Текст книги "День Святого Никогда"

Автор книги: Антон Фарб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Вот им и зарублю…

– Вы прямо как дети малые! – сказала Агнешка. – Хватит ссориться, а то еще опоздаете.

– Дело говоришь, – кивнул Феликс и поцеловал внучку в лоб. – А теперь иди домой, иначе простудишься. И не вздумай меня дожидаться, я вернусь поздно, так что ложись спать, а завтра я тебе все расскажу.

– Завтра мне в гимназию…

– Тем более, тебе надо выспаться. Все, марш в дом!

– Экий ты строгий, – удивился Бальтазар, – Пусть ребенок помашет дедушке платочком!

– Пусть, – согласился Феликс. – Из окна своей комнаты. И никаких разговоров! Не хватало тебе только заболеть в самом начале учебного года.

– Да ну… – разочарованно протянула Агнешка.

– В самом деле, вечерок обещает быть прохладным, – подтвердил Бальтазар. – А ты даже плед не захватила. Нас-то карета ждет…

Карета, ожидающая у ворот, уступала лучшим экипажам Метрополии только в одном: на дверцах не было гербов. Во всем же прочем она была эталоном роскоши и вернейшим признаком себялюбия ее хозяина. Содержать собственный выезд – так называлась эта дворянская привычка, от которой так и не смог отказаться испанский идальго. В понятие «выезд» помимо очевидных кареты и четверки лошадей, входили еще кучер, конюх, два форейтора и два холуя в ливреях; обязанности последних сводились к своевременному открыванию дверец и откидыванию подножек для удобства пассажиров, а также стоянию на запятках во время езды и глотанию дорожной пыли… Бальтазар вообще был склонен к излишнему, с точки зрения Феликса, мотовству: дома он держал просто немыслимое количество челяди, включающее в себя повара, садовника и даже личного цирюльника, не говоря уже о регулярно сменяющих друг дружку горничных. Учитывая кочевой образ жизни Бальтазара, из-за которого он проводил дома от силы два-три месяца в году, расточительство испанца превышало разумные пределы даже по меркам Столицы. С другой стороны, профессия драконоубийцы всегда обеспечивала ее обладателю достаток и благополучие…

– Не может быть, – заявил Феликс, оказавшись в карете и не обнаружив там ни Патрика, ни Себастьяна. – Неужели ты смог их отговорить?

– Как же! Держи карман шире… Трогай! – крикнул Бальтазар кучеру и карета, мягко качнувшись на рессорах, поехала по освещенной газовыми фонарями улице. – Представляешь, полчаса назад заявляются ко мне эти балбесы и ставят меня в известность, что они-де не намерены ехать на церемонию в моей карете, дабы их будущие однокурсники не подумали, будто они – мои балбесы – пользуются протекцией со стороны именитого драконоубийцы… Протекцией! Ха! Да была б моя воля…

Феликс поерзал, поудобнее устраиваясь на диванчике. Движение кареты внутри почти не ощущалось. «Да, это вам не кэб…» – подумал он и благодушно изрек:

– Будет тебе сокрушаться! Ничего ведь уже не изменишь.

– И то правда. А ну-ка, привстань! – Бальтазар приподнял седушку, пошарил в дорожном сундуке и вытащил оттуда толстого стекла штоф и два лафитных стаканчика. – Держи.

– Не сочти за грубость, – сказал Феликс, поглаживая лафитничек пальцем, – но все-таки, ответь мне на один вопрос.

– Спрашивай! – Пробка выскочила из горлышка штофа со звонким «пум!», и воздух наполнился дразнящим ароматом дорогого коньяка.

– Тебя не пугает судьба Бертольда? – спросил Феликс, имея в виду их общего учителя, когда-то – героя, а ныне – окончательно спившегося завсегдатая кабачка «У Готлиба» и автора песни о Дне Святого Никогда.

