Текст книги "Фаворитки"

Автор книги: Анри де Кок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

ЧИАНГ-ГОА

(Бутон розы)

Все подробности этой истории заимствованы нами из самых достоверных источников. Мы получили их не от самой героини – нам так и не удалось воочию увидеть китаянку Чианг-Гоа, – но от других наших героев.

Позволив напечатать эту историю, одно из главных действующих лиц просило не упоминать его настоящего имени. Лет пять тому назад он был любовником проститутки Чианг-Гоа, и любовник этот – французский пейзажист. Он был пейзажист в поэтическом стиле, прославленном Клодом Лоренем, меньше заботившимся о композиции, чем о верности природе.

Он повидал Европу, и ему давно уже хотелось посмотреть Азию. Но путешествие требует больших средств. В Индию отправляются не по железной дороге; чтоб переплыть океан, нужны деньги, так же как нужны они для того, чтобы свободно себя чувствовать среди аборигенов.

Эдуард Данглад хорошо понимал это, и так как состояние не дозволяло ему привести в исполнение свои замыслы, то он поджидал случая.

Один из его старинных товарищей, граф д’Ассеньяк, страшно богатый и также жаждавший постранствовать по свету, предложил ему оплатить все расходы, но художник был горд: он отказался.

– Все эти твои нежности даже странны и смешны, – сказал ему д’Ассеньяк. – У меня триста тысяч ливров дохода, и я без всякого для себя стеснения предложил тебе удовольствие, в котором и сам приму участие.

– Которое из-за меня будет стоить тебе полсотни тысяч франков. Спасибо! Ты можешь предлагать, я не принимаю.

– Полсотни тысяч!.. Ты преувеличиваешь!..

– Вовсе нет! Чтобы видеть все, нужно платить, и платить дорого; полагаю, ты же не приедешь из Китая с фуляром за три франка или с фунтом чаю.

– Конечно, нет… Мы купим там хороших материй, мебели… оружия… Да позволь же дать тебе взаймы эти пятьдесят тысяч франков.

– Я боюсь долга.

– Ты мне заплатишь картинами.

– Я дурно работаю, если получаю вперед.

– Ты невыносим! Из-за тебя я принужден не отправляться туда, куда мне хочется ехать.

– Как из-за меня? Я тебе не мешаю хоть завтра отправиться на Луну.

– Да ведь знаешь же ты, что без тебя на Луне я соскучусь.

Непредвиденный случай снял все трудности.

У Данглада где-то в Германии был старик дядя, которого он видел раза два за всю жизнь и который недавно кончил апоплексическим ударом, оставив ему в наследство триста тысяч франков.

Выйдя от нотариуса, который сообщил эту счастливую новость, Данглад бросился к д’Ассеньяку сказать, чтобы тот готовился в дорогу.

Через неделю приятели были по дороге в Ливан – к первой их станции на земле Азии.

В самом деле, странствовать по свету, должно быть, очень приятно. Те два года, которые Эдуард Данглад провел в Аравии, Персии, России, Индии, Китае, показались ему двумя днями, а сколько приключений, сколько любопытных приключений пришлось на его долю в эти два года. Но нас в настоящее время занимает одно только из этих приключений, а потому мы оставляем вместе с нашими путешественниками берега Вампу в Шанхае и переносимся вместе с ними в Иеддо (старое название столицы Японии – Токио), в Японию.

Данглад познакомился со знаменитой китайской куртизанкой Чианг-Гоа не в Китае, ибо в Китае нет куртизанок в том несколько либеральном смысле, который придается этому слову во Франции; на цветных лодках, их постоянном месте пребывания, встречаются только самые ужасные создания, от которых с отвращением бежит европеец.

Это было в Японии.

Как печален и грязен китайский город Шанхай, так весел и чист японский город Иеддо.

Под руководством английского туриста сэра Гунчтона, которого они встретили в Пекине и который знал Иеддо как свои пять пальцев, побывав в нем уже раза три, Данглад и д’Ассеньяк остановились в одном из лучших кварталов, в доме, построенном между французской и голландской миссиями. Отдохнув несколько часов от усталости после восьмидневного переезда, они уселись в паланкин, который несли четверо носильщиков и сопровождала стража Тайкуна.

Они остановились у дверей чайного дома (род кофейной), чтобы посмотреть на двух женщин, танцевавших под звуки инструмента вроде мандолины, когда к ним подъехал верхом сэр Гунчтон.

