тяжелой наследственной формой безумия. Скандал замяли, принц уединился в замке, точнее, попал под неусыпный контроль врачей, а многие драгоценности пустили с молотка.

– Вот увидишь, Женечка, оно принесет тебе удачу, – Ирупов снова поцеловал дочь.

Я улыбнулась. Ну конечно, стоит ли вспоминать нехорошие истории. Я же никогда не была суеверной. Да и теперь, оглядываясь назад, не могу сказать, что ощущала тревогу, так и разлитую в горячем летнем воздухе.

– Ваши приглашения просто чудесны, – похвалил Ирупов.

Мне стало приятно, я сама трудилась над изящными открытками и конвертами, разработала их затейливый, выполненный в стиле модерн эскиз. Такие приглашения, общим количеством триста пятьдесят девять, были разосланы самым влиятельным лицам в нашей губернии и в Петербурге. Адриан Николаевич явно желал, чтобы венчание его дочери стало незабываемым праздником.

– Пока покрутись у зеркала, – сказал он дочери.

Она, восхищенная его подарком, в окружении десятка камеристок и портных завершала облачение в подвенечный наряд. Ирупов, улыбающийся, отозвал меня в соседнюю комнату. Его улыбка исчезла с лица, он сразу стал выглядеть на десять лет старше.

– Елена Карловна, – произнес он, проверив, что дверь тщательно заперта. – Я должен с вами посоветоваться. Я рассчитываю только на вашу мудрость и прозорливость. Жена, увы, мне не помощница. Посмотрите, что я получил вчера вечером. Это письмо было адресовано Евгении, и только чудом оно не попало ей в руки.

Он протянул мне послание, написанное твердыми, корявыми буквами на дешевой бумаге. Оно гласило:

 
Ты лилия, символ чистоты, Евгения.
Ты лилия, что цветет в пруду, который раскинулся в саду.
Ты лилия белая, которая умрет так скоро —
И окажется в аду.
Ты, Евгения, должна готовиться.
Садовник уже наточил нож.
Завтра ты умрешь.
 

Я перечитала это бессмысленное, так и дышавшее злобой послание несколько раз, затем, подняв глаза на Ирупова, который с тревогой ждал моего вердикта, произнесла:

– Полнейшая чушь, Адриан Николаевич. Кто-то решил досадить вам и вашей дочери. Вы же знаете, что у вас много недоброжелателей.

– О, это мне великолепно известно, – кивнул головой промышленник. – Значит, вы считаете, что бояться нечего?

Если бы я знала тогда, что нам стоило принять самые серьезные меры предосторожности, возможно, даже отменить венчание, но кто бы пошел на это? Кто же знал, что все обернется такой страшной и жуткой драмой…

– Я думаю, вам нечего бояться, – медленно проговорила я. – У вас сохранился конверт?

Адриан Николаевич протянул мне конверт. Такой же, как и бумага, на котором написано послание, дешевый, ничем не примечательный.

– Сохраните на всякий случай, – велела я. – Кто-то явно не хочет, чтобы ваше торжество прошло без сучка и задоринки.

– Я тоже такого мнения, – перевел дух Ирупов. – Спасибо, что успокоили меня, Елена Карловна. И прошу, никому не говорите об этом письме.

– Папа, где ты? – раздался призывный голос Евгении. Ирупов выскользнул из комнаты и направился к дочери, все еще стоявшей около зеркала.

Около полудня, когда в чистом августовском небе сияло солнце, торжественная процессия направилась к собору Вознесения, главному златоглавому храму нашего Староникольска, дабы там состоялся обряд венчания. Народу на улицах было великое множество. Для простых горожан Ирупов устраивал гуляния и бесплатную раздачу подарков.

Евгения вместе с отцом и матерью ехала в открытой золоченой карете, запряженной восемнадцатью белыми лошадьми. Невеста, в то утро удивительно привлекательная, лучилась счастьем, а бесценное колье герцогини Кентской привлекало всеобщее внимание своим огромным розовым бриллиантом.

