Текст книги "Смерть мужьям!"

Автор книги: Антон Чижъ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

19

Дверь открылась так резко, что еле увернулся. открыла самолично. На лице Екатерины Павловны были заметны следы не только пережитых волнений, но и особая тревога, которая невольно ощущается всяким внимательным человеком. Это был страх, доставшийся нам от предков: страх жертвы, вокруг которой дальними кругами уже бродит хищник, взявший след. Сыграть его невозможно, он идет из самого естества, где нет лукавства и условностей, а потому сигнализирует другому: опасность поблизости, берегись и спасайся, если сможешь. У страха невидимый аромат гари.

– Да, что же это, как вы долго! Я же назначила вам на пять! – недовольно выговорила госпожа Делье, и пошла в глубину комнат, предоставив гостю самому запереть дверь и повесить шляпу. Горничная не показывалась.

Тщательно отерев подошвы, стряхнув уличную пыль и поправив волосы пятерней, Родион вошел в комнаты. Обстановка неуловимо напоминала интерьер Грановской: та же мебель, выбранная по модному каталогу, фотографии маленького сына и ощущение сытого, покойного уюта благоустроенной семьи.

– Вы отпустили прислугу? – спросил Ванзаров.

– Что?.. Ах, да... На даче с ребенком... Да не стойте, же садитесь, – скорее нервно, чем зло приказала радушная хозяйка. – У меня к вам дело...

– Нет, позвольте, это у меня к вам дело, – Родион счел нужным принять инициативу на себя. – Почему покинули место преступления без моего разрешения? С вас требовалось снять допрос. Завтра, будьте добры, явиться в участок для дачи показаний.

Екатерина Павловна посмотрела так, будто с ней говорили по-японски.

– Как? – вырвалось у нее.

– Есть порядок. Его нельзя нарушать. Если благодаря вашим заботам, обнаружено убийство, это должно быть отражено в протоколе.

– Как вы можете...

– Прошу прощения?

– Как можно упрекать меня в каких-то глупостях, требовать подписать какие-то дурацкие бумаги, когда мне угрожает смертельная опасность...

Жена дипломата довольно правдиво прикрыла лицо ладонью.

– Смертельная опасность? – переспросил Ванзаров, но ему не ответили. – Не та ли, о который упоминали днем?

Чиновника полиции наградили несколько раздраженным взглядом:

– О чем это вы?

– «Началось», так вы сказали. Должен спросить: что «началось»?

– Нет... Это совсем не то, ерунда.

– «Если Аврора убита, значит, и меня убьют», как, изволили выразиться, тоже ерунда?

– Вы мне не верите? – удрученно спросила Екатерина Павловна.

– Пытаюсь узнать, кто или что угрожает вам. Чтобы помочь, я должен знать. Будем откровенны?

Вместо ответа Делье протянула прямоугольный клочок. В сероватую бумагу впечаталась черная роза, рядом с ней коряво извивались чернильные стрелочки. Вердикт мог вынести только Лебедев, но невооруженный взгляд юного сыщика не нашел существенных отличий. Страшные метки были сделаны, как под копирку. Только награжденная была еще жива. Неужели в этот раз убийца решил заранее отметить жертву? И нарушить собственную систему? В этом должен быть какой-то серьезный смысл, ускользавший от прямой логики.

– И что это? – спросил Ванзаров.

– Разве не понимаете? – в голосе Екатерины Павловны появились жалобные нотки.

– Искренно говорю вам: нет.

– Знак смерти. Я обречена.

– Что-то вроде «черной метки» у пиратов?

– Это кажется забавным?

– Вовсе нет. Но должен понять, из чего сделан такой устрашающий вывод. Лично я вижу только розу и две загогулины. Почему они угрожают вашей жизни?

– Я это чувствую.

– И только? В таком случае, позвольте откланяться, – Ванзаров встал. – Жду вас завтра в участке.

– Куда вы? – поразилась Делье.

– Не хочу тратить время, когда меня пытаются водить за нос. Прощайте...

