Текст книги "Авадон (СИ)"

Автор книги: Антон Фарб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

5

Он проснулся с металлическим привкусом во рту и тяжестью в затылке. В комнате царил полумрак из-за задернутых штор, и непонятно было, какое время суток. Из всех чувств в теле сыщика осталась только тупая ноющая боль в каждой клеточке.

На часах – полдевятого. Утра или вечера? Лимек вернулся около шести вечера и сразу рухнул на диван. Проспал он всю ночь или только два с половиной часа? Сыщик сполз с дивана, подошел к окну и отдернул штору. Определиться со временем суток это не помогло: за окном был серый и промозглый сумрак. Но тут задрожала эстакада надземки, а так как поезда прекращали движение в восемь вечера, выходит, это был утренний поезд.

Итак, Лимек рано лег и долго спал, но сон не принес желаемого облегчения. Раздеться Лимек забыл, одежда смялась и пропиталась потом. Все тело ломило и требовало отдыха. Денька этак на три. Со здоровым и крепким сном, турецкими банями, массажистками, сытными обедами в "Маджестике" и хорошими сигарами на десерт. Но Лимек, пока не закрыл дело и не отчитался о результатах перед Ксавье, мог предложить организму только горячий душ, кофе и яичницу. Как надеялся сыщик, завершение было уже не за горами. По большому счету, осталось уяснить некоторые детали – а уж аппарат пусть ищут сами, наперегонки с трискелями. Тут я пас.

Лимек разжег огонь в титане и залез под душ. Теплый дождик ласково барабанил по подставленному затылку, смывая пот, грязь и страх последних дней. К черту, подумал сыщик. Надо урвать с Ксавье сколько получится, и выходить из игры. Пусть Коверкотовый бегает по крышам и палит из револьвера.

Побрившись и почистив зубы, Лимек надел свежую рубашку и темно-синие брюки. Двубортный пиджак от того же парадного костюма Лимек терпеть не мог, но повседневный был, во-первых, серый, что никак не сочеталось с брюками, а во-вторых, слишком грязный, чтобы идти в нем в Управление. Лимек переложил в карманы дневник и револьвер, повесил пиджак на спинку стула, поставил чайник, разбил на сковородку пару яиц и, чтобы занять руки – курить хотелось зверски, но сигареты он, конечно же, забыл вчера купить – натер гуталином ботинки.

Лимек наливал себе кофе, когда заметил, что флажок на приемнике пневмопочты торчит вверх. Там оказался не один, а целых два патрона. В первом – короткая записка от Гастона: "Выяснил про Коверкотового. В час на углу Фокалора и Семи Праведников. Готовь деньжата!" Место это было в двух шагах от площади Авернуса, и Лимек решил встретиться с журналистом после Ксавье. Тем более, что Коверкотовый, которому Лимек успел сломать челюсть, уже мало его интересовал. Но заплатить Гастону придется, обещания надо выполнять, хорошие информаторы на дороге не валяются...

Во втором тубусе был отпечатанный на машинке отчет Абби о том, как она провела вчерашний вечер.

Опуская драматическую историю попытки соблазнения (неудачной), попытки подкупа (удачной) охранника приюта (пятьдесят талеров), и методологию поиска метрик в архивах при свете потайного фонарика, из отчета можно Лимек почерпнул следующую информацию.

Мальчика по имени Абель Унтерслак отдали в приют январе сорок седьмого. На его усыновление в течение последнего года претендовали инженер Персиваль Петерсен, профессор Симон Фост, доктор Криспин Меерс. Все трое забирали ребенка из приюта по очереди, последние два месяца – практически ежедневно.

И это не походило на действия троицы старых развратников. Скорее, на работу над длительным экспериментом.

Абель Унтерслак. Внебрачный сын? Определенно. Только чей? Альбины или Марианны Петерсен? Они обе пострадали от Большого Шторма – Марианна покончила с собой, а Альбина на три угода попала в Азилум, в заботливые руки доктора Криспина Меерса.

Ну что ж, подумал Лимек, начнем с Альбины.

6

В доме инженера Петерсена на Терапевтическом бульваре была закрыта не только входная дверь, но и все ставни на первом этаже. Лимек покачался с носка на пятку, еще раз надавил на кнопку дверного звонка и развернулся. Или Альбина не пережила Шторм, став еще одним неопознанным трупом, сожженным вчера в крематории, или... тут вариантов открывалось много: арестована трискелями, заступила на работу в «Шебу», ударилась в бега...

