Текст книги "Максим Горький в моей жизни"

Автор книги: Антон Макаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 37 страниц)

Это слова старые, и в педагогике давно говорилось, но как воспитать этого борца, об этом не говорили. И теперь вы можете услышать еще среди некоторых педагогов такие слова, что нужно воспитать советского героя, способного на героизм. Трудно ли это? Привезите их в школу Папанина, Кренкеля, устройте беседу, уже вы кое-что сделали. Почитайте о папанинцах, о челюскинцах – тоже воспитали. Прочитали о гражданской войне – тоже пример. Вот на таких примерах советского героизма, говорят, можно воспитать таких борцов. Правда здесь есть, но не вся.

Представьте себе, что в нашем советском обществе, в самой нашей революции, в деятельности Коммунистической партии... можно найти блестящие образцы героизма, гениального творчества, больших исторических действий. И поэтому среди нашей молодежи есть порыв к героизму, любовь к героическому поступку. Никто из этих детей никогда не скажет, что им не нравится героический поступок, и каждый мечтает, что он будет героем. Я уверен, что если бы вдруг неожиданно нашим детям сегодня проявить свою любовь к Советскому Союзу, пожертвовать жизнью, то они пожертвовали бы.

К такому служению нашей Родине наша молодежь всегда готова. Нельзя сказать, что это мы, педагоги, воспитываем. Их воспитывает вся наша история, и, конечно, Папанин и его четверка должны быть признаны самыми выдающимся педагогами Советской страны, настолько они много принести пользы нашему школьному делу.

Но хуже дело обстоит, когда от человека требуется не героическая вспышка, не героический неожиданный подвиг, а длительная, мучительная нажимная работа, часто даже очень тяжелая, неинтересная, грязная и даже причиняющая неприятные ощущения в организме. Для такой работы наш характер не очень воспитан, а между тем, если бы в тех же Папанине, Кренкеле не только увидели людей, живущих на льдине, а обратили внимание на всю их биографию, то увидели бы, что раньше, чем совершить подвиг, они прошли дополнительный путь неизвестных, терпеливых, молчаливых и тем не менее героических усилий. Они не могли бы взойти на высший гребень героизма, если бы вся их биография, весь их труд не были тоже по существу героичными.

Такой героичности, мало заметной, терпеливой, настойчивой, протекающей медленно, незаметно для всех, которая потом увенчается всемирной известностью, в Советском Союзе много, и мы должны воспитывать ее в наших детях.

Это воспитание заключается в правильной организации коллектива, дисциплине, порядке, в организации ежедневого быта и т.д. На эту сторону я обращал главнейшее внимание в своей работе. Вы об этом читали в "Педагогической поэме".

Окончательно мой детский коллектив был организован в коммуне им. Дзержинского, где я работал восемь лет, но эта коммуне не явилась новым учреждением.

Из-за несогласия с украинским Наркомпросом мне пришлось уйти из колонии им. Горького.

Дальнейшие события заключались в том, что когда я перешел в коммуну им. Дзержинского, туда в течение месяца перебежали все воспитанники колонии им. Горького.

Делали они это незаметно, приходили утром 10-15 человек и даже не говорили, что они перебежали. Вечером, когда все ложились спать, они меня спрашивали: "Можно у вас переночевать?" – "А почему вы не в колонии?" "Видите ли, мы из колонии ушли совсем". – "Куда же вы ушли?" – "Не знаем. Конечно, если бы вы нас приняли, мы бы остались". После этого я говорю: "Довольно болтать, идите спать". На другой день прибегали опять и т.д. Кончилось тем, что прокурор Харьковского округа привлек меня к ответственности за развал колонии им. Горького. И только письмо А. М. Горького защитило меня от уголовной ответственности. Я, собственно, колонию совсем не развалил, там осталось все помещение, комнаты... только перешли живые люди ко мне. Вот эти люди составили коммуну им. Дзержинского.

Первые годы они с трудом называли себя дзержинцами, никак не могли привыкнуть.

Вот этот коллектив в коммуне им. Дзержинского – продолжение коллектива, описанного в "Педагогической поэме", составил основную цель моего организационного внимания.

Желаю вам, когда вы поработаете пять-шесть лет в школе, чтобы вы добились таких успехов и чтобы у вас был такой коллектив. Стоит только захотеть. Хитрости никакой нет, только большая работа, любовь к этому делу принесут успех.

