Текст книги "Бабник"

Автор книги: Антон Геля

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

…Маша продолжала тихонько всхлипывать, но уже дремала, и не заметила, как в последний момент перед началом движения самолёта на взлёт в заднюю дверь вошёл невероятно свежий, гладко выбритый, улыбающийся Алекс-«Морж», проскользнул в единственное пустое кресло на заднем ряду, с облегчением выдохнул. Он приложил палец к губам, улыбнулся смотрящему на него между креслами, как всегда без выражения на лице, Ильдару. Ильдар кивнул, и тоже облегчённо выдохнул. Его бесцветное лицо в этот раз выглядело измученным. Стас взмахнул Алексу и почувствовал, что больше ни на что не способен: из него как будто все кости вынули…

…Алекс никогда не объяснял, что он так долго делал и как ему удалось привести себя в порядок. Всегда отшучивался: «Знаете, в чём разница между моей еврейской мамой и арабским террористом? С арабами можно договориться»…

…Самолёт быстро начал разбег прямо по рулёжной дорожке резко задрал нос и прямо на взлёте начал резкий поворот влево с очень большим углом крена. В иллюминаторе мелькнула группа солдат у грузовиков. Из автоматов некоторых шёл густой дым от длинных очередей: они стреляли в сторону улетавшего самолёта, без особого стремления попасть, просто так.

…Через несколько часов Стас проснулся от невероятного желания посетить туалет. Аккуратно, чтобы не расплескать и донести своё внутреннее содержимое, он встал из кресла и пошёл к туалету в носу самолёта. Дверь в кабину пилотов была открыта. «Всё же счастье – это очень широкое понятие», думал Стас, становясь с каждым выпущенным из себя миллилитром всё легче. Выйдя из узкой кабинки туалета, заглянул через распахнутую дверь в кабину к пилотам.

– Ну, чё, мужики, как тут у вас? – хриплым от сна голоса спросил сидящего ближе всего бортинженера. Тот повернул к нему напряжённое лицо, ничего не ответил. – Что, топлива осталось на пять минут? – догадался Стас, внутри всё похолодело.

– Летим уже лишних двадцать, – так же напряжённо ответил бортинженер. В его лице не было ни кровинки, глаза запали, почти синие губы были стянуты в узкие полоски. Всё лицо какое-то ощеренное от животного ужаса.

На альтиметре, высотомере, Стас увидел показания 12 360 метров. От понимания дальнейшего развития событий стало совсем не хорошо.

– Я постою тут, вдруг понадоблюсь, ладно? – попросил Стас. Хотя чем он мог понадобиться – он и сам не знал. Просто сказал. Ему была невыносима мысль, что сейчас он вернётся в кресло и будет просто сидеть.

– Перед посадкой пристегнись обязательно, – через плечо разрешил бортинженер.

Самолёт плавно забрался уже почти на 13 000 метров, когда отключился первый двигатель. Между пилотами произошёл быстрый обмен информацией и командами: «во втором двигателе газ на пять процентов», «выпустить вспомогательную силовую установку», «рули высоты установить на десять градусов», «выпустить закрылки и предкрылки…». Самолёт начал планирование. По сути, это было длинное горизонтальное падение. В салоне стало неожиданно тихо без свиста турбин. От тишины начали просыпаться другие пассажиры.

– Прошу всех привести спинки в вертикальное положение, пристегнуться, приготовиться к жёсткой посадке, – спокойно, размеренно объявил командир корабля в салон по громкой связи.

– Всё, иди на место, – распорядился бортинженер.

Стас на ватных ногах прошёл на своё место. Просидел секунд десять, показавшиеся вечностью. Потом достал неожиданно крупно затрясшимися руками шариковую ручку, завернул левый рукав и начал на предплечье писать своё имя, фамилию, дату рождения, группу крови. То же нацарапал латиницей. На свободном месте около запястья вписал «RUS». Паспорт переложил в нагрудный карман рубашки. Большего для собственного спасения или облегчения опознания тела он сделать не мог.

