Текст книги "Спроси у Ясеня"

Автор книги: Ант Скаландис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Верба. Давай, давай. Ясень тоже любил представлять подобные литературно-художественные отчеты высоким генералам на Лубянку. Вот смеху-то было!..

Тополь. Сейчас будет особенно смешно. В общем, глотнув какого-то соку, я подошел к этим хиппарям и, нарочито невнятно представившись, спросил, при них ли обстреляли машину. Оказалось, да. Правда, смотрели мои детишки в другую сторону, и потому хорошо видели, что два «уаза» с ОМОНом подъехали раньше кортежа. По приказу ментов, так считали свидетели, бээмвуха и стала выезжать на дорогу. «Придурки», – проворчал парень. А девушка вдруг добавила: покажи ему. И парень показал. За минуту до этого ребята фотографировались. «Поляроидом». Так вот, на одном снимке было отчетливо видно, что в припарковавшейся БМВ сидят не двое, а трое, на другом же вообще – через переднюю дверцу со стороны водителя вылезал собственной персоной убийца Ясеня.

Платан. Не понял.

Тополь. Это был Золтан. Я узнал его.

Пальма. Золтан?!

Тополь. Да, именно он. Теоретически возможно, что он готовился совсем к другому убийству, но очень, очень маловероятно. Картина происшедшего в тот момент сделалась для меня абсолютно ясной.

Кедр. А снимки забрать у ребят, конечно, не удалось, и тебе мы тоже должны верить на слово.

Тополь. Нет, отчего же – вот они, эти снимки.

П а у з а.

Тополь. Я показал молодежи свое удостоверение, но оно не слишком их впечатлило. Ну, конечно, что этим ребятам ФСБ, может быть, у него папа в администрации президента, а у нее – и того выше, какой-нибудь первый помощник. Но потом я показал им сто долларов, и это они поняли, видно насмотрелись американских детективов. Правда, попросили по сто за каждый снимок. Чуть поломавшись, чтобы они совсем не оборзели, я согласился. И тогда еще за полтинник они рассказали мне, куда отправился вышедший из БМВ милиционер, за воротами какой именно дачи скрылся.

Кедр. Ну, и чья же эта дача?

Тополь. А вот это я предпочел бы пока не говорить. Это слишком высокий человек, и он не имеет никакого отношения к убийству Ясеня. К Золтану он, разумеется, имеет некоторое отношение, но это нам пригодится позже.

Кедр. Тополь, я не узнаю тебя сегодня. Ты полностью доверяешь Осокорю в безумно запутанной ситуации, ты считаешь непререкаемой истиной все, что говорит Дедушка – этот самый хитрый человек на Земле и вдруг покрываешь какого-то высокого российского чиновника, не доверяя нам! Что с тобой, Тополь?

Тополь. А ты себя узнаешь сегодня? Вербу узнаешь?

Кедр. Вербу – узнаю.

Верба. Ну, тогда давай я и скажу, тем более, что дальнейшее я знаю лучше Тополя. Он позвонил мне еще из машины. А я была на Варшавке, прямо с вокзала поехала туда на прием срочной информации из арабского региона. Кстати, прошло два сообщения, по которым я наложила запрет на передачу даже по спецканалам. Дедушка уже в курсе, а вам еще предстоит оценить их значение для России и сделать какой-то вывод. Но, черт возьми, сейчас совсем не до этого. Когда Тополь сказал мне… что Ясеня больше нет… я не упала, даже не заплакала. Может быть, я просто умерла. А потом встала, нашла в сумке фляжку и выпила. Все. Долго ты ждал, Леня, пока я снова заговорю…

Тополь. Но я не орал в трубку и не давил ни на какие кнопки. Я понял.

Верба. За это я и люблю тебя, Тополь. И все-таки ты понял не все. Думал, я захочу мстить. А я, не дожидаясь твоего вопроса, сказала: «Вариант „Лайза“, Тополь». Потому что не хочу никаких смертей сегодня. Хватит. Да, я буду мстить, но не сейчас, и не этому ублюдку Золтану, он и смерти-то не достоин, его надо просто спрятать в самую гнусную тюрьму. Пожизненно. Пусть этим займется Дедушка. А убивать никого не надо. Чем больше убьешь, тем труднее потом разобраться. Так что никого, ни-ни, ни Золтана, ни стрелявших в БМВ, ни того, кто звонил, ни того, кто подкупал милицию, ни того, чья дача, ни самого Григорьева…

Тополь. А причем здесь Григорьев?