Жених вместе с родней ждал ее у церкви. Они по красному ковру прошествовали в храм. Мне удалось занять место в соборе и наблюдать за всей процедурой венчания. Около половины второго Евгения Ирупова стала княгиней Евгенией Шаховской. Я даже немного всплакнула.

Под переливы колоколов молодожены появились из церкви. Народ ликовал, раздавалась торжественная музыка. Под руку Федор и Евгения уселись в карету и направились к княжескому дворцу, где и должно было пройти основное торжество и прием по случаю венчания.

Я забежала к себе домой, чтобы убедиться – с Карлушей все в порядке. Мой малыш спал здоровым послеобеденным сном, экономка, как обычно, вязала чулок для своих внуков. Мне не очень хотелось идти во дворец к Староникольским на праздник, но игнорировать это событие я не имела права. Поэтому, немного отдохнув и переодевшись, я ближе к вечеру направилась на торжество.

У меня было приглашение, над которым я сама и трудилась, через ворота пропускали далеко не всех. Меня встретила госпожа Ирупова, облаченная в платье голубого атласа и безвкусно-аляповатый сапфировый гарнитур. Над ее головой, увенчанной сложной витиеватой прической, более напоминавшей Пизанскую башню, гордо реяло пять или шесть страусиных перьев.

Она, прижимая к абсолютно сухим глазам платочек, гундосо проговорила:

– Ох, Елена Карловна, какой же для меня это шок! Моя единственная дочь, моя единственная и горячо любимая Женечка!

– Не плачьте, Ольга Тихоновна, – прервала я ее. Я же знала, что госпожа Ирупова заботится только об одной особе – о себе самой, и чувства других ее совершенно не волнуют. Свадьба дочери была для нее не более чем возможностью продемонстрировать новый немыслимый наряд.

Прием был в самом разгаре. Стол был отменным. Я, испытывая зверский голод, накинулась на яства. Однако! Откуда в военное время Ирупов достал такие деликатесы? Здесь же, в чайниках, замаскированный под кофе или чай, находился алкоголь. В стране царил сухой закон, но Ирупов не знал никаких законов.

Сад был декорирован цветами, фонтаны, взмывая вверх, придавали всему происходящему особый византийский шик.

– Пир во время чумы, – услышала я чью-то реплику.

Обернувшись, я заметила странного молодого человека, который, в отличие от других гостей, стоял как столб, ничего не поглощая. Его глаза горели ненавистью. Интересно, подумала я, каким образом ему удалось попасть сюда? Он не похож ни на одного из приглашенных – он не был крупным банкиром, представителем аристократического рода или звездой синематографа.

– Все это скоро закончится, – произнес он, обращаясь ко мне. – Вы это поняли?

Я не смогла ничего ответить, так как жевала, и кусок вкуснейшего сливового пирожного, отломившись, шмякнулся мне под ноги. Молодой человек с презрением оглядел меня, хмыкнул и смешался с разноцветной толпой.

Немного подкрепившись, я отправилась поздравлять новобрачных, которые находились под белоснежным тентом. Евгения, уже сменившая наряд, по-прежнему удивляла гостей своим бесценным ожерельем. Федор, новоиспеченный супруг, выглядел смущенным и утомленным.

Программа была запланирована насыщенная. Банкет, затем танцы, наконец, вечером фейерверк. Темное небо Староникольска осветили радужные всполохи. Я мечтательно подумала, что и сама бы не отказалась от подобной свадьбы.

Ирупов, с которым я беседовала, облегченно вздохнул:

– Надо же, уважаемая Елена Карловна, все позади. Этот день закончился…

– Еще нет, – проскрипел старый князь Святогорский, сидевший в кресле, которое толкал его сын. Феликс-старший выглядел на редкость здоровым и полнокровным. Облаченный во фрак, он то и дело словесно щипал сына, намекая на его связь с Анной Радзивилл. Актриса, одетая в фисташковое платье и украшенная бриллиантами, была где-то неподалеку. О романе Феликса-младшего и дивы синематографа судачил весь Староникольск.

– До окончания этого дня еще пара часов, – продолжил князь. – И всякое может случиться, не так ли?