– Не пугает, – очень серьезно ответил Бальтазар. – У Бертольда были свои причины спиваться. Не суди о том, чего не знаешь… К тому же, я не пью, а выпиваю, – продолжил он в своей обычной манере.

– И очень часто…

– Ты кто, моя мать? – возмутился Бальтазар. – Может, я для храбрости хочу выпить!

Такое признание от бесстрашного драконоубийцы повергло Феликса в шок.

– Прости, не понял? – на всякий случай переспросил он.

– Я же не был никогда на этой проклятой церемонии – откуда мне знать, смогу ли я переносить пафосные речи на трезвую голову!

5

Насчет пафоса Бальтазар, конечно же, преувеличил. Церемония приема новых студентов, проводимая ежегодно в День Героя на протяжении тридцати с лишним лет, даже не обзавелась достойным и громким названием, продолжая именоваться скромно и просто: «церемония». Кроме студентов – будущих и настоящих, а также Сигизмунда – главного и бессменного (никто другой и не претендовал на эту должность) устроителя и распорядителя церемонии, на ней, как правило, присутствовали немногочисленные герои и почетные гости, и если среди последних считалось высокой честью получить приглашение в Школу на торжественный прием, то господа герои отлынивали от подобных мероприятий как только могли.

Сегодня все было не так. Миновав угрюмых алебардистов у парадного крыльца, Феликс и Бальтазар очутились в вестибюле, где вновь поднятая к потолку люстра сияла тысячью огней, а надраенного паркета попросту не было видно под переминающейся с ноги на ногу толпой. В глазах рябило от плащей, шляп, перевязей, эфесов, пряжек, перстней и расшитых позументами кафтанов; пламя свечей колыхалось от гула разговоров, раскатов хохота и громко выкрикиваемых приветствий давно не виденным друзьям.

Оторопевший Бальтазар помянул Хтона, пробормотал себе под нос пару слов по-испански, продолжил на мелодичном итальянском, плавно перешел на греческий, ввернул несколько емких русских выражений и завершил длинную тираду энергичным немецким оборотом. Смысл сказанного, за вычетом эмоционально окрашенных идиом, сводился к следующему:

– Не стоило мне сюда приходить…

Феликс, в первое мгновение растерявшийся, осознал, что толпа, заполонившая вестибюль Школы, состоит преимущественно из тех самых господ героев, что так старательно игнорировали просьбы Сигизмунда «прийти приличия ради», а сейчас заявились в полном составе и при полном параде. «Здесь, пожалуй, собрались все, – прикинул Феликс. – Все, кто живет в Столице, и почти все представители командорий из других городов… Интересно, как он их заманил? Ай да Сигизмунд…»

– Смелее, – сказал он и увлек Бальтазара за собой по направлению к гардеробу, на ходу раскланиваясь со старыми знакомцами, отвечая на рукопожатия и дружеские похлопывания по плечу и удерживая вспыльчивого испанца от соблазна вступить в перепалку с теми, кто посмел подтрунивать над его перевязью из кожи амфисбены.

Совершенно замученный небывалым наплывом клиентов Алонсо принял у них плащи и головные уборы, лихо развернул свое кресло и укатил в сторону лабиринта вешалок, чтобы через секунду вернуться и вручить им два номерка. Задержавшись у зеркала и приведя в порядок свой внешний вид, Феликс и Бальтазар начали подниматься по широкой лестнице, преодолев которую им предстояло пробиться сквозь узкий и темный коридор, освещаемый, согласно традиции, коптящими факелами на стенах, а оттуда, еще раз пройдя под острыми лезвиями алебард, попасть в амфитеатр – где, собственно, и имела место быть ежегодная церемония.