Верба. Григорьев? Я могу продолжить список вплоть до Ельцина и Клинтона.

Тополь. Понятно. Римского Папу тоже оставим в покое. Хватит с него андроповского покушения пятнадцать лет назад.

Платан. Ребята, не пора ли перейти к делу?

Тополь. К какому делу? Мы, кажется, только о делах и говорим.

Платан. Я имею ввиду план действий на завтра. По варианту «Лайза».

Верба. Можно я выпью?

Кедр. Кого ты спрашиваешь?

Верба. Всех.

Кедр. Я за всех. Пей.

Т е л е ф о н н ы й з в о н о к.

Пальма. Да.

П а у з а.

Пальма. Екатеринбург на проводе. Да, да, слушаю. Двадцать два тринадцать. Говорит пятый. Что?!!

П а у з а.

Пальма. Осокоря убили. Местные авторитеты. На зоне. Заточкой.

П а у з а.

Тополь. Звонить Дедушке?

Кедр. К черту Дедушку. Давайте сами сначала разберемся. Пальма, ты прямо сейчас берешь пятерых ребят из охраны, Лешка – за старшего, и летишь в Свердловск. Спецрейсом. А потом уже будем докладывать Дедушке. Может быть, это вообще все вранье.

Верба. Правильно. Дедушка утомил меня еще вчера. По-моему, он просто в маразме. Он не должен был так реагировать на смерть Ясеня.

Кедр. Как?

Верба. Сидел и плакал. Не когда узнал, а когда нас с Тополем увидел.

Кедр. Не вижу ничего странного. Ты сейчас чего плачешь?

Верба. Я чего плачу?! Да я же знаю наверняка, что никакое это не вранье! Убили Осокоря! И убил опять Седой.

Тополь. Да ребята, это действительно Седой, только не такой уж он и седой. Похоже, просто один из нас, ну, может быть не из нас пятерых, но один из Причастных.

Верба. Тополь, ты бредишь!

Кедр. Действительно, доверял, доверял всем и вдруг – бац!

Тополь. Да никому я не доверял, ядрит вашу мать!!! (Возможно, в оригинале было другое слово – прим. перев.) Кончились те времена, когда можно было доверять. Похоже нам всем теперь хана. Давайте заканчивать, я тоже выпью.

Платан. Тополь, пошел ты на хрен! (Или другое слово – прим. перев.) Я же так и не понял, какие планы на завтра. Или ты сейчас же рассказываешь, или я поеду в Ялту в море купаться.

Пальма. Ребята, да это же дурдом на выезде!

Тополь. Вот именно. А я безумно устал говорить сегодня. Поэтому давайте предельно коротко. Первое. Если Лайза, что очень маловероятно в его ситуации, не поедет завтра в деревню, мы должны спровоцировать эту поездку. Второе. Лайза пропадает без вести, труп Малина уничтожается.

Платан. Стоп! Это самый простой, но не лучший вариант. Ты знаешь, кто будет искать Разгонова?

Тополь. Милиция. Его жена. Может быть, кто-то из друзей.

Платан. А может быть, кто-то из его врагов. Кто-то, кому он денег должен. Тебе это надо?

Тополь. Да нет у него врагов.

Платан. А давай сделаем так, чтобы его никто не искал.

Пальма. Правильно. Труп Ясеня подбрасываем и выдаем за труп Разгонова. Двое суток для наших методов консервации – это, считай, ничего – будет как новенький.

Верба. Меня вместе с ним законсервируйте.

Кедр. Извини, Танька, давай я тебе еще налью.

Платан. И что особенно важно, заметь, Тополь: мы заодно подставляем тверских бандитов. Пусть милиция копает под Шайтана. Ясень, между прочим, придавал его группировке большое значение. Вот и узнаем теперь, кто на эту подставу попадется.

