Текст книги "Максим Горький в моей жизни"

Автор книги: Антон Макаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 37 страниц)

Со своими воспитанниками я могу говорить ласково и нежно, но могу и повысить голос, твердо сказать: "Брось!" Без этого нет воспитания.

Я не хочу сказать, что нужно кричать на воспитанников. Нет! Но нужны страсть, любовь, увлечение своим собственным делом в той мере, как это мы наблюдаем у стахановцев. Если я не умею волноваться, то я обязан этому научиться! При совершении воспитанником я не умею волноваться, то я обязан этому научиться! При совершении воспитанником преступления воспитатель как представитель общества должен показать свое негодование.

Неудивительно, что в указанной консультации ничего не говорится о коллективе как воспитательном факторе. Учителю Позднякову рекомендуется только лично побеседовать с учеником, который занимался мелкими кражами и дошел до квартирных краж. Рекомендуется взять с ученика слово, что он больше не будет заниматься подобными делами. И только. Не рекомендуют выносить этот поступок на обсуждение коллектива, так как это нанесет ребенку "тяжелую внутреннюю рану", отчего пострадает учеба, а коллектив ничего не выигрывает. Это вредная установка.

Затем в данной консультации ничего не говорится о наказании. Боятся этого слова. А в постановлении ЦК#5 нашей партии это слово называется с большевистской прямотой и наказание не вуалируется словами "мера воздействия". Я стою за наказание. Только надо уметь его применять, а этому нужно учиться.

Весь отдел консультации журнала "Коммунистическое просвещение" отдает установками левака Шульгина. Консультанты стремятся удивить мир фокусом#7.

Они подобны покойным педологам, которые любили такие вопросы изучать, изучать; изучать и записывать, чем и путали учителя в вопросе, как ему быть с наказанием. У нас еще не освоена система наказания. Из старой школы мы не можем взять систему наказаний, чуждую нам, с ее слежкой, кондуитами, привязываниями к каждому пустяку и т.д. Применению наказания я долго учился.

Сами коммунары боролись с нарушениями правил внутреннего распорядка и сами управляли всей жизнью коммуны. В коммуне им. Дзержинского наказания принципиально признаны, но именно поэтому на практике они почти не применяются. Такого положения мне удалось добиться при помощи использования всей воспитательной силы коллектива. Воспитание, а следовательно, и наказание должны проходить через крепкий коллектив.

Сознательный крепкий коллектив крайне необходимо создать в каждой школе как живой организм с действующими органами и общими интересами. Снимать ответственность преступника перед коллективом, как советуют в журнале "Коммунистическое просвещение", – значит отказываться от новой педагогики.

Я настаиваю, что и в педагогике нужно изобретать. До последнего времени не занимались изобретением в педагогике, так как боялись педологии, которая отнимала это законное право у педагогики. Пусть вновь созданная кафедра воспитания разработает вопросы воспитательного значения коллектива, проблему наказания, стиля, тона и т.д.

Я уверен, что в ближайшие десять лет мы создадим методику коммунистического воспитания.

З а к л ю ч и т е л ь н о е с л о в о Я не отрицаю науку педагогику. Прежнее суждение о педагогике у меня сложилось в ее рабочем понимании. Послезавтра я опять еду в Киев и буду руководить новой колонией НКВД, где придется столкнуться с множеством практических вопросов. Придется опираться не на старую педагогическую систему, а на новую систему завтрашнего дня. Приходится ругаться из-за отсутствия не педагогических идей, а педагогической техники, которой не хватает. И сейчас остается спорным вопрос механизации#8 воспитательной работы. Воспитать умение чувствовать себя в рядах с другими, ощущать товарища локтем. Нужна обработка не только индивидуальная, но и при помощи коллектива, через организацию. Такие "детали" личности, как привычка к чистоте, к точности, как способность к быстрой ориентировке, нельзя воспитать при помощи индивидуальной обработки, не хватает сил и времени, а исключительно методом накопления коллективного опыта. Я выработал для себя рабочую схему, в которой разбираю четыре типа влияния (чистое и практическое, собственное и постороннее)#9. Надо уметь организовать и подчинить себе эти влияния, чтобы создать технику и полезный пучок влияний. В социалистическом обществе владеть ими будет легче – без применения наказания. И наконец самое главное. Наша коммунистическая работа не может быть бесстрастной. Надо уметь работать с верой в человека, с сердцем, с настоящим гуманизмом.

