Текст книги "День Святого Никогда"

Автор книги: Антон Фарб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

С той поры «славных денечков» минуло уже немало лет, но Бальтазар так никому и не поведал, что же побудило юного испанского идальго из благородной, хотя и обедневшей семьи покинуть отчий дом, верхом на смехотворной кляче добраться до Столицы и поступить в Школу, тем самым лишая себя всех дворянских титулов и навсегда отсекая свою ветвь от генеалогического древа предков.

За прошедшие годы тощий и долговязый юноша успел возмужать, окрепнуть и слегка постареть. Он обзавелся лихими усами и треугольной бородкой-эспаньолкой; заполучил пару-тройку шрамов на лице и отпустил волосы до середины лопаток, сейчас стянутые в конский хвост, в котором было уже немало серебристых прядей; стяжал себе славу драконоубийцы и делателя рогоносцев; построил дом в испанском стиле и, оставаясь закоренелым холостяком, приютил в нем незаконнорожденного Себастьяна и своего ирландского племянника Патрика – чтобы потом послать их учиться в Мадрид; а в настоящее время он читал в Школе лекции на кафедре драконоведения, преподавал фехтование и писал монографию о драконах. Характер же его не изменился абсолютно, оставаясь гремучей смесью испанской вспыльчивости, дворянской надменности, героической решимости и добродушной открытости по отношению к немногочисленным друзьям…

– Будет у меня к тебе одна просьба… – сказал Бальтазар, вырывая Феликса из омута воспоминаний. – Ты с Агнешкой еще долго гулять собираешься?

– В нашем распоряжении, – Феликс щелкнул брегетом, – еще два часа. А что за просьба?

– Ты не мог бы зайти в Школу и передать кое-что Сигизмунду? – Бальтазар снял с крючка край выцветшего гобелена, за которым обнаружился встроенный в стену несгораемый шкаф.

– Не понял. Ты что, на церемонию не пойдешь?

– Придется, куда я денусь… – сокрушенно вздохнул Бальтазар, извлекая из сейфа увесистый фолиант. – Только я боюсь, что вечером Сигизмунду будет не до того. Герои, студенты, почетные гости, банкет, то да се… А он просил меня привезти ему эту книгу из Нюрнберга, я и привез – а передать все время забываю.

– Ты же неделю назад приехал! – возмутился Феликс.

– Да не до того мне было, – виновато сказал Бальтазар. – Сначала вещи разбирал, потом отсыпался с дороги, отъедался опять-таки, потому что нету на свете кухни хуже тибетской… А потом детишки наведались, надо было встретить, а встречу – отметить. Сам понимаешь…

– Я-то понимаю. Разгильдяем ты был, им и остался. А вот поймет ли это Сигизмунд?

– А ему не к спеху. Просто неудобно получается, я ведь снова запамятовать могу… Будь другом, отнеси. Скажешь, сувенир из Нюрнберга. А я за тобой вечером заеду, идет? Часам к шести тебя устроит?

Феликс задумчиво потер подбородок, оценил возможность прокатиться в комфортабельной карете вместо тряской двуколки, и кивнул.

– Уговорил. Давай сюда свой сувенир.

Книга оказалась на удивление тяжелой…

3

От дома Бальтазара до Школы удобнее всего было добираться омнибусом пятого маршрута. Но из-за фестиваля бродячих актеров, начало которого было назначено ровно в полдень, множество полотняно-белых и лоскутно-пестрых фургонов, составляющих целые поезда, заполонило улицы Верхнего Города и образовало затор на Цепном мосту. Естественно, о регулярном хождении омнибусов речи уже не шло. Конные констебли попросту не справлялись с наплывом гужевого транспорта со всей Ойкумены. Самое интересное, что эта история повторялась из года в года с неизменным результатом: фестиваль всегда начинался под вечер, даже если бургомистр пытался перенести начало на ранее утро; предусмотрительные актеры заранее запасали факелы для освещения своих балаганов.

Феликс остановил извозчика и подсадил Агнешку в открытое ландо. Они пересекли реку по Троллиному мосту, сделав небольшой крюк, и подъехали к парадному крыльцу Школы.

