Текст книги "Средневековые города и возрождение торговли"

Автор книги: Анри Пиренн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Географическое положение Фландрии толкало ее на блестящую роль – стать западным фокусом для морской торговли на севере. Фландрия представляла естественную остановку для кораблей, идущих из Англии, или для кораблей, прошедших через Зунд и направлявшихся на юг. Порты Квентовика и Дюрстеда посещались норманами перед периодом вторжений; сначала один, а потом другой исчезли в эпоху вторжений. Квентовик не оправился снова, и Брюгге занял его место; его положение у Цвинского залива было лучше, чем положение его предшественника. В начале X в. скандинавские моряки снова показались около Дюрстеда. Но его благополучие продолжалось недолго; по мере процветания торговли, она все более концентрировалась около Брюгге, ближе к Франции; фландрские графы обеспечивали более прочное мирное положение, между тем как окрестности Дюрстеда были подвержены нападениям полуварваров – фризов и не пользовались безопасностью. Брюгге все более и более привлекал к себе торговлю Севера, и в XI в. исчезновение Дюрстеда обеспечило окончательно за Брюгге будущее. Тот факт, что монеты фландрских графов Арнольда II и Балдуина IV (956—1035 гг.) были найдены в значительном числе в Дании, в Пруссии, в России, свидетельствует, при недостатке письменной информации, о тех сношениях со странами, которые Фландрия удержала за собой с помощью скандинавских моряков.<sup>[76]76
  76 Engel and Serrure, Manuel de numismatique du Moyen age, v. II, 505.


[Закрыть]</sup> Сообщение с близлежащей Англией стало более оживленным. В Брюгге в 1030 г., поселилась королева англосаксов Эмма, выгнанная из Англии. В 991—1002 гг. перечень рыночных пошлин в Лондоне упоминает фламандцев, как если бы они были самой важной группой иностранцев, торговавших в Лондоне.<sup>[77]77
  77 F. Lieberman. Die Gesetze der Angelsachsen v. I, 233.


[Закрыть]</sup>

Среди причин торгового значения, которое так рано характеризовало Фландрию, должна быть указана та, что в этой стране существовала местная промышленность, способная снабжать корабли, которые приставали здесь, возвращаясь с ценным грузом. С римской поры и, вероятно, еще прежде Морины и Менапии делали шерстяные ткани. Эта примитивная промышленность должна была усовершенствоваться под влиянием технических улучшений, внесенных римским завоеванием. Особая тонкость шерсти овец, пасшихся на влажных береговых лугах была фактором, обеспечивающим успех. Туники (saga) и плащи (birri), которые производились здесь, вывозились за Альпы, и здесь в Турне, в последние дни империи, было производство военной одежды. Германское вторжение не прекратило эту промышленность. Франки, которые вторглись во Фландрию в V в., продолжали носить эту одежду так же, как это делали прежде старые жители, и нет сомнения, что фризские плащи, о которых говорит историк IX в., были сделаны во Фландрии.<sup>[78]78
  78 H. Pirenne. Draps de Frise ou draps de Flandre? Vierteljahrschrift fur Social und Wirtschaftsgeschichte. 1909, v. VII, 308.


[Закрыть]</sup> В Каролингскую эпоху существование правильной торговли поддерживали только эти одни изделия. Фризы транспортировали их по Шельде, Маасу и Рейну, и когда Карл Великий хотел отдарить халифа Гарун-ар-Рашида, он не нашел ничего лучшего, как предложить ему pallia fresonica. Можно предположить, что эти ткани, замечательные красотой окраски и нежностью, должны были привлекать внимание скандинавских мореплавателей X века. Нигде в северной Европе нельзя было найти более ценных изделий; и они без сомнения встречались рядом с мехами Севера и с арабскими и византийскими шелковыми тканями среди вывозимых товаров. Новые рынки, открытые мореплаванием, давали дальнейший импульс производству тканей. В XI в. успехи Фландрии были удивительны: Фландрия торговала с северной Францией, вина которой она получала за свои ткани. Завоевание Англии Вильгельмом нормандским привязало к континенту эту страну, которая до того времени вращалась в орбите Дании, и усилило связи, которые Брюгге поддерживал с Лондоном. Рядом с ними появляются такие центры: Гент, Ипр, Лилль, Дуэ, Аррас, Турне; ярмарки были устроены графами Зсороу в Мессинсе, Лилле и Ипре.

