Текст книги "Мертвая петля для штрафбата"

Автор книги: Антон Кротков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 2

После обеда Нефёдов отправился на пляж. Немного полежав на горячих камнях и разогрев тело под палящими лучами полуденного солнца, Борис с разбегу влетел в холодное море, подняв тучу брызг. Выскочившая из медпункта медсестра сердито кричала ему вслед. По возвращении нарушителя наверняка ожидала скучная лекция о вреде для его сердечной системы контрастных перегрузок. Но это будет потом. А пока он яростно рубил руками тугую воду, Плыл долго. И только когда тренированные выносливые мышцы налились свинцовой тяжестью, мужчина перевернулся на спину. Успокаивая дыхание, взглянул на далёкий берег. Отсюда открывался отличный вид на пансионат: по всему склону зелёной горы прилепились его белоснежные корпуса. Пляж же выглядел тонкой жёлтой полоской у подножия зелёного великана. Немногочисленная в этот послеобеденный час загорающая публика казалась россыпью лениво шевелящихся на солнце букашек.

Одинокий пловец оказался на границе двух безбрежных стихий – моря и неба. Его расслабленное тело словно парило – почти невесомое. Возникло чувство полёта, но не такого, как в самолёте. Борис чувствовал себя птицей – степным орлом, раскинувшим руки-крылья в восходящих воздушных потоках…

Под ласковое покачивание волн мысли рождались такие же спокойные, наполняющие сознание радостной силой. Сегодня вечером должна наконец приехать Ольга с сыном. Борис, наверное, в тысячный раз за последние две недели представлял, как скажет жене о том, что страшно виноват перед ней. Но ведь они столько пережили вместе, чтобы так просто разойтись. Нет, их отношения ещё можно починить. И он сделает для этого всё возможное и невозможное!

Внезапно со стороны берега послышался нарастающий гул приближающегося катера. Парень с подлетевшей моторки сообщил Нефёдову, что его вызывает по какому-то срочному делу сам начальник санатория. Что случилось, лодочник не знал.

В кабинете начальника санатория Бориса ожидал крайне неприятный сюрприз в образе непонятно зачем приехавшей сюда Зинаиды Красовской. Но среди местного персонала визит знаменитой киноактрисы произвёл грандиозный фурор. Ещё в фойе административного корпуса Нефёдова удивила толпа врачей и других сотрудников – поваров и даже работяг в спецовках сантехников и озеленителей. «Наверное, партсобрание намечается», – решил Борис. Но оказалось, что растревожил сонную курортную заводь визит кинопримы.

Когда Борис только вошёл в кабинет, Красовская вела непринуждённую светскую беседу под коньяк и фрукты в компании самого начальника санатория, его зама по хозяйственной части и главврача. Красавица задумчиво курила, слегка покачивая ножкой в аккуратной туфельке. Лишь изредка она одаривала собеседников подобием улыбки. Но не избалованным вниманием столичных знаменитостей мужчинам и этого было достаточно, чтобы чувствовать себя на седьмом небе от счастья. Ещё бы! Сама Красовская, которую большая часть населения двухсотмиллионной страны привыкла считать бесплотной богиней с киноэкрана, вдруг материализовалась перед ними собственной персоной!

– А я ведь в прошлом году был в столице и попал на премьеру «Большой стройки», где вы играли бригадира монтажников Степаниду Кузнецову! – радостно сообщил гостье начальник санатория. – Вы мне даже расписались на своей карточке. А ещё я приглашал вас приехать к нам отдохнуть, и вы ответили, что подумаете. Если бы вы только согласились, я лично подготовил бы для вас лучший коттедж у моря.

– Благодарю. Но я вас не помню, – холодно заявила актриса, давая понять, что не расположена даже к самому невинному флирту. Но тут какая-то неожиданная мысль пришла ей в голову, и Красовская впервые обворожительно улыбнулась директору:

– А впрочем, я подумаю над вашим предложением. Может так статься, что мне действительно потребуется задержаться тут на несколько дней для одного важного дела.