В Школе царила предпраздничная суета. Огромная люстра была спущена на тросе на пол для замены свечей и удаления пыли с каждой хрустальной висюльки. Повсюду стояли ведра, стремянки, щетки и швабры.

Студенты, рекрутированные Сигизмундом в качестве разнорабочих, занимались уборкой: мыли окна, натирали мастикой паркет, выуживали клочья паутины из пасти Нидхегга, при помощи наждака счищали ржавчину с древних рыцарских доспехов, раскатывали по лестницам красные ковровые дорожки, наводили лоск на потускневшие дверные ручки и даже, хоть и без особого рвения, штопали проеденные молью дыры в гобеленах, не забывая при этом на все лады проклинать «старого педанта» Сигизмунда. Феликс завел внучку в трофейный зал, где троица старшекурсников выбивала вениками пыль из меха вервольфа, усадил на подоконник, наказав держаться подальше от этих обалдуев, поднимающих в воздух целые вихри мельчайших пылинок, золотистых в солнечном свете, потом пригрозил обалдуям страшными карами, если хоть одна пылинка коснется леди Агнесс, и отправился на поиски Сигизмунда.

«Старый педант» оказался столь же вездесущим, сколь и неуловимым. Его видели все и видели не позднее, чем пару минут назад. Он ухитрялся «буквально только что» побывать в разных концах Школы и перекинуться словечком с каждым, к кому обращался Феликс. Идя по горячим следам, Феликс обошел оба крыла Школы и даже спустился в подвал, где в мастерских несчастливые старшекурсники, волею жребия отобранные для почетной, но занудной миссии встречи гостей, оттачивали на станках лезвия церемониальных алебард. Необходимости в этом не было никакой, но, твердо усвоив главный постулат Бальтазара – «тупой клинок есть признак тупости его владельца», студенты прилежно доводили хрупкую орнаментированную сталь до бритвенной остроты, втайне лелея надежду, что во время прибытия гостей с неба обрушится дракон или, на худой конец, какой-нибудь виверн, и предоставит декоративным стражам шанс пустить алебарды в дело. Побеседовав с обреченными на многочасовое стояние у парадного крыльца жертвами этикета, Феликс уяснил, что разминулся с Сигизмундом на каких-то пять минут, и пошел на второй круг.

Поначалу он даже счел забавной эту охоту на Сигизмунда, но заглядывая в пустые кабинеты и аудитории в третий раз, Феликс начал потихоньку раздражаться. Окованный железом фолиант весил не мало, и таскать его под мышкой было чертовски неудобно. Утомившись от бесплодного блуждания по Школе, Феликс присел на перила лестницы и стал изучать сувенир из Нюрнберга, рассчитывая, что рано или поздно вездесущему Сигизмунду неизбежно придется пройти мимо него. «В конце концов, если долго сидеть у реки…» – припомнил Феликс китайскую пословицу.

Определить содержание увесистого фолианта не представлялось возможным: на обложке из коричневой кожи с медными уголками был только замысловатый вензель (змея под короной), тоже из меди, уже слегка позеленевшей. Постучав пальцами по переплету, Феликс предположил, что под тонко выделанной кожей скрыты не картонные, и даже не деревянные, а металлические пластины, соединенные фигурными застежками на торцах книги. Фолиант надежно хранил свои секреты от всех, у кого не было ключа к застежкам, и единственное, что смог увидеть Феликс – золотой обрез страниц. А прикинув вес фолианта, он сделал вывод, что страницы наверняка целиком сделаны из тонких золотых листов. Забавный сувенир из Нюрнберга, однако…

Перехватив пробегающего по лестнице взъерошенного студентика со шваброй на плече, он уже привычно спросил его о Сигизмунде, на что тот ответил, что господин Сигизмунд с утра уехали в ратушу и до вечера вряд ли вернутся.

«Тьфу ты! – раздосадовано плюнул Феликс. – Удружил мне Бальтазар! И что теперь прикажете делать с этим сувениром?»

Он вернулся в трофейный зал и застал там Агнешку, в полном одиночестве расхаживающую кругами около чучела химеры. Пыль еще висела в воздухе, а студентов с вениками и след простыл. «Бездельники», – подумал Феликс, направляясь к внучке. В зале было очень тихо. Каждый шаг сопровождался гулким эхом; сквозь высокие стрельчатые окна пробивались солнечные лучи и доносился едва слышный уличный гам.