Не одна Фландрия испытала спасительное действие северного мореплавания. Влияние ощущается вдоль рек, которые впадали в море в Нидерландах. Камбре и Валансьен на Шельде, Льеж, Гюи и Динант на Маасе уже в X в. упоминаются как центры торговли; то же будет верно в отношении Кельна и Майнца на Рейне. Берега канала и Атлантики, далеко отодвинутые от центра активности Северного моря, по-видимому, не имели того же самого значения. Упоминание о них, за исключением Руана, делалось естественно лишь в тесной связи с Англией и далее на юг, с Бордо и Байонной, развитие которых шло более медленно. Как и внутренняя Франция и Германия, они были затронуты только очень поверхностно экономическим развитием, которое мало-помалу распространялось с двух концов, от Италии и Нидерландов.

Только в XII в. западная Европа постепенно, но окончательно преобразовалась. Экономическое развитие освобождало ее от традиционной неподвижности, на которую ее осуждала социальная организация, построенная только на отношениях человека к земле. Торговля и промышленность не только находили место рядом с сельским хозяйством, они воздействовали на него. Его продукты не служили только для местного потребления собственника земли и земледельца, они были в общем обороте, как объекты обмена или как сырье. Рамки домениальной системы были разбиты, и весь социальный порядок стал более гибким, более разнообразным. Страна снова ориентировалась на города. Под влиянием торговли ожили старые римские города, вновь были заселены, или торговые группы образовали поселения около военных бургов или основывали города на морских берегах, на реках, при их слиянии, при скрещении естественных путей сообщения. Каждый из них создавал рынок, который притягивал, пропорционально своей значительности, окружающую страну или распространял свое влияние далеко за нее.

Эти города встречались повсюду с широким или узким кругом влияния. В среднем, город приходится на каждый пятый квадрат в три географических мили. Они были необходимы; они вносили в общество то разделение труда, без которого нельзя было обойтись. Между городом и деревней был установлен взаимный обмен услуг. Растущая внутренняя солидарность связывала их вместе; деревня давала продовольствие городам, а город снабжал ее товарами. Физическая жизнь бюргера зависела от крестьянина, но социальная жизнь крестьянина зависела от бюргера. Бюргер создавал ему боле комфортабельную жизнь, более тонкую жизнь и, удовлетворяя его желания, увеличивал его запросы, повышал общий уровень жизни. Города внесли новое понятие о труде. Перед этим труд был рабским, теперь он стал свободным, и последствия этого факта, к которому мы вернемся, неизмеримы. Экономическое оживление, расцвет которого XII столетие уже видело, увеличило силу капитала, и ни один период во всей истории не имел более глубокого влияния на человечество. Испытывающая прилив свежих сил, преобразуемая, шествующая по пути прогресса, новая Европа оказывалась более похожей на античную Европу, чем Европа Каролингов: она получила снова характер страны городов. И если в политическом отношении роль городов была больше в античности, чем в средневековье, то, наоборот, их экономическое влияние позднее было сильнее, чем прежде. Говоря вообще, крупные торговые города были относительно редки в западных провинциях Римской империи. Если исключить сам Рим, то здесь едва ли были другие, кроме Неаполя, Милана, Марселя и Лиона. Ничего не было тогда, что можно бы сравнить с тем, чем были в начале – X века такие порты, как Венеция, Пиза, Генуя или Брюгге или центры промышленности, как Милан, Флоренция, Ипр, Гент. В Галлии важное место, занимаемое в XII в. античными городами, как Бордо, Кельн, Нант, Руан и другие, было много влиятельнее той роли, которую они играли при императорах. Наконец, экстенсивность экономического развития средневековой Европы идет далеко за пределы римской империи. Вместо того, чтобы держаться берегов Рейна и Дуная, как границ, оно переходит в Германию и доходит до Вислы. Области, которые в начале нашей эры, проезжали только торговцы янтарем и мехами и которые казались негостеприимными, как сердце Африки, многим нашим предкам, были покрыты городами. Зунд, который не посещал ни один торговый корабль, был оживлен постоянными поездками кораблей. Корабли плавали по Балтике и Северному морю так же, как и по Средиземью. Здесь было много портов на берегах обоих морей.

