Текст книги "Страх любви"
Автор книги: Анри де Ренье
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)
XV
– Это будет ваша вина, Марсель, если я в Венеции ничего не увижу…
Жюльетта, смеясь, пыталась подняться с кровати, на которой лежала: Марсель нежно ее удерживал, и она снова уронила голову на подушку. Она сопротивлялась и старалась освободиться.
– Пустите, Марсель, поздно.
Он не слушал. Из веселого и оживленного лицо молодой женщины сделалось страстным и серьезным. Вдруг Марсель почувствовал, что она приближается к нему. Она сплетала свои ноги с его ногами, искала своим ртом его губы. Вздыхая, она прошептала:
– Люблю тебя.
Голос ее в тиши комнаты был нежный и низкий. В окна проникали закатные лучи. Воздух казался напоенным медом, так сладко было его вдыхать. Вся жизнь ограничивалась ими самими. Время перестало существовать. Они не чувствовали себя ни в каком месте земного шара…
Бой стенных часов заставил их открыть глаза. Солнце зашло, и сумерки заполняли комнату вместе с влажной свежестью, поднимавшейся от близких вод. Марсель поспешил к камину. Вскоре в нем затрещали сухие стволы лозы. Мало-помалу дрова разгорелись. На круглом столе Марсель зажег высокую лампу в виде колонны. Ее свет говорил, что день кончен, что наступал вечер, ночь. Надо было уходить, расставаться… Жюльетта, облокотясь на подушку, с распущенными волосами, глядела на пылавший камин, потом вдруг откинула одеяло, спустила ноги на ковер, пошла и присела на корточки перед огнем. Она повернула к Марселю свое лицо, ярко освещенное пламенем. Свет камина делал розовою ее потеплевшую кожу. Марсель тихо ласкал круглое обнаженное плечо прелестного тела, склоненного пред ним. Вдруг оно показалось ему далеким, словно уменьшившимся, похожим на красноватую статуэтку, в самой глубине его памяти, где-то далеко, далеко…
Жюльетта согрела перед огнем одну за другой свои руки, потом провела ими по волнам своих волос. Ей не хотелось одеваться. Наконец она протянула молодому человеку руки.
– Ну, Марсель, помогите мне. Не могу же я в таком виде вернуться в гостиницу.
Она потянулась, стоя, гибкая и стройная. Она приподняла, пропуская между пальцев, тяжелую массу своих волос и заложила ее на голове причудливою короною, рыжеватая бронза которой отливала золотом при свете лампы. Марсель смотрел на нее.
– Вы походите на статую Осени, Жюльетта.
Она стала серьезной и с минуту подумала.
– Это оттого, что я уже не молода, Марсель. Мне двадцать семь лет.
И добавила:
– Как бежит время! Еще день прошел!
Лицо ее омрачилось выражением тоски. Тревожным голосом она спросила:
– Какое сегодня число, Марсель?
С жестом безразличия он ответил:
– Пятое октября… или шестое… не знаю точно.
Она сделала несколько шагов по направлению к окну. Сквозь стекла виднелось светлое еще небо. По другую сторону канала, на острове Джудекка, сверкали огни. Марсель смотрел через плечо молодой женщины. Она приложилась щекою к его щеке.
– Были ли вы счастливы, Марсель?
Он ничего не ответил, и они обняли друг друга. Он чувствовал на своей груди биение сердца прелестной сборщицы винограда, которая поднесла к его устам прекраснейший плод жизни.
XVI
Они встречались ежедневно, в послеполуденное время, в доме на Заттере; и каждый день они расставались все с большим сожалением и с большим желаньем. Жюльетта де Валантон выходила первая, так как они избегали покидать Каза Анджели одновременно, так же, как и старались не входить туда вместе. Марсель считал минуты, потом торопился догнать молодую женщину. И сегодня он, по обыкновению, применил эту уловку. Когда он увидел Жюльетту, она медленно шла вдоль красной стены Госпиталя для неизлечимых. Заслышав позади шаги, она обернулась. Марсель подошел:
– Не хотите ли пройтись, прежде чем направиться в палаццо Альдрамин? Обед только в восемь часов, а сегодняшний вечер так ясен, не правда ли, Жюльетта?