– Деда, – негромко сказала Агнешка, словно боясь нарушить величественную тишину. – А почему все волшебные животные такие некрасивые? Кроме единорогов?

– Почему же кроме? Настоящий единорог совсем не похож на тех белых коньков, которых рисуют в детских книжках. По форме он ближе к ослу, чем к лошади, и обычно серого цвета. Борода у него – как у козла, хвост скорее кабаний… А будучи рассерженным, единорог вполне способен забодать даже слона. Так что можешь смело записывать всех волшебных тварей в уроды, ибо уроды они и есть.

– Правда? – разочарованно переспросила Агнешка.

– Правда, – кивнул Феликс. – Было б здесь чучело единорога, сама бы убедилась. Но убитый единорог слишком быстро разлагается, а живьем его ловить – такая морока!..

– А почему?

– Что – почему? Почему морока, или почему разлагается, или почему все магические твари такие уродливые, или почему маленькие девочки задают столько вопросов? А, почемучка?

– Да ну тебя, деда! То ты цинично лишаешь ребенка иллюзий, – Агнешка удачно скопировала мамин голос, – то начинаешь сюсюкать со мной, как с дурочкой.

– Ладно. Отвечаю по порядку: магические твари называются магическими – ну или волшебными, кому как больше нравится – потому что не могут существовать без магии. Как лев не сможет жить без еды и воды, так и химере нужна магия просто для того, чтобы не развалиться на части. Каким-то тварям нужно немного волшебства – оборотням, например, или всяким там кикиморам, а вот единорогам или драконам – ого-го сколько! Это понятно?

– Понятно, рассказывай дальше…

– Поэтому убитый оборотень разлагается не быстрее обычного волка, а вот эта химера сохранилась чудом – Абнер зарубил ее в норвежском фьорде и привез в замороженном виде. Магия уходит вместе с жизнью, и от того же единорога за пару часов остается только скелет и зловонная лужа, а вампир сразу превращается в прах.

– Фу, гадость какая!

– Еще бы! Не будь у дяди Бальтазара с собой корзины со льдом и бутыли формалина, черта с два он бы добыл драконью голову.

– Деда, не ругайся.

– Извини, не буду. Теперь об уродстве. Что бы там не говорил дядя Огюстен, а магия – это штука противоестественная, и глубоко чуждая любому нормальному человеку. И именно из-за своей чуждости нашему миру все магические твари внушают лишь страх и отвращение. Ясно? Еще вопросы будут?

– Какие могут быть вопросы у бедного ребенка, чей внутренний мир был безжалостно порушен жестокой правдой? – на этот раз в голосе Агнешки прозвучали папины нотки.

Феликс ухмыльнулся.

– А как бедный ребенок посмотрит на то, если я предложу съездить в ратушу и поискать там неуловимого дедушку Сигизмунда?

– Бедный ребенок не возражает…

На улице творилось нечто невообразимое. Караван повозок с бродячими актерами достиг, наконец, ворот городского парка, и охрипшие жандармы пытались придать тень организованности хаотическому скоплению творческих индивидуальностей, принявшихся на ходу репетировать пафосные монологи и любовные баллады. О неспешной прогулке по тенистым аллеям парка можно было смело забыть. Впрочем, добраться до площади Героев не через парк было еще сложнее. Как раз закончился парад, и уставшая от выкриков толпа растекалась по Городу, чтобы промочить горло в ближайшем кабаке, закупить продукты для праздничного ужина, выплеснуть накопившиеся эмоции в уличной драке, поскорее прорваться на ярмарку, занять удобные места в парке перед началом фестиваля лицедеев или просто пошляться по Городу в ожидании вечера, когда откроется бурлеск и представит всем страждущим новое ревю.

Окованный медью фолиант оказался весьма существенным подспорьем в нелегком деле пробивания сквозь потоки людей. Агнешка, сидя на дедушкиных плечах, прокладывала курс, Феликс перехватывал фолиант поудобнее, так, чтобы острые углы выпирали вперед, и решительно рассекал человеческое море. Делать это стало не в пример труднее, чем ранним утром, когда полусонные прохожие еще только начинали превращаться в оголтелых и бесцеремонных гуляк, пребывающих в состоянии массового эйфорического психоза, охватившего чуть ли не все население Столицы.