– Ничего не случится, – сказал совершенно спокойным тоном Ирупов. – Князь, я премного благодарен вам за то, что вы предоставили в мое распоряжение ваши чудесные сады.

– Сады Семирамиды, – произнес Святогорский. – Правда, говорят, вавилонская царица была больше вавилонской блудницей… Ваша дочурка просто великолепна, Адриан. А колье, это что-то уникальное. Скажите, за сколько вы его приобрели в Лондоне? Говорят, не меньше чем за миллион английских фунтов? Неужели не пожалели для вашей Евгении? Ну да, она же теперь княгиня Шаховская…

Внезапно к Ирупову бегом приблизился один из слуг и, даже не извинившись, буквально оттащил его в сторону и что-то зашептал на ухо. Адриан Николаевич смертельно побледнел.

– Прошу прощения, – сдавленно произнес он и исчез вслед за слугой.

Наше небольшое общество, состоявшее из двух Святогорских, Анны Радзивилл, нескольких почетных граждан Староникольска и меня, было удивлено. Что могло произойти?

– Надо же, все-таки что-то случилось, – с довольным видом заметил старый князь. – Что, украли ожерелье?

Я в страхе оглянулась. По неизвестной причине мне стало очень страшно. Что-то произошло. Вдруг мне пришло в голову, что я давно не видела новоиспеченных супругов – князя и княгиню Шаховских. Куда они делись, что с ними произошло?

– Так, так, – продолжал старый князь. – Что же все-таки случилось? Я не понимаю!

Никто не понимал. Я видела вдалеке Ирупова, который теперь более походил на свою тень, чем на самого себя. Извинившись, я бросила прекрасное общество и направилась к Адриану Николаевичу. Он, казалось, даже не заметил меня.

– Могу ли я чем-то помочь? – произнесла я участливо.

Ирупов взглянул на меня, и я поразилась – такой отсутствующий был его взгляд. И помимо этого… Взгляд был полон боли и ужаса. Я никогда не видела промышленника таким растерянным.

– Адриан Николаевич, – я взяла его за руку, – прошу вас, не молчите, что случилось?

Он ничего не отвечал, на глазах у него я заметила слезы. Небывалое дело, Ирупов, которого все считали бездушным, как портмоне, набитое кредитками, плакал! Значит, произошло нечто подлинно ужасное!

– Все кончено, все кончено, – зашептал он быстро-быстро. – Елена Карловна, все конечно!

– Да что такое? – воскликнула я громко.

Мой возглас привлек внимание нескольких гостей, которые продолжали веселиться – пили, ели, разговаривали. Ирупов выделялся на их фоне. Нет, выделялся – это не то слово. Я даже не могу описать выражение, которое мне удалось разглядеть на его лице.

– Все кончено, – в который раз повторил он и бросился прочь, куда-то по направлению к оранжереям. Я незамедлительно отправилась вслед за ним.

По пути мне попалась мадам Ирупова, матушка Евгении, которая, схватив меня за запястье, пронзительным шепотом произнесла:

– Дорогая Елена Карловна, в чем дело? Куда вы спешите? Я ничего не понимаю, – в ее тоне было недовольство. – Почему мой супруг бросил гостей, я что, одна должна появляться перед всеми сразу?

– Прошу вас, не сейчас, – мне с трудом удалось высвободиться из ее цепких объятий. Я поняла, что случилось нечто непоправимое, но что именно? Ирупов бы никогда не позволил вести себя подобным образом. Более выдержанного человека, чем Адриан Николаевич, я не знала.

Я проследовала вслед за ним к оранжереям. Уже сгустилась тьма, которая обволакивала все вокруг. Я подошла к небольшой группке людей. Ирупов, опустившись на колени, что-то говорил ласковым тоном.

Мое появление не привлекло ничьего внимания. Странно, мелькнула у меня мысль, почему Евгения Ирупова, точнее, теперь княгиня Шаховская лежит на траве. Ей стало плохо! Ну конечно же, этим и объясняется странное поведение ее отца.

– Женечка, моя крошка, поднимайся, – говорил Ирупов, прижав к себе голову дочери. Евгения не шевелилась.