Она опустила голову, улыбаясь. Под облачным небом осенней Венеции, когда воздух окутывает предметы, словно мягким прозрачным шелком, за сверкающим каналом виднелся остров Джудекка, неясный и отдаленный. У набережной Заттере еле покачивались лодки и барки. Пролетали серебристые чайки.
Марсель указал на них:
– Их очень много сегодня. Это означает, по всей вероятности, что море бурное. Они прилетают, чтобы укрыться в лагуне. В самом деле дует легкий сирокко. Посмотрите, как скользки плиты… Не дойти ли нам до Доганы?
– Нет! Я предпочитаю вернуться в гостиницу кратчайшим путем. Мы увидимся вечером у господина Бютелэ. Я немного устала… а потом, я жду письма.
Марсель вздрогнул.
– Да, письма от отца. Вы знаете, что он участвует в поездке на яхте по Адриатическому морю. Он должен со дня на день приехать.
Со времени их прогулки в саду Энсворта это был первый намек на какое-либо событие или лицо из ее прежней жизни. Она была словно отрезана от всего, чем была ее прежняя жизнь, равнодушная к своему вчерашнему, как и завтрашнему дню. Казалось, у нее не было ни прошлого, ни будущего, и она принадлежала лишь настоящему… Все узы, связывавшие ее с тем, что было накануне, вдруг оборвались, словно ее вырвали из почвы и она жила одним лишь собственным благоуханием, одним своим соком, – плод любви и неги, покорная той руке, которая сорвала ее там, в ограде кипарисов и роз, на безмолвном острове, среди уснувшей лагуны…
Они повернули обратно и, покинув Заттере, пересекали Кампо Санта-Аньезе, пустынный, с его убогой церковью и убогой колоколенкой, чтобы пройти к traghetto Сан-Грегорио. Уже темнело в узких calli, по извилинам которых они шли.
У Кампьелло Барбаро, они перешли по горбатому мостику Рио делла Торезела. Несколько гондол стояли в ряд у traghetto. Одна из них причалила к деревянной лестнице, площадка которой слегка выступала над водой. Жюльетта села в гондолу. Марсель видел, как она опустилась на черные подушки и стала удаляться по Большому каналу. Vaporetto покачал гондолу на волнах за своей кормой. Она отчетливо рисовалась на фасадах домов противоположного берега, где начинали освещаться окна. В сумеречном небе, над мостом Академии, нежный перламутровый отблеск окружал остроконечный серп молодой восходящей луны. На другой стороне, у входа в Большой канал, в направлении Сан-Джорджо и Лагуны, завывала сирена.
Возвращаясь в палаццо Альдрамин, Марсель Ренодье размышлял. Г-н Руасси в Венеции?.. Не заедет ли он по окончании своей морской прогулки за дочерью, чтобы отвезти ее в Париж? При этой мысли Марсель испытал внезапную тоску, какую он чувствовал обыкновенно перед необходимостью принять срочное решение. Он ни разу не спросил Жюльетту де Валантон о ее планах. Быстро пронесшиеся недели их близости он прожил в забвении всего, что не имело к ней отношения. То, что его занимало, это были сговоры о их встречах и свиданиях, гондола, привозившая молодую женщину на квартиру в Заттере, где они встречались ежедневно, ее шаги по лестнице, ее манера снимать вуаль и раздеваться, пламенная томность ее тела, аромат ее кожи, ее волосы, ее лицо. И он удалял из своих мыслей все, что могло помешать их чувственной радости, их любовному одиночеству и обоюдному опьянению.
Разве любовница его не выказывала той же беззаботности? Оба они отдавались течению блаженных часов. И однако на днях она все же спросила у него число месяца и сделалась грустной и озабоченной. Не предвидела ли она, что той восхитительной свободе, которою они наслаждались, наступит предел? Не возвещал ли приезд г-на Руасси конец грезе, в которую они погрузились, не думая ни о ее продолжительности, ни о ее исходе?
