Текст книги "Встречи господина де Брео"

Автор книги: Анри де Ренье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ,
В КОТОРОЙ СНОВА ПОЯВЛЯЕТСЯ, ДЛЯ ТОГО ЧТОБЫ ИСЧЕЗНУТЬ, Г-Н ФЛОРО ДЕ БЕРКАЙЭ

То, что испытывал г-н де Брео к хорошенькой Маргарите Жеро, было совсем не похоже ни на жаркое и безудержное желание, подобное тому, какое ему описывал г-н Эрбу, партизан, в своей повести о герцогине де Гриньи, ни на длительное и меланхолическое чувство, которое в нем самом возбуждало лицезрение прекрасной г-жи Блион; но тем не менее ему доставляло некоторое удовольствие смотреть на полное и улыбающееся лицо этой молодой женщины. Ее любезность простиралась до того, что г-ну де Брео не возбранялось продолжить это лицо белой и бархатистой шеей и в меру полной грудью, скрытыми косынкой, и далее скрытыми уже под платьем круглым станом, ровными бедрами, гладким животом и крепкими ногами, стройными, с изящными ступнями.

Чтобы получить возможность наслаждаться всеми этими прелестями, г-ну де Брео достаточно было несколько раз сходить в лавку Жеро, лютника, под вывеской «Серебряная лира». Случайно он зашел туда однажды и смог убедиться, что посетители встречают там хороший прием. Любезная Маргарита Жеро старалась угодить каждому и дать представление, что «Серебряная лира» по богатому выбору товара и обходительности первая лавка в околотке.

Г-н де Брео был приблизительно такого же мнения. Действительно, испытываешь некоторое удовольствие, когда при покупке какой-нибудь вещи видишь, что продают вам весело, услужливо, и деньги, следуемые за купленный предмет, переходят не в скрюченные пальцы, которые того и гляди вас оцарапают, а в руки, которые берут их с таким видом, будто принимают их на память о вас, а не как должную плату. Именно такое впечатление умела производить ловкая продавщица у лютника – с такой охотой выполняла она свои обязанности. Так что г-н де Брео довольно часто захаживал в «Серебряную лиру».

К тому же он обратил внимание на превосходное качество струн для лютни, которые там отпускали, и что звук, издаваемый ими, был полон и нежен. Жеро выражал благодарность за похвалы его товару, а любезная Маргарита Жеро не презирала комплиментов по поводу ее наружности. Даже мэтр Жеро не особенно оскорблялся, когда до его ушей кое-что долетало, хотя слух его более тонко воспринимал звуки настраивавшихся инструментов, чем то, что говорилось вокруг. Он был человеком покладистым и занятым своими делами. Он возился в своей лавке, покуда ухаживали за его женой. Он сметал пыль, перетирал свои инструменты и приводил их в порядок, а г-жа Жеро за выручкой отвечала на любезности.

Лавка мэтра Жеро была очень приятным местом. Всевозможные инструменты составляли естественное ее украшение, в одно и то же время необычайное и пышное по разнообразию форм и по материалу, который иногда бывал очень ценным. Некоторые были сделаны из редкого дерева с инкрустациями из перламутра и слоновой кости, другие были занятны на вид причудливостью своего построения. Закругленные вырезы скрипок чередовались с круглыми тамбуринами, разделяя соседство со стройной или узловатой тонкостью флейт и пикколок. Все эти инструменты гирляндами, в ряд, висели вдоль стен, а некоторые даже были подвешены к потолку и еле заметно качались. Толстопузая лютня казалась бескрылой птицей, готовой снести свое звучное яйцо.

Это зрелище очень развлекало г-на де Брео, и он довольно часто мечтательно его созерцал. Мало-помалу ему начинало казаться, что все эти инструменты оживают; ему чудился беззвучный концерт, к которому присоединялся серебристый смех хорошенькой продавщицы, у которой белые зубы были словно из слоновой кости, достойной в виде инкрустации занять место в ручке виолы или в боках лютни, а светлые волосы должны были бы прелестно вибрировать под смычком. Это наводило г-на де Брео на мысль о наружности молодой женщины. Направление этих мыслей, очевидно, слишком ясно отражалось на его лице, так что она могла заметить их ход. Маргарита, казалось, не была этим недовольна. Мало-помалу присутствие г-на де Брео сделалось настолько ей приятным, что она стала придумывать, как бы встретиться с ним не при народе и не на глазах у мэтра Жеро, который, не будучи ревнив, тем не менее был мужем и, хотя был поглощен своими занятиями, не мог не заметить, чем занимается его жена, переглядываясь с г-ном де Брео.