Тополь. Принято.

На этом заканчивался или прерывался протокол исторического совещания.

Дождь разошелся не на шутку. Я снова подошел к окну. Мне вдруг сделалось жутковато. Как-то по-новому жутковато. Я вспомнил слова Татьяны, о том, что все они безнадежно больные люди, воспринятые мною пару дней назад, как не более чем эффектная эмоциональная фраза. Протокол заставил меня пересмотреть свое отношение. Я мучительно старался выделить главное и, наконец, понял, что ужаснуло меня больше всего. Уж слишком легко… нет, не легко – слишком уж странно переживали эти люди смерть своих самых близких друзей и даже родственников: порыдают неслышно, проглотят невидимые миру слезы – и снова за работу! Хлопнут стакан коньяку – и опять за дела, тут же за дела. После слез пополам с коньяком, после коньяка пополам с кровью. А после крови – опять пот и пыль, и дым пороховой, и слезы и свинец, и коньяк с кровью. И сотовые телефоны, и лимузины, и самолеты военные для спецрейсов, и пачки долларов, и яхты, и аппараты правительственной связи, и компьютеры-фигутеры, факсы-шмаксы, пилюли дьявольские, и все это в кровище, а вроде это и не кровь уже, а просто солнце восходит, алое солнце…

Вот тогда я и понял, окончательно понял, что болезнь-то оказалась заразная. Я теперь тоже был один из них – безнадежно больной человек. Я очень легко, то есть не легко, конечно, а очень странно пережил свою собственную смерть.

Я отошел от окна, налил до краев стаканчик «Чивас Ригал» и хлопнул по-нашему, не разбавляя никакой содовой, за свое здоровье, то есть за свою болезнь, и поклялся, что это первая и последняя доза на сегодня.

Глава двенадцатая
ВОЗВРАЩЕНЕЦ

В распоряжении Сергея Малина была только одна неделя. И за эту неделю Джованни хотел показать ему всю страну. Остановились на том, что кроме Неаполя, посмотрят Венецию, ну и, конечно, Вечный Город Рим, а в остальное время попытаются расширить не столько культурно-географические, сколько социально-политические рамки познаний советского человека. Сергей вообще мечтал пообщаться с людьми. Как можно больше как можно более разных людей – вот основное, что он хотел увидеть в Италии. Поэтому он не всегда ходил вместе с Джованни, избавив приятеля от необходимости постоянно опекать себя. С языком у него еще в Москве было все в порядке, а здесь день ото дня становилось лучше и лучше. Встреча с агентом прошла незаметно и гладко, и ничего в ней не было особо интересного. Зато общение с другими итальянцами казалось безумно интересным. Да и Джованни Сергея порадовал: он явно симпатизировал коммунистам, ругал правительство, любил стоять в оппозиции ко всему и имел явную склонность к авантюрам. Словом, наполовину готовый агент Москвы. Но все-таки главной для Сергея была не его работа на разведку, главным было желание как можно больше узнать нового. И финальным аккордом этого социологического исследования в предпоследний день стало посещение известного неаполитанского борделя.

– Ты не боишься, что за тобой следит КГБ? – простодушно спросил Джованни.

– Вряд ли, – сказал Сергей. – Да и не боюсь я никого. Ну их всех к черту! Могу я хоть раз в жизни отдохнуть так, как мне хочется?

– Молодец! – поддержал Джованни. – Вот это по-нашему!

И они пошли. Получилось все в общем по программе: выпили, послушали музыку, выбрали девочек по вкусу, поднялись с ними в номера, развлеклись по высшему разряду. Сергей и удовольствие получил, и массу нового для себя узнал, и сам до того понравился молоденькой проститутке по имени Франка, что она у него адрес московский взяла и обещала приехать. Сергей представил себе реакцию сестры на такой визит и расхохотался вслух. Пришлось объяснять Франке, что же здесь, собственно, смешного, и в итоге она обещала подружиться с Катериной. А вот дальше все пошло не по программе.