Без любви к человеку не было бы и Октябрьской революции. Мирюсь с вами и по вопросу о наследстве. Глубоко уважаю старых педагогов. Много их читал и многому научился у них. Но нам нужно продолжать дело создания воспитательной методики. Это ответственная задача лежит на нас. Многому в воспитательной работе учился у чекистов, имеющих доброе сердце и сильно любящих детей. Они ежеминутно чувствуют ответственность за свою работу. Они не проявляют ни лени, ни самоанализа, ни интеллигенщины в подходе к детям, они работают уверенно, хорошо, эффективно. Я учюсь у них. Я соглашаюсь, что педагогика должна быть единой наукой#10, но продолжаю настаивать, что необходимо разработать методику воспитания и уметь ее подчинить воспитательным целям школы.

Прекрасна работа по созданию нового человека! В ней много наслаждения! Я приветствую партию, давшую нам это счастье и радость!..

БЕСЕДА С РАБОЧИМ АКТИВОМ НА ЗАВОДЕ "ШАРИКОПОДШИПНИК"

Беседа т. Макаренко с активом состоялась в парткабинете. Писатель-педагог рассказал об очень интересных методах воспитания, переубеждения людей, которые применяются в детских колониях НКВД и основаны на опыте большой долголетней работы.

В коммуне им. Дзержинского, сказал т. Макаренко, мы организовали учет поведения. Каждый воспитанник знал (и это самое главное), что его поведение ежедневно фотографируется. То или иное уклонение от нормы в поведении всегда отмечалось особым значком. Прогул, например, обозначался кружочком, опоздание – треугольником, грубость с мастером – вертикальной черточкой и т.д. причем, говорит т. Макаренко, мы этот учет поведения ввели не для организации выводов. Мы использовали его для соревнования по вопросам поведения. С 1930 г. все 28 бригад ведут это соревнование.

Не репрессия, а коллективное осуждение

Мы по-иному относимся к репрессиям.

Допустим, какой-нибудь великовозрастный воспитанник нагрубил мастеру. Его проступок обсуждается на собрании. Собрание постановляет: "Поручить Мише Вареннику (пионеру десяти лет) разьяснить Зубатову (виновнику), в чем заключается неправильность его поведения". Или другой случай. Собрание, состоявшееся 1 октября, выносит следущее решение: "6 октября в 2 часа дня Иванову обязательно подумать над тем, почему он совершил свой проступок".

Ясно, что Иванов будет думать об этом не только 6 октября в 2 часа дня, но и во все дни, предшествующие этой дате.

Прогульщик – "гость"

Прогульщика мы усаживали в столовой за стол гостей, а не рядом с товарищами. Причем кормили не хуже, а даже несколько лучше, чем остальных коммунаров. Несколько дней прогульщик в роли гостя чувствовал себя неплохо, но потом ему это надоедало и он возвращался к товарищам на работу.

Практикуем также и обьявление выговора в особой обстановке. Например, в а п р е л е выносится такое постановление: "Обьявить Петрову выговор в день 1 М а я". Я не помню случая, чтобы выносили кому-нибудь выговор в этот праздничный день, ибо за время, предшествующее празднику, парень настолько исправлялся, что отпадала всякая необходимость вообще выносить ему выговор.

Как беседовать

Ваэнейшим методом воздействия считаю беседу. Причем эту беседу должен проводить человек высокоавторитетный. В с я н а ш а с и с т е м а в о с п и т а н и я – э т о р е а л и з а ц и я л о з у н г а о в н и м а н и и к ч е л о в е к у . О в н и м а н и и н е т о л ь к о к е г о и н т е р е с а м , е г о н у ж д а м , н о и к е г о д о л г у .

На борьбу с ворами призвали коллектив. Попавшийся вор вызывался на собрание. Оно происходило в большой комнате. С центра потолка свисает большая яркая люстра. Виновнику предлагают выйти на середину. Если он вышел и стал в небрежную позу, все собравшиеся предлагают: "Стань смирно!" Ослушаться всего собрания никто никогда не осмеливался. Затем выступал наш воспитанник Землянский, которого мы звали Робеспьером. Робеспьер произносит гневную стремительную речь и в заключение предлагает выгнать виновника из коммуны. Затем выступают еще несколько таких же энергичных ораторов. Вор все это время бледнеет и краснеет. После (этого) говорит кто-нибудь из комсомольцев:

– Мы ведь исправляем таких. Если его выгоним, он опять станет беспризорным. Нужно дать ему возможность исправиться. Я думаю, что его исправить можно. Предлагаю его зачислить в нашу бригаду. Мы за него поручимся. Выгнать всегда успеем.

