Текст книги "Спроси у Ясеня"

Автор книги: Ант Скаландис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– В двух словах? – задумалась Татьяна. – Нет, в двух не получится. Я попробую объяснить тебе словами Сергея, но их будет больше, чем два. Ладно? Так вот, нашим миром реально управляют алчность и злоба, то есть деньги и секретные службы. Деньги принадлежат по большей части людям нечестным и малообразованным, а в спецслужбах работают беспринципные, озверевшие и зачастую тупые. Меж тем жизнь на планете теплится благодаря совсем другой и очень небольшой части человечества: поэтам, целителям, философам, мастерам, проповедникам, самоотверженным героям, у которых нет ни денег, ни власти. Так вот Сергей всегда мечтал соединить несоединимое. И он решил создать спецслужбу из поэтов и честных людей. Все, конечно, смеялись. А он ее создал. Так и возник двадцать первый главк. Все. Если коротко.

– Ты это серьезно?

– Абсолютно серьезно.

– Да вы же просто шизики! Я всегда догадывался, что этой страной управляют сумасшедшие. Но чтобы такие!..

– Наверно, – спокойно согласилась Татьяна. – Наверно, мы психи. Правда, у нас десятки тысяч отборных бойцов по всему миру, тысячи специалистов-ученых и самая современная техника на вооружении. И президенты великих держав с нами советуются, прежде чем что-нибудь серьезное предпринять. А в остальном, по большому счету, мы и вправду шизики…

– Хватит, Танюшка, правда, хватит, – взмолился я, чувствуя, как в голове снова зарождается боль. – Тополь был прав, на сегодня достаточно.

Мы оба сели на лавочку под стеной дома, молча закурили и стали смотреть на звезды.

Глава пятая
ЯЙЦОМ И СЫРОМ

Я проснулся на рассвете. Боже, в который раз я просыпался за эти безумно долгие сутки, разорванные на несколько кусочков и очень плохо склеенные, словно оператор в монтажной был пьян, порезал края у пленки, залил все клеем и заляпал грязными пальцами. Фрагменты этого сюрреалистического фильма, который я начал смотреть, едва опоздал давеча на автобус, соотносились очень слабо, и теперь я проснулся с жутким ощущением непоправимости. Не было уже ни эйфории, ни амнезии, ни романтического ожидания борьбы и приключений – был только банальный, противный, липкий страх. И даже какое-то омерзение от собственных поступков.

Сколько раз я говорил себе, что ничего нет на свете хуже спецслужб. Хотя, черт возьми, иногда очень приятно смотреть на них в кино, иногда очень увлекательно читать о них в книгах и искренне сочувствовать этим суперменам, иногда и в жизни невозможно без восторга смотреть на то, как они работают – блистательные профессионалы – в стране, которая скоро погибнет от засилия дилетантов во всех областях.

А может быть, страна гибнет как раз от рук этих самых профессионалов?

Вот именно. Потому что они – профессиональные убийцы, профессиональные перегрызатели глоток, профессиональные восходители на вершины власти. И все. Больше они ничего не умеют. И когда они захватят всю власть, полностью, страна погибнет, а вместе с нею погибнет мир.

И я теперь буду этому способствовать.

Я вдруг вспомнил, как меня хотели убить. Это было впервые в жизни, но во вчерашней круговерти я как бы не придал значения этому эпизоду: ну, еще одно приключение, не более. Теперь же я вдруг осознал: есть люди, и похоже, это настоящие мастера своего дела, которые всерьез намерены меня убить, возможно, таких людей даже много, и уже вчера все могло сложиться по-другому. Когда же следующий раз, когда? Я должен спросить об этом. Хотя, впрочем, это ведь частность, действительно мелочь. Главные вопросы другие: куда я попал, кто я, зачем это все?

Вот в каком настроении довелось проснуться. Нежные чувства к Татьяне и восторженное уважение к "человеку из будущего" Горбовскому никак этого настроения не лечили, а к упомянутой вскользь идее моего двойника об охранке, состоящей целиком из поэтов и мечтателей, относиться всерьез было трудновато. В свое время, работая над романом, я, наверно, слишком много прочел всяких книг о ВЧК, Гестапо, Моссад, ГРУ, ФБР и прочих замечательных изобретениях человечества. В памяти осталось, застряло, налипло много омерзительных подробностей, и сейчас от воспоминаний этих даже замутило.