Вы идете в начальную школу, это ваше счастье. Начальная школа тем хороша, что там маленький коллектив, можно всех знать в лицо. Каждый виден не только насквозь, но даже глубже, как говорят коммунары. Легче, чем в большой школе, где не знаешь, где Петя, а где Ваня. Вам можно позавидовать, настолько у вас счастливые условия работы.

Я не буду утомлять разными советами, а расскажу, как был организован коллектив коммуны им. Дзержинского, причем чести моей не так много. Большое значение имела комсомольская организация. На третьем году существования коммуны комсомольская организация имела такое значение, что я снял всех воспитателей и оставил только педагогов-учителей, а раньше были воспитатели, которые ничему не учили, а только воспитывали.

Внешний каркас моего коллектива – это дисциплина. Я очень недоволен дисциплиной в школе. Это дисциплина – "не кричи, не кури, не пей водки, не оскорбляй педагога", вообще "не, не, не". Это мораль, утверждающая, чего не нужно делать. Я называю такую дисциплину дисциплиной воздержания или торможения. Я считаю, что дисциплина в советском детском коллективе должна иметь один характер – стремление вперед. Это дисциплина победы, дисциплина преодоления. Такой дисциплиной, которая говорит только о том, чего нельзя делать, гордиться нельзя. Гордиться можно такой дисциплиной, котопая куда-то ведет, чего-то требует от человека, чего-то большего, чем воздержание. Это цель. Такая дисциплина существует в Коммунистической партии. Коммунист должен добиваться победы, а не только воздержания от чего-то неприятного. Такая дисциплина должна быть в школе. Такая дисциплина будет тогда, когда вы перед каждым мальчиком поставите определенные требования, причем вы будете требовать не от вашего лично имени, а от имени всего коллектива, от имени коллектива вашей школы, вашего города, всего советского общества.

Я не знаю, может быть, вы обвините меня в некоторой жестокости по отношению к детям. Я никогда себя в этом не обвинял, но, например, я поднимал своих ребят в 6 часов утра, я не позволял задерживаться в постели ни на одну минуту, я не позволял опаздывать на завтрак, на завод или в школу. Я предьявлял к своим ребятам самые строгие требования. Я мог так делать потому, что эти требования предьявлял весь коллектив, потому, что все дети были убеждены, что так нужно. Этого не могло быть, если бы у детей не было коллектива, если бы они не считали, что интересы коллектива выше их личных интересов или интересы коллектива есть их личные интересы.

Конечно, такой дисциплины, такой преданности нельзя добиться в течение нескольких месяцев. Это нужно делать постепенно, и высами не заметите, как будет рождаться успех за успехом.

Я заметил это только тогда, когда общее собрание однажды постановило: "Антон Семенович, вы имеет право наказывать, но мы отрицаем ваше право прощать, потому что вы накажете, а через час прощаете".

Это сказано по-большевистски. И последние пять лет, если мне приходилось наказывать на пять часов ареста, то я только через пять часов мог прощать. Никакая сила не могла уменьшить эти пять часов.

Когда я увидел, что общее собрание потребовало законности, я понял, что комсомольское собрание уважает наказание не меньше, чем удовольствие.

А потом увидел, что каждый новенький, как только он вошел в коллектив, ходит и мечтает, когда его наконец так накажут. Он считает, что с этой минуты, как я наказал его в первый раз, он свой: я не смотрю на него, как на чужеродного. Раз я его наказал и он ответил "есть!", то мы с ним друзья на всю жизнь. Я в их глазах был представителем интересов их коллектива и в этом наказании они видели признание, что коллектив считает его настоящим членом коммуны.

Был у нас один случай. У нас был плохой литейный цех, и заведующий производством не хотел ставить вентиляцию, а в цехе был медный дым. Мой доктор Вершнев прочитал в словаре Брокгауза и Эфрона, что литейный дым очень вреден и может возбудить литейную лихорадку. Он прибежал ко мне с книгой и говорит: "Что это такое! Не позволю отравлять пацанов".

Раз доктор не позволяет, я обратился в совет бригадиров. И совет бригадиров постановил – снять с работы всех шишельников. Прибежал завпроизводством: "Что вы делаете, не будет литья, станут сборочный и никелировочный цехи".