– Господа, что вы тут делаете? – смеясь, вскричал англичанин.

– Вы видите, – тем же тоном ответил Эдуард Данглад, готовясь набросать эскиз одной из музыкантш, которая, продолжая играть на своем инструменте, что-то мяукала.

– Но, – сказал сэр Гунчтон, наклоняясь к художнику, – останавливаться перед подобными домами неприлично.

– Ба!..

– Без сомнения. Посмотрите на ваших проводников! Только низший класс посещает чайные дома.

– Почему? – спросил д’Ассеньяк. – Разве чай не хорош здесь?

– Нет, потому что эти места служат обыкновенно местами свиданий для бродячих куртизанок.

– Ай да славно! – весело заметил граф. – Но отчего же не посмотреть хоть мимоходом на этих бродячих проституток, если они красивы собой… А эти танцовщицы и певицы…

– Нет, они довольствуются теми грошами, которые приобретают с помощью горла и ног… Но, господа, в Иеддо есть получше этих… И если вы согласны на нынешний день взять меня вашим гидом-чичероне, то, пообедав у одного моего приятеля Нагаи Чинаноно…

– А кто он такой, – спросил Данглад, – ваш приятель Нага… Нага..?

– Нагаи Чинаноно. Богатый здешний купец, говорящий по-английски не хуже, чем я или вы. Он пробыл два года в Англии. Очень добрый и учтивый господин. Он будет в восхищении от посещения двух знаменитых французов.

– Знаменитых?..

– В Японии все иностранцы необыкновенно знамениты. К тому же…

– Короче говоря, – перебил д’Ассеньяк, – после обеда у вашего друга вы куда нас поведете?

– Я вам это скажу за столом.

– Право, – заметил Данглад, пожимая плечами, – это вовсе не трудно угадать, и я удивлюсь, Людовик, твоей просьбе о лишних объяснениях. Сэр Гунчтон молод, сэр Гунчтон часто бывал в этой стране, и ему известны все развлечения, которые можно получить здесь. Но, что касается меня, милый чичероне, я должен сказать, что к некоторым удовольствиям я не чувствую никакого влечения. Продажная Венера, где бы ни царила она, – в Европе или в Азии, в Париже или в Иеддо, – не возбуждая во мне совершенного негодования, не внушает в то же время ни малейшего желания.

– Пусть так, – возразил сэр Гунчтон, – но из простого любопытства, как художник, вы, надеюсь, не откажетесь увидеть самую знаменитую куртизанку в Японии китаянку Чианг-Гоа?!

– Нет! Нет! – воскликнул д’Ассеньяк. – Если не для самого себя, то для меня Данглад нанесет визит к Чианг-Гоа. Мы к вашим услугам, сэр Гунчтон. Ведите нас. Куда?

– Полагаю, сначала обедать, – сказал Данглад. – Это предложение мне больше нравится. Я чертовски голоден.

– Держу пари, – улыбаясь, сказал Гунчтон, – что обед понравится вам меньше, чем женщина.

А так как художник отрицательно покачал головой, то англичанин с той же улыбкой продолжал:

– Знаете вы французскую пословицу, которая гласит: не надо говорить: «Фонтан, я не стану пить из тебя воды!»? Познайте сначала фонтан, чтобы доказать искренность своего отвращения.

Разговаривая таким образом, трое европейцев и их проводник переходили мост, весь из кедрового дерева, украшенный великолепными резными балюстрадами. Нагаи Чинаноно самым вежливым образом принял своего друга, сэра Гунчтона, и его товарищей – знаменитых французов.

– Дом мой – ваш дом, – сказал он им с вежливым видом.

Дом купца в Иеддо если не элегантен, то зато обширен. Дом был окружен верандой. Под сводом галереи, выходившей в сад, был подан обед, состоявший исключительно из рыбы, плодов и пирожных, так как еще не пришло время охоты, на рынках не было дичи, а в Японии неизвестны вовсе баранина, козлятина и свинина, быки же употребляются единственно для домашних работ.

За десертом два лакея принесли чай и сакэ, опьяняющий напиток, добываемый из риса, который Нагаи Чинаноно особенно рекомендовал своим гостям. Но одного глотка сакэ было достаточно для Данглада и д’Ассеньяка; они поспешили к мадере и шампанскому. Закурили маленькие металлические трубки, наполненные чрезвычайно тонким ароматическим табаком, так как в Японии неизвестно употребление опиума. Потом д’Ассеньяк начал разговор, который перешел на Чианг-Гоа.