Марсель вздрогнул. Жюльетта, которую он держал сегодня в своих объятиях, сердце к сердцу, чье дыхание, смешанное с его собственным, он пил, уста в уста, эта самая Жюльетта завтра или вскоре может быть у него отнята. При этой мысли он ощутил боль, столь жестокую, столь невыносимую, что он остановился. Дать ей уехать! Никогда! Он огляделся вокруг. Кампьелло Барбаро был пустынным и безмолвным. Эта старая стена, этот мост, этот канал, этот дворец – олицетворяли собою всю Венецию. Она была здесь, вокруг них, молчаливая сообщница, Страна Любовников! Она охраняла их неразрешимым сплетением своих каналов и переулков. Это она, рыбачка душ, захватила их, связав узами любви в петли своей серебристой и тонкой сети! Она укроет их в тайниках своего лабиринта!
Эта мысль успокоила его. В этом городе, романтическом и запутанном, он чувствовал себя словно защищенным от всякого враждебного нападения. Он провел рукой по лбу, как бы отгоняя кошмар, и пошел дальше. Пристань Венье расстилала перед ним свою двойную спокойную набережную. Дети играли. Две девушки в шалях беседовали, стоя одна против другой. Во время разговора одна из них дружеской рукой поправляла шпильку в прическе подруги. Сегодня, помогая Жюльетте причесываться, он воткнул ей в волосы шпильку, длинную черепаховую шпильку, прозрачную и совсем гладкую. Жюльетта, в самом деле, не носила теперь никаких украшений: ни ожерелья с крупными ровными жемчужинами, которое он видел на ней когда-то, ни одной из тех драгоценностей, которыми она прежде любила украшать себя. Перед окнами ювелиров на площади Сан-Марко она улыбнулась однажды пренебрежительно и равнодушно. Светская жизнь утратила для нее свой соблазн. Жюльетта была уже не прежняя Жюльетта. И он снова слышал те слова, полные разочарования, которые она сказала ему в саду на острове Джудекке, где для них обоих началась новая жизнь.
Они любят друг друга! Эта уверенность успокоила его. Ах, как охотно покинет она все ради этой любви! Одно единое слово, и она будет принадлежать ему навеки! Они останутся в Венеции. Они поселятся здесь, на набережной Заттере, в доме, где Жюльетта будет принадлежать ему не только в условленные и всегда слишком краткие часы, но во все часы, постоянно, днем, ночью и даже во время сна – ибо до сих пор она никогда еще не спала близ него: так, и сегодня вечером, пообедав в палаццо Альдрамин, она вернется к себе в гостиницу, запретив ему даже проводить ее. А тогда наступит конец этим принуждениям, этим предосторожностям. Она будет его, его, его…
Он ускорил шаги. Порыв желания и гордости воспламенил его. Наконец-то! Все это казалось ему простым, естественным, легким, лишенным препятствий. Ее муж?.. Марсель пожал плечами. Ее отец?.. Но что может возразить на это г-н Руасси? Она уже подчинилась ему некогда. Она уступила расчетам отцовского эгоизма. Теперь ее очередь распорядиться собой! Впрочем, разве г-н Руасси не признает за женщиной права на любовь? Марсель улыбнулся. Он припомнил их разговор в Онэ в тот вечер, когда они гуляли в огороде, вдоль шпалер. Жюльетта сделала опыт; теперь она свободна.