Излишне отрицать, что этот вор может украсть еще раз, еще два выступавшие ребята об этом говорили), но больше воровать он не будет. И спустя сравнительно короткий срок он "входит в норму".

Товарищеский "чай" Часто мы практиковали такой способ сближения людей. Раз в пятидневку вечером я накрываю у себя в кабинете стол для чая, приглашаю бригаду. В этой бригаде есть, конечно, и плохие воспитанники. Во время чая происходит задушевная беседа. Выступающие воспитанники обрушиваются на недисциплинированных, а я беру их под защиту, говорю приблизительно следущее:

– Что вы на них напали? Они ведь хорошие ребята. Ну, были грешки, надо думать, что это проступки повторяться не будут.

Воспитанники дорожат этими беседами. Они с нетерпением ждут, когда я их приглашу на чай следующий раз.

ВЫБОР ПРОФЕССИИ

И до революции я работал с детьми#1. Как и полагалось до революции, в моем ведении находилось очень ограниченное социальное поле. Я сам был сыном рабочего, и мои ученики были такого же сорта. Официальные люди того времени называли нас мастеровыми. Все же у меня были дети мастеровых более высокого ранга – железнодорожников. Родители их были народом квалифицированным: заслуженные деятели паровозных и вагонных парков, машинисты, их помощники, токари, попадались между ними и начальниками станций.

Железнодорожники жили лучше других рабочих и даже несколько гордились своей хорошей жизнью. И детей своих учили не в каких-нибудь "начальных" трехлетках и не в церковноприходских школах, а в специально для них придуманных "пятилетках". Одним словом, мои ученики составляли некоторым образом привелегированное детство.

Оканчивая пятилетку, мои ребята приступали к выбору жизненного пути. Я руководил ими, и тогда мне казалось, что я действительно им помогаю и что без моей помощи трудно было ребятам выбрать жизненный путь. А сейчас я вспоминаю это время и думаю насмешливо: собственно говоря, ребятам моя помощь и не требовалась: выбора никакого не было. Я проработал в железнодорожной школе девять лет, выпустил в жизнь человек 500; всем помог выбрать профессию, и все они, за малым исключением... сделались железнодорожниками. То, что я называл выбором профессии, было вариацией на очень малом диапазоне: от паровозного слесаря до паровозного машиниста. Окончив школу, мои ребята поступали в тот или иной цех "учениками". Я годами встречал их в этом завидном звании, и они все были похожи друг на друга: замасленная, заношенная рубашка, измазанная мордочка, в руках неизменные "концы". Учебная пабота их заключалась почти исключительно в том, что они целый день ползали в самых грязных местах и вытирали части машин и паровозов. Только когда у них начинала сильно отрастать борода, их переводили в помощники слесаря, это было уже большим карьерным достижением. Заработки их выражались в каких-то грошах, и тем не менее при выборе профессии этот заработок был чуть ли не единственным стимулом.

* * *

После революции судьба поручила мне "самый низший отдел человечества" беспризорных... Вот кто составлял мое обычное общество. До того как попасть в колонию, эти маленькие люди, собственно говоря, уже выбрали себе "профессию", были ею очень довольны и мою непрошенную консультацию встречали даже с некоторым сопротивлением.

Но я терпеливо приучал их к труду и к школе, вокруг себя они видели новое, советское общество, новую свободу, новые пути человека. перед их глазами, как и перед глазами всех советских юношей, открылись широкие дороги. Сначала осторожно, потом все смелей и смелей мои воспитанники вступали на них, захватывали новые области, открывали новые перспективы. Скоро закончится 17 лет, как я работаю с ними. Многие мои воспитанники давно стали взрослыми людьми, женились, имеют детей. Тысячи разошлись по Советскому Союзу, и все нашли для себя профессию. Что они выбрали?