– Адриан Николаевич, – сказал один из собравшихся, – это не поможет, оставьте ее, нам ничего нельзя трогать.

Ирупов обернулся, и я поразилась – его лицо было искажено гримасой. Он прокричал:

– Что вы понимаете, моей девочке стало плохо, я не могу ее оставить!

И вслед за этим он разразился рыданиями. Я окаменела. Если Евгении стало плохо, что неудивительно, день был ужасно напряженным, то почему такая гипертрофированная реакция со стороны ее отца?

– Что такое? – прошептала я, оглядываясь. К нам спешила мадам Ирупова. Белые страусиные перья колыхались над ее прической.

– Уведите мою жену! – завопил Адриан Николаевич. – Она не должна этого видеть, никто не должен этого видеть!

Кто-то из гостей бросился навстречу Ируповой, однако та, похожая на броненосец, рассекающий волны океана, приблизилась к нам, не поддавшись на уговоры и не позволив увести себя обратно к гостям.

– Адриан, – заявила она капризно и одновременно требовательно. – Уже началось шушуканье. Где ты пропадаешь! Да и жених, я хотела сказать, супруг нашей Женечки мается в полном одиночестве. Где она?

Затем, поднеся к близоруким глазам лорнет в черепаховой оправе, усыпанный мелкими бриллиантами, она сказала:

– Ага, вот в чем дело, Евгении стало плохо?

– Не подходи! – закричал Адриан Ирупов. – Ольга, прошу тебя!

Его ладони, сжимавшие доселе голову дочери, лежавшую на траве, раскрылись. По небольшому обществу прокатился сдавленный стон, я невольно вскрикнула. Евгения Ирупова, княгиня Шаховская, уставилась приоткрытыми глазами в звездное небо. На ее нежной шее был затянут странный черный шарф. И никакого сомнения – она была мертва… Мертва!

– Скажи ей, что нечего валяться в обмороке, пора к гостям, – продолжала, ничего не заметив, мадам Ирупова. – Евгения, – она коснулась безвольно распластавшейся руки дочери. – Я…

Она не договорила, потому что наконец-то поняла: случилось нечто ужасное и непоправимое. Ирупова в тревоге всмотрелась в лицо дочери, затем перевела лорнет на мужа, похожего на медитирующего Будду.

– Адриан, – подозрительно спокойным голосом спросила она. – Евгения умерла, ведь так?

Появился молодой князь Шаховской. Федор, который был немного навеселе, спросил:

– Где моя жена, почему вы увели от меня мою жену!

– Прочь! – закричал Ирупов. – Я не хочу никого видеть, никто не имеет права видеть мою дочь!

– Я имею! – сказал Федор и грубо оттолкнул промышленника. Голова Евгении упала на мокрую от вечерней росы траву. Князь всмотрелся в ее посиневшее лицо, затем взглянул на Ирупова.

– Что вы с ней сделали? – прошептал он, беря Евгению за руку. – Отвечайте, черт побери, Адриан Николаевич, что вы с ней сделали!

В этот момент раздался тихий стон, и мадам Ирупова упала в обморок. Я бросилась к ней, ее пришлось на руках внести в апартаменты дворца. Через пять минут удивительный слух облетел уже всех гостей. Евгения Ирупова найдена около оранжерей мертвой! Старшая Ирупова, которая, как мне показалось, больше притворялась, чем на самом деле нуждалась в помощи, лежала на обтянутой желтым бархатом кушетке, когда я услышала позади себя скрип.

Князь Феликс Святогорский в инвалидном кресле, за которым стоял его ужасно бледный и растерянный сын, произнес удовлетворенным тоном:

– Меня не пускают к собственным оранжереям, ну где это видано, Елена Карловна? Так что, это не ложь, на самом деле Евгения Ирупова умерла? Она убита, скажите мне?

Его тон, полный дешевого интереса и злорадства, раздражал меня. Я непочтительно ответила:

– Князь, не кажется ли вам, что это не ваше дело!

– Хе-хе, – буквально простонал от радости Святогорский-старший. – Значит, это на самом деле так. Вы только подумайте – не прошло и дня, как молодая княгиня умерла. Я же всегда знал, что род Шаховских проклят.