Мэтр Жеро гордился тем, что в его лавке в точности можно найти все, чего захочет человек, играющий на каком-нибудь инструменте; потому он был несколько раздосадован, когда в один прекрасный день г-н де Брео спросил у него струн известного сорта, которых случайно в лавке не оказалось. Сначала он начал божиться, что ничего подобного не существует, но под конец, смущенный неполнотой своих товаров, стал уверять, что отлично понимает, что ему нужно, и к следующему дню достанет. Г-н де Брео вежливо отвечал, что это не так спешно, и забыл было про обещание лютника, как вдруг на следующий день, после полудня, он услышал, что к нему стучатся. Двери открылись, и с удивлением он увидел на пороге самое Маргариту Жеро, с опущенными глазами, державшую в руке маленький сверточек.

Скромно она ступила вперед. Она не так живо и быстро взглядывала, как когда она за выручкой встречала покупателей. Г-н де Брео церемонно начал благодарить ее за то, что она потрудилась побеспокоиться, и запутался в словах, как вдруг, громко расхохотавшись, она прикрыла за собой дверь и поцеловала его в губы…

Она довольно часто приходила навещать г-на де Брео, и каждый раз они оставались довольны друг другом. Маргарита была пламенна и благочестива. Она охотно предоставляла в распоряжение возлюбленного часы обедни и время, определенное на покупки, предлоги для которых она придумывала, чтобы объяснить мужу свое отсутствие в лавке. Это составляло более или менее порядочный запас времени, которым они пользовались как могли лучше: то г-н де Брео делал беспорядок в костюме молодой женщины, ровно настолько, насколько это было необходимо, то он раздевал ее донага, чтобы насладиться всем ее телом. Насмотревшись на ее белизну, пока она стояла, он укладывал ее на свою кровать и сам растягивался рядом с нею. Ему доставляло удовольствие чувствовать своей кожей ее кожу не потому, чтобы он по-настоящему любил свою любовницу, но он был молод, стояла весна, и нет никакой неприятности испытывать желание, длящееся настолько лишь, чтобы ощущать, легкое нетерпение.

Однажды, когда они дошли до минуты, следующей за более сладкими, в дверь внезапно постучали. Г-н де Брео едва поспел вскочить на ноги, а Маргарита – натянуть на голову простыню, как на пороге показался г-н Флоро де Беркайэ. То, что предстало его взорам, не оставляло никакого сомнения, что он пришел не вовремя; но он не показал виду, вошел в комнату, держа шляпу в руке, и раскланялся по всем правилам голому телу Маргариты и г-ну де Брео, наспех надевавшему кальсоны; потом, не смущаясь, сел на стул, стоявший поблизости, и, помолчав минуту, обратился к г-ну де Брео. Тот примирился с положением дел, подумав, что в конце концов во время вердюронских празднеств г-н Беркайэ принял его тоже в постели, лежа с рыжей служанкой, и что природные потребности для всех одинаковы. Поэтому он не мог удержаться от смеха, когда г-н де Беркайэ сказал ему:

– Как, сударь, вы все такой же, и вкус к подобным ребячествам у вас еще не прошел?

И г-н де Беркайэ указал на то, что прекрасная лютница старалась как можно лучше скрыть от нескромного посетителя.

