Текст книги "Время войны"

Автор книги: Антон Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

45

Морское побережье к юго-востоку от города Чайкина в этот день напоминало большой сумасшедший дом на открытом воздухе. Накануне ближе к вечеру обитатели многочисленных санаториев, домов отдыха, юнармейских лагерей и курортных местечек, сообразив, наконец, что происходит, решили обратиться в бегство – но было уже поздно.

Путь этой грандиозной массе людей преградили тыловики и боевые части легиона, которые отбросили курортников назад и прижали их к морю. Бесконечный песчаный пляж был усеян людьми и издали казалось, что они просто отдыхают.

Но это впечатление было обманчиво. Прежде всего, так много людей сразу не бывает ни на одном пляже даже в самый разгар купального сезона. Чтобы высвободить войска из оцепления, людскую массу сжали до максимального предела, и не то что лежать, но даже стоять на этом пляже было затруднительно.

Курортники пытались спасаться, забираясь в воду, и легионеры не возражали – но лишь до тех пор, пока это не напоминало попытку к бегству. За теми, кто пытался отплыть от берега, зорко наблюдали с самолетов и вертолетов, с катеров и подводных лодок, а также с челноков, стоящих под погрузкой.

То и дело с челноков и с воздуха раздавались пулеметные очереди. Стрелки открывали предупредительный огонь, стараясь ни в кого не попасть – и не только из гуманных соображений, но еще и потому, что маршал Тауберт лично приказал по возможности беречь жизнь и здоровье людей, предназначенных в уплату концерну «Конкистадор».

Но иногда они все-таки попадали и вода окрашивалась кровью. А еще люди гибли в давке на берегу и тонули в воде, а некоторые топились преднамеренно, не выдержав этого безумия.

И все это время над побережьем висел непрерывный стон, разрываемый истерическими воплями и криками боли.

Счастливы были те, кого по коридору между двумя колоннами тяжелых грузовиков выводили на сходни челнока или поднимали на челнок с воды. Открытые клапаны корабельных трубопроводов у входных ворот извергали тугие струи холодной пресной воды, но чтобы добраться до них, пленные должны были сначала раздеться догола. И они делали это без возражений, порой поспешно и с радостью – лишь бы поскорее добраться до воды.

Больше других повезло тем, кто оказался на краю толпы. Их раньше забирали партиями, а кроме того, женщины, вырвавшись на нейтральную полосу, могли заработать облегчение раньше других, добровольно отдаваясь солдатам.

Особенно часто этим пользовались женщины с детьми. Ради спасения малышей от гибели в давке под палящим солнцем они были готовы на все. А легионеры еще и подначивали их, выкрикивая через динамики предложения на этот счет.

Вырвавшись из толпы, молодые матери оказывались в неопределенном положении, потому что наверху еще не разобрались, что с ними делать.

Существовал приказ начштаба легиона Бессонова, согласно которому женщины с детьми относились ко второй очереди пленных, и их не следовало трогать, пока в наличии имеются пленницы первой очереди.

Но с другой стороны, тот же Бессонов переложил ответственность за отгрузку пленных на начальника тыла легиона и доложил об этом в Ставку, откуда начальнику тыла недвусмысленно передали, что он отвечает за соблюдение графика отгрузки головой. А поскольку график уже второй день срывался, начальник тыла давил на старших офицеров, те – на младших и так далее до самых низов.

Напряжение распространялось подобно лавине, и тыловики буквально зверели – особенно когда до них дошла угроза передоверить выполнение тыловых задач пленным, мобилизованным в штрафные части, и целинским добровольцам, а тыловиков отправить на фронт.

Легионерам боевых частей было проще. Дальше фронта все равно не пошлют, а насчет отстрела ошейников они уже просекли, что этой мерой командование злоупотреблять не станет. Бойцов катастрофически не хватает и расстреливать их даже за серьезные провинности не станет даже идиот Тауберт.