Оставив его одного, я снова вышла в сад. Теперь там царила паника. Гости говорили об одном, собравшись в небольшие группки, никто больше ничего не ел и не пил. Я решительно направилась к оранжереям. Меня пропустили, несмотря на то, что других зевак из числа приглашенных отсеивало несколько мужчин, облаченных во фраки.

На этот раз мне удалось охватить взором целостную картину. Евгения Ирупова лежала на траве в странной позе, как будто она заснула. Однако она не спала, она была мертва. Приоткрытые глаза, губы, словно замершие в крике. Ее шея была туго обмотана шарфом, на который я уже обратила внимание. И ожерелье, вот чего не хватало! Я вгляделась под ноги, едва не поскользнувшись. По траве были рассыпаны матовые круглые жемчужины.

Ирупов уже овладел собой, однако это спокойствие было гораздо ужаснее, чем истерика. Он подошел ко мне и произнес:

– Елена Карловна, прошу вас, выгоните всех прочь. В саду никого не должно оставаться!

Я скрепя сердце принялась за выполнение этой неприятной миссии. Я громко объявила всем, что в связи с непредвиденными обстоятельствами всех просят удалиться прочь. Кое-кто из гостей, до которых еще не дошел слух о страшной судьбе Евгении Ируповой, выглядели сбитыми с толку.

Понадобилось около часа, чтобы все исчезли из сада. К тому времени прибыла полиция, возглавляемая городничим. Я вновь оказалась около оранжерей. Местные чины рассматривали тело девушки.

– Удушена, – констатировал невысокий седовласый врач, заканчивая осмотр тела. – Скорее всего, именно этим шарфом. Единственное, что я могу сказать, на нее напали сзади. Кто-то затянул на шее жертвы шарф, от титанических усилий порвалось ожерелье. Борьба длилась совсем недолго. Убийца был значительно сильнее, чем княгиня.

Ирупов, постаревший, но собранный и вновь обретший присутствие духа, внимательно слушал. Он сказал:

– Жемчужины из ожерелья рассыпаны по траве, господа, но я никак не могу найти «Утреннюю зарю», бриллиант, который является центральным в ожерелье. Он исчез.

Его заявление произвело эффект разорвавшейся бомбы. Полицейские зашевелились, городничий с почтением спросил:

– Адриан Николаевич, вы уверены, что бриллиант исчез?

– Да, – ответил Ирупов и ударил рукой об руку. – Только не говорите мне, что Евгения стала жертвой этого дьявольского камня! Неужели мою девочку убили только ради… Ради этой стекляшки!

– Ничего себе, стекляшка стоимостью в миллион, – прошептал стоявший рядом со мной городничий. – Итак, господин доктор, что-нибудь еще?

– Пожалуй, я пока что не могу сказать ничего определенного, – ответил врач и развел руками. Потом он произнес: – А это что такое?

Он поднял с травы цветок – белую лилию. Ирупов сдавленным голосом ответил:

– Этот цветок лежал… Лежал на груди Евгении, когда я пришел сюда. Евгению обнаружил один из слуг.

– Цветок на груди, – произнес городничий. – Мы желаем побеседовать с тем, кто нашел тело вашей дочери, господин Ирупов. И немедленно!

Я вновь вернулась в залу, где лежала на кушетке мадам Ирупова. Она уже очнулась, кто-то приложил к ее голове холодный компресс. Она глядела в изукрашенный изящной лепниной потолок и причитала:

– Боже мой, боже мой, мы столько истратили на этот праздник, двести тысяч, а все закончилось так ужасно. Боже мой!

– Замолчите! – воскликнула я, потрясенная словами Ируповой. Как она может вести речь о деньгах, когда ее дочь лежит мертвая в саду.

– Да, праздник явно не удался, – сказал, кашляя, старый князь Святогорский. – И что это значит, полиция будет топтаться по моему парку? Феликс, увези меня в мою спальню, мне все это надоело!

Бездушный человек, подумала я. День подходил к завершению. Мне казалось, что события развиваются нереально, фантасмагорично… Это – роман какого-нибудь безумного бульварного автора, произошедшее не может быть правдой!