Свободна! Неожиданно это слово вызвало в душе Марселя острую боль. Мысль, самовольно изгнанная из памяти, вернулась к нему со всей силой и жестокостью. Жюльетта свободна? Да нет же! Разве она не назвала сама себя побежденной, порабощенной, пленницей? Разве у нее не было на лице, когда он снова ее увидел, безнадежного выражения рабыни? Разве она горько и страдальчески не жаловалась на это рабство, о причине и сущности которого она умолчала?.. Он припомнил ее на приморской террасе в саду Энсворта, испуганную и тоскующую, словно какая-то страшная тень скользила позади нее. Вдруг он сжал кулаки. Неясный призрак, уже не раз бродивший вокруг них, стоял перед ним насмешливый, повелительный, угрожающий; теперь он принял очертания, и у него было имя…
В ушах у Марселя зашумело. Слова, сказанные ему некогда Сирилем Бютелэ, пришли ему на память. Какая доля правды была в них?.. Была ли то клевета, сплетня или просто один из тех смутных слухов, которые распространяются неизвестно как и кем и не имеют никакого реального основания?.. Тем не менее имя Жюльетты де Валантон фигурировало в парижской скандальной хронике рядом с другим именем, именем Бернара д'Аржимеля.
Был ли Бернар д'Аржимель ее любовником? Не на него ли она намекала, говоря, с умолчаниями и страхом, о ненавистных и грозных цепях, которыми она была окована? Не раз собирался он спросить ее об этом, но не решался. К чему отравлять их обоюдное счастье? Даже если она и принадлежала ранее этому человеку, то разве это не произошло вследствие случайности, слабости, боязни, отчаяния? И он, Марсель, разве не ответствен он за это? Как отважиться упрекнуть ее в ошибке, виновником которой, быть может, был он сам? Не лучше ли забыть? Не есть ли забвение один из счастливых даров жизни? Чего только люди не забывают? Разве он не забыл самого себя? Разве он не забыл наставлений отца? Любовь преображает: что осталось в Жюльетте, как и в нем, из того, чем они были прежде? Пусть же подозреваемая и ненавистная тень присоединится к их теням в несуществующем прошлом! Зачем явилась она смущать его? Жюльетта свободна, так как он освободил ее, и он сумеет ее защитить! Он с вызовом поднял глаза. В посветлевшем небе блистал кривой рог луны, тонкий и острый, между двух высоких дымовых труб; казалось, он своим острием вот-вот снесет эти огромные головы в тюрбанах, набитые пеплом злых воспоминаний.
Когда Марсель Ренодье вошел в розовую гостиную, Сириль Бютелэ поджидал его, читая газету.
– Ну, дорогой Марсель, хорошо ли провели день?
Художник весело глядел на него в маленькую хрустальную лунку своего монокля. Марсель покраснел. Сириль Бютелэ похлопал его по плечу.
– Ну, тем лучше, счастливец! Ах, у вас большой козырь – ваша молодость!.. Знаете, в квартале Кастелло я сделал находку, которая в прежние времена привела бы меня в восторг. Да, очаровательная девчонка, лет пятнадцати, волосы, как у догарессы… Но теперь – баста!.. Поздно!.. Госпожа де Валантон обедает у нас, не правда ли? Она удивительно красива сейчас. Венеция пошла ей на пользу!..
Сириль Бютелэ рассмеялся и продолжал:
– Кстати, я сегодня встретил вашего старого приятеля, Антуана Фремо. Он представил меня весьма красивой женщине, которая, впрочем, его законная жена!.. Он жаловался на то, что давно не видел вас. Он стоял на Пьяцетте и смотрел на великолепную яхту, бросавшую якорь в доке…
Марсель вздрогнул. Со стены на него глядел портрет дамы в маске. Она казалась эмблемой той Венеции, незримой и нежной, чью покровительственную пустынность и благосклонную тайну он чувствовал вокруг себя.
XVII
«Нереида», стоявшая на якоре в доке Сан-Марко против церкви Санта-Мария делла Пьета, была большой паровой яхтой, выкрашенной в белый цвет и оснащенной на манер брига.
В спокойной воде лагуны отражались ее стройные очертания, ее мачты, снасти и флаг. По мере приближения к ней г-жа де Валантон начала яснее различать подробности судна. На носу, под бушпритом, она заметила золоченую фигуру, изображавшую морскую богиню. На белом корпусе раскрытые иллюминаторы чернели своими круглыми отверстиями. Никто не показывался на палубе. На мостике два матроса чистили медные части, блестевшие на солнце. Гондола пристала к лесенке; г-жа де Валантон, держась рукой за веревку, поднялась по ступенькам. У входа на яхту она спросила дежурного матроса, находится ли на борту г-н Руасси. Подбежавший steward [36]36
Пароходный слуга. (Прим. перев.)