Завпроизводством Соломон Борисович Блюм вечером поймал пацанов и говорит: "Что вы обращаете внимание на приказ, пойдем, сделаем шишки, ведь сейчас нет дыма, никто не узнает, закроем двери и ставни". Они согласились и пошли. Но через полчаса в литейной открылись двери, и мой связист (который все знал и слышал), лейтенант 12 лет, сказал: "Заведующий требует вас немедленно". Пришлось пацанам идти под арест. Сняли с них пояса и посадили на диван на общем собрании. Они очень испугались, потому что не я их арестую, а общее собрание, а оно строже меня. Среди этих пацанов было четыре старых колониста со значками, а один был новенький, Ваня. Когда на общем собрании их вывели на середину кто-то сказал: "Зачем Ваня стоит, ведь он новенький". Тогда он возмутился: "Как это я не отвечаю?" Пришел случай наказать, а тут отвод. Он в слезы: "Как вы меня оскорбляете, почему хотите отпустить?" И собрание решило, так как он хлопец хороший и ничем плохим себя не проявил, – прощать нельзя, нужно наказать.

Вот этой логики я тогда не понимал. Когда собрание постановило, прошли у Вани слезы, и он очень виноватым голосом оправдывался, что у него нет никакой литейной лихорадки, что он беспокоился об общих интересах. А против них выступали, что их нужно взгреть, и даже предложили снять звание коммунаров и значки. Ограничились тем, что постановили 1 Мая, когда построятся идти на парад, перед строем, при знамени прочитать им выговор. Для них это было большое преступление – неподчинение приказу, и потом ходили разговоры по колонии, что их слишком строго наказали, но оскорбиться из-за наказания считалось большим позором.

Вот такая ответственность перед коллективом, когда она приобретает такой характер спаянности, что освобождение от ответственности кажется освобождением от коллектива, вот такого рода дисциплина показывает сбитость коллектива.

Конечно, бывали случаи очень жестоких наказаний, которые я никак не мог одобрить, но не рицаю того, что эта жестокость наполняла коллектив единством, глубокой гордостью, что человек принадлежит коллективу...

Как-то раз у меня случилось большое несчастье. Дежурный бригадир, который вел коммунарский день, которому оказывалось большое доверие, с которым в течение дня нельзя говорить без положения "смирно", заявил, что у мальчика Мензяка пропал радиоприемник, купленный на заработанные им деньги.

Вечером на общем собрании (а общее собрание было ежедневно) этот самый дежурный бригадир Иванов разбирал это дело. Вора найти не могли. Воровства в коммуне вообще не было. На другой день утром пацаны пришли и сказали мне, что на сцене под суфлерской будкой под полом стоит радиоприемник. Они сказали: "Мы спрячемся за кулисы и посмотрим, кто его возьмет". Они три дня простояли за кулисами не выходя, стояли не дыша и дожидались. Тот, кто украл, тоже был осторожен. Иванов придет, станет на сцене, потом прыгнет вниз, постоит и уйдет. Так продолжалось несколько дней. Фактически никаких доказательств нет. Пацаны больше терпеть не могут. И они решили. Когда вошел Иванов, они все хором сказали: "Ты взял радиоприемнки". И тот был пойман.

Его судило общее собрание, и не за то, что он украл и сам разбирал дело, а за то, что он спрятал радиоприемник в самой колонии и мучил бедных пацанов и хотел продать приемник. Собрание постановило – выгнать. Выгнать из коммуны – это значит под открытое небо. Я не утвердил постановление. Они кричали возле моего кабинета целый вечер, что я зажимаю самокритику, что разрушаю коммуну, и по телефону заявили протест в НКВД о моих неправильных действиях. Прибыли из НКВД, уговаривали их: "Что вы делаете, нельзя выгнать". Они слушают, слушают, аплодируют, а голосуют за то, чтобы выгнать. На третий день приехал начальник и пристыдил их. "Не стыдно ли вам, что в коммуне живут изверги?" Все смеются. Тогда этот чекист говорит: "Преклоняюсь перед вашим единством, перед вашей уверенностью в себе. Неправильно мы слюнтяйничали, нельзя прощать таких врагов. Правильно вы поступили". Его (Иванова) выгнали, но тут же за воротами его взял милиционер и перевез в другую колонию (конечно, коммунары об этом и не знали и считали, что уже выгнали на все четыре стороны). И теперь еще, когда я говорю уже со студентами (бывшими коммунарами), что он пропал, они говорят, что так ему и надо, что таким нечего жить на земном шаре.