Сидевшие рядом пассажиры, туристы, начали со слезами обниматься. Признаваться в любви, говорить друг другу слова, которые должны были сказать уже давно. После этого попросили у Стаса ручку и начали на каких-то обрывках бумаги писать прощальные письма родным. «Если повезёт и будем живы – они этих писем будут стесняться, вместо того, чтобы сказать всё написанное лично…», подумал Стас, прочтя несколько вычурных строчек.

… Это был старый, давно необслуживаемый аэродром, который в семидесятые годы был построен как аэродром подскока для самолётов дальней авиации, но почти не использовался. Последних тридцать лет он был попросту заброшен за ненадобностью и неудобством расположения. Траву с полосы регулярно убирали солдатики из окрестных танковых частей, но этим обслуживание лётного поля и инфраструктуры аэродрома ограничивалось. Стас в иллюминатор увидел полосу, когда пилоты начали задирать нос, чтобы увеличить сопротивление воздуха и снизить слишком высокую скорость. Второй двигатель заглох уже давно, включить реверс было невозможно. Если не снизить скорость, то самолёт проскочит полосу и ударится о деревья: подняться на второй круг он не сможет. А снизить скорость всё не получалось. Даже выпущенные шасси ситуацию не исправляли. И тут Стас, как и все остальные пассажиры, испытал один из самых сильных страхов в своей жизни: для снижения скорости пилоты начал выполнять «боковой снос». Это способ снизить скорость на лёгком одноместном планере, который никто никогда не выполнял на большом пассажирском самолёте. Пилот убрал шасси, резко повернул руль направления до упора так, что самолёт развернуло левым бортом вперёд. Самолёт несколько секунд летел левым крылом вперёд, пока правое крыло не начало приподниматься, грозя опрокинуть весь самолёт. Тогда руль направления был вывернут в обратную строну, и почти остановившийся самолёт опять полетел носом вперёд, но из-за нехватки скорости начал наклоняться носом вперёд уже сильно, подъёмной силы крыльев не хватало даже при том, что закрылки, предкрылки, рули высоты были выдвинуты до упора.

Когда повторно выпустили шасси, самолёт как будто на преграду наскочил, так дёрнулся. Скорость упала до критически низкой, отчего нос самолёта начал наклоняться вперёд.

В салоне поднялся оглушительный шум от криков страха.

Стасу в голову пришла неуместная для той опасной ситуации мысль: «Первыми во время катастроф эвакуируют женщин и детей, чтобы спокойно, в тишине и без воплей заняться решением проблемы».

Выпущенные шасси ещё больше снизили скорость, и самолёт ударился в самое начало полосы передней стойкой, отчего она подломилась, и самолёт заскрипел металлом носа по старому асфальту. Колёса оставшихся шасси из-за неверной, нерасчётной нагрузки начали лопаться одно за другим. Самолёт начало крутить и вынесло за пределы полосы, на сухую траву. От трения между металлом и асфальтом с высечением большого количества искр сухая трава на обочине полосы загорелась под носом самолёта, когда он остановился. С хлопком открылись аварийные и основные выходы, но аварийные трапы почему-то не надулись. Люди начали выпрыгивать из разгорающегося самолёта прямо так, на крыло, а с крыльев на землю. Сутолока и толкотня в разгорающемся самолёте пугала ещё больше. Кто-то вытаскивал свой багаж из-под кресла, перегородив выставленным задом узкий проход, кто-то лез прямо по спинкам кресел к ближайшему выходу. Стас увидел, что Маша, Ильдар, Алекс и Олаф уже выскочили наружу, и тоже выскочил на крыло, а оттуда на землю. Над головой кружили два военных вертолёта. Пилоты по тросам вылезали из окон кабины. У первого пилота застряла нога, ступня в окне, он висел прямо над огнём. После нескольких рывков сумел выдернуть ногу из туфли, спрыгнул на землю, прихрамывая отбежал в сторону…

…Самолёт полностью выгорел за час. Так как в баках не осталось ни капли топлива, взрыва не было. Было много чёрного дыма, оранжевого пламени, шипящих и плюющихся звуков. Пассажиры и экипаж, все целые, сидели и лежали в тени деревьев, прямо на земле. Рядом стояли удивлённые и напуганные солдатики из окрестных танковых частей…

– Если со мной на одном рейсе будет Том Хэнкс – я сразу сойду с этого самолёта: куда он ни полетит – всё трагедии какие-то и катастрофы: «Изгой», «Апполон-13», «Чудо на Гудзоне», «Капитан Филлипс»… – вымученно шутил Стас, чтобы успокоить мелко дрожащую бледную Машу.