– Конечно, – любезно продолжал г-н Флоро де Беркайэ, – если у вас сердце еще лежит к подобным забавам, я могу только рукоплескать вашему выбору. По-видимому, у этой молодой женщины, лица которой я не вижу, прекрасная внешность. Я редко встречал с восхищением более свежую кожу, хотя и не всегда – а я имею в этом кое-какой опыт – лучшие плоды бывают безопасны. В конце концов, если я имею основание поздравить вас, то и мое несколько внезапное появление имеет некоторое извинение. Может быть, я прервал вас в тот момент, на котором не любят задерживаться. Умоляю вас, сударь, продолжать, не обращая внимания на мое присутствие. У меня так много важных тем для раздумья тем временем, что вид ваш меня не смутит. Так что, сударь, поступайте так, как если бы меня здесь не было, а когда вы кончите, я объясню вам цель своего посещения.

Г-н де Беркайэ положил на стол свою шляпу. Видя, что, по-видимому, г-н де Брео не собирается ничего другого делать, как только его слушать, он прибавил:

– Вы должны, сударь, дать мне пятнадцать экю взаймы.

Г-н де Брео попробовал опустить руку в карман, забыв, в каком костюме он находится.

– Да, сударь, пятнадцать экю, – продолжал г-н де Беркайэ. – Уверяю вас, что это не для того, чтобы пропить их в кабаке или чтобы исполнить какую-нибудь причуду. С тех пор как мы виделись с вами, я от многих вещей отказался, и образ мыслей у меня совсем не тот, как тогда; но все-таки нужно есть, сударь, потому что человек жив и хлебом тоже, а не только словом, исходящим из уст Божиих.

Г-н де Бэркайэ испустил глубокий вздох из глубины впалого живота.

– Вы удивляетесь, сударь, видя меня в таком состоянии? – продолжал г-н Флоро де Беркайэ. – Что у меня нет денег, это не должно вас удивлять: поэты обычно не взысканы фортуной. Но вам кажется странным, что я не одушевлен более пламенем нечестия, которое некогда не допускало меня произнести имя Божие, не сопровождая его насмешками, что так нравились князю де Тюину и передавались из уст в уста. Таковы были мои привычки, когда в прошлом году мы встретились с вами на постоялом дворе, и я был счастлив, найдя в вас человека, который сходился приблизительно со мной во взглядах на сущность вещей, хотя и по-другому выражал свои мысли.

Слова г-на де Беркайэ заставили улыбнуться г-на де Брео. Они привели ему на память последствия этой встречи с г-ном де Беркайэ. Он был многим ему обязан и, в частности, знакомством с маркизой де Преньелэ, а на ее празднике в Вердюроне он беседовал с г-ном Ле Варлоном де Вериньи и видел танцующей г-жу де Блион. Конечно, тело молодой женщины, которая лежала здесь на постели и которую он поглаживал рукою, чтобы она запаслась терпением, было нежно, стройно и прелестно на вид. Он заключил это по взглядам, которые украдкой бросал в ту сторону г-н Флоро де Беркайэ. Г-н де Брео вполне ценил наслаждение располагать этим телом по своему усмотрению, но он хорошо знал, что, как только прекрасная Маргарита покроет себя материей и придет в обычный вид, он через минуту перестанет об этом думать. Г-н де Брео часто уже испытывал, как легко забывает он о своей любовнице. Тогда он с живостью начинал мечтать о другом, не ее теле. Оно предстало ему на мгновенье, словно нагое, под серебристой прозрачностью наряда, оживленное музыкой и светом, будто в волшебном, танцующем видении. И г-жа де Блион с такою точностью, с такою остротою пришла ему на память, что он закрыл глаза и ему стоило труда отвечать на слова г-на Флоро де Беркайэ.

– Действительно, сударь, перемена, происшедшая в вас, достойна удивления, но мне кажется, что она началась уже тогда, когда я навестил вас, чтобы попросить вас любезно преподать г-ну Ле Варлону де Вериньи тот образ мыслей, от которого теперь вы так далеки. Уже тогда профессия безбожника, как вы выражаетесь, начала казаться вам не столь прекрасной, и вы давали мне понять, что в конце концов могли бы быть способным, как и любой человек, веровать в Бога. И если, действительно, вы приняли подобное решение, мне бы очень интересно было узнать от вас самих, как с вами случилось то, чего, по правде сказать, я все-таки не ожидал.