Амфитеатр, построенный, как это и следовало из названия, в форме чаши, был заполнен уже на три четверти – и это при том, что большая часть героев еще толклась в вестибюле. Спускающиеся уступами скамейки, замкнутые кольцом вокруг посыпанной песком арены, обычно делили на четыре равных сектора: в одном находились желающие поступить в Школу, в другом – те, чье желание уже сбылось, в третьем – почетные гости, а в четвертом, наименее многолюдном, полагалось пребывать героям. Сегодня пропорции были нарушены. Студенты и абитуриенты ютились на пространстве едва ли превышающем одну восьмую часть возможного. Почетные гости, представленные бургомистром со свитой, главами всех Цехов, несколькими особо щедрыми меценатами и даже группой карикатурно-напыщенных фабрикантов, державшихся особняком, занимали первые два ряда, будучи рассеяны по всей окружности и терпя от этого определенные неудобства. Все оставшиеся скамьи были отданы в безраздельное владение героям – а они, звеня шпорами и громогласно выражая свою неприязнь ко всякого рода церемониям и ритуалам, неторопливо занимали удобные места и жаловались на отсутствие мягких кресел.

– Вон они, – мотнул головой Бальтазар. – Балбесы чертовы…

– Ага, вижу… – сказал Феликс, отыскав взглядом Себастьяна и Патрика. Он даже не сразу их узнал: юноши, одетые в одинаковые суконные кафтаны, были против обыкновения строги и серьезны. – Да не сиди ты с такой постной физиономией! – Феликс толкнул друга локтем. – Иди лучше с Абнером поздоровайся. У него там, кажется, внук сидит…

– Это который? – заинтересовался Бальтазар. – Вон тот, щуплый?

– Откуда мне знать? Я его внука последний раз в колыбели видел… У Абнера и спроси.

– Это идея… Ты мое место придержи пока, ладно? А то публика здесь собралась… нехорошая. Сплошные герои.

– Иди-иди… – Феликс отстегнул ножны с мечом и положил рядом с собой на скамейку. – Абнеру привет!

Воздух под куполом амфитеатра становился гуще, влажнее и жарче с каждой минутой. Герои все прибывали. Феликс вспотел; жесткий воротник начал натирать шею; желание скинуть к чертовой матери неудобные сапоги становилось непреодолимым. «И это только начало», – философски подумал он.

– Какое жалкое зрелище, не правда ли? – прозвучал у него над ухом знакомый голос, и Феликс с трудом подавил стон.

«А вот и продолжение», – подумал он, оборачиваясь с тайной надеждой обознаться. Увы. За спиной маячил Огюстен собственной персоной. Его одутловатое лицо, усеянное мельчайшими оспинами, выражало крайнюю степень довольства. Глазенки весело поблескивали, губы маслились, а нос жил своей, независимой жизнью, вынюхивая аромат грядущего скандала. Огюстен предвкушал.

– Весьма любезно с твоей стороны занять для меня место, – сказал он и протянул Феликсу эсток. – Откровенно говоря, я очень рад тебя здесь видеть. Единственное дружелюбное лицо среди всего этого зверинца. Леденец хочешь?

– Нет, спасибо. И это место…

– Не хочешь – как хочешь. Сам съем. – Огюстен засунул конфету в рот и принялся отряхивать рукава своей сиреневой блузы и поправлять бант на груди. – И вше-тахи шлавно, што ты шдешь. – Он вытащил леденец и продолжил: – Хоть будет с кем поговорить!

«А я-то, дурак, думал: чего мне не хватает для полного счастья? Вот его, родимого… Ох, лишь бы он Бальтазара не начал задирать», – обеспокоился Феликс, высматривая драконоубийцу в постоянно растущей толпе. Идальго оживленно беседовал с Абнером – скрюченным, одноглазым стариком с жуткими шрамами во всю правую половину лица. Как раз сейчас Абнер рассерженно указывал протезом куда-то в сторону студентов, а Бальтазар ему сочувственно поддакивал, ожидая своей очереди посетовать на нерадивых отпрысков.