… Стас встрепенулся. Это жуткое воспоминание уже очень много лет мучило его в самые неподходящие моменты…

***

– Да, напиваться в полёте – это бывает полезно, – неожиданно хрипло согласился Стас. Они так и стояли в пробке без движения. Где-то впереди начали раздаваться раздражённые сигналы.

– Ну, вот чё они все тут встали? – уже грустно произнесла «Анфиса». – У тебя дома еда есть? А то пока приедем, уже ужинать надо будет. – Стас кивнул. – Выйти бы, распинать все эти машинки!

– Ты думаешь, это так просто? – вдруг задумался Стас и выдал вслух размышление: – Странно, как в кино всякие приблудные годзилы легко ломают большие здания. Вот я по дому хожу, тумбочка мне по колено, а ударишься о неё – ой, как больно! Машины тоже не самые хрупкие предметы. Долго их пинать не получится.

– Вообще да, да… А ведь да! – согласилась «Анфиса». И без перехода продолжила какую-то свою мысль, видимо навеянную упоминанием про приблудную годзилу: – Женщинам нужно много денег на внешность: маникюр, укладка, косметика… Хорошо мужикам: сразу красивыми родились.

Стас засмеялся. Эти перепады в настроении могли раздражать, но в то же время показывали всю женственность «Анфисы».

– Сказало шило тараканам: вам хорошо-о-о, вы в голове-е-е! – ответил Стас своим мыслям.

– Как это? – не поняла «Анфиса». – А, поняла… Стой, это ты про что?

Стас начал смеяться в голос. «Анфиса» заулыбалась. «Это она серьёзно или дурака валяет?».

– Угадай! – сквозь смех ответил Стас. – Про твою эффектность.

– Ты считаешь меня эффектной? – искренне удивилась «Анфиса».

– Ага… Если вы хотите сделать комплимент, но не знаете, какой, скажите человеку, что он эффектный. А вот какой эффект он производит, можно не сообщать, – разъяснил Стас. Попутчица начала усиленно думать, что-то поняла, ничего не ответила. Потом немного недовольно сказала:

– Ты тяжёлый человек. Тугой какой-то. А сначала показался нормальным. Надо всё делать как-то легче… – «Анфиса» не сумела закончить свою мысль. Ей, видимо, хотелось ответить как-то хлёстко, но придумать ничего не получалось.

– Лев Толстой оставил нам мудрость, что все лучшие поступки совершаются не бурными внешними порывами, а тихой работой над своей душой. Все двери в святые покои отворяются на себя и с усилием. Легко, одним толчком, отворяются только двери в погибель. Я стараюсь подольше остаться в рядах живых, – проговорил Стас.

– Ты был женат? Забыла раньше спросить.

– Пока живой – не женись, говорят. А товарищ у меня есть, так он про себя так говорит: женат два раза неудачно – одна жена ушла, вторая – нет. Я не был женат. Ни разу. Не уверен, женюсь ли вообще… Я, в принципе, хотел жениться, но как-то ни одна из девушек, которых я приводил знакомится, не нравилась матери. Однажды я привёл девушку, похожую на мать, так тут отец просто на дыбы встал и с матюгами прогнал и эту… – отшутился Стас. Через несколько секунд, после усмешки, продолжил: – Не надо в ЗАГСе спрашивать у мужиков всякую ерунду про горе и радость. Надо сразу спрашивать, готов ли он быть постоянно во всём виноватым, часто голодным, всегда всё обязанным… Чтобы не портить себе жизнь – не женись и не выходи замуж, вообще не живи вместе: жить вместе – это значит решать проблемы, которых никогда бы не возникло, если бы люди не стали жить вместе… – не мог остановиться Стас.

– А тебе вообще какие женщины нравятся? – прервала его «Анфиса».

– Мне просто нравятся женщины, – не стал конкретизировать Стас.