Джованни не было в зале, когда Сергей спустился с Франкой в ресторан выпить еще немного шампанского. И тут какой-то верзила, очевидно, сразу признав в Сергее иностранца, отпустил ужасно оскорбительную реплику в его адрес. Фраза прозвучала на неаполитанском жаргоне с явным расчетом на непонимание, но Сергей понял: так уж вышло, что неаполитанский жаргон был его курсовой работой, а слова, произнесенные местным здоровяком задевали не столько его, сколько девушку. Этого Сергей стерпеть не мог (хотя девушка и была обыкновенной проституткой) – он вспомнил все, чему учил сенсей, и итальянский амбал, никак не ожидавший серьезного отпора от человека столь малой массы, просто рухнул на пол.

В тот же миг из-за столика рядом резко поднялся старик с густо-черными, словно крашеными, волосами и удивительным ярко-голубым блеском в глазах. Лучше всего Сергей запомнил именно эту небесную голубизну. Честно говоря, больше он вообще ничего не запомнил, потому что в бордель ворвались карабинеры с криком: "Всем бросить оружие и лечь на пол!", после чего на пол никто не лег, зато в ресторане напрочь погас свет и началась стрельба. Или наоборот – началась стрельба и погас весь свет, может быть, от того и погас, что первый выстрел сделали в люстру либо в распределительный щиток. Сергей собирался лечь на пол, но его опередили, не в том смысле, что заняли место на полу, а в том смысле, что кто-то ударил тяжелым тупым предметом по голове, и Сергей лег безо всякого приказа.

Очнулся Малин в незнакомом помещении, слишком просторном и роскошном даже по неаполитанским понятиям. Он утопал в глубоком мягком кресле. Рядом в камине тихо потрескивали дрова, на которых плясали маленькие язычки пламени, а напротив сидел тот самый голубоглазый старик из ресторана. Больше никого не было видно. Впрочем, углы огромной залы терялись в темноте, и Сергей не поручился бы, что теперь за ним не следят. На изящном журнальном столике горели свечи и тускло поблескивали два высоких бокала. Старик взглядом предложил Малину выпить. Сергей ощутил вдруг страшную сухость во рту и с наслаждением сделал большой глоток вина.

– Фернандо Базотти, – представился старик.

Сергей хотел было представиться в ответ, но что-то остановило его.

– Правильно, – сказал Базотти. – Нет смысла представляться. Я знаю, как тебя зовут, сынок. Больше того, я знаю кто ты, где родился, учился, кем работал, как приехал сюда и зачем. Ты уж извини, практически все русские работают на КГБ, и как только мы узнали, что ты из Союза, просто вынуждены были проверить тебя по всей форме – то есть, вколоть психотропный препарат. Да, мы знаем, что это запрещено всевозможными международными конвенциями, а также конституциями разных стран и вообще-то говоря Господом Богом тоже, но я тебе сейчас расскажу кое-что, чего ты никогда еще не слышал и слышать не мог. И тогда, сынок, ты, быть может, поймешь, почему мы позволяем себе так поступать. Поймешь и простишь нас.

Малин слушал и лихорадочно прикидывал: верить или не верить? Куда он попал, в конце концов? Итальянская разведка? ЦРУ? Мафия? Как реагировать?

А всезнающий Фернандо Базотти меж тем рассказал о Малине такие вещи, что стало ясно: его заявление – не блеф. Только сам Малин, лично, под действием укола мог рассказать и про вербовку в КГБ, и про желтуху, подхваченную в Пяндже, и про подругу Риту, и про увлечение Стругацкими и даже про раздавленного мышонка. Ничего этого ни в одном досье (во всяком случае, в таком объеме) быть не могло. Значит, таиться поздно, глупо, бессмысленно, значит следует и дальше, теперь уже сознательно, выкладывать все начистоту и… очевидно, просить политического убежища. Забавный поворот. Но только все-таки: очень хочется знать, кто же теперь вербует его. Коммунистическая идеология – это плохо, отвратительно, но Сергей не так прост, он знает, что возможны вещи и похуже… В политике вообще очень легко поменять шило на мыло.

– Кто вы? – произнес Сергей свои первые слова.

– Грамотный вопрос, – оценил Базотти.

И коротко рассказал о Фонде и службе ИКС.