Торговля господствовала на двух внутренних морях, которые связывались удивительно зазубренной береговой линией континента Европы. Как итальянские города были отодвинуты от Средиземья арабами, так в XII в. германские города были отодвинуты скандинавами от Северного моря и Балтики, на которых впоследствии утвердилась торговля городов Ганзы: Таким образом, коммерческое расширение, которое началось в двух пунктах Европы, где она соприкасалась с внешним миром (Венеция и восток; Фландрия и русско-скандинавский север), расширяло свое благодетельное влияние на весь континент. Внутри эти два движения встретились. Место встречи было в среднем пункте естественной дороги, которая лежала от Брюгге к Венеции, в равнине Шампани, где в XII в. возникли известные ярмарки (messae) Труа, Ланьи, Провенсе и Барсюроба, которые до конца XIII в. исполняли в средневековой Европе функцию обмена и разменной палаты.

Глава V. Торговый класс

По вопросу о происхождении торгового класса наши сведения далеки от того, чтобы быть удовлетворительными. Невозможно реконструировать точную картину подъема торгового класса, который воодушевлял торговое движение и распространял его по всей Европе. В некоторых странах торговля зарождается, как оригинальное и самостоятельное явление. В Греции и Скандинавии, например, мореплавание было так же древне, как и сельское хозяйство; все вело людей к тому, чтобы заниматься им; глубокая изрезанность береговой линии, изобилие гаваней, тонкая привлекательность этих островов и низко лежащих берегов, которые видимы на горизонте и которые делают морское путешествие более заманчивым, так как здесь слишком мало надежды на землю, столь же бесплодную, как и дома. Близость более древних и слабо защищаемых цивилизаций создавала охоту к грабежу, обещавшему богатство. Пиратство было родоначальником морской торговли греков гомеровской поры, как и северных викингов. Долгое время два момента сплетались вместе.

Ничего подобного не было в средние века. Германские народы, вторгавшиеся в V в. в римские провинции, были совершенно чужды мореплаванию. Они ограничивались приобретением земли, и мореплавание на Средиземьи продолжало играть ту же миролюбивую роль, как и при империи.

Мусульманское вторжение, которое принесло с собой разрушение и заперло море, не вызвало реакции, и континент, лишившись своих традиционных рынков, оставался в сущности страной деревенской цивилизации. Спорадическая торговля, которую вели евреи, коробейники и случайные купцы в эпоху Каролингов, была слишком слаба и была обессилена вторжениями норманов и сарацинов, чтобы верить, что она была предтечей коммерческого оживления, первые симптомы которого видны в X веке. На первый взгляд кажется, что торговый класс вырос мало-помалу среди земледельческого населения. Но нельзя в это поверить. В социальной организации позднего средневековья, где всякая семья от отца до сына была привязана к земле, едва ли можно видеть какую-либо возможность, которая позволила бы людям заменить средства существования, обеспеченные владением землей, ненадежными и изменчивыми средствами существования, какие дает торговля.

Любовь к выгоде и желание улучшить условия жизни должны были иметь очень мало веса для населения, привыкшего к традиционному образу жизни, не имеющего соприкосновения с внешним миром, в котором ни новость, ни любопытство не поражали воображения, в котором дух инициативы, вероятно, совершенно отсутствовал.

Хотя крестьяне посещали узкие местные рынки, никогда они не получали от них достаточно монеты, чтобы гореть желанием или быть склонными постигнуть возможность образа жизни, базирующегося на торговле. Их образ жизни должен был казаться им нормальным и обычным занятием. Мысль продать землю, чтобы получить движимое имущество, конечно, никому из них не приходила в голову. Состояние общества и общепринятый взгляд на жизнь были против этого. Нет ни малейшего доказательства, чтобы кто-либо стал думать о таких отважных переменах. Некоторые историки думали указать, как на предтечу купцов средневековья, на тех слуг, которым большие аббатства поручали заботу об обеспечении аббатства извне необходимыми благами для существования и которым они иногда вверяли продажу на соседних рынках излишков урожая. Как ни гениальна эта гипотеза, она не выдерживает испытания. Во-первых, купцы аббатств были слишком малочисленны, чтобы влиять на такой крупный момент. Во-вторых, они не были свободными агентами, но исключительно служили своим господам. Не видно, чтобы кто-нибудь из них вел дело на собственный счет. Неудачна была попытка и, конечно, всегда не будет удачна связывать этих купцов и торговый класс, генезис которого мы здесь рассматриваем.