– Постойте! – почти приказала Екатерина. – Что вы хотите знать?

Родион устроился в глубоком мягком кресле и несколько вызывающе закинул ногу на ногу.

– Я готов попробовать еще раз, если обещаете не увиливать.

Молчание дамы было красноречивей капитуляции с белым флагом.

– Начнем с простого, – сказал Ванзаров. – Как получили весточку?

– Подбросили.

– Подробно. Как, когда, где...

– Где-то около пяти, когда я ожидала ваш визит, в дверь позвонили. Когда дошла и открыла, там никого не было. Но на пороге лежало это...

– Прямо на коврике? – уточнил Родион.

– Аккуратно расправленная...

Квартира на втором этаже, положить бумажку, нажать звонок и скрыться – в этом нет ничего фантастичного. Но зачем она потом дежурила под дверью: убийца мог позвонить второй раз? Неужели не понимает такой простой логики. Или страх отбил у женщины умение думать? Все-таки, почему ее не прикончили сразу, а стали пугать. Есть в этом какая-то наивная путаница, как в детских прятках.

– Предполагаете, кто мог прислать метку? Может быть шутка?

– Среди наших друзей подобных шутников нет...

– Екатерина Павловна, вы держите в доме какие-нибудь яды?

– Быть может, горничная хранит крысиный, впрочем, я не знаю...

– Умеете обращаться с оружием?

– У мужа и ружья не имеется...

– Так почему же обрывок так напугал вас?

Госпожа Делье, видимо, собралась с силами, и сказала:

– За несколько дней до гибели Авроры мы обсуждали с ней разные причуды общих знакомых, как вдруг она спросила: «Что бы я стала делать, если бы узнала, что в нашем кругу есть убийца?». Я решила, что Аврора меня разыгрывает, как обычно, но она была настроена серьезно, и опять спросила: «Вдруг, человек, с которым ты дружна, например, близкая подруга, бываешь у нее и она бывает у тебя в доме, на самом деле, вынашивает замысел твоего убийства. И не ради какой-то пошлой материальной выгоды, а чтобы решить свою душевную проблему». Я спросила, намекает ли она на кого-то конкретно, но Аврора со смехом уверила, что это только теория, ее интересует мое мнение. Я сказала, что такая опасность будет портить жизнь, если о ней знаешь наверняка. А беспокоиться просто так, что кто-то из знакомых может строить планы убийства – глупо. Так и кирпича можно бояться. Чего доброго с ума сойдешь. Но Авроре это было мало, она стала настаивать. «Допустим, – сказала она, – ты знаешь, что угроза не шуточная, только не знаешь, кто твой убийца. Разве твоя скучная жизнь не приобретет новые волнующие краски? Разве каждая прожитая тобой минута не станет для тебя по-особому важной и удивительной? Не то ли испытывает приговоренный, которому отложили казнь: одновременно страх и радость?». Я сказала, что не хочу обсуждать подобные гнусности, мне уже страшно, а если она что-то знает, пусть выскажется напрямую. Но Аврора все обернула в шутку...

Родион терпеливо ждал продолжения, не одобряя и не понукая, словно предоставив даме возможность самой выбрать: быть ли искренной.

– А позавчера ... – Екатерина Павловна запнулась, но продолжила: – ... она показала мне клочок с розой и стрелками и со смехом сказала, что, быть может, это весть от ее тайного убийцы, который начал охоту и дает жертве шанс спастись. Я спросила: радует ли ее теперь каждая прожитая секунда. Аврора ответила: «Это восхитительное чувство: опасаться каждого, кто подходит близко. Захватывающая игра». Все это казалось розыгрышем. Но теперь... Когда я... Когда она...

Многие неясности обрели отчетливые очертания. Но возникала странная коллизия: допустим, убийца предупредил Аврору, чтобы она себе места не находила. Тогда получается, что госпожа Грановская знала значительно больше, чем сказала подруге. Иначе бы не предположила, что странное послание – «метка» от убийцы. И главное: зачем убийце два раза присылать одно и то же «письмо»: до и после убийства Грановской.