Это жестокость, с которой нужно бороться, и с ней боролся по мере сил, но эта жестокость говорит о том, что здесь есть коллективный интерес, коллективный характер. Ведь эти 500 человек так наладили каждый свой характер, что получился общий характер. Разумеется, есть разница, пока он в коллективе – у него один характер, наедине – у него другой характер, но по мере развития колонии личный характер делается все ближе к общекоммунарскому идеалу. Этот характер проявлялся в некоторых коммунарских законах. Я перечислю некоторые законы#3.

Никогда коммунары не просят прощения. Пока ты не наказан – ты можешь доказывать, что ты прав, но как только тебя наказали, считается неприличным доказывать, что ты прав. Считалось, например, что коммунару обязаны верить на слово. Коммунаром назывался каждый воспитанник через 4 месяца после его поступления в коммуну, носящий значок, и у такого коммунара было привелегии, ему обязаны были верить на слово. Также неприлично было проверять рапорт. Дело доходило до чертиков в области чистоты. Проверка чистоты происходила каждое утро, и постепенно чистота улучшалась, и наконец дошло до того, что дежурному члену санкома выдавался платок – смотреть, нет ли пыли. Он вытирал портреты, стулья, и если на спинке стула оказывался волосок, то отмечалось, что в такой-то спальне грязь. Сказать "не верим" нельзя было, за это полагалось три часа ареста за возражение рапорту, и если бы я не налагал ареста, то мне сказали бы, что я распускаю коммуну. Считалось, что в этот момент человек соврать не может, и пускай десять свидетелей говорят, что дежурный не прав, но раз он сказал во время дежурства, значит, он соврать не мог. Вот эта убежденность, что человек соврать не может, уже называется этикой.

Вообще в коммуне также бывали Хлестаковы, но когда он делает то, что фактически делает не он, а уполномоченный коллектива, – он соврать не может, и это действительно было так.

Вот так надо поднять значение уполномоченных коллектива и у вас. Если вы добьетесь такого положения, что ваш староста или уполномоченный в глазах коллектива не может врать, – значит, вы добились коллективного рефлекса, уважения к своим собственным магистратам. Это возникает после длительного коллективного воспитания – это дружба, и даже не просто дружба, а обычай дружбы.

Считается также неприличным, когда два члена коллектива подерутся в стенах коммуны. В коммуне им. Дзержинского были драчуны, но они должны были выйти за границу коммуны и там подраться, а в коммуне было неприлично и стыдно драться. Потом случалось, что приводят коммунаров в синяках, измазанных, грязных. Я спрашиваю: "Вы дрались?" – "Нет". – "Вдвоем дрались?" – "Нет". – "Вы были в ссоре?" – "Нет". – "Ведь все же знают". "Вам об этом никто не может сказать, за то, что делается за границей коммуны, мы не отвечаем". Этот закон не был нигде написан, но он строго исполнялся.

Для того чтобы это было, необходимо воспитать особое чувство... В нашей теоретической педагогике не пояснено, что такое способность ориентировки. Вы доджны чувствовать, кто стоит позади вас, – друг или враг. У нас это в школе не воспитывается, и учащиеся не чувствуют того, что их окружает. Нет умения знать, где ты находишься, как нужно вести себя в данный момент. Я придавал этому огромное значение и потом об этом не жалел. Мы совершили восемь походов по Кавказу, Волге, Крыму и т.д., и там эта способность ориентировки очень пригодилась. Умение ориентировки – умение найтись и знать, что делать в любой обстановке. Ориентировка может быть воспитана только тогда, когда человек знает, что он член коллектива, что каждое движение для него дорого, что он член коллектива, что каждое движение в коллективе для него дорого, дороже своего личного интереса. Вот это я называю настоящим большевистским воспитанием характера.