Вот я вспоминаю их имена, вижу их деятельность и хочу честно перечислить их рабочие пути. Но такое перечисление было бы очень утомительным. Мне трудно сказать, что они выбрали. Гораздо легче сказать, чего они не выбрали. И кажется, единственная "профессия", которую они обошли с презрением, это "профессия" вора или мошенника.

И что поразительно: при выборе профессии они меньше всего думали о будущих заработках, о материальных стимулах. Они жадными глазами следили за великим подьемом нашей жизни и видели, куда требуются силы, где не хватает людей, куда призывает их партия. В начале первой пятилетки они все бросились в индустрию. "Инженер" – вот что выражало в их глазах высшую степень выполнения долга, высшую форму деятельности. И от того времени много осталось на этом пути: инженеры-технологи, инженеры-строители, специалисты по тяжелому машиностроению, по легкому машиностроению, авиаконструкторы. Потом, когда в самом настойчивом порядке дня стали вопросы культурного строительства, дороги моих учеников стали разнообразнее. Многие пошли учиться на исторические, педагогические, медицинские факультеты, многие ушли в такие заманчивые области, как геология, появились первые представители в области искусства – студенты литературных факультетов, музыкальных институтов, театральных студий, художественных школ. Особый отдел составляют военные вузы, и самый любимый отдел – летные школы.

Конечно, выбор профессии в советское время – гораздо более трудное дело, чем до революции. Главное затруднение, если угодно, главный недостаток нашего времени – слишком много путей, слишком широки возможности. Чтобы выбрать профессию, теперь не нужно оглядываться ни на классовое или сословное положение, ни на материальную обеспеченность, ни на самодурство родителя. И бывает нередко, когда юноша или девушка растеряются перед этими просторными далями, бросится в одну сторону, увидит нечто более привлекательное. Потом оказывается, что ему вовсе не это нужно, что на самом деле по призванию своему он не летчик, не инженер, а музыкант или медик. И поэтому в настоящее время гораздо большее значение имеет помощь родителя и воспитателя.

Конечно, не всем удается осилить учебу и дойти до вуза. Многие так увлекаются характером своей работы. что уже не могут добраться до учебных вершин и остаются на средних пунктах: начальниками цехов, инструкторами, монтерами. Но в своей жизни они все равно пережили настоящие стремления, все равно испытали прелесть свободного выбора дороги, а если выбрали более узкую, то по доброй воле.

БОЛЬШЕ АКТИВНОСТИ В ИГРЕ

Очень часто мне вспоминается парадокс моего друга – педагога: "Игрушка тогда хороша, когда ребенок не играет, а действует". В этом парадоксе чрезвычайно справедливо требование активности. Скажем, ребенку подарили пароход и он в течение целого дня только водит его по комнате. В этом случае творческая инициатива ребенка не проявляется. Представим себе другой случай. У ребенка имеются только материалы, из которых он создает по собственной иницативе какие-то сооружения. У него есть песок, вода, спички, стебли растений, и он устраивает парк, проводит дорожки. Пусть у него даже есть пароход, но он увлечен не простым движением его по полу комнаты, а затевает широкое водное хозяйство – строит порт, прудит реку, нагружает и разгружает пароход, что-то перевозит с места на место, руководствуясь при этом какой-то целью. Только такая игра будет настоящей, содержащей в себе целесообразное действие.

дети менее обеспеченной семьи поэтому играют всегда лучше и богаче, чем дети, имеющие много готовых дорогих игрушек.

Я считаю, что было бы очень хорошо, если бы в наших магазинах было больше материалов для игры.

ПИСЬМО Л.В.КОНИСЕВИЧУ

Москва, 18 апреля 1937 г.

Дорогой Леонид!

Ты не можешь себе представить, как приятно и важно было получить от тебя письмо, которое с таким опозданием переслали мне из Броваров, где я давно не работаю (с конца января). Горячо поздравляю тебя с орденом и с тем, что ты не подкачал в своем человеческом достоинстве. Горжусь тобой и уверен, что и дальше ты останнешься таким же благородным человеком.

Я сейчас живу в Москве на постоянном жительстве. Возможно, что ты будешь в Москве, в таком случае обязательно будешь у нас.

Что касается твоей женитьбы, ты же знаешь мой характер? Я Нину знаю

хорошо. Если ты поднимешь ее до значения настоящего человека, это будет новая твоя заслуга. Не знаю, может быть, это дело и трудное, но я люблю детей, которые берутся за трудные дела. Во всяком случае, искренне желаю тебе и Нине счастья и удачи в жизни, а счастье и удача придут только тогда, когда люди меньше всего за ними гоняются, а больше думают о больших человеческих делах.