Напротив дома Петерсена был табачный киоск. Купив две пачки сигарет, Лимек спросил как бы невзначай:

– А что, соседи ваши так и не появлялись после?.. – он оборвал фразу, оставив ее висеть в воздухе.

Продавец, лысоватый типчик в шерстяной кофте, смерил Лимека подозрительным взглядом и, по всей видимости, шестым чувством не единожды завербованного осведомителя опознав в нем ищейку, сказал:

– Отчего же не появлялись? Появлялись.

Лимек распечатал сигареты, сунул одну в рот и попросил спичек, положил на прилавок двадцатку.

– Давно?

– Так сразу, на утро, я только открылся. На такси приехала, бледная такая, в каком-то рванье и – шмыг в дверь.

– А ушла когда?

– Ну... Не то, чтобы ушла... – Еще одна двадцатка поменяла владельца, и продавец доверительно наклонился вперед и понизил голос: – Забрали ее. Сегодня утром, в полседьмого. Двое. В шляпах. Приехали на желтом крытом фургоне, зашли в дом, вывели под белы рученьки, погрузили и уехали.

У Лимека пробежал холодок по позвоночнику. Желтый фургон... Может, и совпадение. А может, и нет. В любом случае – к черту все, надо ехать к Ксавье, сдавать дела и получать расчет.

До Люциума Лимек добрался на трамвае. На площади Авернуса покрутился возле статуи, машинально проверяясь, не следят ли за ним – вроде бы нет. Выкурил сигарету на ступеньках Управления и вошел в вестибюль.

Здесь бурлила активная жизнь. Даже слишком активная для такого солидного учреждения. Под высокими сводами вестибюля, занимавшего первые четыре этажа Управления, раздавались нервозные шепотки сотрудников, сбивавшихся в кучки по трое-четверо. Между ними сновали курьеры с тележками, доверху нагруженными толстыми картонными папками. Такие же папки с документами, тяжелые даже с виду, обнимали и прижимали к груди, будто родное дитя, многочисленные секретарши в узких юбках, суетливо пробегающие между дверями лифтов и оглашающие гулкую нервическую тишину вестибюля дробным перестуком каблуков.

В воздухе висел густой запах мастики для натирания пола.

Лимек подошел к центральной стойке и сказал:

– Я хотел бы видеть господина Ламара Ксавье.

Девушка за стойкой сжалась так, будто от нее потребовали устроить встречу минимум с Вельзевулом. Лимек собрался вытащить визитку Ксавье как доказательство принадлежности к кругу избранных, кому было дозволено общаться с Председателем совета директоров Фабрики, но тут его взяли за локоть.

Это был Ленц.

Вернее, то, что осталось от Ленца; а осталось от него немного.

Щеголеватый зализанный блондинчик превратился во взъерошенного цыпленка с затравленным взглядом и сбившимся набок узлом галстука. Под глазами у Ленца (совсем как у его хозяина) залегли глубокие лиловые круги, а пальцы заметно дрожали.

– Ксавье арестовали, – сказал Ленц.

Они отошли в сторону, и Ленц чуть ли не силой усадил Лимека на кожаную кушетку между кадкой с фикусом и напольным светильником в стиле арт-деко.

– Давно?– Четыре часа назад.

То бишь, в восемь. Практически одновременно с Альбиной.

– Кто? – спросил Лимек, уже зная ответ.

– Трискели, – прошептал Ленц, дыша сыщику в ухо. – Мы сейчас сжигаем бумаги.

Но трискели не ездят на желтых фургонах, хотел сказать Лимек. Или... Или в игру вступила третья сила.

– А Валлендорф? – спросил Лимек.

– Генерал пропал без вести во время Шторма...

Выходит, я опоздал, подумал Лимек. Если бы вчера из конторы я поехал к Ксавье и отдал бы ему журнал, все могло бы завершиться благополучно. Для меня, по крайней мере. Забрал бы деньги и забыл про Петерсена с его экспериментами как про страшный сон. Но мне надо было докопаться до Абеля, узнать детали... Идиот.

– У вас... – Ленц осекся. – Зачем вы пришли сюда?

– Это уже не важно.

Интересно, почему Ленца оставили на свободе? Одно из двух: или он и сдал своего шефа, или мальчишке предоставили возможность хорошенько промариноваться в собственном страхе. Этот всех заложит, этот будет выслуживаться....