– Я сейчас все вам расскажу, – скромно ответил г-н Флоро де Беркайэ, – и в подробностях, с условием, что эта прекрасная дама прикроется одеялом, потому что вид ее начинает меня волновать и…

Маргарита Жеро, держа все время лицо тщательно закутанным, натянула с помощью г-на де Брео простыню на остальные части тела. Г-н Флоро де Беркайэ, по-видимому, удовлетворился этим и продолжал следующим образом:

– Вы должны знать, сударь, что некоторые события, о которых я умолчу, очень повредили мне во мнении некоторых особ. Нам прощают все, что касается наших собственных удовольствий, но не любят, чтобы мы занимались удовольствиями других; вам самим известно, как в таких случаях называют нашу услужливость. Случай с г-ном Ле Варлоном де Вериньи пошатнул мое положение в обществе. Если бы я для себя приберег эту маленькую Аннету Курбуан, все обошлось бы как нельзя лучше… Ну, да все равно… Прибавьте к тому же, что кошелек маркизы де Преньелэ открывался все с большим и большим трудом. Она довольно кисло принимала мои произведения, объявив, что воображение у меня иссякло и утратилась та пламенность, которая придавала блеск моим писаниям. Правда, что шипучесть моя приутихла. Обычно я от простых смертных заимствовал черты, которыми наделял своих богинь, а жалкое состояние, в которое привела меня вердюронская служаночка, не давало мне возможности поддерживать свое вдохновение привычным питанием. И вот я в своей норе – совсем один, с высохшей чернильницей и кувшином взвара. Нездоровье удерживает меня от посещения кабаков. Прощай, вино, питье залпом, трубка, яичница с салом и все распутства, служащие привилегией и как бы отличительным признаком вольнодумца! От нечестия у меня осталось только само нечестие. Что же это за нечестивец, который ложится спать с курами, встает с петухами, не предается плотским грехам и живет как любой бедняк? Хорошее занятие, надо признаться, не веровать в Бога, если это не сопровождается разрешением того, чего другие лишают себя в ожидании будущей жизни, где им сторицей воздастся за воздержание здесь, на земле! Это чистейшее надувательство, сударь, и, не желая больше быть в дураках, я решил поскорее вывести дело начистоту!

Г-н Флоро де Беркайэ сделал движение, будто перескочил ручей, и продолжал:

– Признаться, что своим обращением я рассчитывал восстановить свое блестящее положение в обществе. Мне казалось, что этим я завоюю все сердца и добьюсь всеобщего расположения. Этим возвращением к Богу я оказываю поддержку религии, которая должна была бы ответить тем же. Что же может более прибавить ценности вере, как не пример возвращения к ней человека, до сей поры столько напоказ обходившегося без нее? Таково было мое мнение, сударь, тем более что обращение мое не было следствием особой милости Божией, на которую, без сомнения, трудно рассчитывать, но проистекало из вполне рассудительного побуждения, находящегося, так сказать, у каждого под рукой; не порыв, где сам собой не управляешь, а определенная и серьезная наклонность, пробудить которую может всякий человек, исполненный добрых намерений.

Г-н де Беркайэ на минуту умолк.

– Вы ждете, сударь, – насмешливо начал он опять, – что я вам буду живописать все затруднения, которые пришлось мне одолеть в себе самом, чтобы дойти до теперешнего состояния? Вы воображаете, что я с трудом искоренял в себе долголетние и глубокие корни нечестия и цепкие пни мыслей, к которым я привык? Вам хотелось бы испытаний, порывов, новых падений, покаяний, подвигов – всего, что принято в подобных случаях? Не обольщайтесь надеждой, сударь. Нет ничего легче и удобнее, и я уверен, что, когда придет для вас срок, вы сами этого не заметите, как и я.

Г-н де Беркайэ остановился. Маргарита Жеро начинала терять терпение под простыней. Она сделала движение, причем одна нога опять открылась. Г-н де Беркайэ продолжал:

– Все дело, как я имел честь вам докладывать, в наступившей минуте. Не трудитесь рассуждать и доказывать. Доводы за веру и против нее совершенно равны. Мы имели свои для того, чтобы быть безбожниками, другие имеют свои, чтобы не быть ими. Одни стоят других, сударь, все дело в выборе, причем не следует рассматривать эти доводы слишком подробно. Уверовать в Бога почти то же самое, что проглотить пилюлю, относительно которой не спорят и не разбирают, из чего она составлена, а просто ожидают счастливого результата.