Актриса действительно выглядела шикарно. На ней был строгий брючный костюм из тонкого английского сукна светло-серого цвета, напоминающий по крою военную форму. Приталенным платьям Красовская предпочитала свободные деловые костюмы, которые смотрелись очень элегантно, а заодно скрывали грубоватые очертания её фигуры. Для последней роли актриса выкрасила свои светлые волосы в каштановый цвет и коротко постриглась. Да и судя по жестам и изменившейся манере говорить, она всё ещё не вышла из образа коварной и мстительной английской шпионки, которую недавно играла. Эта почти мгновенно взошедшая «звезда» и за пределами съёмочной площадки предпочитала носить маску загадочной значительности. Каждое её слово должно было производить на окружающих совершенно особенный эффект. Красовская не говорила, а роняла слова.

Нефёдов невольно залюбовался бывшей возлюбленной. Конечно, хорошо выглядеть было ее профессиональной обязанностью. Но теперь её внешность показалась Нефёдову почти безупречной. С момента их первой встречи прошло совсем немного времени, а она так изменилась! Громкая слава сделала своё дело. От детской наивности в глазах, специфического северного говорка, провинциальной робости не осталось и следа; трогательный пухлый ротик сформировался и стал чувственным. Походка, низкий «усталый» голос, ленивая грация пресыщенной львицы. Но главное – в её характере поразительно быстро созрели такие черты, как женская агрессивность, даже стервозность. В перспективе эти качества грозили развиться в нечто законченно-наступательное. Кто бы мог подумать, что в душе этой некогда нежной и немножечко наивной провинциальной девчонки столь быстро начнут распускаться эти хищные цветы! Впрочем, возможно, при первой их встрече Борис просто не понял, что имеет дело с гениальной от природы актрисой, умеющей сыграть нужную роль не только на сцене. Ведь в свои двадцать с небольшим Зинаида уже обладала жизненным опытом и стальной хваткой опытной стервы.

Стоило Нефёдову появиться на пороге кабинета, как гостья сразу забыла про своих кавалеров.

– Не ожидал? – начала Зинаида с типично женского вопроса, обычно задаваемого после длительной разлуки. При этом актрису нисколько не смущало, что при выяснении отношений с бросившим её любовником присутствуют посторонние люди.

– Нет.

– Почему так?… Значит, не рад меня видеть… Не можешь сделать выбор?

– Я уже выбрал… двадцать лет назад.

– Ты это про свою жёнушку! То же мне, боевая подруга! Кухонная фрау!

Актриса звонко рассмеялась. Но папироса в её длинных пальцах мелко задрожала от едва сдерживаемого гнева. Она смяла её о пепельницу, вложив в движение руки всю свою ярость.

– Хм, вот ты оказывается какой – Борис Нефёдов! – Красовская откинулась на спинку стула. Привычно щёлкнула зажигалкой, вновь закурила, продолжая внимательно и даже удивлённо рассматривать его.

В помещении витал тонкий аромат французских духов. Этот запах женского благополучия и заграничной роскоши назойливо лез в ноздри и так не вязался с окружающей казённой обстановкой. Когда они только встретились, от скромной и никому не известной студентки ВГИКа пахло дешёвой фиалковой водой…

Это произошло в компании «штатников». Так называли себя поклонники всего американского, появившиеся в Москве в конце сороковых годов. То, о чём многие здравомыслящие люди даже боялись подумать, юные представители сливок московского общества отважно объявили стилем своего существования.

Впрочем, что-то подобное и должно было произойти. Тесное сотрудничество Советского Союза с США и Великобританией в годы войны против общего врага – гитлеровской Германии, а также несколько первых послевоенных лет посеяли в душах советских граждан первые опасные семена сомнений. Это в 20-30-е годы благодаря тем же карикатурам весь остальной мир воспринимался жителями Советской России как тёмная зона. Там, конечно, властвовали человеконенавистнические эксплуататорские законы. А типичный американец представлялся жителям первого рабоче-крестьянского государства либо угнетаемым чернокожим тружеником, либо ненавистным миллионам пролетариев плакатным толстяком «Мистером Твистером» в цилиндре и смокинге, с сигарой в хищных клыках.

