Текст книги "Точка сингулярности"

Автор книги: Ант Скаландис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Собака оказалась просто прелесть, писаться в квартире перестала практически уже через месяц, характер имела чудесный: дома тихая, ласковая, сонная, на улице – игривая, шалая, агрессивная даже. Весело с ней было, А уж экстерьер – так просто выдающийся: пятнышки четкие, ровные, раздельные, на мордочке словно след от кошачьей лапки, и уши, почти черные, как полагается, домиком. На улицу выйти невозможно было, чтобы кто-нибудь из детей не вскрикнул от восторга, узнавая любимого экранного героя, а кто-нибудь из взрослых не наговорил кучу комплиментов. Маринка по первости даже привязывала Лайме на ошейник тоненькую красную ленточку – как посоветовал кто-то из шибко образованных подружек – от сглаза.

– Привет тебе от покойного Меукова! – ехидно комментировал Редькин. – Ты еще нашу Лайму холлотропному дыханию обучи.

Гуляли с юной далматинкой поначалу всегда вдвоем, недолго и возле дома, во дворах – она боялась всего, жалась к ногам, лапы у несчастной тряслись, но вся эта робость слетала немедленно при первых же встречах с другими четвероногими, особенно если попадались более мелкие и пугливые. Хозяева соседских зверей и подсказали, что по вечерам местное общество собачников тусуется на бульваре.

Так Тимофей и Маринка попали на Бульвар.

Его здесь называли одним словом и с большой буквы, редко и только для чужих уточняя, что речь идет о Покровском бульваре. После десяти вечера территория под высокими смыкающимися вверху липами безраздельно принадлежала собачникам и их четвероногим друзьям. Забредали, конечно, и случайные прохожие, и влюбленные парочки, и вездесущие горькие пьяницы, и даже отчаянные беглецы от инфаркта, но если среди всех этих граждан кто-то проявлял неприязнь к собакам или, не дай Бог, страх перед ними – такому лучше было сразу обойти стороной уютную аллею, в конце концов, для любого оставался свободным параллельный путь по широким тротуарам, отделенным от бульвара трамвайными рельсами, а этой опасной линии местные воспитанные животные по собственной воле никогда не пересекали.

Тут-то на Бульваре, для Тимофея с Маринкой и началась новая, совсем новая жизнь. Ведь новая жизнь – это прежде всего новые люди. А еще – новые интересы, новые знания, новые правила общения. Все это наличествовало здесь в полном объеме. Спонтанно организовался своего рода клуб, объединение единомышленников, партия любителей собак. Чем хуже партии любителей пива?

Надо ли комментировать отдельно, что именно на бульваре довелось повстречать Редькиным и ирландского сеттера Патрика, и его очаровательную хозяйку?

Но и остальные персонажи были там весьма примечательны. Вот о них как раз стоит рассказать чуть подробнее.

Гоша. Георгий Васильевич Жмеринский, полковник, кандидат технических наук, доцент, начальник кафедры в Военно-инженерной академии. Человек по-своему уникальный, не из тех, которые «как одену портупею…», а совсем наоборот – из чудом уцелевшего до наших дней настоящего русского офицерства. И как это после четырех войн и пяти революций (или наоборот?) сумел появиться в российской армии такой умный, интеллигентный, образованный полковник? Камуфляжка на его статной спортивной фигуре выглядела неплохо, как, впрочем, и парадная советская форма, и простая гражданская одежда, но Тимофею всегда мечталось увидеть Гошу в мундире двенадцатого года с золотыми эполетами. Право же, какой-нибудь кивер куда лучше, чем фуражка, гармонировал бы с его высоким лбом, мужественным подбородком и роскошными усами. Гоша любил литературу, музыку, живопись, хорошо разбирался во всех этих искусствах, следил за новинками, и даже сам писал стихи, неплохие, между прочим, которые иногда, под настроение, читал друзьям. А пес у него был очень солидный – старый эрдель по кличке Боб.

