Текст книги "Коко Шанель"

Автор книги: Анри Гидель (Жидель)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

5
ИЗ ДОВИЛЯ В БИАРРИЦ

Июль 1913 года. Довиль. Перед роскошным отелем «Нормандия», открытым минувшим летом и сделавшимся гордостью курорта, останавливается сверкающий «Даймлер». Ему навстречу спешит портье, сопровождаемый стайкой грумов. Из автомобиля выходят Артур Кэпел в шоферском облачении – он сам сидел за рулем – и мадемуазель Шанель.

Несколько месяцев спустя отношение Боя к своей подруге изменилось – но следует сказать, что претерпела эволюцию и она сама. При любых обстоятельствах он уже не мог относиться к ней только как к одаренной модистке и одной из самых элегантных женщин Парижа… Она сделалась более утонченной и интеллигентной. Пусть в ней еще не совсем исчезла робость – но она все чаще осмеливается вступать в полемику с друзьями Боя, которому доставляет особое удовольствие пробуждающееся в ней остроумие, умение ответить метко, а порой и едко. Воодушевленный происшедшими с Коко переменами, в которых он сыграл не последнюю роль, Бой стремится во время пребывания в Нормандии познакомить ее с влиятельными персонами: ведь здесь, на курорте, они кажутся куда более доступными, чем в столице. А в Париже ей легко будет продолжать отношения, завязавшиеся в Довиле.

Но Кэпел не успокаивается на этом. Он явно боится слишком часто оставлять ее одну. С другой стороны, будучи очень восприимчивым к ее художественному чувству и творческому таланту, он приходит к мысли, что настал момент решительно дать ему ход. Пусть она откроет бутик в Довиле. Здесь у нее дела пойдут быстрее и успешнее, чем в Париже. А клиентура, которая у нее сложится здесь, на курорте, по возвращении в столицу, несомненно, потянется к ней на рю Камбон.

Как дальновидный деловой человек, Бой предвидел, что Коко с ее привычкой быть «не такой, как все», легче оказаться на виду в кругах вполне снобистской публики, которая в основном и наезжала на этот курорт. А ее простой, спокойный стиль подойдет к свободной каникулярной атмосфере курорта лучше, чем к парижской.

Коко устроила свой бутик на улице Гонто-Бирон, выходящей к пляжу и сияющей витринами роскошных магазинов. Место было выбрано не случайно – отсюда два шага до «Нормандии» и до нового стильного казино «Трианон», открытого в июле прошлого года. Элегантный бутик со шторами в черную и белую полоску и вывеской с именем «Габриель Шанель», выведенной большими буквами, быстро привлек к себе шикарную клиентуру. Что верно, то верно – ее репутация модистки сложилась еще в Париже. В помощницах у нее были только две барышни шестнадцати лет, едва умевшие держать иголку. Спустя несколько дней после открытия она поместила в витрину, помимо шляп, также несколько сочиненных ею самой туалетов. Это был тип одежды, который она выдумывала для себя в продолжение двух минувших лет. Однажды она жутко продрогла на бегах и, одолжив свитер у конюха, напялила поверх своего платья – так вот как рождаются моды! В другой раз она наблюдала жокея на тренировке – источником вдохновения послужила его кожаная куртка. В 1912 году она провела несколько дней в Этрете, где любовалась отвесными меловыми скалами; она также наблюдала за тем, как нормандские рыбаки тянут свое суденышко по галечному берегу бухточки. Ее внимание привлекла их одежда – матроски с глубокими вырезами спереди и широкими отложными воротниками на спине, которые ветер налеплял им на затылки. Недолго думая, Коко выдумала жакет-труакар с накладными карманами, который снабдила хорошо подобранным поясом. Еще немного – и задумка предстала в готовом виде. Но прежде чем показывать публике, надо попробовать на себе. Вот так она работала.