Конечно, за дезертирство, преднамеренную стрельбу по своим или добровольную сдачу в плен могут и пустить пулю под челюсть. А за все остальное максимум что грозит – это штрафная часть. И то не в первых рядах под пулями, а во втором эшелоне на правах надзирателя.

Так что легионеры 13-й фаланги не только сами отводили женщин с детьми подальше от челноков в близлежащие дома отдыха, но и отбивали их у тыловиков.

Тыловые подразделения самой 13-й находились в подвешенном состоянии. На них давили с двух сторон. Штаб фаланги требовал неукоснительно соблюдать приказ Бессонова об очередности использования пленных, а тыловое управление легиона приказывало заботиться прежде всего о количественных показателях.

Детей при этом грузить на челноки запрещалось – они не годились в уплату «Конкистадору», а главное – на осиротевших детей у Тауберта был особый расчет. Из них он собирался вырастить первое поколение подданных новой империи, лишенное предрассудков прежней жизни.

Капитан Саблин, центурия которого, сдав зэков на челнок, была поставлена в мобильное оцепление пляжа, взял на себя благородную миссию пресекать действия тыловиков, противоречащие приказу начштаба легиона. И поскольку рядовые тыловики сами не испытывали особой охоты разлучать матерей с детьми, их, как правило, отдавали Саблину без сопротивления.

Лана Казарина сидела боком на кромке люка с окаменевшим лицом. Неизвестно, что было бы с ней, доведись ей увидеть такое до тюрьмы. Но даже и после тюрьмы это жуткое зрелище повергло ее в шок.

Только одно примиряло ее с действительностью. Команда ее спасителя Игоря Иванова не участвовала в этом издевательстве над мирными гражданами, а наоборот, спасало от издевательств самую уязвимую категорию – детей. Несовершеннолетних, которые были оторваны от родителей, Саблин тоже брал под свою опеку.

Но когда Игорю в очередной раз пришлось выйти из машины с автоматом наперевес для разговора с тыловиками, и Лана последовала за ним, она спросила усталым равнодушным голосом – на эмоции у нее уже не осталось сил:

– За что? Они ведь ни в чем не виноваты. Они ничего вам не сделали. Зачем же так жестоко.

– Это война, – ответил Игорь виновато.

– Но ведь эти люди не воюют!

– Какая разница. На войне нет середины. Кто не союзник – тот враг.

– Значит и ты такой же… – проговорила Лана. – Такой же, как все эти ублюдки. если тебе прикажут, ты тоже будешь убивать безоружных женщин. Разве не так?

– Так! – резко выкрикнул Игорь. – Так, потому что иначе убьют меня. Очень просто – бах и нет! А я жить хочу. Понимаешь – жить! Я что, просился на эту войну добровольцем? На меня нацепили этот ошейник, приволокли сюда и сказали: воюй! И даже согласия никто не спрашивал, в отличие от тебя. Я бы, может, предпочел уродоваться голяком на плантациях, – продолжал он, ткнув пальцем в сторону челнока, куда продолжали грузить обнаженных людей, – чем тут в бронежилете под пулями. Но меня никто не спрашивал, понимаешь ты это или нет? И все, чего я хочу сегодня – это дожить до завтра!

– А я не хочу, – сказала на это Лана. – Я не хочу так жить!

– А как ты хочешь жить? Как раньше? В тюрьме тебе было лучше, да? Да? Ну так я объясню, почему. Там ты была невинной жертвой, а теперь оказалась по другую сторону. А там, за оцеплением – те самые люди, которые посадили тебя в тюрьму и приговорили к расстрелу. Знаешь, откуда они? Они из правительственных санаториев. Вон, видишь белое здание? Это дом отдыха Органов.

– Меня посадил в тюрьму подполковник Голубеу. Если бы я встретила его – задушила бы своими руками. Он убил мою маму… А этих людей я не знаю.