***

Стас очень любил шатенок, было в них, для него, что-то домашнее, особо притягательное. Отношения с шатенками у Стаса всегда строились очень легко. А воспоминания были только самые тёплые, прямо солнечные…

…Это было очень давно, Стасу едва исполнилось 19 лет. По студенческому билету он часто ездил одним днём в разные города, просто чтобы узнать свою страну. Старался выбирать города, куда можно было приехать утром, день гулять по городу, питаться хлебом и кефиром за копейки, а ночью спать в поезде на пути домой. В тот раз Стас впервые в жизни столкнулся с задержкой поезда на сутки. Эти сутки предстояло коротать на вокзале…

… – Я Каринэ, имя от моих армянских корней. Карина – это, скорее, татарка, а я Каринэ, армянка, если это для тебя что-то значит, – во время прогулки в парке рядом с вокзалом объясняла бархатным кошачьим голосом чрезвычайно милая девушка с каре чуть ниже подбородка. Её нельзя было назвать обворожительной красавицей, но Каринэ была такая лапушка, такая милая, с добрыми карими глазами, круглым носиком, мягкими губками, лёгким пушком на верхней губе и щеках, который золотился в проходящем свете солнца, изящной длинной шеей. «Никогда, слышишь? Никогда! Никогда не говори девушке, что у неё красивые усы! Никогда! Даже если усы действительно очень красивые…», подумал Стас, когда заметил этот нежный пушок. – Почему мы вообще стоим? А ну-ка садись! Да, на эту скамью! Садись! А я сяду к тебе на колени.

Каринэ решительно села верхом на колени к Стасу, отчего высоко задралась её белая юбка.

– Ты когда будешь меня целовать? – настойчиво спросила Каринэ. Она нависла над ним, водила головой и щекотала концами тяжёлых волос Стасу лицо, оставляла на очках следы. – Будешь меня целовать? Или где?

Их случайная встреча в ожидании поезда несколько часов назад стремительно перерастала в роман. Но Стасу вдруг стало почему-то невероятно грустно. «Ты такая чудесная. Что я могу тебе предложить?..», думал он в этот момент. Очень захотелось притянуть к себе эту чудесную девушку, начать целовать её мягкие губы, растворится в ней, и будь что будет. Вместо этого Стас тяжело вздохнул и заговорил о том, что его именно сейчас так беспокоило:

– Я очень хочу тебя расцеловать. Прижать к себе, затискать, целовать и не отпускать. Я хочу тебя, ты такая притягательная! И в первые дни у нас будет всё очень хорошо. Я буду рассказывать тебе анекдоты, пересказывать истории из книг, которых ты не читала, ты подумаешь, что я умный, остроумный, весёлый, возможно, щедрый. Сколько-то времени мы будем близки просто так, а потом наверняка возникнет вопрос, что же с нами будет дальше? А ничего другого я тебе предложить не смогу. Только те же анекдоты и близость без будущего…

– А ты думаешь, мне от тебя нужно что-то другое? Кроме анекдотов и простой близости на несколько дней? – серьёзно перебила страдание Стаса Каринэ. – Или ты думаешь, что я мечтаю вот так сразу связать свою жизнь с первым встречным? Без обид. Какой же ты ещё глупенький. Такой большой, а такой маленький, такой неиспорченный. Это всё, что ты хотел мне сказать? Тогда будем считать, что пятиминутка нытья закончена. Так ты будешь меня целовать?..

…Но было и другое событие, связанное с шатенками оно оставило у Стаса тяжёлое чувство…

… Впервые Стас увидел Дашу, когда ей было 17 лет. Она приехала к ним в туристический палаточный лагерь в сопровождении мужчины, которому было уже полных 25 лет. Его Стас не запомнил, а вот Даша запала в его душу сразу же, так сильно, как не западала ни одна другая женщина, ни до, ни после. Смесь чувств и мыслей на мгновение выключили всё его сознание. Это было какое-то чувство особой влюблённости, заполняющее всё внутри, вытесняющее другие мысли. У Амура в миг встречи Стаса и Даши заклинило гашетку и вместо одного выстрела из детского лука, он выдал длинную кучную очередь крупнокалиберных стрел из стационарной баллисты, которой разнёс ко всем чертям сердце и мозги несчастного Стаса. В свои 17 лет Даша была прекрасна. Тяжёлые густые тёмно-каштановые волосы, яркие красивые брови, умные карие глаза, яркие алые губы, ровные белые зубы.

