Текст книги "Встречи господина де Брео"

Автор книги: Анри де Ренье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Толстяк воздел вздутые свои руки и опять уронил их, произнеся хриплым голосом:

– Не зовите меня, сударь, больше этим именем. Оно обозначает человека, которым я перестал быть и который всегда будет для меня предметом ужаса и отвращения.

Он прибавил с самоуничижением:

– Ведь того, о ком вы говорите, сударь, вы только что застали в положении, не только недостойном христианина, но свойственном настоящему преступнику, подлежащему законной ответственности.

Г-н де Брео утвердительно кивнул головой.

– Однако же, – продолжал г-н Ле Варлон де Вериньи, – для своего наказания не на людское правосудие я рассчитываю. Я слишком хорошо его знаю, чтобы мне не было известно, что существуют преступники, которых оно избегает карать, и я боюсь, что принадлежу к числу подобных. Я опасаюсь с его стороны поблажек, которых вовсе не желаю. Потому-то я обращаюсь к суду Божьему, так как он не обращает внимания на звание и положение судимых, и мы все равны перед его справедливостью и строгостью. В его-то руки я себя и вручаю.

Помолчав, он снова начал:

– Не думайте, сударь, что он будет иметь дело с закоренелым нечестивцем или с бесповоротным безбожником. Нет, ваш Флоро де Беркайэ и все его рассуждения не имели никакого успеха. Он не скупился ни на доказательства, ни на уподобления, вообще исчерпал свою задачу до конца. Не от него зависело, чтобы я сделался одним из столпов вольнодумцев. Но обязан этим я ему, потому что я воспользовался не столько его наставлениями, сколько его услужливостью. Она-то и привела меня сюда, сударь. Думалось, что она доставит мне только наслаждение или, по крайней мере, то, что я по своей низости считал таковым. Но пути провидения таинственны и неисповедимы. Господь сделал своим орудием маленькую девочку, которую г-н де Беркайэ отыскал в трущобе, и уничтожил во мне прежнего человека. Его больше нет, сударь. И причиной этому весьма неожиданное происшествие.

Г-н Ле Варлон де Вериньи помолчал с минуту.

– По правде сказать, требовалось по меньшей мере удивительное стечение обстоятельств, чтобы извлечь меня из той грязи, в которую я поминутно возвращался. Вы видели меня в ней дважды, и сегодня в особенно позорной обстановке. Пусть хоть это зрелище послужит вам на пользу! Научитесь, куда заводит страсть к женщинам, которую вы считаете естественной потребностью и над которой часто подшучиваете. Узнайте, к каким насильственным и яростным поступкам она приводит и как может сделать из нас то, что она сделала, как видите, из меня.

Г-н де Брео продолжал слушать г-на Ле Варлона де Вериньи.

– Да, сударь, я рассчитывал скромненько и втихомолку удовлетворить этого рода желание, когда господин Флоро де Беркайэ меж доводами своих рассуждений указал мне на дочку этих добрых людей. Раз я не в силах изгнать вожделения из моих чресел, не лучше ли обставить тайной свои проступки? Вы знаете, какие досадные слухи возбудило мое приключение в гроте с госпожой дю Тронкуа! Раз мой грех сильнее меня, мне казалось предпочтительнее не давать ему такой огласки. Предприятие, которое мне предлагал господин де Беркайэ, казалось мне скромным и пристойным. Я согласился пойти вместе с ним, и в настоящую минуту, сударь, он ждет меня внизу в карете, не предполагая, в какое место он должен будет отвезти меня отсюда.

Г-н Ле Варлон де Вериньи перевел дыханье.

– Приехав сюда, он передал меня с рук на руки этим честным людям, которым я отсчитал условленную сумму. Они уверили меня, что все сойдет благополучно, что меня ожидают, что особа, о которой идет речь, предупреждена, ко мне расположена наилучшим образом и что я без сомненья останусь ею доволен, особенно если я соблаговолю не обращать внимания на недостаток опытности, вполне извинительный в столь юном возрасте. С этими словами мне открыли двери в комнату, где вы меня и нашли. Освещена она была плохо, одним светильником. Я осторожно подошел к кровати. Малютка заснула и спала так крепко, что я мог, не будя ее, откинуть одеяло и приподнять ей рубашку. Я увидел ее тело. Оно не было ни прекрасно, ни соблазнительно. Я долго созерцал его. Решительно, она казалась мне слишком молодой и не в моем вкусе, так что, может быть, я ушел бы, если бы неблагоразумно не протянул руку туда, где и взглядам не следовало бы задерживаться.