– Я говорю: жалкое это зрелище, – повторил Огюстен. – Смотреть противно. Средний возраст присутствующих – лет пятьдесят, не меньше. Да тут стариков в десять раз больше, чем молодежи! Отвратительно!

– Что – отвратительно?

– Старики эти. Ну ты только взгляни на них: вырядились, железками увешались, расфуфырились как я не знаю кто… Им дома надо сидеть, кости греть. Из них песок уже сыплется… Эх, одно слово – герои!

– Огюстен, дружище, это все очень интересно…

– Человек должен встречать старость усталым, – безапелляционно заявил Огюстен. – И, по возможности, удовлетворенным прожитой жизнью. А эти? Им пора мечтать о кресле у камина, да о теплом молоке на ночь. Внуков надо нянчить в таком возрасте, и врать им о своих подвигах. А они хотят вернуться. В молодость. Снова подвиги совершать, чудовищ истреблять и магов искоренять. Мало им было… Седые уже стали, все, поголовно, кроме тех, что лысые, а туда же. Мечами помахать захотелось. Последние мозги с волосами потеряли!

– Кгхм…

– А ты на мою прическу не намекай! – Огюстен пригладил свои зализанные волосины. – Очень модная прическа, «солнце в дымке» называется!

– Вообще-то, я хотел тебе сказать, что ты сейчас сидишь на месте, которое я занял для Бальтазара. Вон он, как раз сюда идет. И если тебя не затруднит, сделай мне одолжение: не провоцируй его. Он и так весь день сам не свой. Там сейчас его пацаны сидят, так что его настроение ты себе и без меня представить можешь… Короче говоря, лучше бы тебе… гм… поискать другое место.

– Понял, не дурак, – понизил голос Огюстен. – Уже ухожу… Добрый вечер, сеньор Бальтазар! – сладкоречиво пропел он. – Как поживаете? Как здоровье? Как дети? Я тут для вас местечко попридержал, а теперь не смею вам мешать…

– Ему что здесь было надо? – проворчал Бальтазар, присаживаясь и кладя палаш поперек колен.

– Как всегда. Потрепаться.

– И почему ты его терпишь?

– Из вежливости… Ну что там Абнер?

– Думает, – важно ответил Бальтазар.

– О чем?

– Чего ему больше хочется: напиться или подраться. Я ему обещал на банкете подумать вместе. А там – что решим…

– И не стыдно, перед детьми-то? – укоризненно покачал головой Феликс.

– Ни капельки! Пусть знают, как ведут себя настоящие герои!

– Какие люди!!! – взревел у них за спиной полузнакомый герой с моржовыми усами пшеничного цвета. – Бальтазар! Старый ты пердун! Давно вернулся?!

– Хтон тебя подери, Дугал, а можно не орать? – прошипел испанец.

– Ой, какие мы стали нежные и ранимые! Представь меня своему другу!

– Феликс, познакомься, это Дугал, очень шумный человек, – кисло сказал Бальтазар. – Дугал, это Феликс, очень тихий человек.

– Рад! – бросил Дугал Феликсу и повернулся к Бальтазару: – Ну, рассказывай! Когда вернулся?..

– Взаимно, – пробормотал Феликс, украдкой ослабляя ремень и расстегивая воротник. «Где Сигизмунд, хотел бы я знать, – подумал он. – Скоро тут дышать будет нечем… Пора бы и приступить к церемонии. Все уже собрались. Или, как будет точнее, вернулись. Это слишком глубоко в нас сидит: привычка возвращаться… Нет, но каков Огюстен!..»