– У вас есть предположения, кто мог затеять игру с Авророй и вами? – спросил Ванзаров. – Кто-нибудь из вашего круга?

– Наш круг – солидные, обеспеченные и уважаемые люди, которым не нужно убивать друг друга от скуки.

– А если вдруг потребуется?

На лице Екатерины Павловны застыла гримаса удивления, которая ее печально глупила.

– Что это значит? – строго спросила она. – Вы на кого-то намекаете?

– Аврора Евгеньевна хранила на туалетном столике набор ядов. Вы знали об этом?

Супруга дипломата не нашлась, что ответить.

– Вам же городовой сказал, от чего погибла Грановская? – с наивным и чистым лицом спросил Ванзаров.

– Я не стала бы спрашивать. А как?

– Отравили синильной кислотой, которую впрыснули в конфеты. Вот теперь и подумаешь... – оборвал себе Родион.

– Что вы намерены предпринять для моей защиты? – просила Делье.

– Желаете поставить пост с городовым у ваших дверей? А что скажет начальство вашего мужа?

– Я об этом не подумала, – Екатерина Павловна погрузилась в терзания. – Это дело ни в коем случае нельзя выносить на свет. У Ипполита могут быть осложнения в карьере... Что же делать?

– Быть может, ваши тревоги напрасны... Имейте терпение дослушать... Стоит лишь предположить, что госпожа Грановская сказала вам чистую правду...

– Что это значит? Объяснитесь, это, в конце концов, возмутительно...

– Это значит, что вас намеревалась убить ваша... подруга.

– Но зачем? – еле слышно пробормотала Делье, пораженная, как могло показаться, до основания веры в людей. Если такая где-нибудь водится в природе.

– Например, чтобы исцелить свои душевные недуги.

– Но записка!

– Могла быть отправлена заранее... Она поручила кому-нибудь доставить ее в назначенный час. И вам досталось прощальное послание от мертвеца.

Родион говорил, как и полагается чиновнику полиции, с внушающим уверенность спокойствием. Хотя сам не верил ни единому слову. Хлипкое построение было рассчитано на доверчивую женщину и не учитывало туза в рукаве, вернее – шила в неизвестном любителе спортивных велосипедов. Его «метка» никак не лезла сюда. Из иллюзии безопасности и обоснованного ужаса юный сыщик выбрал для нервной дамы первое.

– Чтобы увериться наверняка... – сказал Ванзаров, вынимая снимок трупа в парике, – ... не знаком ли вам этот господин?

Взглянув, Делье не признала.

– Может быть, этот?

На снимке без грима взгляд задержался чуть дольше, чем полагалось, но затем Екатерина уверила, что видит его впервые.

– Кто это? – спросила она равнодушно.

– Возможные соучастники Грановской, – сказал Ванзаров, поднимаясь. – Сегодня вам не о чем беспокоиться, а завтра жду у себя... Могу просить о дружеской любезности?

Екатерина с некоторым сомнением выразила согласие.

– Укажите любовников вашей подруги.

– Но это бестактно!

– Я же просил о любезности. Ей уже все равно, а для следствия крайне важно как можно скорее найти этих господ. Помогите?

– Даже если бы знала имена... – неуверенно начала Делье и, набравшись решимости, закончила: – ...Аврора при кажущимся легкомыслии и сердечности, была скрытной и недоверчивой. О том, что у нее роман, я узнала по косвенным признакам, которые от женщины невозможно утаить. Но это все...

Звонок резко и тревожно оборвал тишину гостиной. Дама вздрогнула.

– Вы кого-то ждете? – спросил Ванзаров, но вытянувшееся лицо красавицы говорило, что его увещевания пропали зря. Дама уже воображала, как ее режут на части.

Звонок повторился.

Родион на цыпочках подошел к двери, встал так, чтобы внезапный удар шилом, если будет, прошел мимо, задержал дыхание и резко отпер дверь.