– В ту же минуту, сударь, я почувствовал, что по мне пробежал огонь: пламя меня обожгло. Малютка проснулась. Она, казалось, не удивилась моему присутствию, о котором ее, наверно, предупредили, мило улыбнулась, но покраснела, увидя себя раскрытой, и живо поправила рубашку. Я позволил себе некоторые вольности, но, к моему удивлению, она так защищалась, что я сделал более энергичные попытки. Она сопротивлялась и тихонько умоляла меня уйти; но эти просьбы, которые могли быть одним притворством, только усилили мою смелость и заставили подумать, что малютке все это не впервые. Так что я хотел живее кончить дело. Тогда-то она и принялась кричать и звать на помощь. Эти крики, вместо того чтобы охладить меня, еще больше воспламенили. Я схватил ее, она отбивалась, наконец вырвалась и принялась бегать по комнате. Пришлось вдоволь погоняться за ней. Наконец я схватил ее за рубашку, и мы упали на постель. Она всерьез звала на помощь. Что делать, сударь, я сдавил ей горло. Мало-помалу она переставала защищаться, я прижал ее тело своим. Она смотрела на меня расширенными глазами. Что за мгновенье, сударь! Я чувствовал, как она подо мною тает, как сам на ней таю; но, по мере того как я проникал в нее всем существом своего греха, мне показалось, что лицо у нее на глазах меняется и делается ужасным. Прямо физиономия дьявола, сударь, и этот дьявол был тем, что жил внутри меня и показывался мне во всей своей неприглядности; в жилах своих я ощутил адский огонь, пылающим водоемом и пламенной струей которого я становился.

Г-н Ле Варлон де Вериньи поднялся, весь задыхаясь от своей греховности. Тень от него, брошенная светом свечи на стену, была уродлива и ужасна. Г-н де Брео молчал. Г-н Ле Варлон де Вериньи снова начал с удвоенной экзальтированностью:

– Здесь-то, здесь-то, сударь, и открылось чудо благодати! Пути Господни от нас сокрыты. Нужно было, чтобы я дошел до этой точки гнусности и позора, дабы стало ясно, что без помощи Божьей человек не властен над самим собою. Таким образом, владыка благ земных и небесных допустил меня опуститься до подобия самых низких и опасных животных. Руки мои хватали, ногти царапали. Господь захотел, чтобы благодать его застала меня в таком унизительном положении. Ах, сударь, как рассказать вам, чтобы вы поверили? В эту ужасающую минуту мне казалось, что греховность из меня выходит, с тем чтобы никогда больше в меня не возвращаться. Я, так сказать, опорожнился от нее. Я словно выздоровел после того, как она истекла из моей плоти и была поглощена другой плотью. У меня остались от нее лишь ужас, ломота и усталость.

И г-н Ле Варлон де Вериньи протянул затекшие ноги.