Пахомыч. Геннадий Пахомович Мурашенко со злобной боксерихой тигровой масти Роботессой, сокращенно Робби. Вроде тоже из военных, вроде тоже широкоплечий спортивного вида мужик с эффектной рожей, разве что ростом пониже, но, по сути, полный антипод Гоши. Во-первых, туповат, во-вторых, трепло несусветное: и во Вьетнаме-то он был, и в Афгане, и в Чечне уже успел повоевать, и все на свете он знает, в любом деле специалист: «Всем молчать! Разве так положено портянки наматывать и бикфордов шнур поджигать!» Ну а в третьих, признался он однажды, что работал в спецсвязи. А что такое спецсвязь, ребята? Восьмое или Шестнадцатое главное управление КГБ. Вы что хотите, говорите, но КГБ есть КГБ. Русский кадровый офицер Гоша контору эту всегда недолюбливал, и Редькин, скромный старлей запаса Советской армии – тоже. Так что к Пахомычу относился он, мягко говоря, настороженно. Да плюс еще именно Пахомыч чаще всего иронично величал Тимофея «дедушкой». Спасибо, Маринку не подкалывал, она бы еще сильнее обиделась.

Ланка Рыжикова. На самом деле Светлана Петрова. Просто у самых обычных имен не всегда бывают стандартные сокращения. А собаку ее беспородную – чумного, но очень умного и всеми любимого кобеля звали Рыжим, отсюда и повелась кличка. Тем более что и у самой Ланки волосы были рыжеватыми, а глаза почти зелеными. Фигурка стройная, миниатюрная, улыбка обворожительная. Словом, блестящие внешние данные и бьющая наповал сексапильность, но… ранний брак, двое детей, муж-алкоголик, несчастия бесконечные со всеми ближними и дальними родственниками. Короче, тяжелая женская доля. По профессии Ланка – модельер и от природы – талантище. Юбки, брюки и платья шила такие, что всем этим патентованным и титулованным педикам обзавидоваться, если б знать могли, а бульварная мастерица свои изделия за гроши продавала или дарила друзьям.

Ланка Маленькая, на самом деле Бухтиярова, и удивительным образом ее тоже с детства звали Ланой, а не Светой. Медсестра широкого профиля, тоже очень симпатичная. Размером больше Ланки предыдущей, то есть Рыжиковой (меньше той Ланки быть просто невозможно – при росте метр пятьдесят весу тридцать восемь кило), но маленькая по возрасту (Рыжиковой – тридцать пять, Бухтияровой всего тридцать – существенная разница в их годы!). Ланка Маленькая выходила гулять вместе с мужем Ваней – классным электриком и водителем, работавшим в солидной фирме. По выходным Ваня, как правило, гулял один. А собака у них была представительная – огромная восточно-европейская овчарка-переросток Стэн, а полностью – Стендаль.

Олег Карандин, компьютерный гений, выросший из скромного советского специалиста по АСУ ТП (то бишь по автоматическим системам управления технологическими процессами, если кто забыл) в настоящего современного программиста. Осуществлял консультации во всех областях мультимедиа, обеспечивал бульвар компьютерными игрушками, а также серьезными программами и полезными адресами в Интернете. Гулял зачастую с женой Валей. Собака – далматин по имени Фараон Орхидеевич Цезаревский (чего не придумают в собачьих документах!), а по-простому – Фари.

И, наконец, Юлька. Просто Юлька. Нимфа, волшебница, фея. Иногда, очень редко, вместо нее гуляла мать, точнее мачеха. Отец, полковник милиции Соловьев на бульваре не появлялся, он вообще в Москве жил наездами, предпочитал дачу, чистую экологию и тишину. Юлька старалась прогулки не пропускать, даже когда приходила совсем усталая из своего вечернего юридического института. Она любила потусоваться в компании старших товарищей, послушать умные разговоры, иногда о себе рассказать, иногда попросить совета. А уж на общих пьянках – праздники, как общенародные, так и персональные, отмечались здесь традиционно и весело – Юлька всегда становилась душой общества, сыпала молодежными анекдотами, в которых порой из-за обилия сленга приходилось объяснять, над чем следует смеяться, строила глазки мужикам, игриво шутила, позволяла целовать себя в щечку на прощание.