Даша всегда была чужой женщиной. Между Стасом и Дашей существовали только приятельские отношения. Стас любил Дашу для себя, внутри, никогда ей про это не говорил. Каждая их встреча на улице или в компаниях была праздником, радостью, воспоминания о которых хранились глубоко в душе, и всегда согревали Стаса.

Их последняя встреча, почти разрушившая внутренний мир Стаса, произошла случайно, в аэропорту Риги, пять лет назад. В тот раз Стас участвовал в контрабанде культурный ценностей и драгоценных камней из Голландии в Турцию. Его доля в том деле составляла пятьдесят тысяч баксов. Контрабанда шла из Амстердама поездом в Швецию, оттуда на пароме Стокгольм-Рига через Балтийское море, из Риги самолётом в Стамбул. В этой цепочке было задействовано семь человек, рисковавших получить очень большие неприятности как от официальных властей, так и от конкурирующих криминальных группировок. Общая стоимость «посылки» – двух картин Монэ и восемнадцати огранённых бриллиантов весом по 22-24 карата – составляла почти миллион долларов. Весь план разработали два хитровыделанных дипломата, Латвийский и Норвежский, Олаф и Мёрве. Как и всякие дипломатические работники, они были в большей степени шпионами, классическими авантюристами, которые используют служебное положение для достижения личных целей и удовлетворения личных нужд, чем представителями своего государства, поэтому продумали всё до мелочей, привлекли только нигде не засвеченных людей. Никакого контроля и прикрытия на маршруте. Никто из участников цепочки не имел каналов сбыта, во всём абсолютная секретность, потому что в случае провала, кроме простой уголовщины, маячили обвинения в шпионаже. Отклонения от плана недопустимы. При всей запутанности и сложности плана это был единственно возможный вариант пересылки. Прямой перелёт, а тем более наземная перевозка напрямую из Амстердама или Стокгольма в Стамбул были невозможны, поскольку эти рейсы проверялись турками весьма тщательно. Самим дипломатам, которых не досматривают, было бы трудно оправдать свои поездки без задания резидента, а значит вероятность провала ещё выше. Регулярные рейсы из Прибалтики турки проверяли формально.

В задачу Стаса входило получение «посылки» от курьера из Стокгольма в гостинице с названием «Ради ун Драуги», «Друзья и родственники», в самом сердце Старой Риги переупаковка тайника в свой багаж, перелёт в Стамбул, передача курьеру, который передаст ценности неизвестному заказчику. Оплата по возвращении в Россию, в автосалоне, по документам о возврате денег покупателю в связи с непоставкой машины…

Стас уже сидел перед выходом на посадку, чтобы его расслабленного заранее видели таможенники, отвлечённо в уме пытался повторить работу кинооператора при съёмке порнофильма: от таких мыслей о нюансах профессии на лице регулярно появлялась улыбка или усмешка, которая должна была показать наблюдательным сотрудникам аэропорта, что пассажир ведёт себя расслабленно, а значит не переживает перед досмотром и вылетом, такого можно особо не шмонать.

– Стасян! Лохматый! – вдруг услышал Стас знакомый голос, отчего сердце забилось радостно. Этот любимый голос, его можно было слушать бесконечно!

– Дашенька! Здравствуй, солнце наше ясное! Ты как здесь?! – искренне удивился и обрадовался Стас. Какая же это радость, увидеть Дашу! «За эти пятнадцать лет она стала ещё прекраснее!», рассматривал Стас подходящую к нему нежно любимую женщину. Даша уже дважды была замужем, родила двух детей, заметно прибавила в весе. Когда-то тонкие руки и хрупкие плечи стали округлыми, талия стала шире, но осталась такой же пропорциональной по отношению к округлившимся бёдрам. Улыбка алых губ стала какой-то мудрой.

– Куда это ты собрался? – не отвечая на вопрос, сама спросила Даша.

– В Стамбул, – ответил Стас правду, – по делам.

– А что тебе там без меня делать? Давай лучше со мной, обратно, домой, – предложила Даша. От этого всё внутри у Стаса оборвалось.