– Я сказал вам правду сейчас. Да, перед вами уже не тот господин Ле Варлон, каким вы знали его раньше, распутный и развратный. С вами разговаривает совсем другой человек, который вспоминает о прежнем только для того, чтобы оплакивать его постыдные дела. Этот вновь пришедший полон прегрешений, но искренне решился получить прощение и вести для этого праведную жизнь, и никакие суровости не отклонят его от этого пути. Это покаянное устремление совсем не то, что вы о нем можете думать. Не смотрите на него, как на легкое угрызение совести, которое подчас грешник испытывает в промежуток между отвращением после содеянного греха и пылким желанием совершить новый. Нет! Я чувствую себя сильным в моем решении и уверен в будущем. Тем не менее, как бы сильна ни была моя уверенность и убежденность в новом моем направлении, не думайте, что я подвергну их испытанию со стороны соблазнов. Я предполагаю уединиться в пустыню. Вы возразите мне, быть может, что я мог бы ждать не так долго и воспользоваться одной из тех передышек, о которых я вам рассказывал. Увы! Неужели бы вы хотели, чтобы свое уединение я загрязнил нечистотою моих мыслей? Я бы населил одиночество желаниями своей плоти, меж тем как теперь я возьму туда с собою лишь телесную оболочку, в которой злое семя уже иссохло и не будет произрастать. Приключение этой ночи таково, что грех сжег во мне свои последние огни и угас в собственном пепле. Я уже выбрал и место для своего уединения. В Пор-Рояль-де-Шан отвезет меня карета, стоящая внизу. Вам известна святая слава этого убежища. Среди тамошних отшельников тот, кто в миру был господином Ле Варлоном де Вериньи, постарается сделаться достойным благодати, которую ниспослал ему Господь и которую от души желаю, чтоб он ниспослал и вам, сударь, как и мне, ибо, без него и без его участия в борьбе против нас самих, что бы мы были?

Г-н Ле Варлон де Вериньи умолк. Г-н де Брео поправил нагоревшую свечку. У Курбуанов больше не слышно было никакого шума. В темном садике тихо капало после дождя.

– Конечно, сударь, – отвечал г-н де Брео, – все это прекрасно. Но эта девочка, может быть, вовсе не заслуживала чести быть причиной столь сильных переворотов, и провидение поступило с ней довольно бесцеремонно. Прибавлю только, что вам завидую. У вас есть Бог, который вам прощает то, чего я сам себе не простил бы, если бы со мной случилось что-нибудь подобное. Впрочем, предположить это довольно трудно, так как, если я и считаю наслаждение, доставляемое женским телом, вполне естественным, то нужно по крайней мере, чтобы женщины были согласны на то, чего мы от них требуем. Поэтому я совершенно не понимаю, чтобы кого-нибудь принуждали к этому обманом ли, деньгами ли, или насилием. За исключением этого, мне кажется, что всякий может жить, как ему угодно, и играть на лютне по-своему.

Тут г-н де Брео, заметив, что его лютня по недосмотру осталась лежать на столе, заботливо спрятал ее в футляр, между тем как Ле Варлон де Вериньи немного был удивлен, что этот маленький провинциальный вольнодумец недостаточно проникся уважением к человеку, так внезапно и таким тонким образом отмеченному Божьей благодатью. И г-н Ле Варлон де Вериньи, подтянув штаны и поправив белье, откланялся г-ну де Брео и важной поступью направился по Божьему пути.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ЧТО ЗАМЫШЛЯЛ Г-Н ЭРБУ, ПАРТИЗАН, И КАКОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ СДЕЛАЛ Г-НУ ДЕ БРЕО

Маркиза де Преньелэ объявила, что очень довольна услугами маленькой Аннеты Курбуан, которую г-н де Брео поместил к ней, чтобы удалить от родителей. Честные эти люди без больших затруднений согласились на желание г-на де Брео. По-видимому, они несколько растерялись от последствий ночного посещения г-на Ле Варлона де Вериньи и начинали думать, что не так легко, как принято думать, извлекать пользу из тех возможностей, что предоставлены нам провидением в качестве подспорья для недостаточности нашего состояния. Конечно, как результат приключения, у них остался кошелек с золотом, переданный им г-ном Ле Варлоном де Вериньи, но в ушах у них не перестали звучать и нотации, на которые не скупился г-н де Брео. Он дал им понять, что начальник полиции недолюбливает такого рода торговлю, какой они пробовали заняться, так что супруги Курбуаны готовы были на этом и остановиться. Казалось, они примирились с уделом продавать тряпки и старье, вместо того чтобы искать обогащения более коротким и прибыльным путем. Потому они охотно позволили г-ну де Брео увести с собою их дочь Аннету, чтобы препроводить ее к маркизе де Преньелэ, где она должна была помогать этой даме в разных ухищрениях туалета, к которым она неукоснительно прибегала каждый день, чтобы быть в состоянии принимать высшее общество и не отпугивать своею внешностью людей, которых привлекало к ней изящество ее ума.