Неторопливый ход мысли Феликса был прерван появлением в амфитеатре Сигизмунда. Оное появление вызвало восторженный ропот со стороны студентов, почтительное молчание гостей и иронические смешки господ героев. Причиной столь разнообразных реакций послужила привычка Сигизмунда одеваться согласно моде, бытовавшей среди странствующих героев лет эдак пятьдесят тому назад. Последний из Неумолимых Пилигримов, Костлявый Жнец, Узник Поэнари, Рыцарь Монтесиноса и обладатель еще дюжины не менее звучных псевдонимов; герой с полувековым стажем, стоявший у истоков Школы; ходячая легенда и старый педант в одном лице – Сигизмунд был с ног до головы затянут в черную кожу и увешан оружием. Естественно, это тут же сделало его объектом пристального изучения со стороны всех присутствующих: так рассматривают манекен в музее. В первую очередь в глаза зрителю бросались его скрипучие сапоги, высокие голенища которых доходили почти до промежности («Он что, на рыбалку собрался?» – хмыкнул Бальтазар). Потом взгляд стороннего наблюдателя неизбежно притягивал к себе широченный пояс, густо усыпанный заклепками и креплениями для ножей, метательных звезд, топориков, булав и прочего инструментария. Большинство креплений сейчас пустовало, но и занятых было достаточно для того, чтобы Сигизмунд слегка звенел при ходьбе. Третьим предметом геройского костюма, достойным зрительского внимания, была специальная перевязь, или, как ее называл сам Сигизмунд, «сбруя», двумя петлями охватывающая обе подмышки и пересекающая спину на уровне лопаток. На вертикальных ремешках «сбруи», пристегнутых к поясу, параллельно ребрам крепились ножны метательных кинжалов (по пять слева и справа), так, чтобы рукоятки торчали вперед. Благодаря этому хитроумному приспособлению Сигизмунд мог попарно метнуть все десять кинжалов быстрее, чем первые два поразят свои цели. Довершал архаичный образ странствующего героя используемый Сигизмундом в качестве посоха длинный двуручник с волнистым лезвием, которое, если Феликсу не изменяло зрение, было слегка заржавлено.

От приснопамятного утреннего колотильщика – грозы фанерных драконов – он отличался разве что осанкой: одно плечо у Сигизмунда было несколько выше другого, отчего его фигура приобретала некоторую скособоченность – прямое следствие полученного еще в юности удара хвостом поперек позвоночника. Хвост, насколько мог вспомнить Сигизмунд, принадлежал либо псевдосфинксу, либо мантикоре. Впрочем, не исключено, что это была ламия…

Сигизмунд приблизился к специально принесенной из лекционного зала кафедре, воткнул меч в песок и прочистил горло. На героев это, конечно, не возымело действия, и тогда Сигизмунд взял молоточек и начал бить в гонг, предусмотрительно установленный на кафедре рядом с графином с водой. Спустя минуту противное дребезжание металлической тарелки, подвешенной на двух цепочках, заставило умолкнуть даже самых упрямых и беспардонных нарушителей тишины.

– Кхе-кхе, – откашлялся Сигизмунд, набулькал в стакан воды из графина и, не смущаясь гробовым молчанием зрителей, сделал два глотка. – Добрый вечер, господа! – начал он. – Мы собрались здесь сегодня для того…

Скорее следуя устоявшейся привычке, чем из уважения к традициям – а может быть, и по иной причине, самому Феликсу неизвестной – но так или иначе, Феликс, в отличие от большинства героев, посещал церемонию ежегодно и знал вступительную речь Сигизмунда практически наизусть. Он расслабился, позволяя знакомым словам обтекать сознание, и предался любимому развлечению: рассматривать будущих студентов и строить предположения об их дальнейших судьбах.

– …лучшие представители молодежи всех городов Метрополии, изъявившие желание поступить в Школу героев… – продолжал бубнить Сигизмунд.

Первым делом Феликс вычленил из числа «лучших представителей молодежи» крысоподобных типчиков, никак не попадающих под определение «молодежи», не говоря уже об эпитете «лучшие», применимом к ним разве что с добавкой «из худших». Обитатели сумеречного мира воров и убийц поступали в Школу регулярно, с завидным упорством стремясь к повышению квалификации и мечтая приобрести навыки, столь необходимые в их ремесле. Мечтам было не суждено оправдаться: подобная мразь редко задерживалась в Школе дольше, чем на неделю.