Но с конца сороковых годов образ врага заметно поблек. Власть сама допустила в страну заразную западную крамолу, приоткрыв форточку в ещё недостроенном железном занавесе. В 1945-м году СССР наводнили трофейные и ленд-лизовские [11]11
  От англ. lend-lease – давать взаймы, брать в аренду. Американская программа военных поставок боеприпасов, стратегического сырья, продовольствия, различного снаряжения в период Второй мировой войны странам-союзникам по антигитлеровской коалиции. Закон о ленд-лизе принят в США в 1941 г.


[Закрыть]вещи – грампластинки, американские костюмы, открытки с видами горных курортов Европы и модных флоридских пляжей, предметы быта. По заданию. Сталина советские инженеры создали массивные имперские лимузины «ЗИС-110» и «ЗИМ» по образцам американских «паккардов» и «бьюиков». Правда, у них в Штатах на таких автомобилях ездили миллионы представителей среднего класса, включая квалифицированных рабочих. Но в СССР созданные по американским лекалам автомобили развозили исключительно чиновничью и партийную аристократию.

В кинотеатрах шли трофейные немецкие и американские фильмы, в которых блистали звёзды мирового кино и играла музыка в исполнении оркестров Гленна Миллера, Каунта Бейси. После страшных военных лет смертельно уставшие от гимнастёрок и скудных пайков люди стремились к ярким цветам и эмоциям.

Власти не сразу поняли, какие опасности могут занести вольные ветры перемен через неосмотрительно приоткрытую цензурную форточку. Неудивительно, что многим по сравнению с тяжёлым послевоенным существованием в СССР страна небоскрёбов и Голливуда показалась запретным раем. Мифологизация жизни «за бугром» часто приводила к гротескному преувеличиванию богатства и технической продвинутости западного мира.

«Штатники» представляли собой первый советский андеграунд – предтечу возникшего уже после смерти Сталина движения стиляг. В то время как все советские газеты чуть ли не ежедневно проклинали западный мир, особенно Америку, и всё американское, небольшая группка молодых людей (как правило, это были дети высокопоставленных родителей) наслаждалась запретными плодами заокеанского рая. Они словно не жили в стране, в которой снова, как и в 1937 году, тысячи людей получали 25-летние лагерные сроки по надуманным обвинениям в связях с японскими, американскими и прочими разведками. Большинство советских граждан боялись даже близким людям сознаться в наличии хотя бы тени симпатии к стране, олицетворяющей собой мировой империализм. А эти ребята и девушки умудрялись со вкусом жить в убогом и ханжеском советском обществе, где значительная часть мужского населения спивалась от скуки и осознания отсутствия перспектив, а молодые женщины рано превращались в старух от тяжёлой работы и бытовой неустроенности; где культурная жизнь находилась в жёстких тисках цензуры, а духовная – под неусыпным контролем идеологических органов КГБ.