– Надо. Очень надо. А оттуда уже и домой, – отозвался Стас.

– Никуда ты не полетишь. Я тебя не отпускаю, – уверенно заявила Даша, прямо глядя в глаза Стасу. – Я тебя, может быть, люблю. Я, может быть, специально сюда за тобой приехала. Хочу жить с тобой, ребёнка от тебя хочу…

Стас перестал соображать. Сколько же власти над ним было у этой женщины, которую она проявила в нескольких словах! К чёрту все дела! Никто не будет ему указывать! Он прямо сейчас обменяет билет, оставит контрабанду и документы «на машину» в кабинке туалета и навсегда останется с ней, с ненаглядной, с самой прекрасной женщиной! Плохо помня себя, Стас впервые за всё время их знакомства обнял и притянул к себе Дашу. Она улыбнулась, не отвечая на его объятие. С колотящимся сердцем Стас потянулся вытянутыми губами вперёд, чтобы впервые поцеловать её, самую прекрасную…

– Нет-нет-нет, не надо, не целуй меня, пожалуйста, – нахмурила брови Даша и начала отстраняться от него. На них укоризненно смотрел мужчина. Он подошёл несколько секунд назад, поставил на пол сумку и смотрел очень нехорошим взглядом.

– Пусти! Это мой муж! – ошарашила Стаса Даша. Он разжал опустевшие руки, она подошла к своему мужу и что-то непрерывно ему заговорила, увела его в сторону, со Стасом не прощалась. А весь мир Стаса рухнул. Почернел… Опустевший, с тёмными кругами в глазах, он едва стоял на ногах. За несколько мгновений вся сказка, которую он так лелеял внутри себя столько лет, исчезла.

Вспомнилась самая первая мысль, та, которая неосознанно пронеслась в мозгу Стаса в первую секунду, когда он ещё даже не знал имени Даши, а только увидел её в сопровождении взрослого мужчины: «Мелкая мерзавка, старых козлов совращает!». Сейчас эта мысль стала доминирующей: «Мерзавка! Какая же мерзавка!.. Зачем она всё это мне наговорила?! Зачем?!». Трудно было возвращаться в этот мир.

Нужно было проходить паспортный контроль и досмотр. В таком состоянии Стас мог привлечь внимание и завалить всю операцию, но выбора не было. Стасу стало всё равно. Если поймают – так даже лучше. Жить больше незачем. К нему действительно внимательно присмотрелся латвийский пограничник.

– С вами всё в порядке? – на русском спросил служивый.

– Бабы, – тяжело уронил Стас непослушным языком. – Долбаные бабы, – вложил всю горечь в ответ Стас.

– Красивая? – певуче уточнил пограничник.

– Очень. Вон она, третья от рамки, – головой указал Стас на соседнюю очередь.

– Решила ехать с другим? – продолжал допрос пограничник. Стас с тяжёлым вздохом кивнул. Пограничник видел всю сцену несколько минут назад, молча вернул Стасу паспорт и махнул рукой, веля проходить на посадку минуя досмотр.

Больше Станислав с Дашей не встречался. Он не мог её забыть, свою любовь к ней, простить свою ненависть… «Время, конечно, лечит, но как в бесплатной больнице», иногда думал Стас про Дашу.

***

– А я просто мужчин люблю. Замуж, семью – не хочу. А мужчин люблю. Особенно тех, кто не конючит и звонками с сопливой любовью не донимает. Вот, я вроде и женщина, а всякую сопливую любовь не выношу, – ответила через паузу «Анфиса». – Детей вообще никогда не хочу. Не выношу их…

– Что так? – удивился Стас очередному перепаду настроения.