– И что с того? Чего ты хочешь от меня? Отец звал тебя с собой на орбиту. Может, он лучше объяснит тебе, что такое война. Еще не поздно. Я могу посадить тебя на этот челнок, и тебя доставят к отцу? Хочешь?

Генерала Казарина увезли на корабль штаба легиона на катере, но девчонку действительно можно было отправить к нему без проблем. Пока челнок будет стыковаться со своим кораблем, шлюпка отвезет Лану на штабной борт ко всеобщему удовольствию.

Но Лана и в прежней своей жизни отличалась упрямством, а тюрьма и расстрельная камера еще сильнее укрепили в ней это качество.

А главное – она стояла сейчас не на стороне жестоких чужаков, не на стороне легиона и даже не на стороне своего спасителя Игоря Иванова.

Она стояла на той же стороне, что и ее отец. И пока он сотрудничает с легионом, ей не остается ничего, кроме как делать то же самое.

46

Начальник полевого управления легиона маршала Тауберта Жуков был снят с должности лично маршалом на очном совещании командного состава, которое было созвано, несмотря на протесты земных генералов, которым надо было заниматься делом.

Удивительно было другое. Тауберт не сказал ни слова об отдаче Жукова под трибунал или разжаловании. Жуков томился в неизвестности несколько часов, постоянно ожидая выстрела под челюсть, ибо трибунал в легионе маршала Тауберта был необязателен даже для генералов – но так и не дождался.

Вместо этого его вызвал по мобильной связи начштаба легиона Бессонов, который сообщил:

– Ты назначен куратором Амурского направления. Разборки отложены до тех пор, пока не выяснится, кто первым возьмет Бранивой – ты или амурцы. Маршал, правда, надеется, что первыми будут его клоуны, но это вряд ли.

– Какие клоуны? – не понял Жуков.

– Он поставил командовать Зеленорецким направлением своих шестерок, Шельмана и Юдгера. И уверен, что они уж точно всех победят.

Шельман и Юдгер были одиссейцы из свиты Тауберта – то ли с Герды, то ли нет, но главное, что полные идиоты с понтами выше головы. Они давно просили, чтобы Тауберт поставил их во главе всего легиона – и вот допросились.

– А знаешь, кто присоветовал? – сказал Бессонов.

– И кто?

– Эрланцы. Во главе с самим мудрейшим из мудрейших генеральным военным советником концерна «Конкистадор».

Самое интересное, что генеральный советник был действительно умен, и земляне неоднократно в этом убеждались. Интересно, зачем «Конкистадору» продвигать на командные должности круглых идиотов, которым даже взвод доверить нельзя?

Но вскоре пришли новости еще интереснее. Тауберт уведомил начальника тыла легиона Никитина и начальника особой службы Тутаева о своем недовольстве их деятельностью по отгрузке пленных из захваченных районов. И предложил освободить их от этой заботы, а также и от многотрудной деятельности по управлению оккупированными территориями.

Оба генерала прямо-таки мечтали сбросить со своих плеч этот груз, но их радость заметно поугасла, как только Тауберт назвал кандидатуру лица, которому предстоит всем этим заниматься.

– По моему мнению, – заметил маршал, – комендантом оккупированных территорий должен быть местный житель, пользующийся уважением и авторитетом у населения. Мне кажется, что Пал Страхау – именно такой человек.

Тутаев и Никитин попросту онемели, а маршал воспринял молчанье, как знак согласия и стал готовить соответствующий приказ. Но не успел он опомниться, как в резиденцию ворвались Бессонов и Сабуров.

Бессонов пытался сохранять спокойствие, но в голосе его сквозило напряжение:

– Вы можете играть в свои игры, назначать кого угодно на любые посты, отдавать громовые приказы, но главное, что вы можете – это распрощаться с мечтой о победе, о своей империи и о том, что «Конкистадор» долго будет все это терпеть. Если вы не понимаете самых элементарных вещей, то я ничего не могу сделать.