На него уставился моложавый господин, не старше двадцати семи лет, с идеальной прической, идеально напомаженными усиками, в идеально облегающем костюме, в легком цилиндре, несмотря на жару, с элегантной тростью, благоухающий идеальной служебной карьерой в иностранных делах под неусыпным доверием начальства.

Вид несколько растрепанного мужчины, подозрительно осмотревшего с ног до головы, привел в такое удивление, что хозяин квартиры издал горловой звук, неприличный в дипломатических кругах, и срывающимся голом, спросил:

– Вы что тут делаете?

Второй раз за день Родиона принимали за удалого ловеласа. И в чем-то мужья были правы, конечно.

Недоразумение счастливо разрешилось. А когда стало известно, что Родион Георгиевич, кроме службы в полиции состоит в счастливом родстве с самим Борисом Георгиевичем, то сразу стал милейшим и желанным гостем для Ипполита Сергеевича. Были предложенные разнообразные напитки для приятного времяпрепровождения, от которых Ванзаров отказался. И все равно титулярный советник распался в благодарностях, что такой занятой человек самолично принял участие в страхах его супруги, к которым он лично относится с некоторым юмором.

– Вообразите, Родион Георгиевич, Катюша вбила себе в голову, что ее хотят убить, – подмигнул Ипполит Сергеевич. – Женщины умеют возбуждать страсти не хуже Дюма, вы меня понимаете.

Где-то в глубинах комнат тренькнули колокольчики, дипломат Делье извинился и побежал гусиком, раскачивая задом.

– У вас на квартире телефонный аппарат? – с некоторой завистью спросил Ванзаров. Об этой полезной, но очень дорогой игрушке он мог только мечтать. Шутка – пятьдесят рублей в месяц.

– Поставили от министерства, мужу необходимо быть досягаемым в любую минуту, – печально сказал Екатерина Павловна. – Вы уверены в своих выводах?

– Как в самом себе... Кстати, что собирались дарить Грановской?

С этажерки для перчаток Делье взяла коробочку с бантом и нервно разорвала бумагу. Изящная книжица в коленкоровом переплете размером с ладонь, с отточенным карандашиком на золотой цепочке.

– Аврора хотела завести дневник, чтобы...

Родион не стал донимать расспросами: отчего записная книжка стала популярным подарком. Но все же спросил:

– Какие конфеты любите?

– «Итальянская ночь». А для чего вам?

– Да, так, издержки сыска... Но вот одного понять не могу: с чего это крыса кинулась на вас? Такой ведь покладистый был зверек.

– Боже мой, чем только занята ваша голова, какой жуткой ерундой. И вы еще в полиции служите, – беззлобно сказала Екатерина Павловна, протянув руку для поцелуя.

Ванзаров не обиделся. Его мозг, который посмели наградить нелестным эпитетом, крутил жернова логики на всех оборотах.

Спускаясь по лестнице, Родион раздумывал о том, что первое впечатление и психологический портрет был не вполне верен: женщина, конечно, нервная и хитрая, но очень умная. Еще трудно понять, почему Екатерина ничего не сказала мужу о смерти Авроры Грановской. Что это: проявление истинных семейных отношений или что-то другое? Логика молчала.

Была еще одна мелочь, подмеченная у самого дипломата. Скромное колечко в виде змейки, кусающей собственный хвост, пряталось за массивным перстнем на безымянном пальце левой руки. Что это означало? Этого логика пока не могла раскусить.

20

Патентованный полифон-автомат издавал стоны шарманки, по которой проехалась грузовая подвода. Сбоку лениво вертелась заводная ручка. Фигурка терракотового савояра на крышке, хитро прищурившись, созерцала душную комнату, безжалостно завешанную персидскими коврами, гардинами и балахонами бордово-красного плюша. Резной мальчик был спокоен, потому что навидался всякого. Как и барышня, которая просила называть себя Нинель. Умела она уже многое, но любопытства не растеряла. И сейчас сильно занимал ее новичок.