Дела коммуны мне более или менее известны, и, конечно, они малоутешительны. Я знаю, что по-настоящему понравиться она уже не может без чрезвычайных мер и усилий, а самое главное – без героических людей#1, которые не пожалели бы себя для такого красивого дела. Те люди, которые там сидят сейчас, очень мало соответствуют такому требованию. Я в коммуне давно не был, мне туда и показываться нельзя, ты же понимаешь, одно мое имя производит там беспорядки.

Напиши подробно о своих делах. Очень боюсь, что это письмо тебя не застанет в Одессе, наверное, ты куда-нибудь уплыл. Вообще напиши, что ты делаешь, какую несешь работу.

Мой адрес: Москва, Лаврушинский, 17/19, квартира 14 – мне.

Твой А. Макаренко

Если есть литературная работа, зачем тебе искать других шефов, кроме меня. Присылай мне, если вещь стоящая, поправлю и сдам в журнал.

ЦЕЛЬ ВОСПИТАНИЯ

В педагогической теории, как это ни странно, цель воспитательной работы обратилась в категорию почти забытую#1. На последнем Всероссийском научном совещании по педагогическим наукам о цели воспитания не говорилось. Можно думать, что научной педагогике нет никакого дела до этого вопроса.

В специальных педагогических контестах недопустимо говорить только об идеале воспитания, как это уместно делать в философских высказываниях. От педагога-теоретика требуется решение проблемы не идеала, а путей к этому идеалу. Это значит, что педагогика должна разработать сложнейший вопрос о цели воспитания и о методе приближения к этой цели.

Точно так же мы не можем говорить только о профессиональной подготовке нового поколения. Мы должны думать и о воспитании такого типа поведения, таких характеров, таких личных качеств, которые необходимы Советскому государству в эпоху диктатуры рабочего класса, в момент становления бесклассового общества.

Как же обстоит у нас дело с этой проблемой?

В начале революции наши педагогические писатели и ораторы, разогнавшись на западноевропейских педагогических трамплинах, прыгали очень высоко и легко "брали" такие идеалы, как "гармоническая личность". Потом они заменили гармоническую личность "человеком-коммунистом", в глубине души успокаивая себя дельным соображением, что это "все равно". Еще через год они расширили идеал и возглашали, что мы должны воспитывать "борца, полного инициативы".

С самого начала и проповедникам, и ученым, и посторонним зрителям было одинаково понятно, что при такой абстрактной постановке вопроса об "идеале" проверить педагогическую работу все равно никому не доведется, а потому и проповедь указанных идеалов была делом совершенно безопасным.

Педагогическая арена все более делалась достоянием педологии, и к 1936 г. у педагогов остались самые незначительные "территории", не выходящие за пределы частных методик.

Педология почти не скрывала своего безразличного отношения к нашим целям. Да и какие же цели могли вытекать из "среды и наследственности", кроме фатального следования педолога за биологическими и генетическими капризами?

Педологи сумели сохранять самое жреческое выражение во время подобных манипуляций, а мы, развесив уши, слышали их и даже чуточку удивлялись: откуда у людей такая глубокая ученость? Впрочем, не только удивлялись, но и подражали. А.С.Бубнов#2 в своей статье в "Коммунистическом просвещении" (N 5-6 за 1936 г.) приводит случай, когда деятели научной педагогики тт. Кменев и Пинкевич в обьясниьтельной записке к программе по общей педагогике писали: "Система расположения материала подчиняется не отдельным отвлеченно взятым "целям", "темам", "вопросам"... а воспитанию и обучению детей определенного возраста".

Если возраст является единственным направляющим началом педагогики, то, разумеется, слово цели можно взять в иронические кавычки. Но мы вправе заинтересоваться: почему вдруг в нашей стране воспитание молодого поколения сделалось игрушкой возрастных, биологических психологических и других симпатий? Почему такое презрение высказывается по отношению к самой идее целенаправленности?