А вот Сабуров был действительно спокоен. Он вообще крайне редко выходил из себя.

– Маршал-сан! Знаете, вчера по Чайкинскому радио выступал Казарин. Он рассказал, как безумная клика Бранивоя – Страхау упрятала в тюрьму его и множество других офицеров, как органы истребляли цвет целинской армии, легендарных генералов и маршалов и ни в чем не повинных людей. А потом он призвал целинских солдат и офицеров переходить на сторону легиона, а гражданское население – не чинить легиону препятствий. Потому что несмотря на все ужасы войны самой важной задачей на сегодня является уничтожение кровавой клики Бранивоя – Страхау и даже памяти о ней.

Он произнес все это без выражения, словно читая по бумажке, а потом пояснил:

– Текст писал я, но Казарин произносил все это искренне. Мы много говорили с ним – и он действительно так думает. А теперь представьте, что он подумает, если мы поставим Страхау надзирать над оккупированными территориями. Представьте, что он скажет. И даже если эти слова не прозвучат по радио – неужели они не разнесутся из уст в уста? А если мы не выпустим их с орбиты или если даже он промолчит – что подумают люди там внизу? Какое, к черту, уважение?! Какой авторитет?! Допускаю, что многие там уважают и оправдывают Бранивоя и искренне верят, что великого вождя обманывали злодеи-подчиненные. Но ведь Страхау – он как раз и есть самый первый злодей. Вот если бы расстрелять его на площади Чайкина при большом скоплении народа – тогда мы получили бы широкую поддержку. А если мы его возвысим, то получим такую партизанскую войну, о которой даже думать страшно.

– Вы который день пугаете меня партизанской войной, а между тем, на захваченных территориях все тихо. Даже активность окруженцев сходит на нет.

– Это только так кажется. По моим сведениям, город Чайкин на грани мятежа. Не сегодня-завтра он вспыхнет, и подавлять восстание будет нечем.

– Вот пусть этим и займется Страхау, – упрямо произнес маршал Тауберт. – У него большой опыт. А в городе предостаточно его бывших подчиненных. Их надо только организовать, и я не вижу, кто бы мог сделать это лучше, чем он.

Когда Тауберт говорил таким тоном, все понимали – спорить бесполезно. И уходя из маршальского кабинета, Бессонов и Сабуров думали только об одном – как убедить целинцев, что земляне не имеют к этому идиотизму никакого отношения.

Но они прекрасно понимали, что это совершенно невозможно.

Для целинцев все легионеры одинаковы, и чем дальше от начала вторжения, тем явственнее местные жители осознают, кто они такие на самом деле.

Враги.

47

Это было жуткое зрелище. Фильм ужасов. Невинная девственница после визита Фредди Крюгера.

Веру Питренку убили целинцы. Какие-то доблестные юнармейцы поймали ее среди ночи и уволокли в подвал, где учинили над предательницей суд. Хотели провести все чинно и в довершение всего торжественно повесить ее в парке на дереве, да не сдержались. Их молоденькую учительницу легионеры сначала изнасиловали, а потом и убили, когда она, схватив небрежно брошенный нож, попыталась слабой рукой пробить бронежилет старшего группы.

У Веры бронежилета не было. Потом на ее теле насчитали двадцать семь ножевых ранений, а на стене ее кровью было написано по-целински: «Смерть предателям!»

Но главное – у нее была оторвана голова. Это постарался особист на орбите, который поступил строго по инструкции. Если ошейник подает сигнал «Пульса нет» и при этом существует опасность, что прибор попадет в руки противника, самоликвидатор рекомендуется подорвать. Что особист и сделал.

Но Громозека, который привел Веру в центурию и, похоже, действительно питал к ней нежные чувства, был не в том состоянии, чтобы разбираться.