– Этой информацией, – пояснил он, – помимо сотрудников службы, владеют только руководители разведок, высшие должностные лица большинства суверенных государств, ну и еще определенный круг людей, специально посвященных по моей инициативе. Ты теперь – один из них.

– Почему? – ошарашенно спросил Малин, уже предвидя ответ. Он вспомнил, как в разговоре с дядей Семеном придумал суперспецслужбу для контроля надо всем миром! Значит, и об этом успел рассказать под действием дьявольских буржуйских химикатов?

Ответ Базотти оказался другим.

– Ты мне напомнил моего сына, – как-то по-театральному, подчеркнуто печально проговорил старик, опустив глаза. – Не знаю, чем. Глазами, голосом, манерами… Чисто внешне-то вы не похожи, но я чувствую удивительное внутреннее сходство. Словно его душа переселилась в тебя. Его убили двадцать пять лет назад. А ты родился тогда. Точно в тот день, когда его убили. В котором часу ты появился на свет?

– Не знаю, но, кажется, утром.

– Правильно. Его убили на рассвете.

Старик помолчал. И Малин совершенно не представлял, что можно сказать в такой ситуации. Наконец, придумал:

– А можно посмотреть на его фотографию?

– Взгляни.

Старый Фернандо вынул цветную фотокарточку сына, закатанную под пластик, как документ, из внутреннего кармана пиджака – то ли заранее приготовил к разговору, то ли всегда носил с собой.

Марио Базотти на снимке пятьдесят пятого года был само обаяние и молодость: белозубая добрая улыбка на смуглом лице, черные кудри, черные глаза, греческий нос… На Малина не похож, но что-то неуловимое, тонкое действительно роднило двух молодых людей – Сергея и этого итальянского паренька из далекого, по понятиям Сергея, прошлого. А может быть, просто уже подействовали слова, сказанные загадочным стариком.

– Вы верите в переселение душ?

– Возможно, – тихо отозвался старик, и снова они оба долго молчали.

– Кем он был? – поинтересовался Сергей, когда гнетущая пауза слишком уж затянулась.

– Да так же, как и я – бандитом.

Малин вздрогнул.

– Да, да, сынок. – подтвердил Базотти.

Он упорно продолжал обращаться к Сергею именно так, то ли желая подчеркнуть свое по-родственному теплое отношение, то ли – возникла у Малина и такая мысль – старик уже немножечко спятил и вообразил, что сидит перед ним действительно Марио.

– Пойми, сынок, я ничего не собираюсь от тебя скрывать, я наоборот хочу, чтобы ты все понял и стал нашим, потому что мне нравятся отчаянные парни, которые не раздумывая встают на защиту девчонки, даже если она обыкновенная шлюшка. А еще мне понравилась твоя биография. Поэтому теперь послушай мою и приготовься не задавать вопросов. Договорились?

– Договорились.

И Фернандо Базотти теперь уже подробно рассказал Малину все, что считал нужным. О себе, о своих взглядах и замыслах. Он говорил неторопливо, спокойно и, как сказал бы школьный учитель, с выражением, он говорил как член тайного общества, зачитывающий торжественную клятву или как актер, декламирующий выученный текст – речь лилась плавно, красиво, без единой ошибки, и пока Сергей слушал, у него не раз и не два возникало ощущение, что старик просто излагает зачем-то краткое содержание приключенческого романа с элементами фантастики. Но уж очень созвучна была идея этого романа его собственным мыслям. И под конец – это было как озарение – он вдруг понял: все – правда, чистейшая правда. Как озарение… Да, это был не логический вывод, но и не слепая вера фанатика, и даже не эмоциональный резонанс с другим человеком, какой бывает между влюбленными или очень старыми друзьями – это было прикосновение к высшему знанию на сверхчувственном уровне.

Формулировку Сергей придумал позже, а тогда он просто впал в странное эйфорическое состояние. Ну, например, как человек, проживший полжизни в черно-белом мире и впервые увидевший все цвета радуги.

Собственно, это чувство впервые посетило его, когда он несколько дней назад вышел из самолета в Риме, прошел по телескопическому трапу в здание международного аэропорта Фьюмичино и вздрогнул, зажмурился, задохнулся от невозможно ярких красок, неожиданно свежего воздуха и приятных запахов, невероятной точности всех линий и удивительного мягкого света, от немыслимой чистоты, красоты, гармонии.