– …что являет собой достойный пример для всех тех…

Следующими кандидатами на отчисление Феликс определил двух девиц, переодетых в мужское платье. Срок их пребывания в Школе варьировался от трех недель до одного семестра. Со слов Сигизмунда Феликс знал о курьезном случае, когда одна крайне туго соображающая особа женского пола доучилась до второго курса, прежде чем до нее дошло, на какую жизнь она себя обрекает. Эти девицы вроде поумнее, поэтому сбегут раньше.

– …должен напомнить, что этим вы навсегда лишаете себя права носить фамилию, титул и даже национальность…

Еще одним непременным элементом группы риска были дети богатых родителей. Избалованные барчуки и непокорные наследники громких фамилий, вопреки воле родителей избравшие полный опасностей путь… ну и так далее. Их шансы пройти обучение до конца равнялись одному из десяти. Этим одним, скорее всего, должен был стать Андреас, сын главы Цеха механиков – тот самый мальчик, которого Феликс учил с какой стороны надо браться за меч.

– …поэтому еще раз повторю: если кто-то из вас не чувствует в себе сил и готовности ступить на тяжелый жизненный путь героя, он может прямо сейчас, немедля покинуть это здание, и вернуться к обычной…

Итак, кто же оставался? Патрик и Себастьян, вне всяких сомнений. Субтильный юноша, предположительно – внук Абнера, с насупленно-упрямым выражением лица. Два здоровенных увальня, лица которых ни разу не омрачала даже тень мысли. Неопределенного возраста субъект, одетый подчеркнуто скромно, и умудряющийся даже сидеть с кошачьей расслабленностью (из таких вот людей без прошлого, но с хищными повадками, выходили очень живучие герои). Трое широкоплечих братьев-близнецов, вертящих головами с ошарашенным видом провинциалов, впервые попавших в Столицу. Плюс Андреас. Всего десять человек. Из полусотни желающих. Не так уж мало… Но вопрос еще и в том, кто из них сможет вернуться живым из первой командировки?

– Долго он будет трепаться? – не выдержал Бальтазар.

– Три минуты и сорок секунд, – ответил Феликс.

– Откуда такая точность? – громче, чем следовало, удивился Дугал.

На них зашикали.

– Сейчас он выпьет воды, – шепотом предрек Феликс, – а потом скажет: «От одного хочу вас предостеречь – не презирайте тех, кто бежит».

Сигизмунд выпил воды и сказал:

– От одного хочу вас предостеречь – не презирайте тех, кто бежит. Запомните раз и навсегда, ради них вы будете жить и ради них вы будете умирать. Не всем дано сражаться со Злом, и те, кто выбирает бегство…

– Блеск! – восхитился Дугал. – Как ты это сделал?

– Магия, – пробурчал Феликс. Он не любил фамильярности и людей, быстро переходящих на «ты».

– Ну да? – отвесил челюсть Дугал. – А! Шутишь… Ха-ха, магия, здорово ты меня купил!

– Господа, – обернулся сидящий спереди герой. – Вас не затруднит заткнуться?

– Чего?! – привстал шотландец.

– Сядь, идиот! – рыкнул Бальтазар.

– Тише вы. Осталось всего две с половиной минуты. Не можете потерпеть такую малость?

Раздосадованный посторонним шумом Сигизмунд опять постучал в гонг и перешел к финальной части своей речи.

– …могу только пожелать вам успеха на выбранном поприще, – сказал он и обвел притихший амфитеатр чуть растерянным взглядом. Зрители, очевидно, ждали продолжения, и тогда Сигизмунд конфузливо пояснил: – Все…

«Говорил я ему, концовку надо доработать», – подумал Феликс.