Бойцы капитана Саблина вышли на этот подвал по пеленгу ошейника. Они опоздали из-за того, что каналы связи и наблюдения были забиты, и тыловым крысам наверху было не до поисков похищенного бойца – тем более даже не землянина.

Но все-таки они накрыли всех. Юнармейцы замешкались, потому что одного ранило взрывом ошейника. В результате никто не ушел.

Громозека убил на месте двоих, истратив на них целый магазин. Перезарядить «джекпот» ему не дали и использовать его как дубину – тоже, поэтому шестеро остальных выжили.

Их расстреливали через два часа по приговору полевого особиста Десницкого, который мог решать подобные вопросы единолично, однако счел нужным посоветоваться с начальством.

Начальство приговор одобрило, хотя Громозека кричал, что их надо порубить на куски, а расстрел – это слишком легкая смерть.

По этой причине его к исполнению приговора не допустили, а поручили эту работу самому опытному из всех – мобилизованному Гарбенке, которого Десницкий взял себе в помощники.

Каждый его выстрел заставлял Лану Казарину вздрагивать, как от удара, но Вера Питренка была ее подругой, и сама Лана при обсуждении способа казни предлагала надеть на юнармейцев ошейники и подорвать их.

Еще она за эти два часа демонстративно поменяла юнармейскую форму на полученную с тыловых складов униформу легионера и казалось, Лана смирилась, наконец, со своим пребыванием в рядах легиона – потому что противостоящая ему сторона еще хуже.

Но обнаженная девочка-подросток дрожала и плакала у стенки, и когда ее твердокаменная подруга, предпоследняя из приговоренных, упала с пробитой головой прямо на тела застреленных раньше парней, Лана вдруг бросилась к Гарбенке и вцепилась в его руку.

– Ее-то за что?! – выкрикнула она. И сбивчиво начала убеждать Игоря Иванова, который тут же бросился к ней, что девочка ни в чем не виновата. Она Веру не убивала и уж тем более не насиловала.

Но Громозека, который тоже оказался рядом, грубо оттащил Лану от места казни, не дав ей договорить, и через плечо рявкнул на Гарбенку:

– Стреляй, чего стоишь!

И Гарбенка выстрелил. Капитан Саблин уже собирался его остановить, чтобы если не отменить приговор в отношении девочки сразу, то хотя бы еще раз обсудить это с Десницким, но отвлекся на противоборство Громозеки с Ланой, а исполнитель приговоров тем временем выполнил команду водителя командирской машины.

После этого до самого вечера Лана не сказала ни слова. 77-я центурия устраивала облаву на жителей нескольких кварталов Чайкина, но Лана в этом участия не принимала. Она просто молча сидела на месте пулеметчика, мрачная, как могильный камень.

А вечером капитан Саблин обрадовал подчиненных новыми вестями.

– Нас решили бросить на борьбу с партизанами, – сообщил он. – Вернее, на конечную стадию этой борьбы. Короче, поскольку в нашем подразделении обнаружился такой незаменимый специалист, как Данила Гарбенка, нас решили переквалифицировать в карателей. Мои протесты эффекта не возымели. Впрочем, меня лично пообещали повысить в звании и должности.

Несколько легионеров в ответ виртуозно выматерились в эфир, и только Громозека выразил удовлетворение.

– Ничего, ребята. Если что, я Даниле помогу, а вы все можете в сторонке стоять.

– Да ладно, не тушуйтесь, – добавил Саблин. – У нас появился комендант оккупированных территорий. Некто Страхау, бывший генеральный комиссар Органов. Как только он сформирует свой аппарат, карательные функции перейдут в его ведение.

Тут Лана Казарина прервала молчание и нервно спросила:

– Страхау? Я не поняла… О чем вы говорите?

Непонятно было, кому она адресует вопрос, и Лане никто не ответил. Зато в разговор вклинился Игорь Иванов, который воскликнул:

– Что, серьезно? Интересно, кому это пришла в голову такая светлая мысль?