Габриель высоко ценила свои физические данные. Она конструировала моду сообразно своим специфическим потребностям примерно так же, как некоторые морские раки подбирают себе раковину, которая им лучше подойдет. Сознавая, что она слишком худощава для своей эпохи, Коко выдумала не облегающие, а плавные одеяния, маскирующие этот недостаток. Она оставалась спортсменкой, и это сказывалось на ее творениях. Она терпеть не могла введенных в моду Полем Пуаре зауженных книзу юбок, равно как и тяжелых тканей, в которых она чувствовала себя скованной, «запакованной», как она сама говорила. Она предпочитала трикотаж. Другим искусницам модных лавок это и в голову бы не пришло – в их глазах этот материал не имел никакой ценности и годился разве что на рабочие жилеты и шарфы для простого люда. И если бы им взбрела в голову нелепая идея предложить изделия из трикотажа своим клиентам, те сочли бы это за недобрый розыгрыш. Напротив, Габриель полагала, что этот легкий и мягкий материал как нельзя лучше подходит вольной курортной поре.

Она считала алогичным и даже глупым, что здесь одеваются, как в Париже, и что не существует моды, приспособленной для досуга. «Женщины присутствуют на спортивных состязаниях одетые, будто дамы XV века на рыцарских турнирах», – объясняла она, смеясь. Пора все это изменить!

И в витринах бутика на рю Гонто-Бирон стали появляться выдуманные ею матроски, кожанки на манер жокейских, затем – легкие куртки, холщовые юбки, шелковые блузки, несколько плащей для прогулок прохладными довильскими вечерами, бижутерия… В общем, Коко повторила творческий путь Жанны Ланвен, которая, длительное время прозанимавшись созданием шляп, незадолго до описываемых событий превратилась в блистательную кутюрье.

Габриель пригласила приехать из Виши прелестную Адриенн. Она явилась в сопровождении преданного Мориса де Нексона и – разумеется, для приличия – неизбежной Мод Мазюель. Сохранилось фото – Адриенн и Коко, естественно, в нарядах от Шанель, раскованно позируют перед роскошным бутиком как настоящие манекенщицы. Вскоре к ним присоединится младшенькая сестра Коко, Антуанетта. Вместе с Адриенн, выводившей на поводке своих двух маленьких кинг-чарлзов, они каждый день отправлялись на прогулку в те часы, когда лучше всего было себя показать, – улицы Довиля стали для них своеобразным подиумом. Они стремились как можно чаше менять наряды и аксессуары, естественно, заимствуя из бутика. И все это на них так прекрасно выглядело, что оборот бутика рос как на дрожжах. Во всем Довиле только и говорили, что о трех сестрицах Шанель. Совсем как десять лет назад в Мулене – но с куда большим уважением! Порою Коко задумывалась: сколько же воды с той поры утекло! Но она мигом отбрасывала мысли о прошлом, о котором лучше было бы забыть совсем. То была пора нужды, унижений и неудач. А она принадлежала настоящему, а в еще большей степени – будущему.

Когда дела не звали его в далекие края, легкий на подъем Бой мигом оказывался в Довиле. Перекинется словцом-другим с друзьями в споре, сыграет партию-другую в поло, потом снова за руль своего могучего «Даймлера» – и вот его и след простыл. А ведь, пожалуй, мог бы подольше погостить у своей Коко! Тем более что его отношение к ней вызывало у молодой женщины беспокойство: ей сообщили, что Бой частенько обедает у Ларю или в «Кафе де Пари» в компании прекрасных иностранок из высшего общества. Но она не ревнует… По крайней мере его – говорит она себе с гордостью, но, конечно же, пытаясь затушевать собственное беспокойство. Ведь с некоторых пор ей закралась в душу мысль, что Бой, как ни демонстрирует свою искреннюю привязанность, так и не возьмет ее замуж. Да, конечно, он делал все, чтобы помочь ей состояться. Но она чувствует, что он слишком амбициозен, чтобы решиться на мезальянс, который пошатнет его социальное положение. Лучший друг герцога Грамонтского, постоянный сотрапезник важных английских особ – и вдруг свяжет свою судьбу с модисткой! Не так уж она глупа, чтобы поверить в эту химеру. И не так юна… Ей уже тридцать. Хватит мечтаний. А чтобы положить им конец, рассуждая здраво, ничего не остается, как искать убежище, с еще большим усердием отдаваясь работе.