– Несколько лет назад, когда родственнички меня уже задолбали, что пора замуж, я заявила своей семье, что я злостная чайлд-фри, не хочу детей и семью. Что тут началось… Что началось… Как все на меня накинулись… Что дети – это предназначение любой женщины. Только забыли, что когда мне было семь лет – на меня взвалили трёхмесячного брата, а в девять лет прибавилась новорожденная сестра. Что меня лишали всех детских прогулок и радостей, потому что я должна была следить за детьми, мыть их, менять пелёнки. Забыли, как родители меня били, когда эти мелкие уроды орали, что я не могу их успокоить. Как на меня в двенадцать лет взвалили водить младших с утра, ещё до школы, в детский сад и забирать их потом каждый день. Как меня лишили содержания, когда я после девятого класса сбежала из дома в другой город, в училище, потому что родителям теперь пришлось самим «ставить на ноги» этих малолетних недоумков, и я сама себе зарабатывала с пятнадцати лет. Нет уж, спасибо, теперь я ненавижу детей. Теперь я буду жить только для себя. Детей я уже навоспитывалась. – После молчания добавила с какой-то горечью: – Как я выросла, так «все твои друзья и одноклассницы уже замужем, детей завели, и тебе пора». А как в детстве – «а если все пойдут с горы прыгать – ты тоже пойдёшь?». Главное, всегда знают, что мне лучше, а меня не спрашивают. Понимаю вас, мужиков, которые баб истеричками считают. Я тоже баб терпеть не могу! Особенно яжматерей!

– Обожаю жизнь… Первую половину жизни зарабатываешь себе комплексы и психотравмы, а вторую половину пытаешься от них избавиться. Чудесно… – проникся рассказом «Анфисы» Стас. – Как это у Александра Галича: я живой ещё пока, но, как видишь, дёрганый…

– Каждая девушка немножко Мэрлин. Но только некоторые из них Монро, а остальные Мэнсон, – улыбнулась «Анфиса». – Я тебя уже раздражаю, да? Ничего не могу с собой поделать… – «Анфиса» помолчала. Зевнула, продолжила: – Обожаю, когда кто-то говорит «у меня сложных характер» и выдаёт это за достоинство. А на самом деле это просто тупой, невоспитанный мудак. Просто сидит в человечишке говно, а он его гордо называет «сложный характер». И я такая же, – опять грустно закончила «Анфиса». – А что у тебя дома из еды есть? Я уже сильно голодная, аж звереть начинаю.

– Всякое есть. Супчик, борьщик, мясо с картошкой, вермишелька с котлетками, – задумчиво перечислял Стас, продвигаясь на несколько сантиметров вперёд.

– А чего так много всего? – искренне удивилась «Анфиса».

– Люблю вкусно и много поесть, готовить люблю, – признался Стас.

– А ты хорошо готовишь?

– Да. Лучше многих женщин. – «Анфиса» удивлённо-недоверчиво приподняла брови. Стас усмехнулся и развил тему: – Мужики лучшие в мире повара, но готовят редко. Мой опыт показывает, что мужик, поедая современную женскую еду должен молчать, когда приготовлено не вкусно, и не молчать, когда вкусно. Поэтому есть мужское правило: когда я ем, я глух и нем… А мою стряпню едят с похвалами. Кстати, знаешь лучший рецепт на восьмое марта? Записывай: берёшь одну женщину, используя вино или коньяк очищаешь её от верхней одежды, выкладываешь на кровать. Если женщина настоящая, то от неё вкусно пахнет и мыть её не надо. После этого разглаживаешь её по всей длине и начинаешь жарить тридцать-сорок минут, или дольше, если получается, но регулярно переворачивая, до образования довольного румянца. Блюдо готово!

«Анфиса» засмеялась.

– Мне этот рецепт не пригодится. Я теперь на двадцать третье февраля буду этот рецепт использовать, только женщину на мужика заменю, – решила «Анфиса».

Внезапно вся пробка неожиданно двинулась, как будто ничего не было. Машины быстро двинулись вперёд. Проезжая перекрёсток, Стас увидел, что все четыре светофора горят красным, а движением управляет регулировщик.

– Вон оно что было, светофоры покраснели, – объяснил Стас.

– Я бы сейчас всё из твоего холодильника сожрала, – призналась «Анфиса».

– Потерпи, скоро приедем, я уже тоже хочу есть.

– Есть я хотела час назад. Сейчас я хочу жрать! – с нажимом громко рявкнула «Анфиса». – Не понимаю, как можно сидеть на диете. Я сдохну на утро, если с вечера не поем, – продолжала «Анфиса».

– Фитнесс-клуб «Тарас Бульба»: «Мы боремся с ляхами!», – пошутил Стас. «Анфиса» закрыла глаза и беззвучно засмеялась, потом набрала воздуха в грудь и звонко в голос захохотала.