– Ну, кому у нас обычно приходят в голову светлые мысли? – ответил Саблин. – Нашему горячо любимому маршалу, кому же еще.

– Да… – произнес Игорь ошеломленно. – Они там наверху что, совсем уже ничего не соображают?

48

А наверху творилось черт знает что. Один корабль легиона ушел с первой партией пленных в уплату «Конкистадору», еще несколько гоняли в сверхсвете, реинкарнируя новых землян на смену убитым и раненым, а яхта Арранской принцессы с грузом золота и камней на борту отправилась в цивилизованные места с целью обмена драгоценностей на боеприпасы.

Но чем меньше кораблей на орбите – тем меньше каналов связи и наблюдения, которых и так не хватает катастрофически. И это как раз в тот момент, когда началось, наконец, наступление на западе, а наступление на востоке, наоборот, увязло в людской массе, которую уже с первых дней войны смог выставить против врага великий вождь Бранивой.

Когда информационная плотина на перешейке между Закатным полуостровом и материком была прорвана, и Бессонову не осталось ничего, кроме как начать наступление на Гаван и далее на Краснаморсак и Уражай, начштаба легиона, надо заметить, вздохнул с облегчением. Хаос, который воцарился на исходном рубеже уже через сутки после высадки, пугал Бессонова и усугублял его неверие в конечный успех.

Все преимущества компьютерного управления перемещениями войск сходили на нет по той простой причине, что легионеры-земляне в массе своей впервые увидели компьютер уже после реинкарнации и неделя или даже месяц обучения не могли восполнить этот пробел в образовании. Даже офицеры порой тупо пялились в дисплей, как баран на новые ворота, в упор не понимая, чего эта бездушная железяка от них хочет.

А в результате подразделения то и дело заползали не туда, теряли свое место в полосе сосредоточения, принимали своих за врагов, а врагов за своих и по этой причине то вступали в нешуточный бой с легионерами из соседней фаланги, а то запросто пропускали через свою зону ответственности практически безоружных окруженцев.

Конечно, в наступлении продолжало твориться все то же самое, но тут хотя бы было известно общее направление движения и примерное местонахождение врага. А поскольку город Гаван был все еще не готов к обороне, окружить его не составило труда.

На городских улицах было хуже. Эффект внезапности, который помог легионерам так лихо захватить Чайкин и весь Закатный полуостров, через несколько дней ослаб. Все-таки шла война, и хотя Гаван считался тыловым городом, в нем наводилась военная дисциплина и было полно мобилизованных граждан, и некоторым даже успели выдать оружие.

По этой причине целых три фаланги возились с этим городом три дня. Но еще шесть в это время продвигались дальше по побережью, расширяя плацдарм. В южной части перешейка восемь фаланг делали то же самое, и на третий день наступления вся эта сила развернулась на восток и ринулась вперед.

Маршал Тауберт ставил Бессонову задачу взять город Уражай, но сам начштаба легиона так далеко пока не заглядывал. Прежде надо было добить целинскую 5-ю армию, которая, потеряв в разбомбленных эшелонах большую часть своей техники и боеприпасов, теперь чуть ли не пешком возвращалась назад с приказом отбить родной Гаван и любимый всеми целинцами Чайкин.

А кроме 5-й армии у целинцев были здесь и другие соединения, тоже ослабленные отгрузкой самых боеспособных частей на восток, но ежедневно получавшие пополнения по мобилизации.

Бессонов ясно видел перспективу. Еще немного, и целинцы придут в себя. С наскока их не взять – слишком велика территория. Наступление может развиваться сколь угодно быстро – но сопротивление будет расти еще быстрее.

Единственный шанс – противопоставить массе целинцев другую массу: тех же целинцев, но перешедших на сторону легиона. Но для этого нужна длительная подготовка. То есть то, что Бессонов предлагал еще до вторжения. Захватить Закатный, перекопать перешеек и сидеть там до тех пор, пока не будет подготовлено войско, способное на равных сражаться с целинской народной армией.