* * *

Профессиональные занятия, возможно, помешали ей обратить внимание на частые наезды в Довиль маленького человечка, незабываемый портрет которого оставил все тот же Кокто:

«Он был подобен жалящему насекомому. Плохо выбритый, морщинистый, он последовательно осваивал привычки преследуемых им жертв. Казалось, его пальцы, огрызок карандаша, круглые очки, листы кальки, которые он тасовал и перекладывал, его пряди волос, его зонтик, карликовый силуэт, как у жокея, – все съеживалось и группировалось вокруг его желания ужалить». Этим персонажем был не кто иной, как карикатурист Сэм,[25]25
  Настоящее имя – Жорж Гурса; родился в Периге в 1863 г. умер в Париже в 1934 г.


[Закрыть] прозванный молвой опасным человеком – подумайте-ка, а вдруг он устраивает засаду и ждет почти что до рассвета, когда же молодые барышни, которые были его излюбленной добычей, устанут настолько, чтобы их черты, наконец, явили их подлинное лицо…

Но он действительно подстерегал свою «дичь» на террасах кафе, украшавших улицы, служившие «подиумом» нашим трем сестричкам, – излюбленным его наблюдательным пунктом была терраса кафе «Потиньер». Мишенью его быстрого карандаша служили женские наряды, почитавшиеся за последний писк моды. Преданный своей излюбленной теме, он участвует весной 1914 года в публикации серии альбомов под названием «Истинный и фальшивый шик». Творчество Шанель относилось, конечно же, к «истинному». Досталось от Сэма и Артуру Кэпелу – он был изображен кентавром в одежде игрока в поло, прижимающим к своей груди Габриель. Ну а чтобы ни у кого не оставалось сомнений, пририсовал на видном месте справа большую шляпную картонку с выведенным на ней черным по белому именем Коко. Вот кто более всего посодействовал тому, чтобы имя модистки стало известным в свете! Конечно, сомнительно, чтобы она дала высокую оценку этому вторжению в ее частную жизнь; но, трезво и реалистично глядя на жизнь, она предпочла видеть в случившемся один только положительный аспект. Она поздравила Сэма, который, будучи преданным поклонником Коко, не переставал ее поддерживать.

Начиная с весны 1914 года она, конечно, вернулась в Довиль, где ее присутствие замечается все больше и больше, в частности, на соревнованиях поло, где самые броские детали ее наряда – открытый белый воротничок и шляпа-котелок наездницы, переделанный ее заботами, – выделялись среди принятых тогда фасонов. В тот год весна выдалась много теплее обычного, и Коко была одной из немногих женщин, которые осмеливались, ежась, влезать в море при температуре шестнадцать градусов. Для этого был отгорожен небольшой участок – там, где начинались первые волны, вбили колышки и натянули веревки. Она создала для себя специфический купальный костюм из махровой ткани цвета морской волны, обнажавший тело куда меньше, чем вечернее платье. Но, окаймленный тройным белым петличным шнуром, он не был лишен элегантности. При этом забавно было наблюдать на берегу моря толпу одетых в городские костюмы людей, комментировавших особенности телосложения или поведения дам, которые только окунались в море, но никогда не плавали.

Коко снова вызвала к себе Адриенн и Антуанетту – она была счастлива оказаться среди родных. Но тут ее постигло горе – смерть старшей сестры Джулии, которую погубила чахотка. После нее остался малыш, которому угрожала отправка в приют. Добрая душа Артур Кэпел решил позаботиться о бедном сиротке и отослал его за свои деньги на учебу в Бомонт – тот самый колледж, где прежде учился сам. В глазах глубоко тронутой Габриель этот жест явился новым доказательством глубины чувств Боя к ней. Но она слишком трезво смотрела на жизнь, чтобы быть уверенной, что пребудет с ним до конца своих дней.