Мы снова спали с Татьяной на сеновале, и я, бесцеремонно растолкав ее, спросил (это вместо "Как почивали, сударыня? С добрым утром!"):

– Во что я влип, Верба?! Ядрена корень, я хочу знать, наконец, во что я вхлопался!

Татьяна даже не обиделась. Приподнялась, поглядела на меня, потерла глаза и спросила заботливо:

– Ты боишься?

– Очень боюсь.

– За себя?

– Не только. И не только боюсь. Мне противно. Стыдно. Мерзко. Я не верю тебе и не верю Тополю. И мне стыдно, что я не верю. Но я знаю, что верить нельзя. Верить просто глупо.

– Ты не хочешь с нами работать?

– Да я жить не хочу, дурилка ты картонная! Вы меня что, спросили, хочу ли я с вами работать?

– Спросили, – невозмутимо ответила она.

– Когда, – ошалело поинтересовался я. – Зачем ты врешь?

– Остановись, Ясень. Спать хочется ужасно. Но ты меня все-таки послушай минутку. Все, что ты сейчас говоришь – это совершенно нормально. Я вчера разговаривала с нашим психологом Кедром, и он меня предупредил, о возможности такой реакции с твоей стороны именно на утро. У тебя утро – неблагоприятный период суток, особенно первый час после пробуждения. Ну, и вообще. Через это все проходят. Немножко странно, что ты до сих пор не спросил, откуда взялся "ниссан" у дороги, и почему мы тебя уже вторые сутки так странно или, как ты любишь говорить, так шизоидно вербуем. Я бы на твоем месте давно уже спросила. Но ты не спрашиваешь. У тебя другой характер. У тебя на первом месте – оценка роли спецслужб в развитии человечества. А уже на втором – Михаил Разгонов и его роль в Русской революции. Это тоже нормально, это даже очень хорошо. Потому что ведь и Сергей был задвинут на глобализме. Но для меня странно, честное слово, странно. Ну, признайся, ты ведь еще не задал себе этого вопроса: почему они вербуют меня именно так?

– Теперь уже задал. И не себе, а тебе.

– Отвечаю. Потому что вся эта сюрная история суть специально подготовленная система психологических тестов. У нас не было другой возможности проверить тебя.

Чего-то подобного я ожидал, конечно, но все равно был оглушен.

– Значит, все-таки обман? Значит все, все, все было сплошной игрой в психологические тесты, все – от минета до омлета.

– Нет, – обиженно надула губки Татьяна и тут же очень искренне улыбнулась. – Ни минет, ни омлет (кстати, это была просто яичница, омлет я не люблю) в программу тестов не входят, клянусь тебе.

– И я не люблю.

– Я не поняла. Чего не любишь?

– Омлет не люблю. Ну, а этот мужик на дороге?

– Ну, мужик-то был наш, конечно. Это Кедр как раз и есть. Ты с ним еще познакомишься.

– Буду страшно рад. А бандиты на "Чироки"?

– Вот эти нет. Тут совсем другая история. Я еще сама не разобралась. Но там были действительно бандиты. И полная для всех неожиданность. Непонятно, как наши парни их прохлопали. Тополь уже поднял шухер по этому поводу. Так что со всеми вопросами, пожалуйста, к нему.

Удивительно, как легко она переломила мое настроение. С известием об этих немыслимых тестах что-то еще раз щелкнуло у меня в мозгу, и начался опять новый фрагмент фильма. Монтажный стык оказался все таким же скверным, зато сам фильм теперь обещал быть долгим, непрерывным и от кадра к кадру все более понятным.

– Одним словом, – подытожил я, – ты хочешь сказать, что подопытный кролик Разгонов всем своим поведением дал согласие на работу с вами? Правильно я понимаю твое заявление, что вы со мной таки советовались?