Она нуждалась в ком-нибудь, кто бы помогал ей в этих заботах. Итак, юная Аннета должна была научиться причесывать, одевать, подавать рубашку, натягивать чулки и оказывать всевозможные услуги, в вознаграждение за которые она получала от г-жи де Преньелэ постель, стол и одно экю в месяц. В короткое время она довольно хорошо освоилась со своими обязанностями. Она поправилась, пополнела и сделалась почти хорошенькой, что не ускользнуло от внимания г-жи де Преньелэ, так что она велела спать девушке в комнате рядом с собою, ключ от которой она прятала себе под подушку. Она не хотела, чтобы с ее любимицей случилась какая-нибудь неприятность, и старательно держала ее в стороне от лакеев и прочей челяди, тем более что по ее наблюдениям, которыми она поделилась с г-ном де Брео, малютка нисколько не жалела о том, что меньше чем два месяца тому назад была изнасилована…

– Да, да, – говорила г-жа де Преньелэ, – нисколечко, даже меньше, чем полагалось бы. Конечно, я согласна, очень естественно, что подобное приключение сначала кажется заслуживающим особого внимания, но вскоре смешивается с мелкими явлениями, из которых составляется обычная жизнь изо дня в день. Потому вполне справедливо, чтобы в памяти оно заняло свое место, не отличаясь почти ото всего, что его окружает. Я не говорю, что после подобного случая, нужно все время ходить, опустив голову, и проливать слезы, но считаю, что нет необходимости задирать нос и выставлять это напоказ. Разумеется, ваша Аннета далека от такой крайности, но уверяю вас, что она вспоминает не без удовольствия о том, что с нею произошло, и, подавая мне чулки или рубашку, своим многозначительным видом л словно говорит, что я не имела чести пройти через руки г-на Ле э Варлона де Вериньи, человека из общества и стряпчего при Большом Совете.

Г-ну Эрбу, партизан, сидевший вместе с г-ном де Брео у кровати маркизы де Преньелэ, громко расхохотался; несколько тише вторил ему г-н де Брео.

– Не стыдно ли вам, господа, – заметила живо г-жа де Преньелэ, – так хохотать? Смех этот не совсем уместен, по-моему, так как относится не столько к этой девочке, наивное хвастовство которой вас забавляет, сколько к бедному господину Ле Варлону де Вериньи, над которым вы издеваетесь. А между тем, господа, если бы вы потрудились исследовать происхождение вашей веселости, я уверена, вы бы покраснели. Сущность ее заключается в образе, не имеющем в себе ничего ни прекрасного, ни возвышенного. Вы смеетесь над вещью, самая мысль о которой должна была бы вас оскорблять, – для этого достаточно было бы простого обращения занятной идеи в подлинное зрелище. При подобном испытании неужели вы продолжали бы насмехаться над грубыми или неловкими приемами человека, желающего достигнуть своей цели? А между тем, это именно и занимает вас в данную минуту. Вы представляете себе господина Ле Варлона де Вериньи в положениях, гнусность которых была бы вам невыносима, как свидетелям. Я уверена, что вы оба бросились бы на помощь жертве. Да разве вы, господин де Брео, и не сделали этого? Но вот человеческий ум! Он слаб и с трудом удерживает полученные впечатления. Самые сильные скоро бледнеют. На известном расстоянии они получают совсем другой вид, чем прежде нам казались, и воспоминание, которое мы о них сохраняем, далеко не таково, каким оно должно было бы быть, если бы память удерживала точно то, что видели наши глаза. Кое-что общего имеется и в легкости, с какой прощаем мы себе известные поступки, которые, без всякого сомнения, показались бы нам недостойными нас, если бы отдаленность, куда торопимся мы их отослать по нашему равнодушию, не подставляла вместо их настоящего вида размалеванные маски.