Ну а коммерческое предприятие на рю Гонто-Бирон процветало день ото дня. Коко выиграла от инцидента, случившегося между баронессой Анри де Ротшильд (для близких – просто Китти) и ее кутюрье – знаменитым Пуаре. Стоит остановиться подробнее на обстоятельствах заварушки. Однажды баронесса решила обновить свой летний гардероб. Но ехать в ателье самой посчитала ниже своего аристократического достоинства и потому потребовала, чтобы Пуаре прислал ей для демонстрации нарядов группу манекенщиц. Когда те предстали пред ее очами в ее роскошном особняке, хозяйка, не соизволив даже подняться с постели, велела им повернуться к ней спиной и начала придирчиво разглядывать в лорнет; в это время группа молодых людей, коих она содержала для личных развлечений, отпускала сальные шуточки по поводу физических особенностей юных барышень. Узнав о столь оскорбительном приеме, Пуаре метал громы и молнии. Когда же заказчица изволила наконец появиться в ателье, визитершу при всех ее голубых кровях выставили за порог.

Пылая гневом и жаждой мщения, оскорбленная баронесса решила отныне обращаться только к Габриель, чьи тенденции в моде были диаметрально противоположны тенденциям Пуаре. Помимо того, что она сама заказывала дюжинами манто и платья, она еще направила к Коко своих самых богатых подруг… Вот какие золотые горы открылись теперь для ателье на рю Гонто-Бирон.

* * *

В июле 1914 года до завсегдатаев довильских кафе еще не долетали тревожные вести, исходившие из европейских канцелярий. Конечно, на их памяти не раз начинали бродить слухи о близости войны – особенно в 1905 и 1911 годах. Но казалось, что красоты лета в силах отодвинуть перспективы войны в неопределенное будущее. Как сможет этот лучистый лазурный небосвод вынести кровавую мясорубку, которую обещают своим читателям романисты с патологией воображения – авторы таких сочинений, как «Будущая война» или «Планета в огне»? И даже убийство 28 июня в Сараеве эрцгерцога Франца-Фердинанда не предвещало последствий, которых пугались пессимистические умы. Но, увы, с конца июля события стали стремительно разворачиваться: 28 июля – всеобщая мобилизация, 3 августа – война. Прошло немного времени, и Довиль опустел, и в иные часы улица Гонто-Бирон напоминала помпейскую. Ставни многих вилл затворились, и если «Нормандия» еще как-то держалась, то «Рояль» за отсутствием клиентов повесил на ворота замок. По улицам ходили только мужчины почтенного возраста, женщины да дети. Бой был мобилизован, но перед отъездом дал Коко мудрый совет:

– Только не закрывайся… Подожди и присмотрись…

Итак, англичанин ушел на войну. Со своей стороны, Адриенн оплакивала отъезд Мориса де Нексона, поспешившего в свой драгунский полк. Правда, ее немного утешало то, что все кругом говорили: война не продлится и шести недель и, естественно, закончится победой французов. Даже зимней формы не стали запасать… Вот так-то!

В действительности же события развивались совсем не так, как планировалось во французском Генеральном штабе. Французские войска, с самого начала смятые противником, разбитые его тяжелой артиллерией и минометами, поредевшие под шквальным пулеметным огнем, недостаточно экипированные и плохо обученные, отступали, нередко беспорядочно. После поражения под Шарлеруа 23 августа оккупация врагом значительной части территории страны породила массовый исход беженцев с севера и северо-востока Франции в Довиль – и это не считая парижан, которые, как и в 1870 году, посчитали Нормандию более надежной, чем столицу. Эта категория беженцев состояла в основном из буржуазии и аристократии, имевшей на побережье многочисленные виллы в нормандском стиле, которые они покинули было за несколько недель до событий. Кстати, «Рояль» открыли вновь – под госпиталь. Зато в «Нормандии» сконцентрировалась значительная часть парижского бомонда: комедийные актеры, директора театров, писатели – такие, как Жорж Федо и его молодой друг Саша Гитри, который был уволен из армии, но активно занимался гала-представлениями в пользу раненых, а также магнатов прессы.

В таких условиях Габриель по-настоящему начала сколачивать себе состояние. Она объяснит это тем, что на побережье съехалось множество элегантных дам – «им потребовались не только шляпы, но вскоре – за отсутствием других кутюрье – и одежда. У меня в ателье были только модистки. Я сделала из них кутюрье». У этой клиентуры не оставалось выбора, так как бутик Коко был единственным, который по-прежнему работал.