Нинель украдкой посматривала на статную шею, прочно сидевшую на упругом торсе, на гладкие ручки и милые глазки, на мальчишеский вихор и даже выбритые щечки, слегка раскрасневшиеся от бокала вина, и старалась отогнать думы о том, как приглянулся сильный юноша. Мадам Квашневская категорически запретила влюбляться в клиентов, за это вылетишь на панель. А вологодская красавица Фекла прижилась, зарабатывала так, что посылала в деревню, да и работа стала нравиться. Непозволительны Нинель чувства. Бордель как-никак, а не институт благородных девиц.

Куда он попал, Родион понял не сразу, глупо доверившись: Лебедев обещал «замечательный вечер с актрисками». Первые сомнения в душе возникли, когда извозчик привез его на Пески: улицы, прилегающие к Николаевскому вокзалу, на которых не было ни одного театра или пустячного кабаре, зато большой выбор «развеселых домов», номерных бань, открытых круглые сутки, и комнат, сдаваемых на час. Подозрения разрослись при виде плохо разодетых девиц, вернее одетых хорошо, но так, чтобы все волнующие прелести были доступны жадному взгляду. Решив, что так обычно и ведут себя настоящие актрисы, Ванзаров попросил проводить его в комнату, где ожидает господин Лебедев.

Гостиная хоть и была просторной, но уже пропахла незабываемым ароматом никарагуанского табака. Лебедев, скинув пиджак, восседал на тронном кресле, а вокруг расположился цветник, вовсе не замечавший табачной отравы.

– Наконец-то! – закричал Аполлон Григорьевич, широким жестом приветствуя гостя. – А то девочки меня замучили: где Ванзаров, да где Ванзаров. Не правда ли, красотки?

Грянул хор хихикающих девиц.

Пробравшись через слабо одетые тела к Лебедеву, Родион прошептал в ухо:

– Это разве актрисы?

– Самые замечательные. Примадонны в своем роде. Заведение мадам Квашневской – первый сорт, за этим местный пристав приглядывает. Только это между нами. Ванзаров, долой пиджак и службу, да здравствует любовь и отдых!

Как ни отнекивался Родин Георгиевич, но сюртук с него сняли, вина налили, выпить заставили, а когда полифон-автомат окончательно издох, стали петь романсы под гитару. Сколько соблазнительных взглядов ластилось к нему! Но странное дело: откуда ни возьмись, явились васильковые глаза Софьи Петровны и словно излечили пагубную страсть к хорошеньким мордашкам. Родион признал, что может находиться рядом с выводком хорошеньких женщин без всякого мучения, при этом не разрываться от буйства страстей. И немедленно вспомнилось, каким расфуфыренным гусаком вел себя. Он покрылся испариной стыда и проклял болтливый язык. А затем, пристроившись с бокалом в полулежащем положении, как древний грек на пиру, предался размышлениям, под вынимающую душу слезную романтику городских куплетов.

– Никак заскучали? – спросил Лебедев, не веря, что молодой человек может оставаться равнодушным среди изобилия доступных женщин. – Так это бросьте. Помните, что сегодня окунаю вас в мир порока. Выбирайте любую и окунайтесь, на здоровье.

– Непременно, – согласился Ванзаров. – Вот только решу одну задачку...

– Эх, друг мой, задачек и трупов на ваш век хватит, это я вам обещаю. Не умеете вы веселиться. И вообще думать рядом с дамами нельзя, они от этого портятся. Надо хватать радость полной пригоршней... – и криминалист ущипнул аппетитный зад, девица игриво завизжала.

– Да, может быть...

– О чем это вы?

– История с Грановской могла оказаться куда проще... Ну, вам не до этого...

Пересадив на ковер хорошенькую блондинку, Лебедев потребовал объяснений.

– Мы решили, что Грановская получила яд в конфетах, как жертва, – сказал Ванзаров. – Но могло быть по-иному.

– Это как же?

– Конфеты могла приготовить сама Аврора. Для гостьи.

– То есть для Делье? – уточнил Аполлон Григорьевич.