Кстати, в Третьем рейхе тоже когда-то существовала кучка своих отщепенцев, преклоняющихся перед Америкой. В нацистской Германии их называли «свингующими мальчиками». Как правило, это были дети преуспевающих коммерсантов, университетских профессоров, врачей. Они не интересовались политикой. «Свингующим» был чужд расизм и милитаризм. Поэтому они не состояли в нацистских организациях, таких как Гитлерюгенд и Союз германских девушек. В то время как штурмовики по всей Германии устраивали еврейские погромы, подвергали насильственной эвтаназии пациентов психиатрических больниц, эти беспечные гуляки проводили время на пикниках и вечеринках. Своим внешним видом – чрезмерно широкими и длинными плащами, мешковатыми пиджаками, длинными цветастыми галстуками, шляпами американского покроя – «свингующие» раздражали нацистских бонз. Какое-то время с этими молодыми отщепенцами боролись фельетонисты и карикатуристы из ведомства министра пропаганды Йозефа Геббельса. Затем ими занялось гестапо. С началом войны часть неисправимых «свингующих» оказалась в штрафных батальонах на Восточном фронте, а часть – за колючей проволокой концлагерей. Можно было не сомневаться и насчёт отечественных почитателей западного мира. Сталинская машина подавления, без сомнения, должна была в скором времени истребить этот опасный для военизированной империи вольный дух вместе с его носителями. Но пока у чекистов до них ещё не дошли руки, эти ребята веселились, даже не подозревая о том, что в их среде уже завелись сексоты [12]12
  Секретные сотрудники – осведомители спецслужб.


[Закрыть], регулярно строчащие доносы своим кураторам из МГБ.

И вот Нефёдов случайно оказался в обстановке совершенно фантастической, как ему показалось, свободы. После знакомства с Василием Сталиным он стал бывать в таких местах, куда при иных обстоятельствах человека его социального статуса и биографии просто не могло занести. На этот раз один знакомый делец, помогающий Василию прокручивать какие-то им одним ведомые аферы на чёрном рынке, предложил Нефёдову «отлично провести вечерок в компании очень приличных молодых людей и интеллигентно-раскованных девочек». Вокруг Сталина много крутилось подобных скользких типов. Нефёдову невольно приходилось поддерживать с ними тесные отношения, ибо часто приходилось вместе сидеть за одним столом или на трибуне ипподрома, париться в Сандунах, выезжать на охоту. Вот и на этот раз Борис не смог отказаться от приглашения. Впрочем, он и сам был рад отправиться навстречу новым впечатлениям. Возвращаться после службы в скучную коммуналку, к жене и сыну совсем не хотелось. Душа уже привыкла получать ежедневную порцию свежих впечатлений и удовольствий.

На нефёдовской «Победе» они подъехали к дому в Девятинском переулке. Борис хорошо запомнил, что, уже оказавшись в шикарной пятикомнатной квартире, которая принадлежала какому-то очень крупному мидовскому дипломату, подошёл к окну и вдруг увидел внизу кусочек настоящей Америки. Оказалось, что дом примыкает к американскому посольству. Во дворе старинного особняка стояли шикарные американские автомобили, играли нарядно одетые дети посольских служащих. На Бориса это зрелище произвело странное впечатление, как, впрочем, и общение с новыми знакомыми…

Большинство участников вечеринки имели заграничный вид. Со времён своей испанской командировки Нефёдову не приходилось видеть столько по-западному элегантно одетых мужчин и женщин. Даже высокопоставленные чиновники и члены их семей, имеющие возможность заказывать и шить одежду в особых ателье индивидуального пошива («индпошив»), выглядели бы безнадёжно провинциально по сравнению с собравшейся на вечеринку «золотой молодёжью». Для этих «мальчиков» и их подружек словно не существовало негласного запрета на ношение заграничной одежды. В стране шла жестокая борьба с низкопоклонством перед Западом – «космополитизмом». Любой человек, заподозренный в симпатиях к враждебному капиталистическому миру, немедленно объявлялся его агентом влияния. А в компании, в которую попал Борис, все называли друг друга заграничными именами: Михаил был Майклом, Георгий – Джеком, Маша – Мэри и т.д. То и дело слышались словечки: «дарлинг», «бэби», «супер», «летс дринк» или «летс дэнс», «гуд тайм». Борис вдруг поймал себя на мысли, что, пожалуй, даже немного завидует умению молодых красавцев раскованно-вальяжно двигаться, ослепительно улыбаться на голливудский манер, непринуждённым щелчком по пачке «Кэмел» или «Лаки Страйк» доставать сигарету, носить красивые костюмы из стопроцентной шерсти и стильные причёски. На некоторых из гостей были элегантные твидовые пиджаки с широкими плечами и узкие брюки, в то время когда почти всё мужское население страны одевалось в мешковатые костюмы.