– Часто я наблюдал еще следующее, – робко вставил г-н де Брео, – что слова также не всегда сохраняют в полном весе свое значение, и часто порядочные люди говорят о поступках столь жестоких и низких с таким спокойствием, которое вовсе не служит доказательством, что они сами способны были бы их совершать и не испытывают к ним отвращения. Эта, вовсе не похвальная, привычка приводит к тому, что, судя по разговорам, людей можно считать гораздо более грубыми и злыми, чем они есть на самом деле. Многие походя говорят о драках и убийствах, не имея ни малейшей склонности ни к тому, ни к другому, и были бы крайне удивлены, если бы им в руки дали шпагу или палку для употребления, о котором они так свободно разговаривают. Кто сгоряча не желал, чтобы черт побрал его друзей, а если бы тотчас черт с вилами пришел исполнять его желание, он за полы бы стал удерживать своих друзей.

– Это все верно, – согласился г-н Эрбу, – но часто бывает наоборот. Конечно, есть слова, не сохранившие тесной связи со своим смыслом, так что следует быть осмотрительным с их употреблением, если мы хотим произвести ими должное впечатление; но существуют и такие, которые, будучи отделены от точного своего смысла, говорят гораздо больше человеку, не потрудившемуся дать им надлежащий оборот и не задумывающемуся над тем, что они за собою скрывают. Я знаю такие выражения, которые с самого же начала не внушают к себе доверия. Раз навсегда решили, что они не имеют оправдания, и к ним уже не возвращаются, и никто не согласится, что, может быть, при ближайшем рассмотрении они уже не так плохи, как кажутся. Прибавлю, что дурная слава за многими словами установилась по различным причинам. Если бы даже все они обозначали поступки, сами по себе предосудительные, следовало бы обратить внимание на условия, при которых они имели место. Например, я, разумеется, допускаю, что не нужно никого насиловать, что акт этот сопровождается рядом движений и ухваток, которые нам не могут нравиться, особенно в других. Между тем, раньше окончательного осуждения нужно было бы исследовать, не имеют ли эти плотские злоупотребления оправдания в известных телесных потребностях, и, чтобы бесповоротно осудить столь распространенный образ действия и с их названием соединить представление о неизбежном позоре, приличней было бы удостовериться, нет ли у одного из двух действующих лиц необходимых для совершения этого действия веских оправданий и действительно ли второе лицо так пострадало, как это принято думать. Случай с вашей Аннетой, по-моему, совсем сюда не подходит, раз она, судя по вашим словам, не столь уж огорчена этим происшествием, а скорее…

Г-н Эрбу не кончил своих рассуждений, потому что г-жа де Преньелэ с живостью его прервала:

– Ах, сударь, можно ли говорить с такою легкостью о событии, имевшем столь значительные последствия! Я имею в виду не эту малютку, которая через четверть часа уже извлекла из всего этого больше пользы, чем вреда, но бедного господина Ле Варлона де Вериньи! Я не хочу сказать, что приключение для него было плодотворным, раз ему он обязан спасением своей души; но очутился он в довольно досадном положении. Вдруг человек отрывается от светской среды и ведется благодатью в уединение, где он занимается самым строгим умерщвлением плоти! Все подробности этого испытания устанавливаются сестрой его, матерью Юлией-Анжеликой, и не беспокойтесь, она будет следить неукоснительно, чтобы это не была пустая формальность. Действительно, нашему другу предстоит не спокойное завершение, в благоразумном одиночестве, существования, уже очищенного тем состоянием души, которым обыкновенно диктуются подобные решения. Нет, господа, ему досталась большая и нелегкая задача возродиться и обновиться в самом себе. Кстати, не доказывает ли это обстоятельство превосходства нашей религии? Даже в подобном грешнике она сохранила достаточно сильные корни, чтобы из грязи вырос тернистый цветок покаяния. Не должно ли это заставить задуматься безбожников вроде вас и показать вам, что очерствение ваше не так застраховано, как вы полагаете, от внезапного вмешательства благодати?