– Инквизиция займётся сжиганием ваших жиров! – сквозь хохот выдала попутчица.

Она смеялась ещё несколько минут, пока не приехали во двор к дому Стаса. Места во дворе было много: все соседи разъехались на дачи.

– Хорошо у тебя, – оценила «Анфиса» жилище Стаса. – Снимаешь? Своё?

– Своё, купленное, – уточнил Стас.

– Корми меня скорее, а то я уже не знаю, что от себя дальше ждать, – потребовала «Анфиса». – А ты потом меня назад повезёшь или можно будет у тебя до завтра остаться? Правда, я с собой не взяла ничего, но это решаемо?

– Ещё четыре часа дня, давай до вечера доживём, – не стал ничего обещать Стас, прошёл на кухню. – Что будем вкушать?

– Мяса! Ты говорил, у тебя там котлетки с вермишельной были.

– Кофейку?

– Со сгущёнкой!

Стас щедро всыпал в ковшик молотый кофе, залил холодной водой, поставил на газ. На сковородку вывалил вермишель и десяток крупных котлет. «Анфиса» шлёпнулась на стул, вытянула ноги.

– Первый раз встречаю мужика, у которого такие чистые, белые полотенца в кухне и в ванной. Ты точно не женат? Как женской рукой выглажены, – оценила «Анфиса» ванные и кухонные полотенца.

– Люблю простой порядок. У меня и беспорядка бывает достаточно, но всё, что можно выстирать и выгладить стираю и глажу.

– И тебя до сих пор ни одна баба не прихватила? Герой!..

Через десять минут «Анфиса» начала вгрызаться в котлеты.

– Блин, и правда хорошо сделано, вкусно! – прихлёбывая крепкий кофе, с набитым ртом нахваливала «Анфиса». – Я так точно не умею. Максимум что могу – это яичницу и курицу на сковородке. А так, чаще всего, пельмени варю. Ненавижу готовить, в детстве наготовилась. Я теперь к тебе буду приезжать вкусно поесть. Не знаю, какой ты любовник, но готовишь ты классно. Сейчас как два колобка будем толстыми животами стукаться! – засмеялась заметно порозовевшая «Анфиса». – Ты так не смотри, я от кофе всегда краснею. Через пару часов пройдёт. Всё, я готова. Веди меня в спальню. Спать буду… – блаженно улыбнулась.

– В душ. Сначала в душ. Обожаю мокрых мыльных женщин. Позволишь тебя помылить?

– Хм! Какое заманчивое предложение. Смотри, привыкну, что кормишь, мылишь…

– Привыкай, мне не жалко. На колени ко мне сядешь?.. Хочу тебя сначала поцеловать.

«Анфиса» помедлила, потом встала, села на колени к Стасу, обняла руками за шею, внимательно посмотрела в его глаза.

– Ты первый, кто не пытается меня напоить перед тем, как лечь со мной в постель, – сообщила «Анфиса».

– Это упрёк, что я пытаюсь на тебе сэкономить? – отшутился Стас. «Анфиса» засмеялась. Стас притянул к себе её голову и начал целовать. «Анфиса» ответила ему, прижалась крепче…

– Ты смелый! Это правильно. Подумав – решайся. А решившись – не думай! Пошли в ванную, хочу, чтобы ты меня намылил!..

***

… В 9 вечера Юля и Стас спустились к машине.

– Засыпать вместе, конечно, романтично. Но потом лежи, слушай храп, подтирай текущие слюни со своего плеча, простись с одеялом, получи локтем в глаз… – собираясь говорила утомлённая Юля. «Анфиса» не стала ждать третьей встречи, и в конце первой назвала своё настоящее имя, Юля. Уточнила, что друзья и знакомые часто называют её «Юлька-кастрюлька», «потому что крышка часто съезжает». – Ты мне пока что не изменяй. Ты мне понравился. Есть грех уныния. Есть грех прелюбодеяния. Но самый большой грех – это грех унылого прелюбодеяния. Со мной тебе будет весело, а с другими, по сравнению со мной, уныло. Ну, вези меня к моей соседке. Будем тебя с ней остаток вечера обсуждать…