Габриель поместила в витрины изделия, которые создавала для себя, а также те, что предлагала раньше, но сильно упростив их. Шляпы теперь вовсе не украшались ничем. Это была простая и удобная мода, так сказать, мода войны, продиктованная обстоятельствами. Удивительная способность быстро приспосабливаться к новым условиям всегда будет присуща Шанель.

Отданный под госпиталь «Рояль» наполнялся сотнями раненых, и многие клиентки Шанель сделались добровольными сестрами милосердия. Требовалось разработать и сшить для них десятки блуз, изготовить головные уборы, более отвечающие духу времени, нежели допотопные кружевные чепцы, которые были в ходу до сих пор. Вот когда Габриель пригодились уроки суровой школы Обазина и опыт работы у тетушки в Варение! Она прекрасно справилась с задачей. Разумеется, при таком наплыве заказов потребовалось принанять персонал. Она срочно выписала к себе Антуанетту и Адриенн, которые уехали в начале августа, когда город опустел.

Удивительно, но ей ни разу не пришло в голову самой потрудиться сестрой милосердия, хотя бы и несколько часов в неделю. Она даже не побывала ни разу у раненых в госпитале. Но не спешите обвинять ее в бессердечности. Может, дело было попросту в недостатке времени? Абсолютный приоритет, отданный коммерции в неудержимом стремлении добиться успеха? Не только… В действительности же дело было в желании полностью порвать с эпохой жизни в Мулене. Она как огня боялась встретиться в коридоре госпиталя или увидеть на госпитальной койке одного из тех офицеров муленского гарнизона, которых помнила добрыми молодцами, щеголеватыми красавцами, а теперь они стали такими жалкими, такими несчастными. Ей хотелось позабыть злосчастную эпоху, наградившую ее «птичьей» кличкой «Коко», которую ей суждено будет носить до конца своих дней. У нее в ушах и поныне резонируют эти двое, которые скандируют, вызывая ее на бис, – молодые люди, собравшиеся в прокуренной «Ротонде», чтобы убить субботний вечер за столиками, уставленными бокалами с пивом.

Конец всему этому, конец! Теперь Габриель обрела успех самой высшей пробы. А коль скоро у дверей ее бутика уже стали выстраиваться очереди перед открытием, то для удобства клиентуры Перед входом поставили скамеечки и маленькие столики. Пока опущены шторы – солнце было еще знойным, – казалось, что перед тобой терраса роскошного кафе.

Конечно же, там не подавали ни напитков, ни закусок. Но там болтали, обсуждали новости, читали газеты, которые уменьшились до одного-двух листов. Правительство предусмотрительно обосновалось в Бордо. «Говяжье филе по-бордоски», – трезво прокомментировал ситуацию драматург Федо в баре отеля «Нормандия», между затяжками своей огромной сигары… По мере того как продвигались немецкие войска, город захлестывали все новые волны беженцев, приходили все новые партии раненых – их привозили главным образом в товарных вагонах, зачастую на той самой мокрой соломе, которая успела послужить подстилкой лошадям, отправленным на фронт. Габриель получила известие, что в Руалье теперь разместился штаб германской дивизии… Значит, чистокровные скакуны, которых она знала, уступили теперь место тяжелым коням германской кавалерии. Руалье больше не существует… Вместе с ним исчез еще один отрезок ее прошлого – прошлого, которое вовсе не составляло предмет ее гордости и которое она была бы рада навсегда стереть из памяти, точно так же, как унизительные годы, проведенные в Мулене и Обазине.

Однако после победы на Марне немецкие клеши разжались. Враг, который уже видел себя марширующим по Шанз-Элизе, вынужденно отступил – увы, в боевом порядке! – к берегам реки Эн. Французские силы – от Северного моря, по бельгийской земле и до самой Швейцарии – зарылись в сети траншей. Казалось, фронт стабилизировался надолго. Но в октябре и ноябре Довилль снова опустел. Сестры Шанель возвратились в Париж, Адриенн – в Виши. Коко, оставившая свой довильский бутик на попечение продавщицы, которой всецело доверяла, отныне посвящала свое время ателье на рю Камбон, куда стали приходить и многие из ее летних клиенток. Таким образом, несчастья родной страны в значительной степени послужили благу предприятия Шанель – хотя в этом нисколько не было ее вины.