Но первая встреча с Юлькой на бульваре получилась у Тимофея совсем не такой, как он ожидал.

Тогда, в августе, возле разбитой машины случилось настоящее чудо.

Кто еще нравился ему так сильно за последние пятнадцать лет? (О первых годах после свадьбы и говорить нечего). Тимофей перебирал в памяти, и никого не находил. Да, заглядывался на красивых девиц, особенно летом и на пляже – это было. Да, случалось глупо мечтать об адюльтере, как развлечении – и такое было. И еще было совсем уж нелепое желание "поквитаться" – это очень давно. После того, как между первым и вторым курсом – Верунчику еще двух лет не было – он уезжал на шабашку на полтора месяца, деньжат подзаработать, а Маринка проторчала все это время в Москве. Дачи у них тогда не было, а снимать не пойми что с крохотной девочкой не хотелось. И вообще, живут на окраине, воздух нормальный, Битцевский парк рядом. В общем, ребенок в значительной степени был повешен на бабушку, а Маринка решила от мужа не отставать и подрабатывала в институтской библиотеке – книги перебирала. Как выяснилось, не только книги.

Там интересный коллектив сложился. Старшие ребята-дипломники, увлекавшиеся сугубо запретным в ту пору тантризмом и ценившие в нем преимущественно сексуально-практическую сторону, задурили простодушной девушке голову, а к тому же красавчик Максим ей вдруг понравился. Короче, когда молодые супруги встретились после первой в их жизни серьезной разлуки, им было о чем рассказать друг другу. Тимофей на БАМе много сибирской экзотики повидал, правда, местных баб из поселка Звездный обслуживать ему было некогда, сил хватало лишь до койки в общей палатке доползти на негнущихся ногах. А вот молодая жена… Слово за слово, охи-вздохи, потом давай глаза прятать, потом – в слезы и… созналась в измене. Правильно сделала. Слухами земля полнится, а когда посторонние про тебя рассказывают, всегда хуже выходит: и гадостей по дороге больше налипает, и всем обиднее.

В общем, Тимофей поорал, поорал, да и простил, конечно. Не морду же бить, в самом деле? Но через месячишко выяснилась от друзей интересная подробность: Маринка-то его не с одним Максимом переспала, а с четырьмя(!) ребятами. Редькин вздрогнул, вмиг осознав, что это правда: неужели со всеми сразу? Нет, оказалось, по очереди. Но ведь это, пожалуй, еще хуже. Маринка признала все, не сразу, но признала. И что это на нее нашло тогда? Объяснить не сумела, Тимофей – тем более. И странным образом именно чудовищный абсурд ситуации помог примириться со случившимся. Обида и ревность ослабли (один мужчина – это серьезная измена), а четверо за один месяц – это же просто бред и помутнение рассудка, тут не ревновать, а лечить надо. Но вот желание поквитаться возникло и прочно поселилось в мозгу. Не в буквальном смысле, разумеется – найти четырех девок, чтобы один к одному все вышло, а в принципе. Тимофей победил в себе этот комплекс только через три года.