Г-н де Беркайэ сделал горлом движение, будто проглотил довольно крупный предмет, отчего на худой шее его поднялся кадык.

– Не смейтесь, сударь, – снова начал г-н Флоро де Беркайэ. – Делать, так делать! И я решил сопровождать свое обращенье всеми признаками, чтобы доказать, что оно бесповоротно и чистопробно. Начал я с того, что видоизменил свою манеру выражаться. Быть может, нас судят скорее по словам, чем по делам. Я отрекся от резких и живых выражений, к которым я имел привычку, и заменил их языком елейным, основательным и убежденным. Везде я появлялся крайне благопристойно, стал посещать церкви, присутствовал на проповедях и церковных процессиях. Начал злоупотреблять таинствами. Я излишествовал за трапезой Господней. Сочинял гимны и кантики. Наилучшие я носил к маркизе де Преньелэ. Она выслушала их рассеянно, очень похвалила и не дала ни копейки. Везде повторялось то же самое; вот почему я и явился к вам в надежде встретить у вас лучший прием.

Г-н Флоро де Беркайэ погрузился на минуту в задумчивость. Маргарита Жеро воспользовалась этим временем, чтобы высунуть нос из-под одеяла и посмотреть, каков из себя этот докучный посетитель. Г-н де Беркайэ был не в авантаже. Цвет лица его, не поддерживаемый больше вином, лишился красок. Он казался жалким и опустившимся, и к природному его козлиному запаху примешивался душок ризницы. Он продолжал безмолвствовать, как вдруг воскликнул:

– Странный народ, сударь, эти верующие христиане! Одни находят столь естественным, когда начинают разделять их мнение, что не видят в этом никакой заслуги и ничего, заслуживающего внимания, другие даже оскорбляются тем, что отказываешься от мнения, противоположного ихнему. Им кажется, что для других совершенно достаточно быть безбожниками. Уверяю вас, они смотрели на мое обращение как на неуместную фамильярность. Они сочли это за некоторого рода наглую попытку сравняться с ними и не оставались нечувствительными к подобной дерзости. Некоторым, наконец, не нравится, чтобы число безбожников уменьшалось. Разве безбожники – не отверженные, паршивые стада, заранее обреченные гневу Господнему? В день Страшного суда правосудие Божие, занятое тем, как бы построже наказать нечестивцев, не будет слишком подробно рассматривать проступки обыкновенных грешников, которые, благодаря подобному накоплению, отделаются гораздо легче. Таким образом, сударь, все от меня отвернулись, и я вынужден обращаться к такому нечестивцу, как вы.

Г-н де Брео был вполне расположен прийти на помощь бедному г-ну Флоро де Беркайэ, но перед этим спросил у него, почему, не найдя в религии того, чего ожидал от нее, он не вернулся к прежнему своему образу мыслей. Г-н де Беркайэ пожал плечами с безнадежным видом, потом вдруг покраснел и поднялся, ударив кулаком по столу.

– Подумайте, сударь, как они были бы довольны и как возгордились бы при этом! Неужели для того, чтобы уверовать в Бога, нужно всегда иметь эту веру? Вы хотели бы, чтобы Флоро де Беркайэ на себе доказал неопровержимость этого и признал себя неспособным исполнить то, за что взялся? Да, я спасусь, несмотря ни на кого, и, что бы там ни говорили, я докажу им, что это вовсе не так трудно, как они считают. Славную рожу скорчит добрая маркиза де Преньелэ, когда увидит, что я являюсь на небо, да еще в монашеском платье, так как я хочу, сударь, сделаться именно таковым. Мне говорили о хижине отшельника неподалеку от той гостиницы, где мы с вами встретились. Последний отшельник исчез вместе со служаночкой, которая, помните, подавала нам вино. Я хочу заменить его. Хижина – чистенькая, на опушке. Местность людная, жить можно удобно. Крестьяне богомольны; проезжие щедры и милостивы. Туда я и удалюсь. Отращу бороду. У старого Курбуана найду во что одеться. На это и пойдут ваши деньги. Не сомневаюсь, что и вы когда-нибудь навестите меня; нечестие имеет свой срок, и все приедается, даже прекрасные девицы, вроде той, что у вас сейчас под рукой. Ну, оставляю вас, занимайтесь вашими делами, а я пойду по своим, потому что, сударь, раз взялся верить в Бога, нужно действовать начистоту.