Ресурсов бы хватило. 144 миллиона жителей – это хороший мобилизационный потенциал. Хотя в материковой части Народной Целины людей в десять раз больше, это ничего не значит. У Бранивоя еще и восточный фронт, а с другой стороны, нет такой техники, как у легиона.

Но Тауберт эту идею отверг, и провести ее явочным порядком тоже не получилось. Однако Бессонов даже теперь заботился больше не о том, как захватить Уражай и продвинуться вглубь материка на максимальное расстояние, а о том, как обезопасить перешеек от контрнаступления целинцев.

Но уже через несколько дней стало ясно, что даже для этой цели у западной группировки легиона слишком мало сил.

– Надо снимать фаланги с полуострова, – говорили ближайшие помощники Бессонова, имея в виду те части, которые остались в тылу у наступающих сил для окончательной зачистки территории и борьбы с окруженцами и партизанами.

Но если снять эти фаланги и бросить их в бой, то легион потеряет контроль над полуостровом – контроль, который еще толком не установлен.

Но и Ставка твердила то же самое. Пал Страхау собирает своих людей, которые справятся с тыловыми проблемами и без помощи землян. Снимать фаланги целиком пока рано, но раскулачивать их в пользу главного фронта уже можно.

Но Бессонов ни в какую не хотел отдавать оккупированные территории на откуп Страхау. Пока земляне остаются там, сохраняется надежда создать нечто, похожее на противопоставление «добрых парней из Вермахта» «гнусным зверям из СС» (причем в роли последних будут выступать целинцы на службе у Страхау).

Но если земляне уйдут, то, зная методы Страхау, можно не сомневаться: целинцы в массе своей проклянут и легион, и всех, кто примет его сторону. И это вызовет не только тотальную партизанскую войну, но и другой эффект.

Пока что целинские обыватели, которым надели на шею самоликвидатор, в массе своей готовы ради спасения своей жизни (или хотя бы ради шанса на спасение) воевать на стороне легиона против своих соотечественников. Но когда за работу возьмется Страхау, можно ожидать таких последствий, что те же обыватели в большинстве предпочтут скорее самоубийство, чем сотрудничество с оккупантами.

И уж во всяком случае легионерам придется опасаться мобилизованных больше, чем врагов. За всеми не уследишь (особенно когда особая служба теряет каналы наблюдения один за другим), а в бою так легко незаметно всадить «однополчанину» очередь в спину.

Поэтому Бессонов решил сделать все, чтобы не допустить ухода земных фаланг с полуострова – даже если ради этого придется остановить наступление.

Но наступающие части требовали пополнений. Они нуждались в людях, технике и боеприпасах. И хотя роковой сотый день приближался неумолимо, а график отгрузки пленных в уплату «Конкистадору» ежедневно срывался, что тоже грозило Бессонову серьезными неприятностями вплоть до отрывания головы в буквальном смысле слова, с каждым днем становилось все яснее, что без «раскулачивания» не обойтись.

Понятно, что фаланги, которые добивают на полуострове большие группировки окруженцев, трогать нельзя ни под каким видом. Зато город Чайкин уже несколько дней как очищен от активных солдат противника, а серьезное гражданское сопротивление в нем еще не развернулось.

Отсюда вывод: первый кандидат на раскулачивание – это злосчастная 13-я фаланга. Плевать, что в ней и так чудовищный некомплект личного состава. Зато она первой приступила к вербовке в свои ряды местных жителей, и судя по докладам, это дело продвигается у нее весьма успешно. Командир фаланги Шубин не побоялся пойти против самого маршала Тауберта, чтобы только оставить под своим началом дорогих его сердцу перевербованных целинцев.

Вот пускай теперь с ними и остается.