Особый интерес Бориса вызвала автоматическая американская радиола, способная проигрывать пластинки на разных скоростях. Симпатичная девушка на глазах Нефёдова зарядила в проигрыватель сразу 15 дисков с модными джазовыми композициями, и умная машина принялась проигрывать их без перерыва. Собравшаяся публика лихо отплясывала в «атомном» стиле фокстрот, буги-вуги. Да, это было совсем не то, что «приличные» танцы под патефон в доме офицеров!

Благодаря умению хорошо исполнять модные танцы у Бориса отбоя не было от партнерш. Как он заметил, собравшиеся в квартире молодые люди больше интересовались свежими импортными журналами и умными беседами. Девушки же страстно хотели танцевать. Поэтому оказавшийся в компании умелый кавалер был у них нарасхват, даже несмотря на свой бостоновый костюм по стандартной советской моде. И всё шло прекрасно до тех пор, пока очередная новая знакомая не огорошила Бориса вопросом, который в иных обстоятельствах он посчитал бы явной провокацией:

– Скажите, вы любите Америку?

Нефёдов промычал в ответ что-то нечленораздельное. Ему тут же вспомнилась карикатура из вчерашней «Правды», на которой был изображён мировой империализм в образе страшного цепного пса дядюшки Сэма. Жуткое чудовище художник изобразил оскалившим свои огромные острые клыки на прогрессивное человечество. Руки же едва удерживающего своего монстра на поводке козлоподобного Сэма были по локоть в крови свободолюбивого народа Северной Кореи, где уже шли бои.

Конечно же, Нефёдов не считал недавних союзников по антигитлеровской коалиции исчадиями ада, надменными колонизаторами и суперменами, желающими поработить весь мир. В последние месяцы войны Борису несколько раз приходилось довольно тесно общаться с западными союзниками. И он не заметил в их поведении ничего развязного и тем более нагло-самодовольного. Обычные люди, правда, намного более свободные, чем наши, лучше одетые и сытые.

Об этом не принято было теперь говорить, но любой фронтовик, испытавший на себе нехватку самых необходимых вещей в первые годы войны, знающий, что такое ходить в атаку, имея одну винтовку на двоих, пухнувший с голоду в окопах под Москвой и в Сталинграде, помнил, как вдруг потоком полилась в армию щедрая помощь из-за океана: яичный порошок, знаменитая тушёнка в огромных банках. Многие, её пробовавшие, утверждали, что не ели ничего вкуснее. В частях вдруг появились джипы «виллисы», которым нипочём было любое бездорожье. И кто знает, не пересядь Красная армия на колёса тысяч грузовых «студебеккеров» и «фордов», быть может, пришлось бы нашей пехоте пешедралом да на конной то тяге не два года наступать до Берлина, а все десять!

Борис до сих пор летал в американской лётной куртке и великолепных тонированных очках, позволяющих без напряжения смотреть на солнце. А американские «Аэрокобры» с их неслыханно комфортной просторной кабиной, попасть в которую можно было через открывающуюся на автомобильный манер дверцу! Любой профессионал знал, что штатовские истребители своими мощнейшими моторами и грозным вооружением задали советским авиаконструкторам новые стандарты качества.

В общем, Борис мог бы сказать немало добрых слов об Америке, но не смел. В конце концов, он офицер, а его страна в данный момент находится в состоянии войны, пусть и неофициально, с бывшим союзником.

– А я люблю Соединенные Штаты Америки! – Девушка, которую Борис теперь весьма осторожно поворачивал в танце, не зная, чего ещё от неё ожидать, с вызовом подняла кукольное личико на кавалера. – Ненавижу Советский Союз и обожаю Америку и всё американское: «кока-колу», голливудские фильмы, джаз, свободу слова!