[Закрыть]провел ее на корму. Шезлонги и тростниковые кресла окружали стол, на котором еще стоял кофе. В блюдце мокла толстая, наполовину выкуренная сигара. Докладывая, что г-н и г-жа Бартен сошли на берег, но что г-н Руасси находится у себя в каюте, слуга глядел на г-жу де Валантон с тем удовольствием, какое испытываешь при виде лица, которому не служишь ежедневно в течение шести недель; затем он скрылся, чтобы предупредить г-на Руасси.
Через несколько минут показался г-н Руасси. На нем была фуражка члена яхт-клуба. Он сердечно обнял дочь, уселся против нее в одно из тростниковых кресел, вытянул ноги и закурил сигару.
Сначала разговор шел о путешествии. Погода была довольно плохая при выходе из Триеста, и г-жа Руасси слегка страдала морской болезнью: в настоящую минуту она отдыхает. Это маленькие неудобства морского спорта, но зато сколько удовольствия! Г-н Руасси был неистощим. Можно было подумать, что он первый открыл Сицилию, Архипелаг [37]37
Архипелаг – древнее название Эгейского моря, сохранившееся в профессиональном языке моряков до наших дней.
[Закрыть], Далмацию [38]38
Далмация – область на Адриатическом побережье, на территории современных Хорватии и Черногории.
[Закрыть]. Пребывание их в Венеции не будет продолжительным: в Венецию так легко попасть иначе, нежели на яхте, меж тем как существуют тысячи мест, которыми можно насладиться, лишь имея хорошо оборудованное судно!
Г-жа де Валантон слушала отца рассеянно. Она взяла со стола серебряную ложечку и постукивала ею о край чашки. Она смотрела вдаль, на розовую стену Дворца дожей, где обрисовывались по временам то тяжелый полет голубя, то резвые взмахи крыльев чайки. Наконец г-н Руасси умолк, выпустил клуб дыма и поправил козырек фуражки. Г-жа де Валантон перестала играть серебряной ложечкой.
– Ну, а ты, дорогая, как поживаешь?.. Скажи мне, однако, какого черта очутилась ты здесь?
С минуту он смотрел на кончики своих ботинок.
– Твое письмо от прошлого месяца, полученное мною на Мальте, несколько удивило меня, не скрою этого. Твой внезапный отъезд… Конечно, это очень мило – выехать навстречу своему папаше в Венецию… Но что скрывается за этим?
Она молчала.
– У тебя были какие-нибудь огорчения? Что-нибудь не ладится?.. Твой муж?.. Нет, этот достойный Валантон по-прежнему примерный муж!.. Он в Париже, как мне писали оттуда… А д'Аржимель?
Она подняла на отца глаза и медленно ответила:
– Господин д'Аржимель находится в Тироле, по делам. Он проводил меня до Венеции и заедет за мной, чтобы отвезти меня в Париж…
Потом она добавила, словно говоря сама с собою:
– Он остановился в Инсбруке [39]39
Инсбрук – город на западе Австрии, в Восточных Альпах; центр земли Тироль. Известен как высокогорный курорт и центр лыжного спорта.
[Закрыть], в Гранд-Отеле.
Г-н Руасси поглаживал свою бородку.
– Все это, дорогая моя, мне кажется вполне естественным! Валантон не любит двигаться, и д'Аржимель проводил тебя… А Венеция, что ты скажешь, разве она не прекрасна?.. Знаешь, я, право, рад тебя видеть. Ты сейчас удивительно красива!