И вот теперь был снова такой же шок. Потому что фантастический мир Фонда Базотти и службы ИКС шагнул настолько же далеко вперед от современной западной цивилизации, насколько Запад опередил унылую советскую действительность начала восьмидесятых. Это было невероятно, но это было так. В это приходилось верить.

– Разумеется, – поведал старик Базотти в заключение, – я мог бы оставить тебя здесь, но я хочу, чтобы ты работал на нас в России. К сожалению, в СССР пока нет подразделения службы ИКС, однако оно там будет, обязательно будет, и уже очень скоро. Возможно, ты его и возглавишь. Возможно, кто-то другой, но работать с тобой мы готовы в любом случае, если, конечно, ты сам не откажешься. Но я уже вижу, что не откажешься. Настанет время, и мы тебя призовем, а пока, ради Бога, не считай себя агентом службы ИКС, для наших целей в России сегодня вполне хватает агентуры ЦРУ и европейских разведок. Считай себя просто посвященным и думай, чем ты можешь помочь нашему общему делу. Ты умеешь думать, сынок.

– Спасибо, дедушка, – ответил Сергей как-то очень просто и ласково, без всякой иронии. Ведь назвать его папой было бы странно, да и вообще звучало бы издевкой: все-таки возраст…

– Почему дедушка? – улыбнулся Базотти.

– Не знаю… простите… непроизвольно вырвалось… по годам-то вы мне точно дедушка.

– Не извиняйся, – сказал Базотти. – Мне понравилось такое обращение. Пусть теперь меня так и зовут в России. Ну-ка, скажи по-русски.

Сергей произнес.

– Здорово! – еще раз умилился старый Фернандо. – А теперь запоминай, внучек: если где угодно на земле, в ее не оккупированной коммунистами части, у тебя возникнут проблемы, трудности, ты можешь пойти в итальянское или американское посольство, в крайнем случае, в посольство любой другой европейской страны. Просто возле итальянских и американских посольств проинструктированы даже местные полицейские, охраняющие здание, а в представительствах других стран тебе придется настаивать на разговоре с кем-то из сотрудников. Далее ты должен будешь сказать: "У меня сообщение для контрольной службы Фонда Базотти". И упаси тебя Бог переставить хоть одно слово в этой фразе на итальянском или английском языке. На других языках, сам понимаешь, она как пароль не работает. Дальше. У тебя спросят номер. Свой шестизначный номер ты обязан помнить, что называется, даже во сне. Номер проверят по картотеке и соединят тебя с нашим человеком. Ему ты и скажешь по телефону условную фразу: "Дедушка обещал помочь". После этого тебе обязаны обеспечить личную охрану, сквозную визу через все границы и транспорт до того места, где буду находиться я, или до любого другого места по согласованию со мной. В принципе по той же схеме ты можешь попытаться действовать и в коммунистических странах, но это будет небезопасно как на первом этапе (проникновение в посольство), так и на последнем (пересечение границ).

Малин слушал внимательно и словно впадал в транс. Это было, что называется, с небес на землю. Шпионские будни. Как в Москве, когда его инструктировал майор Потапов. Теперь Сергей почувствовал себя героем романа Ле Карре и снова его охватило ощущение нереальности. "Господи, чем они меня накачали?" – мелькнула дурная мысль. Он отогнал ее и заставил себя слушать и запоминать. Ведь это уже начиналась работа. И надо было настроиться, настроиться, наконец, на серьезный лад без эйфорических всплесков и дурацких сомнений. Сразу появились вопросы.

– Как я вернусь в Москву? Меня ведь тут же захомутают.