А в квартире на рю Габриель она осталась совершенно одинокой. Артур Кэпел стал офицером по связям при маршале сэре Джоне Френче[26]26
  Сэр Джон Френч (1852–1925) – граф Ипрский, прославившийся в англо-бурской войне. Маршал с 1913 г. Был назначен командиром Британского экспедиционного корпуса, направленного во Францию в 1914 г.


[Закрыть] и был слишком занят по службе, чтобы иметь возможность отлучаться из штаба в Париж. Но по крайней мере в таком положении его жизнь не подвергалась риску – в противоположность бедняге Алеку Картеру, блестящему кавалеристу-англичанину, по которому сохло сердце Эмильенн д'Алансон. Записавшись во французскую армию, чтобы иметь возможность общаться со своими друзьями по Руалье, он отправился сражаться и погиб на восьмой день по прибытии на фронт…

С Артуром такого случиться не могло. В июле 1915 года он был назначен членом французско-британской комиссии по ввозу угля во Францию. Важность проблемы, которой она занималась, бросалась в глаза: 95 процентов французских угольных шахт оказалось на оккупированной территории, в департаментах Норд и Паде-Кале. А ведь уголь – вещь крайне существенная для военной индустрии, не говоря уже о домашних очагах. Можно ли объяснить это назначение вмешательством Клемансо, бывшего тогда председателем Парламентской комиссии армии? Не исключено. Но в любом случае опыт, приобретенный Боем за годы работы в области перевозок угля, сделал его присутствие в комиссии в высшей степени незаменимым. Габриель, по-прежнему беспокоившаяся за его жизнь, вздохнула с облегчением. Теперь-то он был наверняка вне опасности.

Прежде чем приступить к исполнению новых обязанностей, Артур взял несколько дней отпуска – ему хотелось повезти Коко в Биарриц. Возможно, потому, что это был один из самых отдаленных от театра военных действий французских курортов, где легче всего было забыть об ужасах войны. Он оказался прав. На двух роскошных гостиницах Биаррица – «Мирамар» и «Отель дю Пале», где в свое время останавливалась императрица Евгения, – висели таблички: «Мест нет». Занимала их главным образом испанская аристократия, за многие десятилетия выработавшая привычку наезжать сюда. В Биарриц съезжались и богатые французы – поразвлечься, поправить здоровье, подышать йодистым воздухом с океана, видом которого не устанешь любоваться. Если во всей остальной Франции дансинги были закрыты, то здесь, в крупных отелях, танцевали танго, разлетевшееся из Аргентины по всему свету с 1912 года. Местные власти закрывали на это глаза: туризм обязывал!

На фото 1915 года Бой и Габриель сняты полулежащими в глубине полосатых тентов на песчаном пляже Сен-Жан-де-Люз. В компании с ними – Константин Сэ, один из крупнейших сахаропромышленников. Сбоку – ивовая корзинка со всяческими вкусностями, приготовленная для пикника.

В один прекрасный курортный день Артуру и его спутнице пришло на ум: а вдруг модельное дело в Биаррице пойдет не хуже, чем в Довиле? Здесь та же богатая, светская, несколько снобистская публика. Биарриц обладает тем преимуществом, что располагается гораздо дальше от театра военных действий, чем Довиль. Моды и связанные с ними фривольности и роскошества будут восприниматься здесь не столь шокирующе, как в местностях, близких к зонам, где люди ежедневно гибнут тысячами. В пользу Биаррица говорила также его близость к нейтральной Испании, а значит, не составит проблемы снабжение ателье Коко тканями, нитками и сопутствующими аксессуарами. Кстати, от этого выиграет и ее предприятие на рю Камбон, которое она, понятное дело, не собиралась оставлять.

Как всегда, Бой авансировал Габриель суммы, необходимые для открытия дома от кутюр с коллекцией платьев, которые она собирается дорого продать.