Дело было так. Они с Маринкой оказались в компании золотой молодежи на подмосковной даче. Хозяин, молодой, но жутко толстый и потливый парень прослыл любителем эротических экспромтов, и когда все собравшиеся были уже на рогах, восьми самым бодрым предложил с ящиком вина отправиться на ближайший пруд – испытать все прелести романтического ночного купания. До воды добрались не многие, некоторые элементарно боялись утонуть – и правильно, между прочим! – зато все поголовно разделись и добрались друг до друга, нарочито перемешав мужей, жен и просто партнеров, с которыми приехали. В глазах Редькина четверо окружавших его девушек и трое парней давно уже превратились в четырнадцать зыбких фигур не вполне определенного пола, поэтому, в сущности, было все равно, что досталась ему не фотомодель, а самая страшная девица с вислым задом, большой, но некрасивой грудью, кривыми ногами и лошадиной челюстью. Тем более, что активность она проявляла невиданную и делала много такого, чего Маринка не умела или не любила. А это интересно. Рот у этой девицы работал, как форвакуумный насос, с ней нужно было сражаться, если не хотел иметь синяков на всех местах. И другими губами она тоже как будто целовала: обхватывала, например, голыми ляжками ногу или руку и елозила со стонами. А то вдруг, хитро извернувшись, коротко и страстно прижималась разгоряченным лоном к самым неожиданным местам: ко лбу, к шее, к груди. Наконец она чрезвычайно виртуозно ласкала все тело Редькина ладошками и пальцами, собственно с этого и начала. Сидя на коленях у Тимофея, деваха потрясающе нежно ерошила ему волосы. Он хорошо помнил, как именно в тот момент победил все еще дремавшую где-то внутри робость, и давнее желание поквитаться с Маринкой с восторгом вырвалось наружу. Он осмелел и с наслаждением начал мять еще под платьем большую мягкую грудь своей избавительницы, а дрожащей от нетерпения рукой потянулся к горячему и влажному, туда, пониже заветного треугольника…

Собственно вот только это все и было здорово, а потом, когда началась возня на мокрой, истоптанной прибрежной траве, когда он лежал, чувствуя лопатками какие-то веточки и жучков, а эта туша самозабвенно прыгала на нем, удовольствие уже кончилось, ему было душно, и даже немного больно, и было противно смотреть на мокрые складки живота, на тяжелые прыгающие титьки, на ее непрерывно открытый слюнявый рот (нет не ту они выбрали позу, ох, не ту!) и особенно противно – на собственную детородную жидкость, мутными каплями запутавшуюся в ее кудряшках… К финишу Тимофей пришел, как-то случайно, скучно, бесцветно. И после этого его почти сразу стошнило. Вина-то выпили очень много, а вначале еще и водки.

Но цель – отомстить за супружескую неверность – была достигнута. На все сто. Почему? Да потому, что хозяин дачи сильно промахнулся, выбрав именно себе худенькую, стройную Маринку. Она и на трезвую голову, и даже в легкой эйфории подобных мужиков терпеть не могла, а тогда к моменту всеобщих совокуплений назюзюкалась уже сверх меры и готова была блевать сильно раньше мужа. Так что вывернуло Мариночку сразу, от первого же мокрого поцелуя и неистребимого запаха пота в объятиях сластолюбца, жирные лапищи которого даже похватать ни за что толком не успели – парень вынужден был сразу идти купаться. Ну а после того, как Маринку начинало тошнить, вернуть ее к активной жизни – это уже дело нереальное.

Однако самое, быть может, интересное, что эта давняя оргия стала практически последним эпизодом в истории супружеских измен семейства Редькиных. Повзрослели, поумнели. Были, конечно, отдельные мелкие попытки – с обеих, надо думать, сторон, но успехом они не увенчивались.

Тимофей еще и еще раз вспоминал всякие пьяные поцелуйчики и пьяные обжимания, заводившие, разумеется, вспоминал и пьяные размышления, кого бы трахнуть. Но это все о другом. Последние пятнадцать лет на девушек и женщин он смотрел либо как на друзей, либо, как на красивые модели – возбуждение при этом может возникнуть вполне естественное, но любовь…