Все это можно подкрепить еще тем соображением, что торговая профессия появилась в Венеции тогда, когда ничто еще не давало повода ожидать ее распространения в западной Европе. Кассиодор описывает в VI в. венецианцев, как моряков и торговый народ. Установленный факт, что в IX в. находились очень крупные состояния в этом городе.

Торговые договоры, которые Венеция позднее заключила с каролингскими императорами или с императорами Византии, не оставляют места для сомнения в характере жизни ее населения. К несчастию, здесь нет данных о способе, каким капитал был собран, и об его применении. Но более чем вероятно, что соль, приготовленная на островах лагун, составляла в раннее время предмет прибыльного торгового экспорта.

Береговая торговля вдоль Адриатики и особенно связи города с Константинополем давали громадные выгоды. Размеры, каких техника венецианской торговли достигла в X веке, были чрезвычайны.<sup>[79]79
  79 R. Heynen. Zur Entstehung des Kapitalismus in Venedig, 81.


[Закрыть]</sup> В период, когда всюду в Европе обучение было монополией духовенства, уменье писать в Венеции уже было распространено. Очевидно, здесь существовала тесная связь между этим любопытным явлением и развитием торговли. Это была система кредита, которая, по всей вероятности, помогла торговле достигнуть в раннюю эпоху высокой точки развития.

Известно, что здесь не сохранилось архивных данных о торговле, возникшей ранее первой половины XI века. Но обычай морских ссуд кажется так сильно развившимся, что его происхождение необходимо датировать более ранним моментом. Венецианский купец был в состоянии заимствовать от капиталиста необходимые деньги для финансирования груза, под условием уплаты процента, около 20 за сто. Корабль нанимался несколькими купцами коллективно, и риск плавания, сопряженный с морскими экспедициями, несла флотилия, составленная из нескольких кораблей, снабженных хорошо вооруженным экипажем.<sup>[80]80
  80 Ibidem, 65.


[Закрыть]</sup> Все показывает, что выгоды были крайне велики. Если в этом отношении венецианские документы едва ли дают ценную информацию, то мы можем компенсировать их молчание генуэзскими источниками. В XII в. морские ссуды, экипировка кораблей, деловые приемы в обоих городах были одинаковы.<sup>[81]81
  81 Eugene H. Byrne. «Commercial contracts of the Genoese in the Syrian Trade of the XII century». The Quarterly journal of Economies, 1916; 128. Genoese Trade with Syria in the XII century. American Historical Review, 1920, 191.


[Закрыть]</sup> Что мы знаем о громадных прибылях, получаемых генуэзскими моряками, должно равным образом почитаться верным и для их предшественников венецианцев. Мы знаем, что торговля, и именно торговля в том и другом месте была способна дать громадный капитал тем, счастью которых еще содействовали энергия и ум.<sup>[82]82
  82 R. Heynen. Zur Entstehung des Kapitalismus in Venedig, 18. H. Sieveking. «Die kapitalistische Entwicklung in den italienischen Stadten des Mittelalters». Vierteljahrschrift fur Social und Wirtschaftsgeschichte. 1909, 64.


[Закрыть]</sup>

Но секрет быстрого и раннего обогащения венецианских купцов несомненно находится в тесном отношении, которое связывало их коммерческую организацию с организацией Византии, а через последнюю с коммерческой организацией античности. В самом деле, Венеция принадлежала Западу только по своему географическому положению; она была чужда Западу по жизни и по духу. Первые колонисты лагун, беглецы из Аквилеи и соседних городов, принесли сюда экономическую технику и средства Рима. Постоянные и деятельные отношения, которые с тех пор продолжали связывать город с Византийской Италией и Константинополем, содействовали развитию этого важного коммерческого центра.