– Скорее всего – да, – невозмутимо согласился Базотти. – Но возможны варианты. В любом случае тебе нечего бояться. Ты выпал из поля зрения КГБ всего на полсуток, может быть, даже меньше, если они не вели за тобой непрерывного наблюдения. Сейчас тебя, очевидно, уже ищут, хотя и не обязательно. Они найдут тебя в больнице, куда ты попал после случайного удара по голове во время большой драки в ресторане. Диагноз – сотрясение мозга и полная потеря сознания на двенадцать часов, возможна частичная амнезия. Конечно, они заподозрят самое худшее – перевербовку. И будут тебя проверять всеми доступными им методами. Ты должен постараться пройти эту проверку в ближайшие три дня. Придумай аргументацию, настаивай на детекторе лжи. На три дня хватит действия того препарата, который мы вколем тебе сегодня, ты сможешь спокойно врать. Понятно? В следующие дни придется труднее. Впрочем, возможно, проверки не будет совсем. Но и это не существенно. В любом случае ты будешь теперь у них на подозрении и тебе вряд ли доверят какое-нибудь новое ответственное дело. Я думаю, это и к лучшему. Всем спокойнее. Учись, занимайся переводами. Жди. Настоящее дело для тебя найдется очень скоро. Если все у нас получится так, как мы задумали, глухие времена в Советском Союзе закончатся буквально через год-два.

– То есть? – удивился Сергей.

– Все очень просто, – пояснил Базотти. – Коммунистическая идея себя изжила, вступила в стадию маразма. Россия сегодня – это уже агония, стоит только посмотреть повнимательнее на немощного полуграмотного сатрапа, психопата, дорвавшегося до власти и трясущегося над нею. Он уже абсолютно не способен удержать власть. Империя рушится. Большинство людей на планете пока не замечает этого, но поверь моим источникам информации: смерть вашей системы неизбежна. Просто для того, чтобы гибель коммунизма не стала гибелью всего человечества, нужно вовремя подтолкнуть весь процесс в правильную сторону. Вот этим мы и занимаемся сегодня. Вот в этом ты и должен будешь помочь нам через год или через два.

Базотти ошибся. Но только по срокам, а не по сути. По сути он оказался абсолютно прав, и Сергей не однажды потом, уже в перестройку, вспоминал эти его слова, такие невероятные в восемьдесят втором, такие трудно воспринимаемые тогда даже им, весьма осведомленным диссидентом, и такие пророческие! Неужели перестройка действительно зарождалась здесь, на красивой старинной вилле в Неаполе? История не дает однозначных ответов. На ее повороты, особенно такие крутые, влияет слишком, слишком много факторов…

– Настает время прощаться, – торжественно произнес старик Фернандо. – Пока ты будешь в Москве, мы, конечно, постараемся обеспечить твою безопасность. Но внутри КГБ обеспечивать безопасность намного сложнее. Так что лучше не работай у них в штате. Постарайся избежать такого варианта. Ладно? И… удачи тебе, сынок!

В Москве он написал отчет. И прошел несколько допросов. И проверку на детекторе лжи тоже прошел. И был в итоге отпущен с легким выговором за несанкционированное посещение борделя, за аморалку, по существу, но как внештатника, да еще неженатого всерьез за это наказать не могли.

Так то ли закончилась навсегда, то ли прервалась его гэбэшная карьера. Но ведь на Лубянке "прощай" не говорят, там всегда говорят "до свидания", поэтому следовало заниматься своими делами, но быть, как пионер, всегда готовым.

Таинственная история с могущественным Фернандо Базотти все больше казалась сном. Она до такой степени не вписывалась в обыденную жизнь, что представлялось нелепостью, безумием рассказывать кому-то про ночной разговор в огромной зале, про черный "роллс-ройс" со шторками и молчаливым водителем, доставивший его в городскую больницу, где был немедленно сделан еще один укол, после чего сразу настало утро. И был встревоженный Джованни у постели, и торопливые сборы, прощание в аэропорту, благодарности, напутствия, просьбы, обещания и жуткий шум в голове.

Потом была Москва. Полета он не помнил, Шереметьево тоже из памяти напрочь вывалилось. В общем Сергей всем: даже любимой сестре, даже любимому другу еще по физматшколе Севке Рабиновичу, даже сенсею излагал то же, что выучил для КГБ.

Со временем он попытается и самого себя убедить в реальности официальной легенды. И ему это почти удастся. Ведь верить в ту фантастическую ночную перевербовку означало, по существу, медленно, но верно терять рассудок. Такого просто не могло быть.