– Не слишком ли дорого? – забеспокоился Бой.

– Именно что дорого! Иначе меня никогда не воспримут всерьез, – ответила Коко, которая давно постигла особенности психологии покупательниц.

Итак, Габриель наняла в Биаррице большую виллу на рю Гардер. Вилла «Де Ларральд», как она называлась, была удачно расположена лицом к лицу с казино, имела просторный внутренний двор и производила впечатление если не чего-то величественного, то уж, во всяком случае, исключительно богатого. К началу сентября было закончено оборудование зала приема клиентов, мастерских и частных комнат и набран персонал. Коко пригласила с рю Камбон самых опытных модисток, которые будут наблюдать за примерками. Конечно же, приехала и Антуанетта, на которую ее старшая сестра всегда могла рассчитывать. А вот Адриенн, ожидавшая с нетерпением позволения навестить своего возлюбленного в действующей армии, в зоне, где будет расквартирован для отдыха его 25-й драгунский полк, подъедет позже, чего Габриель никак не захочет ей простить. И то сказать, с некоторых пор в ней возникла новая черта характера – она ждала, что все и во всем будут ей уступать, в частности, в том, что касалось ее работы. Право, любопытно, что эта черта характера до сих пор не проявлялась в ней, до ее тридцати двух лет… Видимо, успех и выдвижение на ведущие позиции позволяют ей сделаться тем, чем она в глубине души никогда не переставала быть.

Как бы там ни было, расчеты ее и Боя оказались верными. Это был не просто успех – это был триумф! По салону Габриель дефилировали многочисленные испанские аристократки, среди которых были дамы, принятые при дворе Альфонса III, представительницы богатой буржуазии из баскских провинций, Бискайи, Наварры, Арагона, не говоря уже о богатых парижанках, приехавших на побережье отдохнуть.

Шестидесяти работниц, нанятых Габриель, вскоре оказалось недостаточно, чтобы справиться с таким потоком заказов. Тогда Коко переориентировала одно из своих парижских ателье исключительно на выполнение заказов Биаррица. В начале декабря она решает возвратиться на рю Камбон и передать дом от кутюр на баскском побережье в ведение Антуанетты. Та колебалась, опасаясь одной взять на себя такую ответственность. Но Коко успокоила ее, не забыв, впрочем, и прикрикнуть: дело идет как по маслу, сказала она сестре, чего еще желать? Да ты должна быть польщена, что тебе вверяют такую власть, и без малейшего риска! Итак, вперед! Хватит манерничать!

Заметим, что Коко не единожды доставляла себе удовольствие поручить сестре управление ателье в Биаррице. Прежде всего потому, что главная контора дома Шанель располагалась в Париже и она не могла позволить себе подолгу там не появляться. Но и для того, чтобы иметь возможность видеться с Боем. Ибо для выполнения функции члена комиссии ему придется чаще наезжать в Париж, а ее там нет. И так уже четыре – пять месяцев кряду! Она не в восторге от этой ситуации, которую считает опасной для их взаимоотношений. Она прекрасно знает, что Бой – так же, как Левис из книги Поля Морана, с которым писатель его так часто сравнивает, – не способен на скорые и многочисленные приключения. Он для этого слишком благороден. Коко часто повторяла своему другу, что эта проблема ее не волнует, но, грешным делом, предпочитала бы, чтобы он бывал рядом с нею как можно чаще.

Между тем на рю Камбон не было недостатка в работе, тем более что главный конкурент Габриель, Поль Пуаре, за несколько месяцев до того перешел исключительно на выполнение военных заказов. Общее число работниц, трудившихся теперь у Габриель, достигло трехсот. А работать у нее – не в игрушки играть! Разумеется, жалованье она выплачивала аккуратно; но, беспощадная к себе, она была столь же строга и с другими и безжалостно увольняла тех, кто не слишком серьезно относился к делу.

* * *

Однажды вечером в ателье на рю Камбон, незадолго до закрытия, Габриель столкнулась лицом к лицу со своим бухгалтером и задала ряд вопросов по текущим делам. Тот дал ей все требуемые разъяснения, а затем добавил с гордостью в голосе и взгляде:

– Утверждаю, что с теми денежными средствами, которые имеются в нашем распоряжении, нам бояться решительно нечего.