Между Венецией и Востоком, где хранилась тысячелетняя традиция культуры, контакт никогда не прекращался. Венецианские мореплаватели могут быть рассматриваемы как наследники тех сирийских моряков, которые были так деятельны в Марселе и Тирренском море до времени мусульманского вторжения. Они не нуждались в длинном и трудном обучении для того, чтобы стать способными к крупной торговле. Традиция ее никогда не была покинута, и это объясняет то особое место, которое они заняли в экономической истории западной Европы. Нельзя отрицать, что коммерческие законы и обычаи античности были причиной превосходства которое они обнаруживали и которым они владели сначала. Византийское влияние, такое характерное для политической конституции Венеции в течение ранних столетий, отпечатлелось и на ее экономическом строе. В остальной Европе торговая деятельность медленно отходила от того состояния, при котором всякий след ее отсутствовал. В Венеции она явилась в одно время с городом; тут был пережиток римского мира. Венеция естественно оказала глубокое влияние на другие приморские города, которые в XI веке начали являться: сначала Пиза и Генуя, позднее Марсель и Барселона. Но она, видимо, не содействовала формированию торгового класса, благодаря которому торговая деятельность распространилась мало-помалу от берегов моря на внутренний континент. Тут мы находимся перед лицом совершенно отличных явлений, в отношении которых нет оснований верить, что они связаны с экономической организацией античности. Конечно, венецианские купцы встречались рано в Ломбардии и на севере Альп, но не видно, чтобы они основывали колонии. Условия, поддерживающие торговлю в стране, были слишком отличны от условий торговли на море, чтобы они имели влияние на нее; сверх того, на это нет документальных указаний. В X в. появился вновь на континенте Европы класс профессионалов купцов, прогресс которого, сначала очень медленный, в следующее столетие приобрел большую быстроту.<sup>[83]83
  83 H. Pirenne. «The stages in the social History of Capitalism», American Historical Review, 1914. «Les periodes de l'histoire sociale du capitalisme». Bulletin de I'Academie Roy ale de Belgique. Classe des lettres. 1914. 258.


[Закрыть]</sup> Рост населения, который начал обнаруживаться в то же самое время, конечно, стоит в прямом отношении к этому явлению. Он имел тот результат, что оторвал от земли большое число индивидуумов и направил их к тому бродячему и рискованному существованию, которое во всяком аграрном обществе выпадает на долю тех, кто не находит своих корней в земле. Все это умножало число бродяг, собиравшихся со всего общества, живущих изо дня в день от монастырских кормов, нанимавшихся на работу во время урожая, вступавших в армии во время войны и склонных к грабежу, когда представится случай. Среди этого подвижного люда надо искать, без сомнения, первых адептов торговли. Их образ жизни естественно гнал их туда, где обилие жителей давало им надежду на прибыль или какую-либо удачу. Если они всегда принимали участие в пилигримажах, то, конечно, не менее привлекали их к себе порт, рынок, базар. Здесь их нанимали как моряков, лодочников, носильщиков. Люди энергичные, готовые к жизни, полной неожиданностей, преобладали среди них. Многие знали иностранные языки, знакомы были с обычаями и нуждами разных стран.<sup>[84]84
  84 The liber miraculorum sancte Fidis, ed. A. Bouillet, 63. Эта книга говорит в отношении купца: «Et sicut negotiatori diversas orbis partes discurrenti, erant ei terra marisque nota itinera, ac viae publicae diverticula, semitae, leges moresque gentium ac linguae».


[Закрыть]</sup> Пусть счастливый случай представится – а небо знает, что в жизни странника случаи многочисленны – они были замечательно хорошо приспособлены, чтобы всюду извлекать выгоду.

Малая выгода, при искусстве и уме, может быть обращена в большую выгоду. Это особенно должно быть верно в эпоху, когда недостаточность сообщений и относительная редкость товаров, доставленных для сбыта, должны были, естественно, держать цены на очень высоком уровне. Голод часто посещал Европу то там, то здесь вследствие неодинаковых путей сообщения и увеличивал возможность обогащаться для тех, кто знал, как из этого сделать выгоду.<sup>[85]85
  85 F. Kurschmann. Hungersnote im Mittelalter. Leipzig, 1909.


[Закрыть]</sup> Несколько мешков пшеницы, своевременно доставленных в нужное место, давали огромную прибыль. Для человека искусного и бережливого тут не было сомнений, а судьба тогда обеспечивала надежду на выгодные операции. Это было, конечно, незадолго до появления новых богачей среди этой жалкой толпы обедневших, босоногих странников мира.

К счастью, тут есть источник информации, который достаточно доказывает, что это было действительно так. Достаточно процитировать характерную биографию св. Годрика Финкальского (Libellus de vita et miraculis S. Godrici, heremitae de Finchale, auctore Reginaldo monacho Dunelmensi).