И г-н де Беркайэ, спрятав в карман данные ему г-ном де Брео экю, ушел, не закрыв дверей, а за ним поднялась, вся голая, на кровати прекрасная Маргарита Жеро, очень похожая на искушение, являющееся отшельникам на деревенских картинах фламандских художников.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ
О ТОМ, КАК Г-Н ЛЕ ВАРЛОН ДЕ ВЕРИНЬИ ОТ ДУШИ, НО ВТУНЕ ПОКАЯЛСЯ, И О ДОБРОМ СОВЕТЕ, ДАННОМ ЕМУ СЛАВНЫМ Г-НОМ ДЕ ЛА БЕЖИСЬЕРОМ

Покуда карета везла г-на Ле Варлона де Вериньи из логовища маленькой Аннеты Курбуан к монастырю Пор-Рояль-де-Шан, он составлял в уме прекрасное слово. Он рассчитывал обратиться с ним к сестре своей, матери Юлии-Анжелике Ле Варлон, когда та покажется у решетки в приемной. Все время переезда по ночным улицам, где раздавался звук копыт по мостовой и лила свой свет рогатая луна, не торопясь обдумывал он периоды, готовясь произнести их с надлежащим благолепием. Жест усиливает слово, и г-н Ле Варлон де Вериньи льстил себя некоторой надеждой, что впечатление, которое производят его слова, увеличивается от манеры их произношения. Мать Юлия-Анжелика узнает выраженными в слове, красота и пристойность которого не ускользнут от се внимания, причины, приведшие ее брата в столь ранний час к пустыни, которой он намеревался более не покидать и куда он нес не столько остатки грешного человека, сколько задатки святого. И г-н Ле Варлон де Вериньи испытывал некоторую гордость от нового своего положения.

У него было чувство, что он, взятый сам по себе, уже представляет собою зрелище, не лишенное величия, раз на нем проявилась особая благодать Божья. Разумеется, Бог позволяет иногда людям, к которым особенно благоволит, сразу избавиться от греха, но чаще всего он удаляет их от греховности мало-помалу, так сказать, шаг за шагом: очень немногим дано освободиться так сразу, одним скачком, и с таким треском очутиться за пределами демонской власти. Разве способ, которым очистился он от своей скверны, не ставит его в глазах людей на некоторого рода пьедестал, и не представляет ли он своей особой удивительный пример того, как прекраснейшим образом можно в один день разорвать с тем, что служило всю жизнь жалкой привычкой? Так что г-н Ле Варлон де Вериньи не был бы очень удивлен, если бы увидел, что со всех сторон сбегаются люди, теснясь по краям дороги, чтобы насладиться великолепным и редким зрелищем, какое представляла собою его персона.

Он должен был, однако, признаться, что проезд его совершенно не производил того впечатления, которое ему так живо рисовалось. Дорога продолжала быть безлюдной. По мере того как карета подвигалась, луна заходила и свет ее становился менее ярким. Мрак, который она переставала разгонять, казалось, снова сгущался, но мало-помалу стал утрачивать свою черноту. Он делался менее плотным, казался уже прозрачным, и г-н Ле Варлон де Вериньи различал контуры деревьев и характер местности. Она была безлюдна и погружена в сон. В деревеньке, через которую проезжала карета, ставни были закрыты и двери заперты, никто не показывался на пороге посмотреть, как лошади г-на Ле Варлона де Вериньи рысцой везут его к Господу Богу. Так что г-н Ле Варлон де Вериньи, высунувшийся было из двери, снова откинулся с некоторой досадой на подушки и принялся сызнова строить периоды своей речи и оттачивать красноречивые фразы.