«Все-таки праздники надо устраивать чаще, – думал Феликс, чувствуя, как нарастает болезненное покалывание в затылке. Такое всегда с ним случалось при больших скоплениях людей. – Народ опять же будет спокойнее к ним относиться, а не как сейчас. Можно подумать, на завтра намечен потоп, и все решили оскотиниться прямо сегодня, пока еще не поздно… И при чем здесь День Героя? Им нужен лишь повод, чтобы утратить человеческий облик, а на героев плевать они хотели… Неужели я становлюсь мизантропом?..»

– Приехали, – сказал он, ступив на брусчатку площади Героев. – Слезай.

Здесь толпа редела на глазах, оставляя за собой груды бумажного мусора, россыпи конфетти, обрывки одежды, шелуху от семечек и рожки от мороженого. Повсюду деловито сновали дворники, таская за собой урны, куда они сгребали горы хлама, и устало бродили коробейники, предлагая всем желающим остатки разных вкусностей. Жандармы сгоняли с широких ступеней оперного театра разместившихся там лоточников. Откуда-то приехали три пожарные кареты с водовозками; одетые в бурую брезентовую форму усачи в островерхих шлемах сноровисто раскатали рукава и принялись накачивать помпами воду, смывая с мостовой конские каштаны.

Площадь в срочном порядке очищали от следов веселья плебса, дабы ничто не оскорбляло взора истинных ценителей оперы, когда те съедутся на премьеру «Беовульфа». Феликс всецело одобрял тягу бургомистра к чистоте и порядку, но из-за пожарных пересекать площадь напрямик означало промокнуть с головы до ног. Пришлось идти в обход, минуя сумрачную колоннаду оперного театра, резные ворота Метрополитен-музея и приближаясь к дверям ратуши сбоку, от чего замок на этих дверях заметен был не сразу.

– Вот елки-палки! – в сердцах бросил Феликс. – Так я и думал!

– Что?

– Разминулись мы с Сигизмундом, вот что… И где теперь его искать – я ума не приложу… Есть идеи, внучка?

– Может, он на ярмарке?

– Вряд ли, – скептически прищурился Феликс, поглядев в сторону проспекта Свободы, где бурлила давно выплеснувшаяся из берегов Рыночной площади ярмарка. Фонарные столбы были увешаны гирляндами, тротуары забиты палатками, в которых можно было узнать свое будущее, безболезненно вырвать зуб, купить лекарство от всех болезней и увидеть женщину с бородой, а над толпой вороньим карканьем разносились вопли зазывал. На какой-то миг Феликсу стало дурно от одной мысли, что ему придется окунуться в этот бедлам.

– Нет, ну а все-таки? – продолжала настаивать Агнешка.

– Пожалей своего бедного дедушку, – взмолился Феликс. – Давай я лучше куплю тебе сладкой ваты, и ты испортишь аппетит перед обедом в менее шумном месте. Идет?

– Раз уж ты настаиваешь…

– Хитрюга ты! – рассмеялся Феликс и жестом подозвал коробейника. – И сластена…

– А будешь обзываться, я маме наябедничаю.

Боммм! – прокатился по площади раскатистый удар колокола, вспугнув усевшихся на крышах голубей.

– Ого! – присвистнул Феликс, задирая голову к циферблату часов на башне ратуши. – Полвторого! А ты в курсе, маленькая вредина, что нам наказано быть дома к обеду, и в случае опоздания влетит и тебе, и мне? Так что ярмарка отменяется. Пора возвращаться.

– Так не честно… – заканючила Агнешка. – Мы еще и не сходили никуда толком – а уже надо домой. Это так скучно, всегда возвращаться к обеду… Дед, а тебе не бывает скучно?

– Бывает, конечно. И часто. Я вообще люблю скуку.

– Да ну тебя! Как можно любить скуку?!

– Очень просто. Для этого надо всю жизнь быть героем и совершать подвиги…

4

К обеду они опоздали. Дверь открыл Освальд, готовый принять плащ, но за неимением оного Феликс вручил ему фолиант, попросив отнести в свой кабинет, а по лестнице уже спускалась Ильза.