– Обращайтесь к нему, маркиза, – возразил г-н Эрбу, партизан, – а не ко мне. Правда, говорят, господин де Брео вольнодумец, что очень возможно; но не находите ли вы, что он скорей похож на язычника, чем на рассудительного атеиста? Я подозреваю, скорее, что он не столько не верит в Бога, сколько почитает более тайные божества. Он любит мифологию поэтов, извлекает из лютни звуки, которые могли бы ласкать слух самого Аполлона. Не поклоняется ли он сельским и полевым демонам, наядам и нимфам, обитающим в ручьях и источниках? Не так ли, господин де Брео?

Г-н де Брео не отвечал и слегка покраснел. Он спрашивал себя, случайно ли попали слова г-на Эрбу в цель, или тот намекает на нимфу источников, которая в дни Вердюрона предстала ему столь прекрасной под чертами г-жи де Блион. Положим, г-н де Брео никому не поверял своего чувства, но он не мог удержаться и расспрашивал одних и других насчет г-жи де Блион; исподволь он собрал сведения о ее характере и привычках. Может быть, он недостаточно скрыл восхищение, которое испытывал при виде такой прелести и красоты? Но г-н Эрбу, не обращая внимания на то, что г-н де Брео покраснел и впал в задумчивость, обратился теперь к г-же де Преньелэ:

– Что касается до меня, сударыня, вы должны серьезно отказаться от мысли считать меня в числе нечестивцев, потому что я лично с закрытыми глазами принимаю все учение нашей религии. Положим, я не считаю этого за особенную заслугу. Я слишком определенно и совершенно особенным образом заинтересован в том, чтобы веровать. Хотел бы я знать, как так нет будущей жизни, и я показал бы тому, кто попытался бы доказать мне противное!

И г-н Эрбу сделал угрожающий жест воображаемому смельчаку рукой.

– Да, сударыня, – продолжал он уверенно, поглядывая блестящими и насмешливыми глазами на г-на де Брео, – да, сударыня, это так, и сознайтесь, я был бы дураком, если бы захотел, чтобы было иначе.

Г-н Эрбу помолчал и снова начал с убежденным видом:

– Вы легко поймете ход моих мыслей, если соблаговолите проследить его. От рождения, сударыня, я не был снабжен пышным гардеробом, в каком вы меня сейчас видите, и возможностью играть какую-нибудь роль. Настоящего своего положения я добился исключительно постоянным усилием и упорными стараниями. Но я не думаю на этом остановиться. Разве это все – быть богатым, хотя многие ограничиваются именно этим, что мне представляется наименьшим из того, на что рассчитывать имеет право такой человек, как я? Нет, нет! У меня есть некоторые тщеславные замыслы, осуществление которых я принимаю близко к сердцу; но, как бы искусно я за них ни брался, как бы ни старался – за успех ручаться не могу. В то же время, неудача была бы мне непереносима, потому на случай я и принял свои меры. Я пробил себе дорогу, маркиза, и был бы в отчаянии, если бы в конце этого прекрасного пути оказалась только черная дыра, где я протянулся бы недвижно и бескровно на веки вечные. Нет, черта с два! Так не должно быть. И мне, более чем кому бы то ни было, нужна другая жизнь, раз она поможет мне добиться в ней того, чего я не успею достигнуть в этой жизни.

И г-н Эрбу принял серьезный и скромный вид.

– Разумеется, сударыня, я далеко не жалуюсь на место, которое занимаю в этом свете. Оно бы вполне удовлетворило человека, ищущего только денег. Мое место доставило мне весь почет, который оно могло дать, но, тем не менее, в своем происхождении я чувствую недостаток, последствия которого ощутительны. Хотя светские люди, желающие почтить меня своим благоволением, высказывают по отношению ко мне всяческую благосклонность, им затруднительно считать меня за одного из своих. Хотя бы я прожил еще сто лет, мне бы не удалось уничтожить в их представлении эту разницу, которая им кажется значительной, насколько мне – ничтожной. В этом-то именно отношении, маркиза, Господь Бог и устраивает мои дела, и с моей стороны было бы глупо не веровать в него. Какое место более приспособлено для прекращения всех этих неравенств, о которых я вам говорил, чем его рай? Неужели вы думаете, что среди его избранников имеет какое-либо значение земное наше происхождение? Меж ними может царить лишь какое-то братское отношение, как между детьми одного общего отца. Так что в другой мир я переношу свиданье с теми, кто на этом свете жалел для меня поклона или отдавал мне его с таким видом, словно думал: «Ах, вот и почтеннейший господин Эрбу, партизан!». Пусть они торопятся здесь на земле использовать все, что им полагается. Я их жду там, в небе! Это ожидание должно в ваших глазах заверить полнейшее мое повиновение заповедям религии, религии, прибавлю я, маркиза, тем более достойной удивления, что на наше вечное блаженство и будущую жизнь она смотрит не как на личную возможность и преимущество отдельных людей, но как на достоверное достижение, которое может получить всякий, исполняющий известные обязанности, предлагаемые нам церковью, обеспечивающей нам наверняка необходимые последствия, к которым я привержен всею силою моей заинтересованности, маркиза, и упованием на осуществление заветнейшей моей мечты.