Меж тем заря начала заниматься, и карета приближалась к Пор-Роялю. Г-н Ле Варлон торопился доехать. Наконец показались монастырские постройки в уединенной долине. Пели петухи. Тихонько звякал колокол. Собака залаяла на остановившуюся карету, и г-н Ле Варлон де Вериньи, сойдя с подножки, решительно позвонился у ворот. Будучи впущен, он велел отвести себя в приемную и попросил вызвать к окошечку мать Юлию-Анжелику.

Г-н Ле Варлон де Вериньи, оставшись один, с уверенностью оглянулся. Ему было хорошо известно это благочестивое место, и раньше он всегда проникал сюда не без некоторого трепета. Голые стены эти казались ему обычно грозными, и решетка эта представлялась ему опасной. Сколько раз подвергался он здесь выговорам со стороны матери Юлии-Анжелики и видел, как желтое лицо ее желтело еще больше от гнева и отвращения! Сколько раз на этом самом месте мать Юлия-Анжелика предупреждала его, что он стремится к бездне и что бездна эта, в которую он низринется, полна грязи и пламени! Тогда он только сгибал спину, но сейчас – иное дело! Так что он шагал по приемной, стуча каблуками по плитам, вполголоса для пробы будил эхо, чтобы знать, как зазвучит его речь и как воспримет ее слух матери Юлии-Анжелики. Матушка не поверит своим ушам при столь неожиданном и счастливом известии, чудесный смысл которого, приписывая всю честь этого обращения всецело Господу Богу, не преминет вызвать некоторое уважение и по отношению к тому, кто оказался предметом столь ясно выраженной и нежданной благодати.

Как все великие ораторы – эти неизменные образцы, – и г-н Ле Варлон де Вериньи приступил прямо к сущности дела, так что мать Юлия-Анжелика, как только показалась у решетки, сейчас же узнала, к чему клонится речь. Г-н Ле Варлон де Вериньи приступил к изложению ряда относящихся к делу соображений, как вдруг был прерван самым сухим образом, а именно, ему было сказано, что место, куда он намеревается войти, отнюдь не козий загон, а овчарня, что сюда являются не в таком виде, покрытыми греховною нечистотою, но очистившись уже покаянием, что это – собрание благочестивых людей, сошедшихся для жития в Боге, а не скопление грешников, что нужно предварительно проверить, согласятся ли эти господа принять как своего человека такого сорта, что он может внушить им некоторое отвращение, если искренность слов его не подкреплена еще никакими поступками. Мать Юлия-Анжелика присовокупила к этому довольно много жестких слов и кончила тем, что предложила г-ну Ле Варлону де Вериньи смирненько здесь подождать, пока она позаботится узнать, будет ли его просьба уважена или его отошлют к специалистам по великим покаянным делам, которые с помощью таинств, как ударами валька, грязные души обращают в чистые.

Г-н Ле Варлон де Вериньи опешил. Он ожидал, что перед ним настежь распахнут двери и примут его с выражениями радости, и вот он очутился в пустой комнате с голыми стенами, с деревянными скамьями, скорее в положении лакея, ищущего места, чем знаменитого кающегося грешника. Тем не менее, чувствуя себя готовым пройти через все, что окажется нужным, он сел на одну из скамеек и погрузился в размышления.

Мысли его не сделались менее тревожными, так как бедный г-н Ле Варлон де Вериньи беспокоился в глубине души, какие епитимьи ему готовят. У него уже саднило плечи, словно от ударов плетей, а тело чесалось, как от колючей власяницы. Деревянные скамейки не предвещали ничего хорошего. В какое подземелье отведут его? Он воображал солому, кружку с водой, окно под потолком и череп. Чем будут его кормить? Не будучи лакомкой, он не пренебрегал обильной и питательной пищей. Он вообще проголодался, а никто не появлялся. Очевидно, обсуждался вопрос о нем. Он спрашивал себя, не лучше ли, пожалуй, было бы, если бы ему отказали в доступе в это благочестивое убежище и он отправился бы попросту исповедаться приходскому священнику в своих гнусностях; но, с другой стороны, страх перед адом не давал ему покоя. Он в самом деле увидел лик дьявола в чертах этой девочки и совсем по-настоящему чувствовал склонность переменить образ жизни. Лучше было бы, если бы пришли к нему на помощь в этом влечении, чем оставлять тут томиться в ожидании, которому, по-видимому, не предвиделось конца.