– Ну наконец-то! – воскликнула она. – Я уже начала волноваться!

– И совершенно напрасно, – заметил Феликс, помогая внучке освободиться от пелерины.

– Умом я понимаю, что напрасно, а на сердце у меня неспокойно! – заявила Ильза.

– Я всегда знал, что женская логика – это оксюморон, – хмыкнул Феликс.

– Мамочка, в самом деле, чего тебе переживать? Я же не одна гуляла, а с дедушкой. А он хоть и любит иногда ругаться непонятными словами, все-таки взрослый человек!

– По правде говоря, Агнешка, я подозреваю, что твоя мама переживала бы куда меньше, гуляй ты в одиночестве. Я ведь герой, а герои сначала стареют, а только потом уж взрослеют…

– Идите мыть руки, пустомели! – не выдержала Ильза.

В столовой уже все было приготовлено для праздничного обеда. До хруста накрахмаленная скатерть устилала обеденный стол, сияло столовое серебро, из буфета по такому случаю был извлечен сервиз мейсенского фарфора, а подле каждого прибора снежным холмиком возвышалась сложенная пирамидкой салфетка. Сидящий во главе стола Йозеф при появлении Феликса сложил газету и возмущенно сказал:

– Папа, ну что за выходки?!

– Ты о чем, сынок? – невозмутимо спросил Феликс.

– Вскочили ни свет, ни заря, не позавтракали, умчались на парад. Что же мы, не могли всей семьей погулять?

– Во-первых, завтраком Ильза нас накормила. А во-вторых, почему бы в День Героя внучке не погулять с дедушкой, который тоже, некоторым образом, герой? И потом, по выходным ты любишь спать до полудня…

– Хватит-хватит, – замахал руками Йозеф. – А то я же в итоге окажусь виноват! Сто раз зарекался с тобой спорить… Здравствуй, дочка!

– Привет, па! – Агнешка чмокнула отца в щеку. – Мы так здорово погуляли! Если бы еще не надо было возвращаться…

– Как это – не надо было возвращаться? – не понял Йозеф. – И куда бы вы тогда пошли?

– Ой, па, да не придирайся ты к словам…

– Прошу к столу! – провозгласила Ильза, самолично внося истекающую паром супницу.

– А где Тельма? – спросил Феликс, занимая свое место напротив Агнешки.

– Понятия не имею! Я услала ее на ярмарку еще до вашего ухода, и она до сих пор не вернулась, – пожаловалась Ильза, разливая суп по тарелкам.

– Ах, на ярмарку, – понимающе кивнул Феликс. – Тогда раньше вечера ее ждать не имеет смысла. Там такое творится…

– Вы и на ярмарку успели сходить? – спросил Йозеф.

– Издалека поглядели, и мне хватило… Агнешка туда порывалась, да времени уже не было. Передай хлеб, пожалуйста.

– Тогда где же вы гуляли? – поинтересовалась Ильза.

– Сначала мы смотрели на парад, – принялась рассказывать Агнешка. – А потом навестили дядю Бальтазара…

– Ох, Феликс, я же вас просила… Боюсь, теперь мне предстоит еще одна неприятная беседа с директрисой гимназии. И как я ей объясню, что Агнешка нахваталась таких выражений от лучшего друга своего дедушки?

– Каких это выражений? – удивился Феликс. – И что значит «еще одна беседа»?

– Подумаешь, – пожала плечами Агнешка. – Ну сказала я этой дуре Иветте «Хтон тебя задери»…

– Агнесс! – рассердился Йозеф. – Как тебе не стыдно?! За столом?

– А не за столом – можно? – лукаво уточнила Агнешка.

– Вот! Вот вам и дядя Бальтазар! – восклицала Ильза.

– И правда, Агнешка, нехорошо, – пожурил внучку Феликс. – Бальтазар – старый грубиян и сквернослов, и подражать ему не стоит…

– Нисколечко он не грубый! Он просто темпераментный!

– Себастьян тоже темпераментный, но он ведь не ругается без должного на то основания, – поучительно заметил Феликс.

– А что, Себастьян уже вернулся из Мадрида? – осведомился Йозеф, переводя беседу в более безопасное русло.