– Именно. Она могла не до конца осознавать действие яда. Возможно, захотела подшутить. Но в праздничной суматохе забылась и съела конфету сама, а когда опомнилась – слегла и приказала горничной принести большой кувшин воды, чтобы очистить желудок. Помните, он разбит? Но горничная не смогла, потому что употребила две конфеты.

– Но в наборе ядов не было синильной кислоты.

– Логично: она использована. Пузырек выкинут в окошко. Мы же двор не обшаривали в поисках осколков.

– Только своему приставу не говорите, у него ум за разум заскочит. А что делать с шилом?

– Вот этого не знаю, – сказал, Ванзаров ставя бокал на ковер. – Кажется, я допустил две существенные ошибки.

– Да, и ладно. Если убийца сам себя наказал, что беспокоиться?

– Того, Аполлон Григорьевич, что у пристава может сильно прибавиться дел. Убийства на этом не закончатся. Доказать не могу, просто чувствую... Извините, пойду. Обещал к маменьке заехать, и вообще...

Довольно ловко вывернувшись из объятий русалок, окруживших его, словно тина днище баркаса, Ванзаров нацепил сюртук и покинул веселое заведение. Нинель, сидя в уголочке, проводила красавчика печальным вздохом.

– Какой умница, – с уважением проговорил Лебедев, обнимая разгоряченный торс. – И все еще девственник... Ну, ничего, исправим. Что ж вы, барышни, такого мальчика упустили? А еще жрицы порока! Стыд и позор, а не куртизанки высшего разряда. Вот я вам сейчас...

Пока Родион добирался пешком до своей квартиры, обдумывая так и эдак парочку досадных промашек, а столица отдавалась сну, в заведении мадам Квашневской случился очередной загул безудержного разврата, до которого великий криминалист был страстный охотник, а нам нет никакого дела. Нехорошо подсматривать за чужими грехами, даже если очень хочется.

Вольты

«Для изучения езды без помощи рук надо выбрать, по возможности, ровное и гладкое пространство, и довольно сильно разогнать машину, когда ход получится большой и спокойный, можно несколько приподнять руки над рулем, стараясь, в то же время, сильно и ровно работать ногами. Руки должны быть готовы в любой момент схватить руль».

Там же.

1

Участок для пристава был домом в конкретном и практическом смысле. Савелий Игнатьевич жил не где-нибудь, а на третьем этаже участкового строения, занимая хоть и тесноватую, зато казенную квартиру. И по складу характера он предпочитал, чтоб все на службе было уютно, по-семейному. Утро пристав любил начать с крепкого завтрака, в котором яичница подавалась лишь для разгона аппетита, затем насладиться рюмочкой ликера, да и позволить чайник-другой чая. Свои привычки подполковник не менял никогда. Даже жара, опять подступавшая к измученному городу, не могла изменить ход вещей.

Пожелав своим чиновникам «доброго утречка» и отправив на посты городовых, пристав поднялся в кабинет, где уже ждал обширный поднос с завтраком, накрытый заботливыми ручками Серафимы Ивановны, законной приставши. Ближайших посетителей следовало ожидать не ранее часа через два, а потому Савелий Игнатьевич изготовился придраться утреннему блаженству. Но счастью не суждено было случиться.

Успев повязать салфетку и поднести ложку ко рту, пристав был потревожен решительным стуком в дверь. Нехотя разрешил войти. И сразу пожалел о содеянном. В кабинет ворвалось истинное наказание, и неизвестно за что насланная мука, в лице коллежского секретаря Ванзарова. В столь ранний час юнец уже кипел энергией, был чисто выбрит, подтянут и возвышался зримым укором лености начальника вообще.

– Чего вам, голубчик? – спросил пристав с кислой улыбкой.

На стол легли три одинаковых папки дел, заглавные титулы которых были исписаны далеко не образцовым подчерком. Аппетит и мирный покой навсегда покинули Савелия Игнатьевича.

– Это что такое? – бессильно пробормотал он.