Г-н де Брео не без удивления прислушивался к словам г-на Эрбу, не уверенный, шутит ли тот, или говорит серьезно. Было довольно трудно прочесть что-нибудь на лице г-на Эрбу. Лицо у г-на Эрбу было широкое, крепко выделанное, здоровое, с правильно расположенными чертами, все части тела были также соответственных пропорций. Хотя г-ну Эрбу было под пятьдесят, он был осанист и представителен. Все в нем казалось необыкновенно уместным и ничто не останавливало на себе внимания; то же, что можно было заметить, доставляло спокойное удовлетворение зрению, не привлекая его особенным образом. Одет он был как раз соответственно своей внешности. Г-н Эрбу был богат, но не старался, чтобы это было заметно до его платью или по чему другому. Он не тщеславился своими деньгами, но извлекал из них всевозможные удобства и приятности по части обстановки, стола и женщин. Он отлично умел пользоваться всем этим, зная по опыту, как недостаток в этих вещах может быть горек и тягостен; потому что он принимал все меры, чтобы быть всегда обеспеченным в этом отношении. Потихоньку говорили даже, что ему бы это не так удавалось, если бы он двадцать раз не подвергался риску быть повешенным. Избавлялся он так ловко и удачно, что от виселицы не оставалось других следов кроме веревки, которая, как известно, приносит счастье. Так что г-н Эрбу досыта издевался над маршалом де Серпьером и над его подводами с добычей, которую тот привозил из своих кампаний. Он говаривал, что из-за каких-то ста тысяч экю не стоило откровенно выставлять себя грабителем и мошенником. И с презреньем добавлял, что, если бы он захотел воровать так неосторожно и грубо, он был бы богаче короля.

Пока г-н де Брео рассматривал г-на Эрбу, тот принялся смеяться, видя раздраженное выражение лица у г-жи де Преньелэ.

– Господин де Брео, если вы любите читать мысли по наружности, посмотрите лучше на маркизу, и вы увидите, что она считает меня неблагоразумным и заносчивым. Мое упование на Бога кажется ей подозрительным, и она считает, что я дальше нахожусь от царства небесного, чем этот г-н Ле Варлон де Вериньи, раскаяние которого так умиляет ее, и несомненно она думает, что я должен был бы последовать его примеру, так как она предполагает, что мне найдется, в чем каяться побольше, чем этому распутнику! Конечно, что касается женщин, чтобы не отклоняться от вопроса, на моей душе есть кой-какие проделки, которыми гордиться не приходится, но их нельзя смешивать с поведением почтенного г-на Ле Варлона де Вериньи, заведшим его туда, где мне, может быть, было бы не место.

Выражение лица г-жи де Преньелэ давало понять, что она не расположена слушать продолжения.