Важность этого текста для экономической истории недавно хорошо отмечена Фогелем.<sup>[86]86
  86 W. Vogel. «Ein seefahrender Kaufmannum 1100», Hansische Geschichtsblatter. 1912, 239.


[Закрыть]</sup> Он родился в конце XI в. в Линкольншире в бедной крестьянской семье и должен был с раннего детства искать средств к жизни. Подобно многим несчастным, он подчищал берег и собирал обломки, выкидываемые волнами; он, может быть, следуя тем, кто находит счастье, был коробейником и бродил по стране с коробом за спиной. Случайно с ним произошла перемена, и он присоединился к каравану торговцев, совершавших свой страннический путь. Вместе с ними он ходит от одного рынка к другому, от базара к базару, из города в город. Таким образом он стал торговцем по профессии, быстро извлек большие выгоды и вошел в ассоциацию с своими товарищами, нанял сообща с ними корабль и занялся морской торговлей по берегам Англии, Шотландии, Дании и Фландрии. Компания удачно вела свое дело. Ее операции состояли в транспорте товаров, о которых было известно, что в них нужда, и в покупке на обратный путь товаров, которые они старались переместить там, где спрос был самый большой и где могли быть вследствие этого получены большие прибыли. Через несколько лет этот разумный обычай покупать дешево и продавать дорого делает Годрика очень богатым человеком.

Это было тогда, когда он, движимый милосердием, неожиданно отказался от жизни, которую он вел, отказался от своих владений ради бедности и стал отшельником. История Годрика, если мы освободим ее от мистического конца, была историей очень многих. Это ясно показывает, как человек, не имея ничего, был способен в короткое время собрать большой капитал. Обстоятельства и удача содействовали тому, чтобы сделать его состоятельным. Но основная причина его успеха – был ум, или скорее понимание дела, и современная биография, которой мы обязаны рассказом, на этом делает ударение.<sup>[87]87
  87 Книга о жизни св. Годрика повествует: «Проведя детские годы дома в простой обстановке, он, став более зрелым, начал искать более разумных путей в жизни и заботливо и настойчиво изучать документы, говорящие о мирской прозорливости. Поэтому он стал заниматься не сельским хозяйством, но изучил дело, требующее большей смышлености, дело купца. Он начал посещать рынки и сначала в мелких торговых делах стал учиться получать барыши, а потом мало-помалу развивать свои юношеские способности и направлять их на дела более крупного масштаба».


[Закрыть]</sup>

Годрик был, видимо, точным калькулятором, одаренным тем торговым инстинктом, который нередко можно было встретить во всякую эпоху среди предприимчивых натур. Дух прибыли руководил его деятельностью, и в нем легко, узнать тот знаменитый дух капитализма (spiritus capitalisticus), который, некоторые уверяют, датируется только с эпохи Ренессанса. Нелепо допустить, что Годрик делал дела только, чтобы покрыть свои ежедневные нужды. Вместо того, чтобы складывать на дно своих сундуков монету, которую он получал, он использовал ее, чтобы сохранить и расширить свою торговлю. Это не значит использовать слишком современное выражение, если сказать, что прибыль, которую он получал, была положена им в дело для того, чтобы насколько возможно увеличить его оборотный капитал. Несколько странно наблюдать, что сознание этого будущего монаха было совершенно свободно от всякой религиозной совести. Его цель отыскать для всякого товара рынок, где была бы наивысшая прибыль, находилась в открытом противоречии с тем осуждением, с которым церковь относилась ко всякого рода спекуляции, и с экономической доктриной о справедливой цене (Qui comparat rem utillamintegram et immutatam dando lucretur, ille est mercator qui de templo Dei ejicitur).<sup>[88]88
  88 Кто затевает дело, чтобы получить выгоду, давая деньги в рост, тот – купец, которого изгоняют из божьего храма. Decretum I, dist. 88. Церковная точка зрения на торговлю изложена у F. Schaube: "Der Kampf gegen den Zinswucher, ungerechten Preis und unlauteren Handel im Mittelalter, Freiburg-im-Bregau 1905.


[Закрыть]</sup> Фортуна Годрика не может быть объяснена только деловыми способностями.