– Разрешите доложить ваше высокоблагородие, – отрапортовал выскочка. – Мною заведены дела по совершенным преступлениям. Дело о предумышленном убийстве с отягчающими обстоятельствами госпожи Грановской Авроры Евгеньевны, дело об убийстве горничной Ипатьевой Зинаиды Ивановой, а также дело о насильственной смерти неизвестного господина на Невском проспекте. В связи с этим...

Неуместный доклад был прерван махом начальственной руки.

– Это что же такое? – только и смог вымолвить пристав, срывая бесполезную салфетку. – Что это, голубчик, я вас спрашиваю?

– Изволите видеть...

– Молчать! – рявкнул подполковник. – Вы что себе позволяете? Да понимаете ли вы, как я буду выглядеть на докладе у господина полицеймейстера нашего отделения? А очень даже приятно. Господин полковник спросят: «Все ли спокойно в центре столицы, господин пристав?». А что я отвечу? «Так точно, ваше высокоблагородие, все покойно, за прошлый день – три убийства». Три! Это за полгода столько не бывает во всей столице, а тут Казанская часть отличилась, понимаете, вы или нет? Вот что наделали, милостивый государь... Сидели бы у себя в департаменте, и не мешали работать. Боже мой, что же теперь делать?

– Позвольте, господин подполковник, – сдерживая обиду, сказал Ванзаров. – В чем моя вина? Произошло три преступления, я завел дела. И теперь...

– Голубчик! – Желудь молитвенно сложил руки. – Да кто же вас просил дела-то заводить? Ну, отравились барышни, так и земля им пухом. Бумагам-то зачем ход давать?

– Но как же...

– Да вот так, голубчик. Я же просил вас: тише, без самовольства. А вы что наделали?

– Исполнял свой служебный долг.

Пристав даже плюнул в сердцах. Нет, с этим толку не будет, надо избавляться от мальчишки, пока дров не наломал. Честный и исполнительный – что может быть хуже для полицейской службы. Ни тонкости, ни дипломатии, ни понимания в нем нет. Идет, как таран. И откуда такие шустрые берутся?

Много разнообразно-горьких мыслей пронеслось в голове, но внезапно Желудь вспомнил, что несчастье это попало в его участок не просто так. Не зря ведь начальник сыска, господин Вощинин – человек мудрый и проницательный, не оставил у себя, а уговорил приютить. Возможно, за таким глупейшим поведением кроется хитрый расчет высокого начальства: проверить, насколько пристав блюдет закон, а затем сделать строгие выводы, чтобы другим неповадно было. А вдруг мальчишка не так глуп, как кажется? Вдруг это все тонкая игра, чтобы сделать из пристава козла отпущения и лишить заслуженной пенсии?

Прикинув вновь открывшиеся резоны, Савелий Игнатьевич счел нужным резко поменять тон, и выудить добрейшую улыбку:

– Молодец, Родион Георгиевич, не спасовали!

Ванзаров терпеливо ждал, что еще придумает пристав.

– Выдержал проверку, не испугался! Еще раз – молодец. Так и должен вести себя чиновник полиции: закон для нас – святое. Для того и поставлены. Так,что не обижайтесь на мое распекание, голубчик, это необходимая процедура.

Не поверив ни единому слову Желудя, Родион выказал полную покорность любому начальственному самодурству.

– Благодарю за службу, голубчик. Теперь у вас забот – невпроворот: три дела закрыть нужно. Справитесь? Ну, я в вас верю. Идите, голубчик, не задерживаю.

– Позвольте доложить...

– Что-то еще? – борясь с улыбкой, спросил пристав.

– Считаю, что убийства женщин и неизвестного господина имеют между собой связь, – сказал Ванзаров, примечая, какие чувства прорываются на лицо пристава. – Для этого есть веские основания. Они изложены мною в докладной записке, которую изволите видеть. Для того чтобы скорейшим образом завершить розыск по этим делам, прошу выделить филерское наблюдение...

Савелий Игнатьевич пришел к неоспоримому выводу: точно, юнец подослан. Виданное ли дело – просить филеров. Да это ведь какие траты по участку! Средства потребуется немалые. А откуда им взяться, когда супруга по весне дачку в Белоострове прикупила, что по ведомости провели, как «затраты на осведомителей». Весь участок потом месяц фальшивые донесения сочинял.