Потрясенный таким бесстрашием, Нефёдов не мог и слова вымолвить. Тогда барышня презрительно его покинула: и как только этого узколобого примитива занесло в их продвинутый круг?!

Оставшись один, Борис отошёл в сторону перевести дух. Давно ему не приходилось бывать в таком переплёте. И кто бы мог подумать, что хрупкое существо с невинными васильковыми глазищами может оказаться пострашнее «фоккера», внезапно вынырнувшего из облаков и заходящего тебе в хвост!

Оглядевшись, Нефёдов вдруг заметил скромно одетую по местным меркам блондинку. Она сидела в стороне от всех. Почти не пила, держалась скромной мышкой на краю стола и с широко распахнутыми глазами провинциалки слушала заумные разговоры соседей. Почему-то никто из парней ею не заинтересовался, и это было очень удивительно, так как она была очень привлекательна. Правда, её простое платье в горошек из дешёвого ситца нелепо смотрелось на фоне заграничных нарядов присутствующих модниц. Вообще было заметно, что девушка чувствовала себя здесь не в своей тарелке.

Борис подсел к незнакомке. Разговорились. Чувствующая себя неловко из-за того, что никто здесь не обращает на нее внимания, девушка была рада обществу бравого летчика. Тем более что он не выглядел высокомерным сыном высокопоставленного папы. Звали её просто и мило – Зиной. Правда фамилию она носила не слишком подходящую для артистической карьеры – Огурцова. Выяснилось, что Зина – студентка первого курса института кинематографии. После школы она поступила в техникум, одновременно работала секретаршей в управлении порта. А потом всё бросила и приехала из Архангельска в Москву, чтобы стать «артисткой». И вот чудо! Сразу поступила в заветный вуз. Сюда же её пригласил парень с режиссёрского факультета, с которым она познакомилась на учебном этюде два дня назад. Но юноша этот здесь начал ухаживать за какой-то фигуристой шатенкой. А полчаса назад, по словам Зины, они вдвоём заперлись в ванной комнате и «чем-то занимаются там подозрительным».

Борис едва сдержался, чтобы не улыбнуться. Непосредственность новой знакомой, её специфический северный говорок умиляли его. У девушки было симпатичное личико с большими задумчивыми глазами, нежной кожей и ярким румянцем на щеках – фигура же скорее крестьянки, чем будущей кинодивы: плечи широковатые для девушки, высокая полная грудь, крепкие бёдра зрелой женщины. Она казалась олицетворением здоровья. От девушки пахло дешёвым одеколоном, а ещё свежестью утреннего моря и полевых трав. Она даже откровенно призналась Борису, что сокурсницы-москвички шутливо прозвали её «колхозницей».

Кто-то включил радиолу. Плавная мелодия наполнила пространство зала тягучей негой. Предложение потанцевать девушка восприняла с заметным смущением и одновременно с благодарностью. Ей явно тягостно было ощущать себя за бортом всеобщего непринуждённого веселья. Она робко поглядывала на своего кавалера не то с испугом, не то с уважением. Но на вопросы отвечала охотно и, как тогда казалось Нефёдову, искренне:

– Как вам учёба?

Она собралась было что-то ему ответить, но в последний момент передумала и лишь пожала плечами.

– Ну хоть нравится?

– Нравится.

– А что?

– Что? – переспросила она, при этом её белёсые брови удивлённо изогнулись, словно она боялась попасть впросак. Похоже, у этой чудачки были серьёзные проблемы с обыкновенным общением; тем более было удивительно, как её занесло в артистическую профессию.

– Ну, что конкретно вам нравится? Там, история кино или занятия по актёрскому мастерству?

– Ещё не знаю, пока не решила… Вообще-то я всё себе немного не так представляла, когда мечтала о ВГИКе в школе, – осторожно ответила она. Теперь она говорила с ним так, словно ступала по минному полю. Похоже, новая знакомая приняла Бориса за взрослого прожженного обольстителя, специализирующегося на неопытных первокурсницах. Разница в возрасте у них действительно была существенная.