В обществе, таком неупорядоченном, каким оно было в XI веке, частная инициатива может иметь успех только при поддержке ассоциации. Слишком много грозит опасностей существованию купца для того, чтобы не налагать на него прежде всего необходимость создавать группы для целей общей защиты. Также и другие мотивы побуждали его к союзу с его товарищами. На ярмарках и рынках, когда возгорается спор, он находит в них нужных свидетелей или поручителей, что обеспечивает его перед судом. Сообща с ними он способен купить товар, который на свои средства он не был бы способен приобрести. Его кредит был увеличен коллективным кредитом тех, к которым он принадлежал и благодаря этому он был более способен побеждать своих соперников. Биография Годрика передает нам его собственными словами, что со времени вступления его в союз купцов его благосостояние пошло в гору. Делая такой шаг, он следовал обычаю. Торговля в позднее средневековье была известна только в той примитивной форме, где караван есть характерный признак. Морская и сухопутная торговля была возможна только благодаря взаимопомощи ассоциации, вдохновлявшей своих членов, благодаря дисциплине, которая возлагалась на них, благодаря регулирующим правилам, которым она подчиняла их. Эти особенности были всегда налицо.

Лодки плыли только тогда, когда собирались во флотилию, так же как купцы ездили по стране только караванами. Безопасность гарантировалась только силой, а сила была следствием коллективности. Будет ошибкой видеть в торговых ассоциациях, следы которых можно найти в X в., специфически германское явление. Верно, что выражения, которые были употребляемы, чтобы обозначать это явление на севере Европы, – gild и hanse – происходят из Германии.<sup>[89]89
  89 Мы находим подобную организацию в Далмации. lirecek. «Die Bedeutung von Raguza in der Handelsgeschichte des Mittelalters», Almamach der Academie, der Wissenschaften in Wien, 1899 382.


[Закрыть]</sup> Но способ кооперирования встречается всюду в экономической жизни, и, какие различия ни были бы в деталях, существенное всюду одно и то же, потому что всюду здесь были одни и те же условия, которые делали кооперацию необходимой. В Италии в Нидерландах торговля была способна расширяться только через кооперацию. Frairies, charites, торговые compagnies стран романского языка были вполне аналогичны gilds и hanses Германии. Что определяло экономическую организацию, был не „национальный гений", но социальная необходимость.

Примитивные институты торговли были космополитичны, как и институты феодальной системы. Источники позволяют получить отчетливую мысль о торговых компаниях, которые с X века были основываемы в большом числе в Европе.<sup>[90]90
  90 W. Stein. "Hanza Hansische Geschihtsblatter, 1909, 53; Pirenne. «La hanse flamande de Londres». Bulletin de l'Academie Royale de Belgique, Classe des lettres, 1899, 80.


[Закрыть]</sup> Они должны быть изображаемы, как вооруженные отряды, члены которых, снабженные луками и мечами, окружали караван, нагруженный мешками, тюками и бочками. Во главе каравана шествует знаменосец. Глава Hansgraf или Doyen простирал свою власть на гильдию. Она составлена из братьев, связанных друг с другом клятвой верности. Дух тесной солидарности воодушевлял всю группу. Товар, очевидно, покупали и продавали сообща и прибыль делили по паям, согласуя долю каждого с долей в ассоциации. Кажется, эти компании, как общее правило, делают очень длинные путешествия.

Будет определенной ошибкой понимать торговлю этой эпохи, как местную торговлю, строго ограниченную чертой местного рынка. Кажется, что италийские товары заходили так далеко, как в Париж, и во Фландрию. В конце X века порт Лондона регулярно посещали купцы из Кельна, Гюи, Динана, Фландрии и Руана. Современный текст говорит о людях из Вердена, торгующих с Испанией.<sup>[91]91
  91 H. Pigeonneau. Histoire du commerce de la France, v. I, 104.


[Закрыть]</sup> В долине Сены, Парижская гильдия речных купцов была в постоянных сношениях с Руаном. Биография Годрика, давая перечень его далеких экспедиций на Балтийское и Северное море, в то же время бросает свет на экспедиции его товарищей. Это была торговля на далекие расстояния, которая была характерной для экономического оживления средневековья. Если корабли Венеции и Амальфи, а позднее Пизы и Генуи спускались на воду с самого начала для длинных морских путешествий, то купцы континента вели свою странническую жизнь, пересекая по сухопутью обширные расстояния.<sup>[92]92
  92 См. примечание 6. Galbert de Bruges. Histoire de meurtre de Charles le Bon содержит жалобы горожан на графа Вильгельма Нормандского. «Он запер нас в этой земле, чтобы мы не могли торговать и чтобы все, чем мы до сих пор владели, мы прожили, не имея прибыли, не торгуя и не приобретая товаров».