Чрезвычайно важный вопрос – это уметь приказать товарищу и уметь товарищу подчиниться. Это та трудность, которую меньше всего умеют воспитывать и никогда нельзя было бы воспитать, если бы не создали коммунистического коллектива, а в коммунистической этике на этом все построено. У нас полное равенство, и поэтому у нас начальство – товарищ и подчиненный – товарищ. Воспитать умение приказать и подчиниться товарищу большое достижение в области политического воспитания.

Я для этого дела не жалел никаких трудов и опытов, и помогали мне в этом комсомольцы и старшие коммунары. Мы иногда выбирали командиром двенадцатитлетнего мальчишку. Мы понимали, что он командир слабый, но он из всех сил старается быть командиром хорошим. Дежурный по коммуне имел большую власть. Утром он обходил все спальни, и когда подавалась команда отряду "Смирно!" – он говорил: "Здравствуйте, товарищи!" Он являлся начальником на сегодняшний день. Представьте себе, что этот пацан имел право встретить члена бюро комсомольской ячейки и сказать: "Видишь, тряпка лежит, надо ее убрать", и ему отвечали: "Есть, товарищ командир!" И если ему не отвечали как следует, он писал рапорт. Конечно, этот командир принимал все это всерьез. И в дальнейшем мы этому придавали огромное значение – уметь подчиниться товарищу не потому, что он сильнее физически, не потому, что он умнее, а потому, что его уполномочил коллектив, и потому, что он за коллектив отвечает. Это явление советского порядка.

Точно так же очень многое можно воспитать в характере по отношению к труду. У очень многих среди молодежи есть такое представление: это труд плохой, это чистый труд, это грязный труд.

Последние годы в коммуне было правило (уборщиц там не было): убирали коммуну авральной работой. Кто натирал паркет, кто мыл стекла, кто мыл пол, убирал уборнуб и т.д. На всю уборку выкраивалось 15 минут. Сначала за месяц спорили, кому какая уборка: кто будет убирать театр, кто клуб, кто мой кабинет, а кто будет уборную мыть. Конечно, самой противной уборкой была уборная, и давалась эта уборка самому худшему отряду. Потом решили, что это большая морока, каждый раз вытягивать номерки, и решили тянуть жребий, потом тянули жребий на полголда. Потом как-то случилось так, что такой-то отряд выделился в июне. Говорят: "Это героический отряд, давайте им дадим мыть уборную"#4. – "А что же вы думаете, не возьмем?" И стал, как правило, лучший отряд мыть уборную, и это считалось его привелегией, и он этим гордился: "Вы что, пол натираете, а вот попробуйте заработать уборную убирать". Вот такое отношение к труду должно быть воспитано не только по отношению к коллективу, но и по отношению ко всему Советскому Союзу.

Это очень легко распостраняется.

Такой человек, который живет интересами коллектива, – если он еще политически образован, подкован марксистско-ленински, то это есть настоящий большевистский характер. Без такой закалки, без воспитания чувства преданности к коллективу и простого ясного понимания внутриколлективных отношений политическое воспитание невозможно.

ДЕТИ В СТРАНЕ СОЦИАЛИЗМА

Я работал учителем начальной школы до революции и продолжаю работать с детьми по сей день. Великие перемены произошли ща последние двадцать лет в жизни народа, населяющего территорию бывшей Российской империи. Когда начинаешь, в частности, изучать положение детей, то, естественно возникает желание сравнить цифровые показатели прошлого и настоящего. Но разница между старым и новым так велика, что рассудок теряет способность постигать эти статистические сравнения. Если, например, мы скажем, что количество срелних школ в сельсских местностях за последние двадцать лет возросло на 19000 процентов – девятнадцать тысяч!, – то такое статистическое сравнение превосходит возможности нашей фантазии.

Всему миру известно, что царский режим создавал каторгу для маленьких детей. Если в культурном отношении наша страна тогда отставала от других стран, то в отношении детской смертности она не имела себе равных. Причинами этой большой смертности были низкий жизненный уровень подавляющего большинства населения, жестокая эксплуатация рабочих в городах, страшная бедность крестьян в сельских местностях и использование малолетних на непосильной для них работе.