– Именно. И мало того, что в глубине души ты с самого начала был готов работать с нами, ты еще оказался весьма подходящей кандидатурой. Хочешь верь, а хочешь нет, но Кедр уже провел предварительную обработку данных и сказал, что по комплексу требований, предъявляемых к сотруднику службы ИКС, ты проходишь процентов на девяносто, а по комплексу личных характеристик совпадение твоих данных с данными Малина достигает шестидесяти, если не шестидесяти пяти процентов. Случай уникальный, хотя для Кедра и не удивительный, он давно носится с идеей прямой корреляции внешнего и внутреннего облика человека. В общем ты не мог отказаться от работы с нами. И никогда не сможешь. Мы ляжем костьми, мы будем уговаривать тебя, будем угрожать, будем пытать или ноги целовать, будем покупать или шантажировать, убеждать или вкалывать психотропные препараты, но ты все равно останешься с нами. Ты понял меня, Ясень?

– Да я тебя давно понял. И очень благодарен за откровенность, свойственную, кстати, спортсменам, бандитам и влюбленным (по какому разряду тебя зачислить, я еще не решил), но прошу учесть, что при любом раскладе у меня остается выбор: работать или умереть.

– Это безусловно, – подтвердила Татьяна без тени улыбки. – В "Декларации прав человека" такого пункта, кажется нет, но мы, работники службы ИКС, признаем неотъемлемым правом каждого человека право на смерть.

– Вот и спасибо, – сказал я.

Мы помолчали. Потом Татьяна словно встряхнулась:

– Бред собачий! О чем мы говорим? Да еще в шесть утра! Меня вообще-то так учили, что на свадьбе о похоронах не принято.

– А у нас тут свадьба? – удивился я.

– Еще какая! Только можно мы погуляем на ней чуть попозже, Мишка? Ну, правда, сил нет, как спать хочется.

– А мне не хочется.

– Ну, покури.

– Не поможет.

– Ну, выпей тогда, хотя Тополь и не велел больше. Выпей, правда, выпей. Только дай поспать. Договорились?

– Договорились, – сказал я, слез с сеновала, закурил и вышел в огород, забыв о просьбе Тополя.

Поднималось солнце. Огромный густо-розовый диск над седыми от росы лугами и серовато-синим в тумане дальним лесом. И необъятное чистейшее небо, меняющее цвет от красновато-палевого внизу до пронзительно-голубого в вышине. Дьявольски красиво! И от взгляда на все это невыносимо захотелось жить. А вот пить коньяк уже наоборот совсем не хотелось. Зачем? Выпить, чтобы уснуть? Глупость какая-то. Я метнул за забор наполовину недокуренную сигарету и подумал, что хорошо бы еще и курить бросить. Был же я когда-то спортсменом. Это воспоминание подтолкнуло меня к утренней зарядке. И автоматически начав с упражнений для плечевого пояса, я стал тщательно восстанавливать в памяти свою стандартную разминку перед тренировкой. Это оказалось нелегко, и не успел я проделать весь комплекс до конца, когда в поле, буквально метрах в пятидесяти от моей ограды, появился человек в костюме диверсанта и с коротеньким автоматом в руках. Шел он не то чтобы крадучись, а просто с профессиональной осторожностью, глазами и стволом оружия по сторонам не водил, в общем, похоже, не ожидал никого здесь встретить в столь ранний час. А впрочем, какой же он ранний, для деревни-то! Если, конечно, не знать, что деревня наша по сути давно превратилась в дачный поселок… Все это я обдумывал, уже лежа в густой траве и уперев в землю напружиненные согнутые руки. Я готов был поклясться, что человек меня не видел. Среди старых яблонь с поникшими корявыми ветвями фигура моя, конечно, не выделялась, но человек приближался, а мне еще предстояло преодолеть метров пятнадцать до стенки крытого двора и незаметно проскочить внутрь через полуотворенную дверь. Впрочем, незаметно – это уже не самое главное. Почему, собственно, я должен был прятаться. Ну, увидит он, что в дом вошел человек. Может быть, даже лучше: затаится, не пойдет сюда напролом. А в том, что ищет он именно нас, я был уверен. Не стала же в конце концов деревня Заячьи Уши центром мироздания! Хотя дело к этому явно шло.