Изобразив напряженную работу мысли, Желудь, наконец, изрек:

– Сожалею, голубчик, но это невозможно.

– Почему? – нагло спросил Родион.

– Весной в участке были крупные затраты на агентурную работу, так что в этом году бюджет исчерпан. Мы же не жандармы, которые берут, что требуют. Уж извините, бессилен.

– Значит, филеров нельзя выделить?

– Никак не возможно... Ступайте, Родион Георгиевич, жду от вас скорейшего завершения дел, чиновнику для особых поручений в таком вопросе оплошать никак нельзя. Имейте это в виду, – сказал пристава, возвращая дела.

– Могу я целиком заниматься только этими делами?

– Все, что пожелаете, голубчик. Это – главное. А уж мелочь мы сами подчистим.

Родион отвесил сдержанный поклон и, разбрызгивая искры возмущения, отправился к своему рабочему столику, затиснутому в самый угол, к окну. Юный чиновник не мог понять: как это в полиции нет средств на филеров. Как же тогда раскрывать преступления? Не самому же дежурить в засаде. Да и не обучен тонкому искусству следить в выслеживать. Но спорить с приставом бесполезно. Ванзаров прекрасно понял, что Желудь из вредности ничего не даст. Даже если мог бы.

А между тем, в приемном отделении чиновники Матько и Кручинский уже занимались важнейшим делом, а именно: составляли протокол на пойманного без паспорта чухонского крестьянина Салоннена. Мужик, приехавший в столицу на заработки, был задержан бдительным городовым за попытку здороваться с каждым встречным, и доставлен в участок.

Матько подмигнул коллежскому секретарю:

– Сколько у нас не закрыто?

– Две кражи и одни разбой, – ответил Кручинский.

– Порадуем господина пристава?

Чиновники принялись задавать вопросы мужику, ни слова не понимавшему по-русски, но ответы записывали утвердительные. Не прошло и пяти минут, как опасный злоумышленник Салоннен сознался во всем, что спрашивали. Чрезвычайно довольный таким скорым следствием Матько, закончил расписывать признание, повернул лист к мужику и сунул чернильную ручку:

– Подпиши! – как глухому крикнул он.

Добродушный Салоннен понял, что хорошие господа заботятся о нем, и вот уже написали прошение об устройстве его на работу. Надо их будет табаком угостить. Какие добрые люди живут в столице, зря односельчане пугали. Законопослушный крестьянин уже занес перо, чтобы подписать себе пять лет каторги, как вдруг его толкнули. Молодой человек прилично одетый, невежливо вырвал перо, разорвал прошение, да так, что клочки засыпали пол, подхватил за локоть и выволок крестьянина за порог. Салоннен очень расстроился: надо же, в солидном учреждении работают такие грубияны. Вздохнув, он нацепил картуз и отправился к Сенному рынку, приветливо манившему подводами с товаром.

А грубый чиновник, вернувшись к добрым коллегам, саданул кулаком по загородке и злобно вопросил:

– Как смеете?!

– Да что же? – изобразил невинность Матько. – Ему все равно, а с участка дела бы списали.

– Мы – полиция, а не палачи! – с жаром возразил Ванзаров. – Может, пытками да розгами не побрезгуете? Мы поставлены защищать слабых, а не губить их ни за что ни про что. Если невиновных обрекать будете, как же потом закон защищать? Стыдно, господа.

Проповедь пропала даром. Матько с Кречинским переглянулись, сошлись во мнении, что юнец совсем безнадежен, поставили на нем жирный крест и застрочили перьями в гуще бумаг.

Кипя ярым бешенством, Родион схватил циркуль, линейку, верстовую карту города и стал что-то вымерять и подсчитывать. Кропотливое занятие успокоило бурление крови, он совершенно пришел в себя. А два телефонирования придали уверенность, что на верном пути. Не говоря никому ни слова, Родион покинул участок.