На эти вопросы можно ответить различно. Может быть, причины заключаются в простом безразличии к нашей жизни и нашим целям. Ну, а если дело в сознательном намерении скомкать нашу воспитательную работу, сделать ее безразличной и пустой дрессировкой личности в пределах тех возможностей, которые сами собой в этой личности открываются: личность способна научиться читать – прекрасно, пусть учится; она проявляет наклонности к спорту – тоже неплохо; она никаких наклонностей не проявляет, и то хлеб для педолога – это "трудная" личность, и можно над ней покуражиться вволю.

Трудно подсчитать раны, нанесенные педологией делу социалистического строительства на самом важнейшем его участке – воспитания молодежи. Дело идет о болезнии теории, и даже не теории, а теоретиков, ослепленных педологией настолько, что они потеряли способность видеть истинные источники теории. В этом смысле болезнь имеет вид довольно несимпатичный. Суть этой болезни не только в количестве педологических положений, сохравнившихся до сегодняшнего дня, не только в некоторой пустоте, образовавшейся на месте педологического Олимпа, суть в отравлении самого нашего мышления. Научная мысль даже в искренней критике педологических утверждений еще содержит педологические пережитки.

Зараза довольно глубока. Инфекция началась еще до революции в гнездах экспериментальной педагогики#3, для которой характерен был разрыв между изучением ребенка и его воспитанием#4. Буржуазная педагогика начала ХХ в., разрываемая на части многочисленными школами и новаторами, бесконечными колебаниями от крпайнего индивидуализма до бесформенного и нетворческого биологизма, могла казаться революционной наукой, потому что выступала под знаменем борьбы с казенной школьной муштровкой и официальным ханжеством. Но для чуткого уха уже и тогда были основания весьма подозрительно встретить эту "науку", лишенную прежде всего настоящего научного базиса. Уже и тогда можно было видеть в ней очень сомнительные склонности к биологическим экскурсам, в сущности своей представляющие явную попытку ревизии марксистского представления о человеке.

Биологические тенденции#5 экспериментальной педагогики и потом педологии отталкивают каждого учителя-марксиста. И напрасно думают, что наше учительство заморочено педологией. Если кто заморочен, то не учительство.

Выполнить призыв партии – "восстановить в правах педагогику и педагогов"#6 – мы способны только при одном условии: решительно порвав с безразличным отношением к нашим государственным и общественно-политическим целям.

На Всероссийскос совещании по педагогическим наукам в апреле 1937 г. был поставлен специальный доклад: "Методические принципы воспитательной работы". Что в этом докладе сказано о целях воспитания, каким образом из этих целей вытекает метод?

Доклад имеет такой вид, как будто цели воспитания автору и слушателям давно хорошо известны, нужно говорить только о методах, о средствах их достижения. Только для торжественного финала, отделенного от остального изложения некоторой черточкой, докладчик возглашает:

"В основе их (принципов) лежит принцип коммунистической направленности, который является общим руководящим диалектическим принципом воспитания, поскольку он определяет и сожержание, и методы, и организацию всей воспитательной работы".

И в самом деле:

"Принцип этот требует от педагога партийности в работе, политической бдительности, глубокого понимания целей, средств и условий воспитания".

Такие именно финалы и раньше наблюдались ув педагогических писаниях. От педагога всегда требовалось высокое совершенство, всегда теоретик любил сказать два слова: "педагог должен". А в чем заключается долг самого теоретика, имеется ли у него самого "глубокое понимание целей, средств и условий"? Может быть, и имеется, но почему в таком случае теоретик держит свои богатства в секрете, почему он не раскрывает перед слушателями глубин своего знания? Почему только "под занавес" он иногда позволяет себе нечто продекламировать о целях и условиях, почему в самом изложении этих целей не видишь и не чувствуешь? И наконец, до каких же пор такой теоретик будет отделываться общеизвестным утверждением, что наше воспитание должно быть коммунистическим?

Когда я в своей книге "Педагогическая поэма" протестовал против слабости педагогической науки, меня на всех перекрестках обвиняли в неуважении к теории, в кустарщине, в отрицании науки, в пренебрежении к культурному наследству. Но вот передо мной специальный доклад о методах воспитания, предложенный на специальном научном совещании. В докладе не упоминается ни одно ученое имя, нет ссылки ни на одно научное положение, нет попытки применить какую-либо научную логику. Доклад в сущности представляет собой обыкновенное домашнее рассуждение, средний навар из житейской мудрости и благих пожеланий. Только в некоторых местах в нем проглядывают уши известного немецкого педагога Гербарта, который, между прочим, почитался и царской официальной педагогикой как автор так называемого воспитывающего обучения.