На карачках, спрямляя путь, сквозь репьи и крапиву я промчался до входа в дом и, совсем чуть-чуть отодвинув дверь, проскользнул в убежище. Здесь я позволил себе расслабиться, разогнулся и глянул через щель наружу. Диверсант уверенно шагал прямо в сторону моего сада. Три секунды понадобилось мне, чтобы взлететь на сеновал.

– Верба! Подъем! Чужой возле дома.

Еще не открыв глаз, она отбросила в сторону правую руку и, лишь схватив автомат, приподняла голову и быстро огляделась.

– Где?

– Там, – я махнул рукой ей за спину, и Верба, мгновенно оценив ситуацию, прильнула к маленькому чердачному окошку и просунула ствол автомата в довольно широкое отверстие между осколками пыльных стекол. И как раз вовремя.

Диверсант стоял под яблоней и прислушивался. Его автомат был угрожающе приподнят.

– Ни шагу! – резко выкрикнула Татьяна. – Бросить оружие!

На какое-то мгновение он напрягся, готовясь к прыжку, потом очевидно поймал взглядом смертоносный раструб и мушку, торчащие из-под крыши в слишком уж явной близости, выпустил оружие и поднял руки.

– Я – шестьсот семьдесят второй. У меня послание первому. Двадцать семь пятнадцать.

– Первому? – удивилась Верба. – Я – второй. Сорок шесть двадцать один.

После этого идиотического обмена цифрами они перешли на более или менее нормальный язык, и Верба тоже автомат опустила.

– У меня шифровка для Ясеня.

– Я не поняла. Почему не по радио?

– Такая шифровка, – лаконично ответил семьдесят второй.

– Заходи в дом, – распорядилась Верба, и когда в полумраке сарая, он появился перед нами, поинтересовалась: – Звать-то тебя как?

– Зовите Вохой.

– Ну, вот что, Воха, ты проходи пока в сени, а я сейчас.

Татьяна торопливо натянула трусы, джинсы и не снимая моей рубашки, в которой спала, спустилась вниз. Я спустился следом и услышал, как она тихо сказала ни к кому не обращаясь:

– Хреново это.

Я не стал переспрашивать, что именно хреново, просто пошел за ней.

Все трое мы вошли в комнату. Тополь не спал. Он сидел за столом и что-то бормотал в передатчик. Затем нажал кнопочку, отключился и внимательно посмотрел на нас.

– Шифровка для Ясеня, – пояснила Татьяна, кивнув на Воху.

– Что ж, принимай, Ясень, – невозмутимо отреагировал Горбовский.

Я как мог, постарался скрыть свою растерянность, повернулся к Вохе и сказал:

– Давайте.

Воха под номером шестьсот семьдесят два извлек из кармана сложенную вчетверо бумажку и протянул мне. Я развернул. Там были цифры. Много цифр. Аккуратными распечатанными на компьютере столбиками. Очень интересное послание.

– Спасибо, – сказал я вежливо.

– Не за что, – так же вежливо ответил Воха. – Вопросы есть?

– Вопросов нет, – сказал я и передал шифровку Тополю.

Тополь посмотрел на меня немного странным взглядом, потом скосился на шифровку и помрачнел.

– Через кого шифровка? – спросил Тополь.

– Через Клена, – ответил Воха.

– Ясно, – протянул Тополь. – К нам тоже вопросов никаких?

– Водички можно глотнуть?

– Можно. Спрайту хочешь?

– Лучше простой воды.

– Правильно. Долго пешком шел?

– Изрядно. Степанов, скотина, не мог поближе подлететь!

– Степанов? – улыбнулся Тополь. – Степанов никогда близко не подлетает. И это верно. Шагай, Воха, и не стреляй ни в кого. Ладно? Не надо уже ни в кого стрелять.

– Ладно, – согласился Воха как бы неохотно и, допив свою воду, удалился.

Дверь давно закрылась за ним, а Тополь все молчал, тупо глядя в шифровку. Похоже было, что он тоже ни черта в этих цифрах не понимает. И Верба была какая-то гашеная. В общем, я ни на шутку встревожился и почти собрался завопить дурным голосом, чтобы покончить с этой тишиной, когда Тополь первым нарушил молчание:

– Верба, ты уже объяснила ему или он сам догадался?

– Что именно? – встряхнулась Татьяна.

– То, о чем мы с тобой вчера говорили.