Тут Габриель, которая, будучи вся в работе, последнее время не имела возможности проверить бухгалтерские книги, почувствовала, как ее разбирает любопытство. А конкретнее? Она знает, что дело ее процветает, но – каков уровень этого процветания? Перед глазами ее пошли большие столбцы счетов… Нет, ничего не понимает! Технические объяснения, которыми так щедро осыпал ее собеседник, проходили мимо сознания. Наконец она спросила, какую сумму может снять со счета без риска пустить предприятие по миру, а получив точные цифры, поразилась: ведь это вполне сопоставимо с тем, что некогда ссудил ей Бой. Теперь она в состоянии не просто возвратить ему ссуду, но еще и накинуть на нее приличный процент.

Она не стала ждать.

Коко могла бы – почему нет? – известить своего друга, что намерена возвратить все, что он давал ей в долг. Хотя бы из желания посмотреть, как он отреагирует на эту новость. Но… Вдруг он скажет, что подруга ничего не должна ему? Тем более что сам он за последнее время сказочно разбогател.

Нет, такой вариант ее не устраивает.

Она стремится быть независимой. С ее точки зрения, это единственное, для чего нужны деньги, и ни для чего более. На следующий день она, едва забрезжил рассвет, перевела на счет Боя всю сумму до последнего сантима…

Не сообщив ему ничего.

Об этом его известит банк «Ллойдс».

Бой, несколько раздосадованный жестом Габриель, скажет ей не без налета грусти, когда они вдвоем гуляли сентябрьским днем по пляжу в Биаррице:

– Я считал, что дал тебе игрушку, а подарил тебе свободу…

Впрочем, Бой ничего от этого не потерял. Незадолго до начала войны Коко сказала ему: «Пока моя нужда в тебе не кончится, я не буду знать, люблю ли я тебя по-настоящему». Теперь настал тот самый случай. Отныне она знает, сколь привязана к нему.

Много лет спустя она скажет: «Господа Бальсан и Кэпел относились ко мне с жалостью, видя во мне бедного покинутого воробушка. А на деле я была настоящей тигрицей. Мало-помалу я постигла жизнь – точнее, училась находить средства защищаться от нее».

* * *

В Париже Габриель, сознавая себя создательницей оригинального стиля, ищет пути продолжения и развития успеха, держась как можно ближе к уже разработанным ею тенденциям. Все, что она изобретала или обновляла в области моды, вдохновлялось тем, что лежало в глубинах ее души: ее корни, ее прошлое. Но более всего – ее физические особенности.

Бросается в глаза, что она решительно восстает против всего в моде своей эпохи, что подчеркивает женственность. И было от чего! Ее собственное худощавое тело никак не вписывалось в общепринятые каноны. Она быстро убедилась в этом. Габриель констатировала и другое – все богатое, пышное не в ее вкусе. По каким соображениям – ей неведомо, но это так. Не то чтобы она возводила это в принцип, но почти инстинктивно она вместо шикарных тканей тянулась к дешевому трикотажу. Трикотаж для высокой моды? Такое доселе ни одному черту не приходило в голову! Пуаре не без оттенка ревности обозвал это язвительной формулой: «Рубище для миллиардерши». Как пришла к ней мысль использовать вязаное полотно? Очень просто – она присмотрелась к некоторым предметам мужского гардероба, как-то: жилетам конюхов, пуловерам мальчиков, прислуживающих в конюшне, свитерам Боя… Плюс к тому, она вообще любит примерять мужские наряды: брюки-галифе конюха из Руалье, пальто, как у Леона де Лаборда… И эта тенденция будет прослеживаться в модах Коко Шанель всю ее жизнь. Обладая чутким вкусом, она поняла, что это ей подходит – и не только ей, но и многим другим женщинам, которым доставит удовольствие эта исполненная шарма игра в двусмысленность, в двуполость, ею была открыта новая манера акцентировать внимание на женственности – не столь бросавшаяся в глаза, более размытая, но не менее эффектная.