– И Патрик тоже. Сегодня вечером, если не случится ничего непредвиденного, они оба поступят в Школу.

– Кстати, о вечере. Вы на ужин успеете?

– Я постараюсь, Ильза, но ручаться ни за что не могу. После церемонии будет банкет, и сколько он продлится – никому не ведомо… А кого вы уже пригласили?

– Сейчас посмотрим, – проговорил Йозеф, промакивая салфеткой губы и отодвигая тарелку. Он сунул руку в карман шерстяной кофты и достал список гостей. – Так, определенно будут Бергеры и полковник Фромм, также обещал вырваться Хельмут, должны прийти Каспар с Эмилией…

– А они разве сейчас не в ссоре? – удивилась Ильза.

– Кто их разберет… Вроде нет, а может, и да… Появится господин Теодор с супругой, Симона со своим очередным мужем, и так, по мелочам… Я думаю, всего соберется не больше пятнадцати человек. Ах да, еще припрется Иржи в компании двух-трех девиц малопристойного поведения…

– Ты его что, пригласил?! – испугалась Ильза.

– Зачем? Он всегда сам приходит. Главное – его вовремя спровадить, пока он не учинил скандала…

У Феликса вдруг сильнее прежнего начало колоть в затылке. Он извинился, сославшись на головную боль, встал из-за стола и поднялся к себе, чтобы немного подремать перед церемонией.

Убранство его спальни представляло собой невообразимое сочетание строгого аскетизма и тяги к сибаритству. Здесь темные шпалеры из навощенного пергамента соседствовали с роскошной кроватью под балдахином; платяной шкаф из мореного дуба нависал над вычурным трельяжем в стиле ампир; рассохшийся венский стул стоял по одну сторону пышного ложа и обтянутый сафьяном круглый пуф – по другую; лысеющая медвежья шкура на полу оттеняла буйство красок турецкого ковра на стене (увешанного коллекцией ножей и кинжалов в обрамлении набора миниатюрных плюшевых игрушек)… Для того, чтобы разрешить все противоречия интерьера, достаточно было взглянуть на акварельный портрет пухлой, улыбчивой и просто-таки светящейся изнутри женщины лет двадцати пяти, с младенцем на руках. Младенцем был Йозеф, а женщину звали Эльгой, и именно она отвечала за небезуспешные попытки превратить келью схимника – каковой была спальня Феликса до женитьбы – в уютное семейное гнездышко. Овдовев, Феликс не стал ничего менять в меблировке, несмотря на настойчивые предложения Ильзы выкинуть эту рухлядь и обзавестись новым гарнитуром.

Он прошел в ванную и выпил там порошок от головной боли, после чего вернулся в спальню, повесил пиджак на спинку стула, стряхнул домашние туфли и рухнул на кровать, заложив руки за голову. За окном догорал день. Еще один день в однообразной череде гладких, округлых и сереньких, как морская галька, дней. Иногда ему хотелось сгрести в кулак эти дни-голыши и просеивать их сквозь пальцы, пока в ладонь острыми гранями не вопьется день-бриллиант; но жизнь героя отучает рыться в памяти. Первое, чему учится герой – забывать. Это умение помогает сохранить рассудок; но что прикажете делать, если вопреки всякой логике герою хочется вернуться в прошлое?

«Желание вернуться… Я выжил исключительно благодаря желанию вернуться, – думал он. – Где бы я ни был, в какие бы ситуации не попадал, я всегда знал, что у меня есть дом, есть эта уютная спальня, есть место, куда я смогу вернуться. Я свыкся с этим желанием, оно стало моей второй натурой – так стоит ли удивляться, что, сбывшись, оно продолжает преследовать меня? Меняется только цель, теперь я мечтаю о том, что раньше ненавидел всей душой. Мне снова хочется приключений… Наверно, это старость. Впадаю в детство».

В дверь тихонько поскреблись, скрипнули петли, и в образовавшуюся щель протиснулась хитрая мордашка.

– Деда, ты спишь? – спросила Агнешка шепотом.

– Сплю, – буркнул Феликс, наблюдая за внучкой из-под прикрытых век.