А вот на Юльку в тот августовский день он посмотрел именно влюбленными глазами. Глазами неженатого юнца. Всколыхнулось что-то давно и безвозвратно забытое, и от этого сделалось очень приятно и очень тревожно. Он даже ночью, когда Маринка уже спала, хотел было выпить по привычке, да передумал. Появилась у него – лет семь уж как – такая дурная привычка: где бы и с кем бы ни пил, добавлять потом в одиночку. Иногда стакан, а иногда хоть глоточек – но обязательно добавлять. Скверная привычка. А вот в ту ночь передумал, тормознуло его что-то неведомое, но сильное. Потом понял: играть в юность – так до конца. И ничего не сказал Маринке о своих ощущениях. О Кругловой в тот раз все рассказал, а о Юльке – ни-че-го. Вот это и было самое тревожное. Планировал, что ли, всерьез завести интрижку? Смешно. Если не сказать, страшно. Да нет, никогда бы он не пошел на такое, а тем более теперь – не тот уже человек. И не сказал-то жене, наверно, совсем по другой причине. Существует мнение, будто мужчины ревнуют больше телом, а женщины – душой. Измена душой, пусть только в мыслях, может обидеть сильнее, чем пьяный секс в полусознательном состоянии. Так зачем же делать больно любимому человеку, да еще ни с чего? А он любил свою Маринку, действительно любил, несмотря ни на что.

И вот, двадцать шестое сентября. Встреча номер два. Он ожидал «тихого взрыва» (у Михаила Анчарова когда-то вычитал). Но нет, ничего похожего – ни головокружения, ни сладкого озноба. Простая спокойная радость: сбылось. Он направил в сторону Юльки долгий нежный взгляд. Получил в ответ веселые теплые искорки. Свет фонарей отражался в ее вишневых глазах. А еще в них явно читалось: «Узнаю несчастных! Ну, как дела?» Она так и спросила:

– Ну, как дела? Здравствуйте!

– Здравствуйте, – отозвался Редькин, а дальше, как и в прошлый раз, обо всем говорила Маринка.

Нет, он теперь не впадал в транс, он просто любовался, но был слишком увлечен этим процессом. Все-таки Юлька необыкновенно хороша! Правда, тогда была еще красивее. Сейчас как будто сделалась чуточку полнее, лицо округлилось, что ли, исчез некий шарм… Или тот шарм, тот флёр был навеян самим трагизмом ситуации?

«Нет, братец, врешь! Полностью чудо не исчезло, – уговаривал себя Редькин. – И влюбленность моя не исчезла. Ну да, ощущения нынче не столь остры, ну так ведь на то он и был первый раз!..»

Однако в действительности Тимофей откровенно культивировал в себе эту влюбленность. Зачем? Ну, наверно затем же, зачем добавляют после выпитого. Уж больно красив был кайф от того напитка, расставаться жалко. Сравнение получилось точное, но будничное, приземленное. И потому сразу напомнило о делах.

А разговор-то шел, известно о чем – об их несчастной машине. Всем остальным еще тремя днями раньше поведали Редькины эту печальную историю, ну а Юлька, которую на бульваре встретили впервые, была непосредственной свидетельницей, и сейчас буквально хвасталась этим.

«Эх, молодо-зелено! Всё-то они в веселье превращают», – вздыхал про себя Тимофей.

А телефон у Юльки не отвечал по очень простой причине: никого из них в Москве не было, занятия-то в институте только с середины сентября начинались. И чего ей в городе торчать? От прежнего обещания помочь девушка не отказывалась. Поговорит, сказала, с отцом, как только сможет. Пахомыч тут же пробурчал себе под нос что-то в смысле, ерунда, мол, это, нечего, мол, узнавать, никто не поможет, чистая случайность, какие, к едрене-фене, бандиты?! Ну а Редькины, разумеется, о Вербицком и его ребятах – молчок, но в качестве вольной гипотезы наезд на себя рассмотрели, вот старый гэбист и завелся.

Потом Гоша, то ли пошутил, то ли всерьез высказал:

– Пахомыч, а ты бы по своим каналам провентилировал ситуацию, вдруг дело-то серьезное. Смотри, как милиция от него нос воротит!

– А ты – по своим! – неожиданно огрызнулся Пахомыч.

– Да у меня какие каналы? – не обиделся Гоша. – Военная автоинспекция? Ну, есть парочка знакомых из МЧС…

– А у меня какие? – агрессивно осведомился Пахомыч.