Положение резко изменилось в настоящее время. По сравнению с 1913 г. национальный доход Советского Союза возрос в пять раз. В результате ликвидации эксплуататорских классов весь национальный доход стал достоянием народа, уровень жизни которого повышается из года в год. Несмотря на огромный рост промышленного производства и большой спрос на рабочую силу, советский закон запрещает использование труда детей моложе 14 лет. В шахтах и на других вредных для здоровья производствах он запрещает также труд подростков моложе 17 лет. Дети в возрасте от 14 до 16 лет допускаются к работе только с разрешения инспектора труда. Они работают четыре часа в день под руководством опытных инструкторов. Вот почему вы никогда не увидите советского подростка, даже в малейшей степени страдающего от усталости. Вы никогда не увидите детей, заморенных непосильным трудом.

Это, конечно, не значит, что в Советском Союзе дети воспитываются безответственными людьми и лодырями. Наоборот, мы предьявляем большие требования нашим детям: мы требуем, чтобы они хорошо учились в школе, мы требуем, чтобы они развивались физически, чтобы они вырастали достойными гражданами СССР, чтобы они знали, что происходит в стране, к чему стремится наше общество, в каких областях жизни преуспевает, а в каких еще отстает. Мы даем детям общее и политическое развитие, помогает им стать активными и сознательно дисциплинированными людьми. Но у нас нет ни малейшей причины применять к ним физическое наказание или причинять им малейшее страдание. Наши дети, чувствуя, какой любовью, вниманием и заботой мы окружаем их на каждом шагу, осознают свои обязанности и, морально убежденные, выполняют эти обязанности, не томясь, а охотно.

Наши дети видят: все, что они делают, необходимо не для удовлетворения старших, а для них самих и для всей будущности нашей Родины. Советским детям чуждо всякое чувство лести и угодливости. Им не приходится унижаться перед начальством, от которого зависит их судьба.

В нашей стране чувство зависимости от другого лица, от хозяина, нанимателя, мастера, чуждо не только детям, но и взрослым – оно у нас давно забыто, отошло в прошлое. Наши дети лучше, чем кто-либо другой, чувствуют свежесть своего социалистического Отечества. Вот почему они могут свободно учиться, развиваться и готовиться к будущему. Вот почему они уверены в своем будущем, любят свою Родину и стремятся стать достойными гражданами, патриотами СССР.

На примере своих родителей и всех окружающих они видят, что перед ними открыто любое поприще, все пути, что успех целиком зависит от их прилежания и честного усердия в школьных занятиях.

Перед советскими юношами и девушками, кончающими начальную или среднюю школу, открыто столько путей, сколько есть профессий и специальностей, они имеют право и возможность выбрать любую из них. Не существует никаких преодолимых трудностей, которые препятствовали бы их выбору. Юноши и девушки, желающзие поступить в вуз, знают, что они могут поехать в другой город, если нужно, не беспокоясь о жилье и питании, так как каждый вуз имеет общежития, и каждый студент имеет право на стипендию от государства, независимо от того, есть у него родители или нет.

Однако свобода – не единственное достижение, каким пользуются наши дети благодаря условиям, присущим советскому общественному строю. Эти условия стимулируют целеустремленную работу в школе и дают уверенность в будущем.

Уже в первые годы Советской власти Рабоче-Крестьянское правительство мужественно взяло на себя заботу о миллионах беспризорных, появившихся в результате первой мировой войны 1914 г. и вооруженной интервенции 1918-1921 гг. Это бремя молодое Советское государство взяло на себя в тот период, когда оно велу войну на всех рубежах и боролось с экономической разрухой и голодом, охватившим большие районы. Несмотря на все это, Советское правительство уделяло большое внимание детям. В нашей стране было много бездомных беспризорных детей, которые лишились родителей, не имели родственников или опекунов, – детей, шатающихся по улицам городов и деревень.

Но и эти дети выросли квалифицированными рабочими и хорошими гражданами. Советское общество не только дало каждому из них кров и пропитание, но и обучило и подготовило к честной трудовой жизни. Много лет прошло уже с тех пор, как наша страна покончила с бродяжничанием детей. На наших фабриках и в учреждениях вы часто встретите бывших беспризорных, которые в настоящее время занимают ответственные посты и пользуются уважением своих сотрудников и всего общества.