– Вот что, Лимек, – быстро заговорил Ленц. – Забудьте все, что было в этом здании. Забудьте, что вы вообще сюда приходили. Никакого Ксавье и Валлендорфа вы не знаете, никакого расследования вам не поручали. Здесь деньги, две тысячи талеров, – он сунул в руку Лимеку плотный конверт. – И покончим с этим. Прощайте!

В некотором оторопении Лимек вышел через вращающуюся дверь и спустился по ступенькам Управления на площадь. В одном кармане у него лежал журнал Петерсена, в другом – конверт от Ленца. Внутренний карман оттягивала тяжесть револьвера. Вроде бы все закончилось (если и вправду – закончилось) удачно, хоть и не совсем так, как Лимек ожидал. Оставалось еще одно дело. Лимек посмотрел на часы и поспешил к бульвару Фокалор.

На углу улицы Семи Праведников стенали шарманки, драли глотки зазывалы и бежали по кругу деревянные львы и единороги цирковой карусели. В шапито выстроилась длинная очередь. Проталкиваясь сквозь толпу, Лимек пытался высмотреть Гастона, и заметил того на одной из стоявших вокруг шапито скамеек. Рядом с журналистом кто-то привязал гроздь ярко-красных воздушных шариков, наполненных гелием и рвущихся в небо.

Лимек обогнул скамейку сзади и уселся рядом с Гастоном.

– Привет, – сказал он, но Гастон в ответ промолчал.

Лимек удивленно повернулся. Из впалой груди журналиста торчала наборная рукоятка финского ножа, пробившего лацкан люстринового пиджачка. Крови почти не было, только маленькая капелька застыла в уголке рта покойника. Лицо Гастона походило на лицо дрянной восковой фигуры со слишком резко очерченными чертами и тщательно нарисованной щетиной. Остекленевшие глаза смотрели прямо перед собой.

Так, подумал Лимек. А теперь спокойно. И без резких движений. Приобняв мертвеца за плечи, как закадычного дружка, сыщик деловито обшарил его карманы. Ни денег, ни документов, ни информации о Коверкотовом. Только ключи от меблированных комнат в Вааль-Зее, где журналист жил (вернее, ночевал и водил шлюх). Ключи Лимек не взял.

Ай-яй-яй, подумал он, как нехорошо все получается... Сыщик встал, отряхнул пальто и побрел, не оглядываясь, в сторону Набережной.

Желтый фургон обогнал Лимека на углу улицы Сарториуса, возле трамвайной остановки. Резко остановился, вырулив правыми колесами на тротуар и взвизгнув тормозами. Собственно, это был даже и не фургон, а просто большой и длинный автомобиль из тех, что называют "семейными". Если бы не канареечно-желтый цвет, он сошел бы за карету скорой помощи.

Лимек расстегнул две верхние пуговицы пальто и быстро огляделся по сторонам. Белый день, на бульваре полно народу. Они не посмеют.

Из фургона вылез Коверкотовый. Челюсть его поддерживал сложный проволочный бандаж, лицо отекло, а под глазами набрякли лиловые синяки. В руке Коверкотовый держал пухлый кожаный саквояж.

– Топ"ый тень, – сказал он, с трудом ворочая языком, и попытался улыбнуться. Зрелище вышло жутковатенькое.

– Добрый, – кивнул Лимек.

Коверкотовый вдруг подбросил саквояж к груди, поймал его левой рукой, а правой ловко расстегнул защелку. Саквояж раскрылся, и внутри что-то стеклянно брякнуло. Лимек рефлекторно сунул руку за пазуху, нащупав рукоятку револьвера, но в этот момент сыщика схватили сзади за воротник и резко дернули. Пальто, расстегнутое лишь наполовину, съехало с плеч и плотно прижало руки Лимека к бокам. Кто-то схватил его за ноги, а тип, проделавший ловкий трюк с пальто, обхватил сыщика за запястья – как будто надел стальные браслеты. Лимек рванулся, но втуне: в одно мгновение он оказался беспомощен, словно спеленатый младенец.

Тем временем Коверкотовый выудил из саквояжа маленькую склянку с желтым ярлычком и комок ваты. Поставив саквояж на землю, он вытащил пробку (она громко чпокнула), приложил вату в горлышку и опрокинул пузырек вверх дном.

Лимек опять дернулся и подумал: может, закричать? Прохожие на бульваре Фокалор, как ни в чем не бывало, проходили мимо, старательно отводя взгляды.