[Закрыть]</sup> Совершенно ясно, что это был для них только способ получения крупных выгод. Чтобы получить высокую цену, было необходимо искать продукты далеко, где они были в изобилии, чтобы позднее продать их с прибылью, где их редкость поднимала их цену. Самое далекое путешествие было и самое выгодное для купца. Легко заметить, как желание прибыли было достаточно сильно, чтобы уравновесить тягости, риск и опасности путешествия, соединенного со всякими случайностями. Исключая зимы, купец средневековья всегда в дороге. Английские тексты XII в. живописно изображали его под именем „пыльные ноги".<sup>[93]93
  93 Ch. Gross. «The court of Piepowder». The Quarterly Journal of Economics. 1906, 231. Здесь мы имеем дело «с иностранным купцом или каким-нибудь странником по королевству, не имеющим определенной оседлости внутри графства, бродягой, которого звали пыльные ноги».


[Закрыть]</sup>

Этот бродяга, этот странник торговли, странностями своего образа жизни с самого начала должен был удивлять земледельческое общество в виду всех обычаев, вопреки которым он шел и среди которых ему не было места. Он вносил подвижность в среду народа, крепкого земле. В мир традиции и иерархии, где была установлена роль и ранг каждого класса, он вносил суровую и рациональную активность, при которой судьба каждого, вместо того, чтобы зависеть от социального положения, зависела только от ума и энергии. Неудивительно, что он терпел обиды. Дворянство презирало этих выскочек, неизвестно откуда пришедших, надменное благополучие которых они не могли переносить. Они бесились при виде людей более богатых монетой, чем они, дворяне; их унижала обязанность обращаться за помощью во время смуты к кошельку этих новых богачей. Исключая Италии, где аристократические фамилии не колебались увеличить свое состояние прибылью от коммерческих операций, от ссуды денег, предрассудок, что деградирующим моментом была всякая деловитость, оставался глубоко заложенным в сердце феодала вплоть до времен французской революции.

Духовенство тоже смотрело с осуждением на деятельность купцов. В глазах церкви коммерция мешает спасению души. „Купец", говорит текст, приписанный Иерониму, „может угодить Богу, только с трудом". Торговля казалась канонистам формой ростовщичества; они осуждали искание выгоды, которое они смешивали с жадностью. Их доктрина „справедливой цены" была средством отвергнуть экономическую жизнь аскетизмом, несовместимым с естественным развитием последней. Всякая форма спекуляции казалась греховной.

Эта суровость не была связана со строгой интерпретацией христианской морали. Скорее она была обязана тем условиям, среди которых существовала церковь. Существование церкви зависело исключительно от домениальной организации, которая, как было показано выше, была чужда всякой идее предприятия и выгоды. Если прибавить к этому идею бедности, которой клюнийская мистика дала религиозный пыл, то можно понять, почему церковь заняла недоверчивое и враждебное отношение к торговому оживлению, которое, с самого начала, казалось делом срамным и причиняющим беспокойство. Жизнь св. Гвидона Андерлехтского говорит о позорной торговле, igrrabilis mercatura и называет купца слугой дьявола, diaboli minister.<sup>[94]94
  94 Acta sanctorum, IV, 42. Купец назван слугой дьявола – diaboli minister.


[Закрыть]</sup> Мы должны допустить, что это положение имело свою хорошую сторону; оно имело тот результат, что предупреждало страсть к наживе, к ее беспредельному расширению; оно защищало несколько бедняка от богача, должника от кредитора. Бичевание за долги, известное античному миру, было изъято из социального порядка средневековья, и это могло быть потому, что церковь содействовала этому счастливому порядку. Общий престиж, которым она пользовалась, служил моральной сдержкой. Если его было недостаточно, чтобы подчинить торговца доктрине «справедливой цены», то его было достаточно, чтобы удержать его от необузданной жадности к наживе. Торговцы были очень обеспокоены опасностью лишиться вечного спасения.