– Хотите, давайте уйдём отсюда, – предложил Борис.

– Да, мне уже пора, а то в общежитие не пустят, – поспешила она сообщить кандидату в ухажёры, чтобы он не питал иллюзий относительно долгих прогулок под луной.

Нефёдов проводил Зину до метро и выпросил у неё согласие на новое свидание. На следующей неделе они уже встречались почти каждый день. Их роман развивался стремительно. Словно поддавшись наваждению, Нефёдов всё меньше думал об Ольге и сыне. Нет, он конечно же продолжал заботиться о них. Но важная часть его души принадлежала теперь юной студентке. Непонятно, чем она его так зацепила. Возможно тем, что скромница быстро превратилась в великолепное животное – женщину, созданную для плотских наслаждений. Она умела быть женщиной-загадкой – страстной и эротичной. И в то же время не было в Зинаиде особой красоты.

В компании Василия Сталина было немало актрис и вообще людей искусства. Регулярно общаясь с ними, Борис знал, что с её, в общем-то, средними внешними данными Зина никогда бы не поступила в придирчивые театральные вузы столицы. По словам знающих людей, туда принимали по-настоящему красивых породистых девушек. В «Щуке» или в «Щепке» и уж тем более в ГИТИСе эстетствующие экзаменаторы буквально просвечивали кандидаток на предмет наличия у них выдающегося таланта и экстерьера. Во ВГИК же частенько брали дурнушек, реже смазливых и почти никогда ослепительных красавец. Конечно, случались и счастливые исключения, но они лишь подтверждали печальное правило. В таком странном положении вещей был очевидный парадокс, ведь всё должно было быть как раз наоборот: экран нуждался в ослепительных звёздах, а на сцене могла блистать и не слишком красивая, но талантливая актриса. Ведь те изъяны внешности, которые легко можно утаить в приглушённом свете софитов на театральной сцене, чрезвычайно трудно спрятать на киноплёнке. Но такова уж была негласная традиция, много лет назад заведённая корифеями этого учебного заведения. И приводила она к тому, что мало кому из выпускниц ВГИКа удавалось сделать себе карьеру в кино, потому что, как правило, режиссёры гораздо охотнее снимали театральных актрис, у которых была и красота, и первоклассная драматическая школа. К сожалению, сотни вчерашних школьниц, каждый год осаждающие главный киноинститут страны, не догадывались обо всей этой кухне.

Но именно благодаря Борису Зинаиде удалось стать счастливым исключением из правила и совершить фантастический рывок, в очень короткий срок превратившись из скромной серой мышки в королеву экрана. Борис ввёл подругу в круг приближённых к сыну вождя людей. С помощью Сталина-младшего, у которого были друзья везде, студентка получила две свои первые крохотные эпизодические рольки. К её чести Зинаида свой шанс не упустила, справившись с ними блестяще. Вся её неловкость в первую их встречу на вечеринке «штатников» оказалась тонкой игрой женщины, умеющей подобрать верный ключик к сердцу конкретного мужчины.

После весьма удачного старта на талантливую дебютантку обратил внимание один маститый режиссёр, который доверил ей главную роль в своей новой картине. Затем последовали другие приглашения на роли первого плана. Даже знаменитый Иван Пырьев без кинопроб утвердил подающую большие надежды актрису на одну из главных ролей в своей новой кинокартине. Золушка стремительно превращалась в кинобогиню. Критики писали о поразительном умении студентки создавать образы типичных советских колхозниц, ткачих и представительниц иных героических профессий, а в курилках восторгались её мягким овалом лица, рисуя в собственном воображении наверняка роскошное тело.

В это время Борис порекомендовал Зинаиде сменить неблагозвучную фамилию «Огурцова» на нечто более подходящее для афиш. Так появилась Зинаида Красовская. В этот период произошла одна довольно комичная история.