История борьбы с бродяжничанием детей, которое вызвало столько злорадства и клеветы со стороны наших врагов, доказала, что советское общество не жалеет усилий и средств для благополучия детей и делает это, не унижая ребенка, а солбюдая полное уважение к его личности. Только этим можно обьяснить тот замечательный факт, что, несмотря на большие трудности, какие иногда возникали в процессе нашей борьбы на этом фронте, Советское правительство ни разу не прибегло к помощи физических наказаний или детской тюрьмы. Оно предпочитало полагаться на обучение и выбор труда по склонности, этим помогая беспризорным стать достойными гражданами своей страны.

Однако борьба по ликвидации детской беспризорности составляет только небольшую часть той огромной работы с детьми, которую советское общество провело в течение 21 года. Подавляющее большинство населения Росии в царское время было безграмотным. Считалось само собой разумеющимся, что правящие классы и государственная власть не проявляют никакой заботы о народе, тем более о детях. Детские площадки, детские сады, ясли были неизвестны широкому большинству народа даже по намиенованию. Советское общество должно было создавать все это буквально из ничего.

В настоящее время даже в самых отдаленных районах Советского Союза население на своем собственном опыте видит, что первейший занаселение на своем собственном опыте видит, что первейший заботой социалистического государства рабочих и крестьян является воспитание детей. Построены тысячи школ, созданы алфавиты языков многих народностей, появились новые писатели, подготовлены новые кадры учителей для обучения тех народов, которые до революции не имели письменности и часто не знали даже назначения бумаги. Ясли, детские сады, детские клубы сделались необходимыми элементами советской жизни, и нието в СССР не может представить жизни без этих учреждений.

Ко второму пятилетнему плану (1933-1937) для детей было построено 864 Дворца и клуба, 170 детских парков и скверов, 174 детских театра и кино, 760 центров для технического и художественного образования детей. Эти центры посещают более 10 миллионов детей. С 1933 по 1938 г. было построено 20607 новых школ. В СССР уже введено всеобщее начальное обучение, а по третьему пятилетнему плану (1938-1942) будет введено всеобщее среднее обучение в городах и всеобщее семилетнее обучение в сельских местностях. Эти цифры показывают, какие большие усилия прилагаются, чтобы дать советским детям счастье и цель в жизни.

Поразительным примером являются детские лагеря и разные мероприятия по организации отдыха детей в летние каникулы. По окончании учебного года большинство детей направляется на отдых за город. Детские лагеря организуются государством, профессиональными союзами и промышленными предприятиями. Каждый завод и каждое учреждение в СССР имеют для этого соответствующие возможности и ассигнования. Лагеря организуются в окерстностях каждого города; особенно их много в южных районах Советского Союза – в Крыму и на Кавказе. В 1939 г. в летних лагерях будет отдыхать 1400000 детей. Кроме лагерей стационарного типа существуют и подвижные лагеря.

Я сам, например, со своей детской коммуной совершил семь больших походов по СССР. Располагая палатками, лагерным оборудованием и продуктами, моя коммуна покрыла тысячи километров по железной дороге, по воде и пешком. Мы совершили походы в Крым и на Кавказ, на берег Азовского моря, прошли через Донбасс. Мы плавали по Черному морю и по Волге. Мы разбили свои палатки в Сочи, Ялте, Севастополе и на берегу Донца. Всюду нас тепло принимало местное население, люди показывали нам свои заводы, детские учреждения, клубы. Нет лучшего метода развития и образования молодежи, как эти летние походы.

По окончании обучения в средней школе советские юноши и девушки не только приобрели знания, но и обогатили себя впечатлениями от встреч с людьми, от знакомств с их трудом и психологией.

Но и в зимнее время развитие советских детей не ограничивается стенами школы. После занятий в школе они идут в пионерские клубы, которые с каждым годом совершенствуются и превращаются в первоклассные детские учреждения исследовательского типа, центры художественного воспитания детей. Здесь каждый школьник может получить консультацию и найти полезное занятие, если в нем жива искра любознательности и самобытности.

У советских детей удивительная тяга к механике. Среди детей в возрасте от двенадцати до шестнадцати лет почти невозможно найти кого-либо, кто не заинтересовался бы вопросами техники или не был бы знаком с основными законами наиболее простых машин. Этот жадный интерес к механике и технике удовлетворяют не только клубы, специально организованные для этой цели, но и большое количество технических журналов и книг для детей. Эти ценные пособия служат подготовке технических кадров для молодой промышленности СССР.