– Это хорошо, – сказала Агнешка, проходя внутрь и притворяя за собой дверь. – Раз дедушка спит, то он не будет против, если я поиграю ножиками, – рассудила она, направляясь к коллекции оружия.

– Агнешка, ты же девочка. Тебе надо играть в куклы, а не в ножики…

– У меня дурная наследственность, – заявила Агнешка, снимая со стены кривой арабский кинжал. – Дед-герой, и все такое прочее… А зачем здесь этот желобок?

– Для стока крови. Чтобы клинок не засасывало в тело.

– Ужас какой! – восхитилась Агнешка. – Слышала б тебя мама… А что это за камушек?

– Зеленый? Изумруд.

– Красивый… – Агнешка уселась на край кровати. – Расскажи, откуда у тебя этот кинжал, – потребовала она.

– Купил. На базаре. В Багдаде.

– Как скучно… Нет чтобы наврать с три короба про то, как тебя им хотели зарезать, а ты дрался как лев, и…

– Я никогда не вру.

– Правда?

– Да, – сказал Феликс. – Чистая правда. Теперь говори, зачем пришла.

– Ох… – тяжело вздохнула Агнешка. – Деда, а можно я с тобой пойду?

– На церемонию? Нельзя. Туда не принято приходить с семьей. Это считается дурной приметой. А герои – народ суеверный.

– Так я и думала…

– Да и скучно там будет, откровенно говоря…

– Ладно, не надо меня утешать, – сказала Агнешка, вешая кинжал на место. – Переживу.

– Вот и умница… А теперь, будь любезна, разреши мне переодеться. Скоро приедет дядя Бальтазар на своей карете, и ты сможешь пожелать удачи Патрику и Себастьяну.

– Скоро – это когда?

– В шесть.

– А сейчас только пять! Даже без десяти!

– Ну и что? Когда я был влюблен в бабушку Эльгу, приходил на свидания за два часа до назначенного срока.

– Это ты к чему? – подозрительно нахмурилась Агнешка.

– Да так, просто… Вспомнилось.

– И вовсе я ни в кого не влюблена!

– А я разве говорю… – невинно улыбнулся Феликс.

– Ну тебя к Хтону, дедушка! – сказал Агнешка, показывая язык и хлопая дверью.

– Я Бальтазара все-таки прибью… – задумчиво сказал Феликс, оставшись в одиночестве. – Взял моду, учить ребенка всяким пакостям. Э-хе-хе, грехи мои тяжкие… – прокряхтел он, подымаясь с кровати. – Однако, и впрямь пора.

Процедуру приготовлений к праздничной церемонии Феликс начал с контрастного душа, после которого долго, рыча от наслаждения, растирал тело жестким вафельным полотенцем, пока кожа не покраснела и под ней привычно не заиграли мускулы. Затем он причесался, протерев ладонью запотевшее зеркало, и, обернув полотенце вокруг талии, вернулся в спальню. Здесь он какое-то время постоял перед трельяжем, презрительно оттопырив нижнюю губу и теребя невесть откуда взявшиеся дряблые складки на боках. Опытным путем (проведя ладонью по подбородку и не услышав характерного скрипа) уяснил, что необходимости в повторном бритье нет, и приступил к собственно одеванию.

Облачившись в нательное белье и надев белоснежную сорочку, он открыл платяной шкаф и начал раздвигать вешалки, подбирая костюм в меру неброский и в то же время – нарядный. После недолгого размышления Феликс остановил свой выбор на темно-серых брюках и коротком камзоле с множеством крошечных серебряных пуговиц. Когда последняя из пуговок размером чуть больше булавочной головки скользнула в предназначенную ей петельку, Феликс поправил воротник и манжеты сорочки и, обреченно вздохнув, извлек из недр шкафа куртку в тон брюкам. Длинная, до середины бедра, приталенная, со стоячим воротником и накладными плечами, куртка (подарок от невестки) являла собой наглядный пример того, как одежда безусловно красивая может быть еще и чрезвычайно неудобной. Но не идти же, в самом деле, на церемонию в повседневном замшевом пиджаке затрапезного вида!