Г-н Руасси любовался г-жою де Валантон. На этом необычном фоне он лучше мог оценить красоту дочери. Вдруг он заметил, что лицо молодой женщины стало серьезным и тоскливым. И в самом деле, к чему он ее расспрашивал? Какая необходимость вызывать ее на откровенность? Теперь, судя по ее виду, он был уверен, что она преподнесет ему какую-нибудь неприятную новость. Какая неудачная мысль пришла ему в голову – затеять подобный разговор! Жюльетта – особа достаточно взрослая, чтобы действовать, не советуясь с ним. Он за все время дал ей лишь один совет, – но зато хороший, – выйти замуж за Валантона. Он предпочитал ограничиться этим.
– Но твоя мачеха, быть может, уже оделась… Она будет упрекать меня за то, что я не сказал ей о твоем посещении…
Он сделал движение, которое она остановила жестом. Г-н Руасси покорно откинулся на спинку кресла и стал ждать.
– Папа, у меня к тебе есть просьба.
Г-н Руасси вздохнул в бороду.
– Ну, что же, проси.
Жюльетта де Валантон судорожно ухватилась пальцами за ручки кресла и произнесла глухо:
– Увези меня.
Г-н Руасси привскочил и выбросил за борт потухший кончик своей сигары.
– Увезти тебя?
Она сделала знак, что это именно то, чего она хочет. Он повторил:
– Увезти тебя! Но куда?
– Куда хочешь… Сначала возьми меня с собой на яхту… Потом в Корратри, в Онэ… куда сам поедешь… к себе…
Он слушал ее, пораженный. Она снова сказала спокойным тоном:
– Увези меня, совсем, навсегда, – понимаешь?..
Теперь он стоял перед нею:
– Ты с ума сошла!.. Что все это значит?.. Бросить своего мужа, своего…
Он едва не произнес промелькнувшего в мыслях слова, но поправился:
– Свое положение… Ты с ума сошла, совсем с ума сошла… Так что же, ты, значит, хочешь развестись с мужем?
Она опустила голову:
– Почему бы нет?
Г-н Руасси подпрыгнул на месте. Ему показалось, что судно тронулось, что Венеция колеблется. Потом вдруг он разразился гневом:
– Развестись! Да тебя надо связать! Развестись! Да ведь это безумие!.. У тебя нет никакого основания для этого! Валантон по отношению к тебе безупречен! А что же я буду с тобой делать? Разве эта яхта принадлежит мне?.. А потом?.. У тебя не будет ни сантима. Это – идиотская затея! Черт возьми, надо уметь устраиваться. Нельзя же ломать все вокруг себя… Ты меня очень огорчила, Жюльетта… А я-то ведь так хорошо направил твою жизнь!.. Я был покоен, зная, что ты замужем, имеешь элегантный вид, окружена поклонением, избалована… и вдруг, на тебе!.. Разводиться! Но ведь ты привыкла к роскоши, к мотовству! Разве я могу тебе доставить на это средства? У госпожи Руасси, правда, есть состояние, но все же, в конце концов… Неужели ты думаешь, что, если бы мы в самом деле были богаты, мы стали путешествовать на яхте наших друзей? Эти Бартены – превосходные люди, но в больших дозах они невыносимы. Путешествие весьма плохо организовано. Мы выехали чересчур поздно. Адриатическое море в это время года уже делается неспокойным, а их проклятая яхта качается и качается… О, да, нечего сказать, приятное будет возвращение морем! А они ни за что не отпускают нас!
Он надвинул на уши свою морскую фуражку и продолжал с яростью:
– Впрочем, дело не в Бартенах… Ты заставляешь меня говорить глупости. Но, черт побери, твоя история лишена здравого смысла! Нарушить чудеснейший брак, брак с моим другом, который предоставляет тебе всякую свободу, ни в чем тебе не отказывает, мирится со всеми твоими прихотями… Лучшее тому доказательство – что ты сейчас в Венеции, и одна… Он ни капли не ревнив, этот славный человек!.. Покинуть его, да ведь это было бы низостью! Подумай две минуты, и ты откажешься от своего намерения. Черт возьми, я знаю, что в жизни у женщины бывают затруднения, но ты достаточно умна, чтобы улаживать их, ах, ты большая девочка!
Он успокоился и, улыбаясь, положил ей руку на плечо.