Иногда Сталин-младший пробовал себя, как это бы назвали в Америке, в кинопродюсировании. Правда, глубоко вникать в технологию кинопроизводства ему было неинтересно. Василия интересовала лишь внешняя сторона съёмочного процесса. Однажды ему в голову пришла идея снять широкомасштабный фильм о войне. Он даже собственноручно набросал сценарный план. И вот тут Борис получил очередной повод изумиться широте размаха своего патрона и его необузданному самодурству. Для одного из задуманных Василием эпизодов картины потребовался шикарный лимузин 30-х годов. На киностудии имелась богатейшая коллекция автомобилей. В один из дней Василий Сталин, Нефёдов, Зинаида и приглашённый генералом-лётчиком седовласый оператор в сопровождении начальника киношного автохозяйства отправились выбирать подходящее авто.

Больше часа они медленно прогуливались вдоль длинного ряда сверкающих на солнце своими отполированными хромированными деталями четырёхколёсных красавцев. Наконец Сталину приглянулся «Бугатти» из гаража Геринга. Это была очень красивая, ослепительно белоснежная машина причудливой формы с удлинённым моторным отсеком. До войны в таких чопорных лимузинах разъезжали итальянские князья и американские миллионеры.

Однако тут же возникла проблема – как снимать разговор двух главных героев внутри машины? Присутствующий консультант-оператор категорично заявил, что втиснуть массивную синхронную камеру в салон роскошного автоэкипажа не удастся. Генерал-лётчик, возомнивший себя великим режиссёром, озадаченно покачивался на каблуках, неприязненно рассматривая «заартачившуюся» перед его гением машину. Начальник цеха с абсолютно непроницаемым лицом ожидал его решения в сторонке – ему не было никакого дела до творческих затруднений этой странной делегации. В этот момент Борис сдуру сострил, что, видимо, при данных неразрешимых обстоятельствах остаётся только распилить машину и снимать её по частям. Нефёдов даже не подозревал о роковых последствиях своей легкомысленной фразы, а не то поостерёгся бы так шутить. Но Василий сразу уцепился за данное предложение и безапелляционно велел ошарашенному начальнику гаража к нужному времени разрезать автомобиль поперёк кузова. Правда, до съёмок дело так и не дошло, ибо Василий столь же быстро охладел к идее снимать кино, как несколько недель назад загорелся ею…

Когда скромная Зина Огурцова превратилась в звезду первой величины – Зинаиду Красовскую, их отношения стало трудно скрывать от посторонних глаз. Со временем об этом романе уже судачила вся Москва. Естественно, волна слухов докатилась до Ольги. Соседка по коммунальной кухне во всех подробностях расписала Ольге, как её ненаглядный муженёк волочится за этой актрисулькой. Жена не стала устраивать Борису сцен ревности. Это было ниже её достоинства. Просто однажды, когда Борис вернулся после трёхдневной отлучки, жены и сына дома не оказалось.

Потомственная дворянка Тэсс тихо ушла из его жизни, чтобы не становиться между Борисом и его новой возлюбленной. А он даже не попытался её вернуть. Самодовольный осёл! Борису было неприятно вспоминать свои пьяные разглагольствования с собутыльниками о том, что, мол, не гусарское это дело – валяться в ногах у взбунтовавшейся бабы. Как теперь Нефёдов понимал, что-то очень скверное в последнее время творилось с его душой. Регулярные пьянки, лихие деньжищи, всегда готовые на услуги девочки, тесное общение с разной дрянью незаметно, но верно уродовали его сознание. Нормальные человеческие ценности, такие как семья, дружба, любимое дело, стали казаться эрзацами для серого большинства, собственная же лёгкая и разгульная – истинным счастьем. Впрочем, ставшие вдруг доступными «все удовольствия мира» быстро приелись.

Одновременно некогда любимая работа превращалась в скучную обязанность – непрерывный конвейер, где лица коллег и события с какого-то момента слились в одну сплошную пёструю ленту. Именно так пилоты реактивных истребителей «смазанно» воспринимают земной пейзаж во время полёта на огромной скорости.