– Н-ну, – Татьяна замялась, – наверно, он сам понимает…

– Наверно? Теперь уже "наверно" не годится. Теперь уже точно надо. Слышь, Ясень. Мы с Татьяной будем сейчас говорить об очень серьезных вещах. О самых серьезных. А ты будешь слушать и постараешься понять. Все, что не поймешь, мы тебе потом объясним. У нас теперь нет от тебя никаких тайн. Более того, по возможности, ты должен знать все, что знаем мы. Обязан знать. И прежде, чем ты все это узнаешь, я хочу, чтобы ты понял, Ясень: ты больше никогда не будешь Михаилом Разгоновым. Потому что Михаила Разгонова послезавтра похоронят. Буквально. И у тебя больше не будет прежних друзей, родственников, знакомых. А если случайно, где-то они встретят тебя, ты не имеешь права их узнавать. Потому что тебя уже нет, Разгонов. Тебя убил Золтан. Три дня назад. Выстрелом в упор. Официальная версия для твоих родственников будет, конечно, другая, но тебе не нужно ее знать. Ты никогда не был знаком с Михаилом Разгоновым. Ты только читал его книгу. И что-то слышал о нем. Впрочем, в очень узком кругу посвященных, можно будет признать, что Разгонов был твой двойник. Ты знал об этом. А вот перечень лиц, знающих всю правду, будет совсем невелик, каждого из них ты будешь знать в лицо, ты будешь знать, кто они, где они, что делают, ты будешь поддерживать с ними постоянную и неразрывную связь. Вот, примерно, так. А теперь посиди и послушай.

– Можно вопрос?

– Нет. Не надо сейчас никаких вопросов. Лучше посиди, послушай и подумай немного.

– Хорошо, – согласился я.

Мысли путались. До чего еще я не смог догадаться? Чего еще не учел? О чем не подумал? Ведь это же все элементарные вещи, которые надо схватывать на лету: о фотографии двойника на удостоверении, о психологических тестах, о покушении на мою жизнь, о невозможности быть одновременно Ясенем и Разгоновым… Это же все как дважды два, а я соображаю туго, словно тяжело раненый с похмелья и спросонья одновременно. Впрочем, примерно так оно и есть на самом деле. Господи! Да какой из меня разведчик! Или кем они там меня прочат? А вот сейчас и узнаем поточнее. Ну, что же ты молчишь, Тополь, я жду разговора о самых серьезных вещах!

Я посмотрел на Тополя и встретился с его внимательным взглядом. Не менее внимательные, только еще более заботливые глаза были у Татьяны.

– Мы тебя ждем, – пояснил Тополь, откровенно читая мои мысли. – Переварил?

– Ага. Я уже спокоен как танк.

– Ну, вот и славненько. Погляди, Верба. Это трогательное послание Дедушки закодировано личным шифром Ясеня. Ты его знаешь?

Татьяна на секунду замешкалась, словно впадая в легкую панику, но тут же ответила:

– Конечно.

– Тогда читай. Кроме тебя, никто не знает.

Татьяна взяла три листа бумаги, ручку и минут десять была полностью потеряна для общества. Сосредоточенно чертила таблички, расписывала по клеточкам цифры и буквы, считала что-то на уголке, снова писала, потом, сложив два листа, смотрела напросвет, непрерывно шевелила губами и даже иногда высовывала кончик языка от напряжения и сосредоточенности, как это делают дети. Я так увлекся, наблюдая за ней, что даже перестал думать о своих проблемах. И не услышал стука в дверь. А Тополь услышал, вскочил, как ошпаренный, и вылетел в сени. Оказалось, приходил сосед дядя Федя по поводу баллона с газом. Тополь старика вежливо выпроводил, объяснив, что меня нет, а сам он с женой приехал пожить на пару дней и ни в чем здесь не разбирается.

Наконец, Татьяна закончила расшифровку и спросила:

– По-русски читать?

– Да хоть по-китайски, лишь бы понятно было.

Очевидно, пощадив меня, она еще раз прокрутила в голове содержание письма, переводя текст на родной язык, и умирающим голосом сообщила:

"Дедушка – Вербе. 20 августа. Ясень для всех жив. Покушения могут повторяться. Золтана брать живым. Схема прежняя. Планы заморозить. Враги могут оказаться сильнее. Имитировать свертывание деятельности. Ближайший вызов Центра будет означать общий сбор. Счастье для всех."