Уточнять никто не рискнул, и разговор перекинулся на другую тему, традиционно собачью: кто кого задрал, кто чем болел, и как правильно кормить животных, если учесть, что они, сволочи, жрут все подряд…

Вот и все о том дне – теплом сентябрьском дне, запомнившемся Тимофею надолго.

А с работой у Редькиных складывалось тоже как-то странно. Тираж Стива Чиньо, на деньги с которого фактически и была куплена новая «Тайга» давно закончился, допечатывать новый – во всех смыслах было опасно. То есть и в коммерческом (хорошенького понемножку, а жадность фраера сгубила), и в уголовно-мистическом. После убийства Меукова, то есть фактически литагента Чиньо в России, следующей могла оказаться очередь Редькина, то есть фактически издателя. Маринка любила повторять: «Это наша с тобою Тим, лебединая песня». Юмор заключался в том, что Чиньо по-итальянски означает «лебедь». В общем, они стремились максимально откреститься от всяких ассоциаций со зловещим итало-американцем. Круг лиц, знавших реального поставщика книг Чиньо из типографии на рынок, был крайне узок, но хотелось сузить его еще сильнее. Тимофей мрачно шутил:

– Давай сами займемся отстрелом свидетелей, ну, то есть посвященных в наши дела.

А вообще с серьезными проектами еще в начале лета не заладилось. Калькис все медлил с новыми текстами. Оптовики намекали, что времена пиратских книжек и сомнительных разрешений на публикацию в СНГ ушли безвозвратно. Симе Кругловой по многим вполне понятным причинам звонить не хотелось. И тогда Редькин – возможно, на время – отодвинул в сторону богомерзкую эзотерику и решил тряхнуть своими старыми контактами с Русской Православной Церковью. Там впрямую не отказали, но и с заказами конкретными пока не торопились. Лето оно и есть лето.

Над Редькиными нависла угроза очередного безденежья, сумрачного периода жизни, когда приходится просто менять на рубли ранее заработанные доллары. Обратный процесс они оба любили гораздо больше, хотя с недавних пор президент и распорядился взимать за эту операцию дополнительный налог. А как неплохо жили в последний год! Даже сумели в Анталью мотануться, не говоря уже о новой тачке, вкусной еде и любимых Тимофеем красивых фирменных напитках, преимущественно крепких, которые он иногда позволял себе покупать, правда, в основном на Измайловском рынке, где они были существенно дешевле.

Неожиданно позвонил помощник депутата Хвалевской – так и представился. А Тимофей никогда в жизни ни с каким помощником дела не имел и даже слыхом не слыхивал о нем, но тот очень строго спросил:

– Это вы печатали для нас тираж предвыборных листовок?

– Вы куда звоните? – мгновенно сориентировался Редькин. – Вы какой номер набираете?!

Сознаваться было нельзя ни в коем случае! Стольких людей топить! Ведь все – все! – вчерную делалось…

– Извините, – сказал помощник и дал отбой.

На том и завершилось, но сердце стучало так, что понадобилось тут же, не дожидаясь Маринки из ванной, хлопнуть рюмку, благо один на кухне сидел. Коньяк разливался по телу теплой волной и подсказывал решение: «Срочно звони Майклу». Но до звонка обязательно хотелось посоветоваться с женой. Маринка же терпеть не могла, когда к ней заходили во время мытья. Пришлось подождать. Ну и дождался!

А он ведь так и знал, так и чувствовал: беда никогда не приходит одна.

Позвонил Самодуров, тот самый, что еще год назад три штуки взял под проценты и разбазарил с концами.

– Я могу немножко денег вернуть. Ровно треть от основной суммы. Давай встретимся.

Ох, не верил Тимофей, что этот ублюдок действительно решил возвращать долги. Ох, не бывает такого! И решительно проговорил в трубку:

– Я не могу сейчас разговаривать. Я тебе перезвоню.

Когда Маринка, мокрая и благостная, вышла из душа, Тимофей наливал вторую.

Но в этот вечер его никто не ругал за пьянство.