– Леночка, – услышала я чей-то слабый голос. Я обернулась и увидела Федора Шаховского, сидевшего в кресле. – Леночка, не бросай меня!

Я села рядом с ним. В глазах у Федора, о котором решительно все забыли, стояли слезы. Я ужаснулась – он только что потерял жену. Любил ли он Евгению Ирупову или согласился на брак исключительно по расчету? Впрочем, это не имело никакого значения.

Не обращая ни на кого внимания, я прижала к себе плачущего Федора, который искал у меня утешения в своем безмерном отчаянии.

Следующие дни пролетели в дикой, незабываемой суматохе. Газеты только и писали о таинственном преступлении, произошедшем в парке дворца князей Святогорских. Евгения Ирупова была задушена черным шарфом с изображением лилии, такой же цветок был обнаружен и рядом с ее телом. По заявлению свидетелей, до того, как Адриан Николаевич попытался прижать к себе дочь, чтобы скрыть ее от посторонних глаз, цветок покоился на ее груди. Но что это могло значить?

Я старалась не думать об анонимном письме, которое получил Ирупов за день до венчания. Ведь кто-то сообщал Евгении – «Завтра ты умрешь». И то, что и ее отцом, и мной было воспринято как дурная, лишенная всяческого вкуса и разумного объяснения шутка, сбылось на самом деле. Не прошло и суток, как Евгения была мертва.

В наш крошечный городок понаехали толпы журналистов, которые старались уцепиться за сенсацию. Никто не хотел писать о военных действиях или кознях могущественного Распутина, все жаждали чего-то нового.

Суматоха улеглась неделю спустя. Ирупов приложил колоссальные усилия, смог замять скандал. С момента злосчастной свадьбы я его не видела. Общественности не донесли о письме и цветке, все обставили как ограбление. Но ведь это и могло быть ограблением – овальный бриллиант «Утренняя заря», названный так потому, что внутри камня заметен нежный розовый оттенок, похожий на первые лучи зари, бесследно исчез. Вероятно, тот, кто затянул шарф на тонкой шее Евгении, порвал ожерелье, а потом…

Что было потом, никто точно не знал. Были допрошены все слуги и гости, но никто не мог дать полезной для расследования информации. Последний раз Евгению, вполне счастливую и смеющуюся, видели с собственным супругом. Затем, сказав, что она сейчас вернется, Ирупова исчезла. А потом слуга обнаружил ее тело около оранжереи, куда доступ гостям был закрыт.

Слугу тщательным образом допросили, однако его непричастность к убийству и исчезновению бриллианта была очевидна. Затем в прицел следствия попал молодой человек по фамилии Аркадьев, который, как я потом узнала, был тем самым странным типом, сравнившим торжество по случаю бракосочетания Евгении и Федора с пиром во время чумы. Он, сын одного из приглашенных гостей, важного редактора петроградской газеты, симпатизировал социалистическим идеям и откровенно конфликтовал со своим отцом.

Аркадьева даже арестовали, и некоторые из газет, составлявших конкуренцию листку, издаваемому его отцом, подали это как разоблачение – жутким монстром, убившим молодую княгиню всего через несколько часов после заключения церковного брака, был социалист и нигилист Аркадьев.

Однако, оказавшись вдали от богатого папы, привычного комфорта и внимательно слушающей сочувствующей публики, юноша сломался. Он превратился в плачущего мальчишку, каким и был на самом деле. Когда он понял, что его – ни много ни мало – хотят обвинить в убийстве Евгении Ируповой, он впал в истерику. Он отрицал свою причастность к убийству и краже бриллианта.

Властям, что вполне понятно, было бы только на руку, если бы жутким и бесчеловечным убийцей оказался именно юный Аркадьев, это позволило бы начать кампанию против социалистов и их приверженцев, однако и этот след оказался неверным. Единственное, в чем могли обвинить молодого человека, так это в отсутствии должного воспитания, но это упрек, обращенный больше к его могущественному петроградскому папе, чем к нему самому.