В начале вышеприведенного доклада говорится, что, несмотря на улучшение, у нас имеются и недостатки. Недостатки следующие:

а) нет надежной системы и последовательности в организации воспитательной работы педагога;

б) воспитательная работа протекат от случая к случаю, главным образом в связи с отдельными проступками учащихся;

в) в организации воспитательной работы наблюдается разрыв воспитания;

г) наблюдается разрыв воспитания, обучения и руководства детьми;

д) наблюдаются случаи нечуткого подхода.

Эти, скромно выражаясь, недостатки приобретают весьма выразительный вид, если мы к ним прибавим еще один: неясность вопроса, в каком направлении, к каким целям "протекает" эта воспитательная работа, не имеющая системы и последовательности, живущая от случаю к случаю, украшенная разными "разрывами" и "нечуткими подходами".

Автор признает, что "воспитательная работа носит по существу характер оберегающего воздействия и сводится к борьбе с отрицательными проявлениями в поведении учащихся, т.е. на практике осуществляется один из тезисов мелкобуржуазной теории свободного воспитания". "...Воспитательное воздействие педагога начинается в таких случаях лишь после того, как ученики совершили проступок".

Следовательно, мы можем позавидовать только тем детям, которые совершили проступки. Их все-таки воспитывают. Автор как будто не сомневается, что их воспитывают правильно. Мне бы хотелось знать, как их воспитывают, какими целями руководствуются в их воспитании. Что же касается детей без проступков, то их воспитание "протекает" неизвестно куда.

Посвятив недостаткам три четверти доклада, докладчик переходит к своему положительному кредо. Оно имеет вид очень доброжелательный:

"Воспитывать детей – это значит прививать им положительные качества (честность, правдивость, добросовестность, ответственность, дисциплинированность, любовь к учебе, социалистическое отношение к труду, советский патриотизм и пр.) и на этой основе исправлять имеющиеся у них недостатки".

В этом милом "научном" перечислении меня приводит в восторг. Больше всего мне нравится "и пр.". Так как перед этим "положительным качеством" стоит "советский патриотизм", то можно надеяться, что "и пр." будет тоже неплохо. А какая тонкость в понятиях: с одной стороны – честность, с другой – добросовестность, а между ними, обложенная добродетелями, как ватой, помещается "правдивость". Вид замечательно приятный! Какой читатель не прослезится, услышав, что и любовь не забыта, на первое время, конечно, к учебе. А посмотрите, с каким старанием выписано слово "дисциплинированность"! И это ведь всерьез, потому что перед ним стоит "ответственность".

Но одно дело – декларация, а другое дело – будничная работа#7. В декларациях коммунистическое воспитание, а в частном случае неразборчивая мешанина досужих находок, отравленных педологическим инертным фатализмом#8.

Вот отдел "консультации" в N 3 "Коммунистического просвещения" за прошлый год. Ответ товарищу Немченко:

"Когда приходится с ребенком или подростком проводить беседу о нарушении им правил внутреннего распорядка школы, о совершении им недопустимого для школьника поступка, – надо вести эту беседу спокойным, ровным тоном. Ребенок должен чувствовать, что учитель, даже при применении мер воздействия, делает это не из чувства злобы, не рассматривает это как акт мести, а исключительно как обязанность, которую учитель выполняет в интересах ребенка".

Каким целеустремлением направляется подобный совет? Почему учитель должен выступать как бесстрастный ментор, "ровным" голосом изрекающий поучение? Кому неизвестно, что именно такие учителя, у которых ничего нет за душой, кроме "обязанности", вызывают отвращение у ребят, а их "ровный голос" производит самое отталкивающее впечатление? Какие положительные качества личности должны быть воспитаны рекомендуемым бесстрастием?

Еще интереснее ответ товарищу Позднякову. В нем довольно нежными красками описывается случай, когда учитель обнаружил вора, укравшего у товарища три рубля. Учитель никому не сказал о своем открытии, а поговорил с укравшим наедине. "Никто из учащихся класса так и не узнал, кто же украл, в том числе и девочка, у которой были украдены деньги". По словам "консультации", ученик, совершивший этот поступок, с тех пор стал прилежнее заниматься и отлично соблюдать дисциплину.