По временам г-н Ле Варлон де Вериньи в нетерпении вставал и принимался ходить по приемной. Было уже за полдень. Проволочки эти, без сомнения, были первой епитимьей и первым искусом, и он решил ему подвергнуться. Он растянулся на деревянной скамье и приготовился соснуть. Вероятно, ему предстояло еще немало строгостей, и он благоразумно решил, насколько мог, подготовиться…

Разбудила ото сна г-на Ле Варлона де Вериньи чья-то рука, которая трясла его довольно грубо, меж тем как чей-то голос говорил:

– Ну, сударь, идемте: я вам укажу вашу комнату.

Личность, произносившая эти слова, стоя перед г-ном Ле Варлоном де Вериньи, была коренастого сложения и с наружностью довольно заурядной. Полное красное лицо, изборожденное морщинами, маленькие живые глазки, беззубый широкий рот, коротко подстриженные волосы с проседью. Большие руки, жилистые и волосатые. На нем было темное платье и деревянная обувь. Вид у него был деревенский и церковный, не то рабочего с фермы, не то пономаря. Г-н Ле Варлон де Вериньи посмотрел на него. Несомненно, это был какой-нибудь служитель, которому поручено было провести его. И г-н Ле Варлон поднялся, чтобы идти за ним, со скамейки, на которой лежал, такой жесткой, что у него все кости разломило. Провожатый, видя, что он потягивается, принялся смеяться.

– Ну, ну, сударь, можно подумать, что вы привыкли к постелям помягче.

Г-н Ле Варлон де Вериньи не любил фамильярности и во всяком другом случае оборвал бы молодца, которому вздумалось бы подшучивать над ним, но тот принадлежал, очевидно, тоже к святым мужам и находился в таком месте, где человек самый незначительный, раз он благочестив, имеет преимущество над грешником.

Выйдя из приемной, г-н Ле Варлон де Вериньи прошел ряд пустынных дворов. Наконец он достиг довольно обширного сада, окруженного высокими стенами и разбитого на квадраты, как огород. Виднелись там плодовые деревья, растущие у стенки или на полной воле. Так как был конец осени, деревья начинали уже ронять желтеющие листья. Человек, за которым шел г-н Ле Варлон де Вериньи, то наклонялся, чтобы поднять упавшее яблоко, то пощупывал запоздавшие на ветках груши. Подошвы его скрипели по гравию дорожки. Г-н Ле Варлон де Вериньи со вздохом вспомнил о теплых и сочных сливах, которые он ел в обществе г-на де Брео, когда они вместе возвращались из Вердюрона; еще глубже вздохнул при мысли о слишком недозрелом плоде, отведать который так некстати посоветовал ему г-н Флоро де Беркайэ. Конечно, г-н де Брео распространит слух об удалении из мира г-на Ле Варлона де Вериньи, и последний почувствовал от этой мысли некоторое удовлетворение. Кто услышал эту новость, наверно, уже представляет себе его коленопреклоненным на каменном полу, готовым запеть псалом, на самом же деле он проходит просто-напросто по фруктовому саду вслед за служителем в деревянных башмаках.

Тем временем дошли они до опрятного довольно строения, куда проводник г-на Ле Варлона де Вериньи пригласил его войти. Сам он при входе разулся и пошел бесшумными шагами по штучному полу прихожей. Простота дома и его выбеленные стены являли вид приятной свежести. Лестница с деревянными перилами вела к длинному коридору, в который выходил ряд совершенно одинаковых дверей. На каждой была надпись с именем, и г-н Ле Варлон де Вериньи мог прочесть и свое на одной из дверей, ведущей в маленькую комнату, беленькую, где в качестве мебели стояла кровать с сенником, стул и деревянный стол. На нем были две прикрытых тарелки и кусок хлеба. Вид всего этого доставил удовольствие г-ну Ле Варлону де Вериньи. Он был голоден.