«Воистину, только бес тщеславия может подвигнуть людей на такие жертвы…» – подумал Феликс, вытряхивая скомканные газеты из парадных сапог, целый год покоившихся в картонной коробке на дне шкафа. Феликс надевал эти сапоги с высокими и жесткими голенищами исключительно на День Героя, отчего они так и не успели толком разноситься. «Старый дурак, – обозвал себя он, глядя в зеркало и вертя в руках берет с белым пером. – И куда ты так вырядился? Щегольнуть перед другими старыми дураками и безусыми сопляками? Ох, а еще говорят, что к старости люди умнеют… Стоп, я же забыл самое главное!»

Чертыхаясь, он пододвинул пуф, встал на него и снял со шкафа длинный футляр из карельской березы, покрытый тонким слоем пушистой пыли. «Как же я мог про тебя забыть?» – удивился Феликс. Он спустился на пол, положил футляр на кровать, сдул пыль и щелкнул замками. В футляре, в углублениях синей бархатной подкладки, лежали два клинка: эсток – узкий прямой меч с ажурной гардой, и дага – кинжал для левой руки. Поверх холодно поблескивающей стали валялась пара небрежно брошенных перчаток, одно прикосновение к которым воскресило в памяти массу воспоминаний. В отличие от парадных сапог, перчатки довольно часто бывали в употреблении и потому облегали руки как вторая кожа. Отполированные годами прикосновений рукоятки меча и кинжала привычно легли в ладони, ноги сами собой встали в первую позицию, ангард, парада, финт, рипоста, длинный выпад!.. В правом колене нехорошо хрустнуло. Феликс мысленно выругался, присел на пуфик и перевел дыхание.

– Н-да… – сказал он. – А куда я задевал ножны?

И действительно, ремень, к которому Феликс обычно крепил оружие, сиротливо покачивал опустевшими хлястиками. Феликс застегнул пряжку ремня, подтянул раструбы перчаток, пропустил лезвие даги сквозь переплетение стальных полосок на гарде эстока и, перехватив меч как трость, отправился на поиски ножен.

Их не было ни в кабинете (зайдя в который, Феликс убрал окованный фолиант в тайник за книжными полками), ни в библиотеке, ни в гостиной, ни в столовой, ни даже в детской. Их не было нигде. Отчаявшись, Феликс позвал Освальда. Старый слуга явился незамедлительно, неся плащ в левой руке и ножны – в правой, и Феликс тут же вспомнил, что он сам не позднее чем неделю назад просил Освальда отнести ножны к мастеру, дабы тот сменил тесьму. «Я что-то совсем память потерял», – недовольно подумал Феликс.

– Бальтазар уже приехал? – спросил он, прикрепляя ножны к ремню.

– Так точно. Сеньор Бальтазар сейчас изволят беседовать с Агнешкой в саду, а карета дожидается у ворот.

– Вот и славно. Тогда я ушел…

Пространство, отделяющее фасад дома от чугунной ограды, за которой уже гремела улица, можно было назвать садом лишь с большой натяжкой. Но в этом крошечном дворике росли две чахлых акации и – вдоль ограды – кусты ежевики, а возле ведущей к дому дорожки Феликс соорудил для внучки качели, где сейчас сеньор Бальтазар и изволил беседовать с Агнешкой.

Сеньор Бальтазар ослеплял. От него трудно было оторвать взгляд. Пурпурные бриджи были заправлены в тупоносые ботфорты с квадратными пряжками, бархатное полукафтанье того же пурпурного оттенка стянуто по диагонали шикарной перевязью из кожи амфисбены, черный плащ оторочен мехом горностая, широкополая шляпа украшена пучком павлиньих перьев, левая рука возлежит на эфесе, правая – упирается в бок… Неудивительно, что Агнешка внимала ему, открыв рот. Драконоубийца выглядел как заядлый франт и прожженный сердцеед.

– Пижон, – оценил его наряд Феликс.

– А то! – подбоченился Бальтазар. – В кои-то веки я выбрался на эту дурацкую церемонию – так хоть оденусь поприличнее. Не то что некоторые… – Он окинул Феликса скептическим взглядом.

– Если ты еще раз выругаешься при Агнешке, – меланхолично сказал Феликс, – я тебя зарублю.

– Да ладно тебе, дедушка!

– Ой-ой-ой, как страшно, – запричитал Бальтазар. – А вот это видал? – Он обнажил до половины свой палаш толедской стали.