Коверкотовый подошел к Лимеку так близко, что сыщик смог рассмотреть лопнувшие сосудики у его в глазах. А все-таки славно я его приложил, успел подумать Лимек, прежде чем Коверкотовый прижал к его лицу вату, и в нос ударил резкий запах хлороформа.

7

Во рту было сухо. Сухость эта начиналась где-то на языке, охватывала нёбо и спускалась ниже, по горлу и пищеводу до самого нутра, раздирая голосовые связки и заставляя организм всем своим естеством жаждать глотка воды.

Как ни странно, голова не болела. Лимек осторожно открыл глаза, ожидая увидеть белый потолок больничной палаты (в лучшем случае), или серый и мокрый потолок тюремной камеры (в худшем), но наверху было небо – густо-фиолетовое, с мириадами звездных блесток. Сыщика бросили на улице. Вот почему так неудобно лежать: в спину впивалось что-то острое и угловатое. Все так же осторожно, в ожидании грядущей головной боли – ощущение, будто с похмелья, в затылке еще не ломит, но подкатывающая к горлу тошнота и общая вялость подсказывает: сейчас ка-ак даст по черепу изнутри отбойным молотком! – Лимек приподнялся и огляделся.

Он лежал на груде дробленого кирпича, причем ноги сыщика оставались на тротуаре, а голова свесилась на вымощенную булыжником проезжую часть. И тротуар, и мостовую, и битый кирпич покрывал толстый слой серой пыли. Она же висела в воздухе: не мягкая, пушистая домашняя пыль, а колючая холодная взвесь, будто бы только что проехала колонна тяжелых грузовиков, вроде тех, что каждую ночь во время войны рычали на улицах Авадона. Тишина вокруг стояла гробовая, а из-за пыли все казалось зернистым и черно-белым, как старая кинопленка.

Преодолев головокружение, Лимек перевернулся на бок, оттолкнулся локтем и встал. Покачивало. Судя по небу, стояла поздняя ночь, но все вокруг было видно, как в ранних сумерках – надо только чуть-чуть напрячь зрение, сфокусировать взгляд...

Лимека окружали старинные, заброшенные дома в язвах отвалившейся штукатурки. По середине мостовой проходили трамвайные пути. Слева, метрах в тридцати от Лимека, рельсы были вырваны из земли и загнуты вверх неведомой силой. Справа улицу перегораживали оплетенные колючей проволокой противотанковые "ежи", за ними виднелась шестиметровая стена из шлакоблоков, вся в застывших потеках наспех положенного цементного раствора.

Сатанос.

Вот куда они меня привезли, понял Лимек. Интересно, а как они попали внутрь? Не похоже, что меня перебросили через стену. Если есть вход, должен быть и выход, что бы там не вещала пропаганда Куртца про "навсегда запечатанную угрозу"...

Сыщик решил пойти налево, подальше от стены – вглубь гетто. Вдоль тротуаров торчали странно-деформированные обрубки деревьев. Им поспиливали ветки, чтобы не задевали трамвайные провода, догадался Лимек, но ни одного молодого побега не появилось на черных, будто обугленных скелетах за последние... сколько? двадцать пять? нет, больше – двадцать семь лет.

Здесь вообще ничего не росло. Но ничего и не разлагалось: возле загнутых рельс валялся труп бродячей собаки без малейших признаков гниения, даже лишай на костлявом боку не потемнел. Рядом с дворнягой лежала детская куколка с вырванными глазами. Остановившись на мгновение, Лимек заглянул в глубокую и узкую (от кумулятивной бомбы) воронку – вот что раскурочило рельсы – а потом быстро зашагал дальше. Из воронки веяло холодом.

Коверкотовый со-товарищи зачем-то забрали пальто Лимека, оставив его в одном парадно-выходном пиджаке, разумеется, уже безнадежно испорченном. Ни револьвера, ни дневника Петерсена, ни конверта с деньгами в карманах уже не было. Они решили, что я умру от холода? – подумал Лимек, поднимая воротник пиджак и пряча руки в карманы. В Сатаносе не было холодно, впрочем, и не было тепло. В Сатаносе было... никак.

Сатанос – один из древнейших районов Авадона – служил культурным центром города более пяти веков, еще со времен Верховного инквизитора Алкуина, достигнув расцвета при Беате Благословенной. Здесь размещались театры и музеи, опера и филармония, многочисленные картинные галереи и выставки, храмы и церкви, художественные мастерские и литературные салоны. Гибель Сатаноса стала, пожалуй, единственным трагическим эпизодом такого масштаба в истории Авадона, не связанным с Бездной...