Впечатлительный юноша с неординарной фантазией, первый раз за границей и сразу в такой стране, задание КГБ, шпионские страсти, наконец удар по голове и уколы – все сходится. И наконец, если бы все это было на самом деле, неужели же КГБ(!) не вытрясло из него правду. Трудно было поверить, что у каких-то там макаронников психотропные препараты лучше, чем у Лубянки. Полная ерунда. Нет, амбал в ресторане, конечно, был, а вот дедушка с голубыми глазами – это уже глюк.

Стыдясь сам себя, Сергей задался целью разыскать в открытой печати упоминания о Фонде Базотти, ведь старик уверял, что это официальная организация. Но нигде, даже во вполне либеральных журналах и газетах пятидесятых-шестидесятых годов не было ничего ни о Базотти, ни о Фонде Би-би-эс. К зарубежным изданиям доступ был сильно ограничен, а главное повышенный интерес Малина к итальянской или американской периодике мог бы насторожить КГБ, и Сергей не рискнул приступать к подобным поискам. Попутно, по ходу своей основной работы, он пытался обнаружить хоть что-нибудь, но безуспешно. А уж задавать кому бы то ни было вопросы – это вообще исключалось. Произносить вслух имя Фернандо Базотти не позволял Сергею уже какой-то по-настоящему мистический ужас.

Словом, когда первого сентября восемьдесят третьего красные, окончательно обнаглев, грохнули южнокорейский "боинг", когда война в Афганистане со всей очевидностью начала претендовать на то, чтобы называться новой столетней войной, когда по кинотеатрам и баням Москвы железной метлой гуляли страшные проверки и еще более страшные слухи о них, а в магазинах повсюду стояла "андроповка" за четыре семьдесят (вместо самой дешевой "брежневской" по пять тридцать) – вот тогда Малин почувствовал, что «империя зла» не разрушается, а совсем наоборот крепнет день ото дня, и сделалось ему душно до безнадежности, как никогда. И дядя Семен впал в глубокий пессимизм, и Севка предрекал тысячелетний рейх с центром в Ленинграде (Почему в Ленинграде? Бред какой-то.) Только Катюха по молодости лет еще сохраняла некую живость и все рвалась что-то делать и о чем-то писать.

Какой уж тут, к черту, Базотти! Образ его, теперь не просто фантастичный, а можно сказать, фантасмагорический, гротескный, растворялся в памяти, делался зыбким, уходил в историю, но не в историю жизни, а в историю литературы – ненаписанной литературы, или в историю психиатрии – этакий доселе неизученный синдром Малина.

Прошло еще несколько месяцев. Легче не стало. Приближался Новый год. Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый. 1984. Жуть. Неужели прав все-таки Оруэлл, а не Базотти?

Вот когда он написал свое знаменитое "С Новым Годом, уроды!" Знаменитым оно стало позже, много позже… А тогда было только гадостное предчувствие.

Новый год наступил. И… ничего не случилось. Во всяком случае, никакой оруэлловщины. Даже наоборот – помер Андропов в качестве подарка к зимней Олимпиаде. И Сергей, тупо пялясь в экран телевизора на саночников и бобслеистов (ведь даже лыжников сочли недостаточно траурными, а уж хоккеистов и фигуристов – Боже упаси!) грустно размышлял, одновременно потягивая пиво: "Я придумал Базотти, или Базотти придумал меня – какая разница? В этой стране не будет тысячелетнего рейха – в этой стране будет тысячелетнее болото. Тихое, теплое и зловонное. Разумеется, засасывающее и, разумеется, ядовитое. Андропова сменили на Черненко, как меняют в патроне перегоревшую лампочку, а люстру оставили и вообще всю обстановку оставили, даже пыль смахнуть никто не догадался, да и зачем – лень, тем более что Андропов был лампочкой кварцевой, ультрафиолетовой, обжигающей, а этот новый старпер рассчитан ватт на пятнадцать, как для сортира в коммуналке, да и эти пятнадцать ватт светятся с недокалом." Легко-легко катились эти страшненькие мысли, как бобслей по сараевскому желобу.