– Господин Ле Варлон де Вериньи, – спокойно продолжал г-н Эрбу, – напрасно удовлетворил при помощи этой малютки довольно вульгарное и грубое желание, проистекающее исключительно от известного жара в теле, которому подвержены все люди. Хотя чувствуешь и в себе подобные позывы, тем не менее, когда на других видишь неприкрытыми и резкими их последствия, они внушают отвращение. Но предположим, что вместо этого цинического увлечения господин Ле Варлон де Вериньи почувствовал к данной Аннете Курбуан то, что мы называем любовью. В таком случае нам показалось бы вполне естественным, что он силой или хитростью хотел достигнуть своей цели, потому что любовь имеет свои привилегии и оправдывает средства в силу своей отличительной способности делать обязательно необходимым для нас лицо, на которое она направлена. Она создает странные потребности. Но кому придет в голову оскорбляться ее опасной требовательностью? Так что, как я уже сказал, не только хитрость и насилие, но даже самое дерзкое похищение и утонченнейший обман внезапно для всех делаются почти допустимыми, раз они служат любви. Все согласны на этот счет, так как всякий знает, к каким крайностям отчаяния и скорби приводит лишение любимого предмета. Так что, если бы кто мне сказал, что он обуреваем одним из этих неизлечимых чувств, я посоветовал бы ему, скорее, не отступать ни перед каким злодеянием, чем рисковать сохранить в душе сожаления, что ты не поцеловал губ, не коснулся уголка тела, который отравляет нашу жизнь и мутит самый источник нашего счастья.

Г-н де Брео, заслушавшись г-на Эрбу, покраснел еще раз, думая о г-же де Блион, и в задумчивости своей, может быть, не заметил бы, что г-н Эрбу уже прощается с г-жой де Преньелэ, если бы тот не обратился к нему со словами:

– Приходите завтра ко мне, сударь. Я вам расскажу историю, доказывающую правду моих слов, поистине золотых, как я могу сказать лучше, чем кто бы то ни было.

После чего г-н Эрбу удалился, оставив г-на де Брео наедине с г-жой де Преньелэ.

– Ах, сударь, – сказала она после минутного молчания г-ну де Брео, который тоже собирался уходить, не столько боясь надокучить, сколько из желания предоставить свободу обычному течению своих мыслей, для чего пригоднее одиночество, нежели общество. – Ах, сударь, если бы вы были не тем, что вы на самом деле, а тем, чем вы должны были бы быть, я бы вам от души не посоветовала водить компанию с господином Эрбу! Но вы заняли особое положение, так что нужно добиться, чтобы он простил вам всякую манеру играть на лютне. Если бы вы не были безбожником, вам бы следовало за три версты обегать этого господина! Есть верующие, вера которых имеет такие обоснования и носит такой характер, что оскорбляет и приводит в отчаяние всякого, кто исповедует ту же религию. И господин Эрбу принадлежит к подобным ужасным людям, которые способны отвратить от религии, до того несносно быть их единоверцем!

И г-жа де Преньелэ подняла глаза к небу с выражением отчаяния. Потом продолжала:

– Да, сударь, этот господин Эрбу прямо ужасный человек! Вы слышали, что он только что говорил? Как вам нравится это бесстыдство и упрямое желание выдвинуться, так что неба он ищет, как такого места, где ему удобнее еще продолжать осуществление своих видов и планов и где он может получить еще излишек, которого не мог добиться на земле? Ведь это же значит злоупотреблять обещанием Господа Бога и недостойным образом превратно толковать божественные намерения! Хуже всего, что вот такой господин Эрбу может оправдать свои слова и достигнуть царства небесного, как и всякий другой, даже лучше многих. Ведь, что ни говорите, этот господин Эрбу вполне христианин. Он точно исполняет предписания нашей религии. Он ходит к обедне в свой приход, часто причащается. Он в меру подает милостыню. Он все делает, чтобы обеспечить себе спасение души, и достаточно богат, чтобы заставлять других за себя делать то, где не обязательно ваше непосредственное участие. Ах, сударь, скольких людей он может привлечь к этому делу! У него ни в чем нет недостатка. И помощь, получаемая от таинств, и убеждения духовенства, и молитвы братств. И это такой человек, что достигнет того, чего другие достигнут с большим трудом, а мы никогда не достигнем – я без помощи милосердия Божия, вы же без особой его милости, которая по отношению к вам, сударь, далеко не обеспечена. Тогда как вот такой господин Эрбу так хорошо примет свои меры, что все обойдется самым приятным и им предусмотренным манером.