Затем жертвой слухов стал Федор Шаховской. Князя обвиняли в том, что он согласился на мезальянс, каким был брак с Евгенией Ируповой, для собственной выгоды. Еще бы, он получил от Ирупова огромное приданое, а его молодая жена – не прошло и дня после заключения брака – была убита. Я сочувствовала Федору и старалась поддерживать его, как только могла. Я навестила его в небольшом особняке, где он проживал с матерью и сестрами. Княгиня Шаховская, его матушка, встретила меня радушно и сразу же принялась жаловаться:

– Елена Карловна, дорогая моя, я же знала, что этот брак не доведет моего сына до добра! Я всегда, слышите меня, всегда была против этого мезальянса! И вот, вы убедились, что я права!

Я не могла возразить, хотя прекрасно знала, что старая княгиня изо всех сил старалась приблизить час венчания, дабы ее сын, бедный и с кучей картежных долгов, мог бы стать мужем ужасно богатой Ируповой.

– А как вы думаете, может ли теперь Федор претендовать на часть наследства своей покойной жены? – задалась вопросом старая княгиня.

Шаховской, который присутствовал при разговоре, воскликнул:

– Боже мой, мама, неужели и ты не понимаешь – я женился на Евгении по любви, а не из-за меркантильных расчетов! Мне так тяжело!

Я могла представить себе, как же тяжело бедному Федору. Мое сердце обливалось кровью, когда я видела его, осунувшегося, похудевшего, со слезами на глазах.

Событием следующей недели стали помпезные похороны Евгении. Ирупов истратил на эту церемонию колоссальные средства. Сорок лошадей, украшенных черными помпонами и черными же страусиными перьями, везли карету, в которой покоился гроб бедной девочки. Адриан Николаевич поклялся, что поставит своей дочери памятник и возведет для нее великолепный мавзолей. Его супруга с нервным срывом лежала где-то в покоях их особняка, сам Ирупов, одетый во все черное, превратившийся в свою тень, в гордом и страшном одиночестве шествовал за каретой с телом Евгении.

Ее погребли на местном кладбище.

– Елена Карловна, спасибо вам за все, – сказал мне на прощание Ирупов. Он решил как можно быстрее уехать в Петроград. Он, насколько я знала, не верил ни на йоту в виновность анархиста Аркадьева, поэтому и не хотел становиться участником фарса.

Я проводила его с женой до ближайшей железнодорожной станции, откуда они отправились в столицу. Смерть Евгении Ируповой, неразгаданная и такая страшная, так бы и осталась легендой нашего городка, если бы не следующее событие, которое произошло через семнадцать дней, двадцать второго августа…

Тот день выдался на редкость дождливым. Все говорило о том, что в Староникольск пришла осень. Холодные струи хлестали по стеклам, пронзительно выл ветер. Несмотря на эту погоду, я, как обычно, отправилась на изыскания – поиски окаменелостей в близлежащем меловом карьере. Я давно наметила себе этот день, и не в моих правилах отказываться от задуманного из-за плохой погоды.

Я вернулась к себе около полудня. Дождь почти прекратился, с неба сыпалась водяная пыль, однако выглянуло и солнце. Я снимала в прихожей свой дождевик, когда услышала трель телефонного звонка. Трубку сняла экономка, которая доложила, что со мной желает разговаривать городничий. Удивившись этому и одновременно полагая, что его звонок объясняется новым поворотом в деле Евгении Ируповой, я взяла трубку.

– Елена Карловна, – услышала я голос городничего, своего старого знакомого. – О том, что сегодня случилось, прошу никому не рассказывать. Мы обнаружили еще одну удушенную жертву.

– Что вы говорите! – воскликнула я.

Экономка, сразу же навострившая уши, сделала вид, что стирает пыль с картин в гостиной. На самом деле эта любопытная особа подслушивала мой разговор. Я давно привыкла к этому, однако не хотела, чтобы она уловила суть. Эта длинноносая особа была болтлива, как сорока.

– Самое ужасное, что убийца снова применил шарф с изображением цветка, на этот раз эдельвейса. Точно такой цветок – эдельвейс – был найден и на теле жертвы.