Дойдя до перекрестка, Лимек остановился на мгновение, а потом, подчиняясь интуиции, свернул более широкую улицу, со скамейками на тротуаре. Весь тротуар усеяли опавшие листья блекло-желтого и темно-багрового оттенка. Листья лежали на асфальте абсолютно неподвижно, будто приклеенные, и не шуршали под ногами. На первой же скамейке была небрежно расстелена газета, словно кто-то собирался присесть, но боялся испачкаться. Лимек приблизился. На передовице стояла дата: 26 февраля 1926 года. День начала войны. Лимек дотронулся до газеты, и тонкая, как папиросная, бумага рассыпалась в прах...

Поперек улицы (она называлась улицей Прощенных, если верить старинным, с жестяным козырьком, указателям на стенах домов) стоял громадный танк, ощетинившийся дулами пушек и пулеметов. Левая гусеница у танка была перебита, а сам он выглядел так, будто его сконструировали во времена канцлера Вальсингама, то бишь – в конце девятнадцатого века...

В тот день в бой бросили все, что могли. Но враг применил оружие, аналога которому у армии Авадона не было. Оружие настолько могущественное, что даже принцип его действия был засекречен, и любые теории на этот счет приравнивались к государственной измене. Война началась с поражения. Сатанос обнесли стеной, замуровали все проходы и постарались забыть.

Но раз уж я здесь, подумал Лимек, значит, какой-то проход остался. Обойдя танк, Лимек вышел на маленькую площадь с пересохшей чашей фонтана в центре. С одной стороны площади высился музей естественной истории, чьи дорические колонным в два обхвата были густо оплетены засохшим плющом, а с другой – маленькая, но очень красивая церковь с чудом уцелевшим витражным орденом.

Только тут, на площади, Лимек вдруг сообразил, что еще было не так в Сатаносе. Тут не было эха. Совсем. Лимек даже не слышал звука собственных шагов – он подумал, что у него заложило уши, и попытался сглотнуть, но ничего не вышло, слюны в пересохшем рту не хватило и на это... Тишина стояла такая, что хотелось кричать.

– Эй! – просипел Лимек и тут же зашелся сухим надрывным кашлем.

Тишина проглотила и сип, и кашель, растворив их в себе без остатка. Шуметь в Сатаносе было так же бессмысленно, как пытаться докричаться до фотокарточки. Четверть века безмолвия и неподвижности нельзя одолеть жалким "эй!" Лучше заткнуться, прилечь на скамейку, свернуть в клубок и подремать немножко – ведь все вокруг и так похоже на странный, почти не страшный сон...

Лимек встряхнулся и зашагал к церкви. Круглый витраж с изображением ключа и песочных часов выделялся единственным цветным пятном в окружающем сером мире. Сыщик готов был поклясться, что уже видел эти ключ и песочные часы, причем совсем недавно... Ну конечно же! На похоронах Петерсена! Епитрахиль священника, который отпевал возможного самоубийцу...

Одна створка ворот церкви была приоткрыта, а на второй висела табличка: "Церковь Возвращения Св. Авернуса, пророка и избавителя". Насколько Лимек помнил из уроков богословия, эта небольшая секта возникла еще при Танкреде Свирепом после легендарного нисхождения Авернуса в Бездну, и практически исчезла после инцидента в Сатаносе. Но кто-то, видимо, продолжал верить, что Авернус вернется, и покойный Петерсен принадлежал числу прихожан... Лимек бочком протиснулся в церковь.

В крыше церкви зияла дыра размером с авиационную бомбу, а сам снаряд лежала на полу, в окружении разломанных скамей и дохлых голубей: ржавый цилиндр около метра в диаметре и более двух в длину, начиненный неразорвавшейся смертью. Очень осторожно, обходя лужи на паркетном полу и стараясь не побеспокоить бомбу, Лимек пошел к алтарю. Если бы его спросили – зачем, он бы не смог ответить.

За бомбой, перед алтарем скамьи стояли ровно и аккуратно, а на них сидели люди. Первые мертвецы, увиденные Лимеком в Сатаносе. Солдаты в противогазах и с винтовками на коленях. Мужчины с высохшими, как у мумий, лицами. Женщины, сложившие окостеневшие руки перед склоненными головами. Дети...

Не выдержав этой картины, Лимек запрокинул голову – и увидел сквозь дыру в крыше, как медленно струится свет от звезд на фиолетовом пологе ночи.