– Вот что, малютка. Ты, должно быть, смертельно скучаешь здесь, одна, в гостинице… Я уверен, что у тебя нет совсем знакомых в этом проклятом городе, который, говоря между нами, выглядит настоящей могилой… Я уверен, что ты живешь здесь, как дикарка. Поэтому-то у тебя и перевернулось все в голове… Ну да, мало ли что можно вообразить себе!.. Вот почему тебе следовало бы телеграфировать милейшему д'Аржимелю, чтобы он ускорил свой приезд. Хочешь, я напишу ему?.. Инсбрук, Гранд-Отель, не так ли?
Г-н Руасси следил на лице дочери за впечатлением, произведенным этим планом. Выражение тоскливого испуга исказило черты молодой женщины.
– Господин д'Аржимель не должен застать меня здесь!
Стоя, она говорила голосом отрывистым и низким. Г-н Руасси, внезапно встревоженный, смотрел в замешательстве на дочь, теребя бородку. Он сделал несколько шагов и снова подошел к ней:
– Слушай, малютка, я буду говорить со свободой старого товарища и с откровенностью моряка. Я должен предупредить тебя, что ты играешь опасную игру. Ты собираешься испортить себе жизнь… Я не могу сказать тебе большего и не хочу вмешиваться: это не дело отца. Но будь осторожна, черт возьми!
Она с презрением пожала плечами:
– Я предпочла бы иметь от тебя помощь, а не советы. Ну прощай!
Г-н Руасси рассмеялся:
– Вот уже и рассердилась! Что за упрямица!.. Итак, ты уходишь?
Она сделала утвердительный знак.
– Тебе не следует так уходить… Осмотри, по крайней мере, «Нереиду». Ты увидишь, какой здесь комфорт, какая чистота, а?
Движением он указал на внутренность яхты, вычищенную и блестящую. Она сухо ответила:
– Нет, меня ждут.
– В таком случае приходи обедать! Это будет для тебя переменой ресторанного меню и отвлечет тебя от глупых мыслей.
– Нет, я обедаю в палаццо Альдрамин, у Сириля Бютелэ…
Она умолкла, застегнула на перчатке пуговицу и добавила, словно с вызовом:
– С Марселем Ренодье.
Она пристально посмотрела на отца. С минуту они наблюдали друг друга молча. Г-н Руасси сказал просто:
– Так, так! Он, значит, здесь, юный Марсель? И все по-прежнему погружен в меланхолию?.. Не приобрел ли он вновь, чего доброго, интерес к жизни?
Г-н Руасси добавил иронически:
– Я говорил ему в былые времена в Онэ, что никогда не следует отчаиваться… Все придет в свое время и все устроится. Это мой девиз. Подумай о нем, моя маленькая Жюльетта.
Они прошли рядом по блестящей палубе яхты до выхода. Жюльетта подставила отцу щеку. Он поцеловал ее.
– Ну, я зайду к тебе завтра утром в гостиницу, дитя мое. Думаю, что мы снимемся с якоря к вечеру. Прощай.
Она спустилась по ступенькам лестницы. Очутившись в гондоле, она увидела отца, галантно приподнявшего свою морскую фуражку. Гондольер, с шапкой в руке, наклонился.
– К Кальчина.
– Benissimo, signora! [40]40
Очень хорошо, сударыня! (Прим. перев.)
[Закрыть]
Посеребренное железо гондолы сделало поворот, покачиваясь над освещенной водою дока. Вдали над Доганой золотая Фортуна направляла бег колеса пятою своей крылатой ноги. Жюльетта закрыла глаза. В квартире на набережной Заттере Марсель считал нетерпеливо, должно быть, минуты, прильнув лбом к стеклу. Другой образ мелькнул в уме молодой женщины, и, невзирая на жаркий воздух, она ощутила дрожь… Что готовит ей будущее? Но разве можно уйти от неизбежного? И она почувствовала, что именно здесь, в этом городе, загадочном и безмолвном, перед эмблемой этой воздушной Фортуны, распутается тройная нить ее судьбы.