Мне ужасно хотелось спросить, как это все расшифровывается дальше, потому что непонятного осталось больше половины. Для меня. А Тополь за каждой фразой видел вполне конкретный смысл и зацепился почему-то лишь за одну, для меня – так самую простенькую.

– Черт бы его побрал с этими его многозначными формулировками, – прошипел Тополь. – "Враги могут оказаться сильнее"! Сильнее кого, чего? Сильнее нас? Сильнее, чем мы ожидали? Сильнее, чем они были раньше? Или сильнее всех на свете? Что он хотел сказать, мать его?! В оригинале-то это как?

– А в оригинале еще двусмысленней получается, – сказала Верба. – Enemies may be stronger. Чувствуешь элемент сомнения?

– Чувствую, – угрюмо согласился Тополь.

– Ну, а это "счастье для всех" как тебе нравится? – Татьяна выделила свое.

– Думаешь, Дедушка помирать собрался?

– Не-ет! Я думаю он нас хоронить собирается. Планы заморозить, общий сбор, имитировать какое-то фуфло… Тушит нас потихонечку.

– Брось, – возразил Тополь. – Не похоже. Так не тушат. Спустили бы просто на нас свору натасканных золтанов, и все – вместо российского ИКСа – штабель тушенки.

– Значит, предупреждает.

– Правильно. Об этом и шифровка: враги могут оказаться сильнее. Все остальное – лирика. Вот только какие враги?

– Ну, если я правильно понимаю, – сказал Татьяна, – Дедушка сам не знает, какие.

– Думаю, что ты правильно понимаешь, потому что, если Дедушка врагов знает, можно считать, что их уже нет. А Дедушка просто чувствует, что кто-то ему в затылок дышит. Чутье-то у него отменное.

– И когда же, ты полагаешь, он почувствовал это дыхание? Вчера?

– Очевидно. Или позавчера. Ведь восемнадцатого у него было совсем другое настроение. Клянусь.

– Да, я помню. Что же могло случиться?

– Все что угодно. Глупее всего сейчас гадать на кофейной гуще, – сказал Тополь. – Эту информацию Дедушка счел избыточной. Можно с ним не соглашаться, но для экстренной встречи я не вижу достойного повода, а общий сбор по вызову Центра не может откладываться надолго.

– Согласна. А ты не побоишься ехать на этот общий сбор?

– Да ты с ума сошла, Верба! Ты опять про похороны?

– А я всегда про похороны. Вспомни, разве Ясень доверял Дедушке полностью?

– Когда-то доверял, – подумав, ответил Тополь.

– Вот именно – когда-то! Когда был еще мальчишкой. А вообще полностью нельзя доверять никому и никогда.

Тополь сделался совсем мрачным и закурил.

– Так ты, девочка моя дорогая, предлагаешь общий сбор РИСКа провести до общего сбора ИКСа? Я тебя правильно понял?

– Именно, – кивнула Татьяна. – Именно это я и предлагаю. Дай сигарету, понятливый ты мой. И пора дергать отсюда.

А я сидел рядом совсем непонятливый, но очень, очень старался понять. Во мне даже что-то перегревалось от напряжения. Но вопросы задавать было не велено, и я тоже закурил. Сразу стало ужасно муторно. Ну, конечно: вторая сигарета натощак – это просто издевательство над собственным организмом. Я выбросил длиннющий бычок и не сдержался:

– Что вы курите до завтрака, уроды! Контрразведчики хреновы! А ну-ка быстро: зарядка, душ, овсянка с соком и горячий кофе с булочками, беконом, яйцом и сыром!

Татьяна посмотрела на меня несколько ошалело, а Тополь мрачно повторил:

– …яйцом и сыром.

Прозвучало это ужасно торжественно, как клятва. Например: огнем и мечом, или, скажем: словом и делом. И мы с Татьяной невольно рассмеялись. Тополь улыбнулся и прогрохотал уже совсем торжественно:

– Яйцом и сыром!!!

И мы все трое стали хохотать, как сумасшедшие.