При первых словах о знаменитой куртизанке Нагаи Чинаноно прикусил язык. Нагаи Чинаноно был честный муж: ему приходилось быть неверным, но только в том случае, когда он не мог поступить иначе.

– Чианг-Гоа! – сказал он, бросая на англичанина укоризненный взгляд. – Как, сэр Гунчтон говорил вам об этом создании?..

– Даже хуже, – возразил сэр Гунчтон, – строго соблюдая правила установленного ею этикета, я, пока готовили здесь обед, послал одного из ваших слуг к этому созданию, извещая ее о том, что сегодня вечером я и эти господа, а если хотите, то и вы, отправимся к ней с визитом.

– О! О! Со мной? Вы шутите!.. Я женатый человек!..

– Таким образом, – спросил Данглад, – чтобы быть принятым Чианг-Гоа, необходимы какие-то особые предупреждения?

– Конечно, – отвечал сэр Гунчтон, – и при неисполнении этого условия самые знатные вельможи, сам микадо, духовный повелитель Японии, рисковал бы разбить себе нос об ее двери.

– Так она очень могущественна?

– По праву красоты. По праву, перед которым всего охотнее склоняются люди.

– Она и богата?

– Очень, вероятно. Положительно известно одно только, что она живет на широкую ногу. Не правда ли, Нагаи?

– Почем мне знать! Разве я бывал у Чианг-Гоа?

Сэр Гунчтон захохотал.

– Это уж слишком! – сказал он. – Именно вы в последний раз так расхваливали мне ее красоту и роскошь ее жилища, что возбудили во мне желание познакомиться с Бриллиантом Иеддо, как прозвали Чианг-Гоа.

– Ну, это правда! – сознался японец. – Имея, господа, жену и детей, не делаешься же мраморным. Да, я был у нее один раз.

– Один раз только?

– Ну, может быть, два раза, но не больше… Я видел Бутон розы.

– Кто это – Бутон розы? – спросил д’Ассеньяк.

– Чианг-Гоа. Это и значит – Бутон розы.

– Бутон розы! Бриллиант Иеддо!.. Сколько имен для одной куртизанки, – заметил Данглад.

– Они заслуженны, – пылко сказал японец. – По своей свежести Чианг-Гоа – это бутон розы, по блеску – бриллиант…

– А сколько лет этому Бриллианту? Этому Бутону?

– Четырнадцать.

Д’Ассеньяк и Данглад невольно переглянулись.

– Четырнадцать лет? – переспросил первый. – А сколько времени ее знают?

– Три года.

Оба друга снова взглянули один на другого.

– Вы забываете, – улыбаясь, сказал им сэр Гунчтон, – что в этой стране девушка в десять лет становится женщиной и в двенадцать часто матерью.

– И увядает, сохнет, стареет в двадцать. Такова участь ранних плодов: они не сохраняются. Но, – продолжал Данглад, – один вопрос. Мне говорили, что китайцы вообще мало любимы и уважаемы в Японии, каким же образом в профессии, без сомнения, исключительной… которой, вероятно, занимаются и японские женщины… каким образом в первом ряду стоит китаянка?..

– Потому, – ответил Нагаи Чинаноно, – что для нас китаянка – не то, что…

– Что китаец?

– Правда, – наивно продолжал японец. – К тому же, Чианг-Гоа так мало жила на родине, что не могла заразиться грубостью нравов.

– Ноги у нее не разделаны, как у знатных дам Пекина и Шанхая? – спросил д’Ассеньяк. – Она не ходит прискакивая, как индейка?

– Полноте! – сказал сэр Гунчтон. – Она ходит так же грациозно, как и всякая другая женщина, обладающая грацией.

– Но, – заметил Данглад, – кто же привез ее в Иеддо?

– Фигляры, странствующие актеры. Ее отец, который был купцом в Шанхае, когда она появилась на свет, приказал слуге бросить ее в пруд под тем предлогом, что она была третьей дочерью и что двух и то было много. По дороге слуга встретил скоморохов…

– …которые взяли к себе ребенка и воспитали его, как это постоянно бывает в мелодрамах, – смеясь, сказал д’Ассеньяк. – И эта крошка, приговоренная отцом стать кормом для рыб, а своими покровителями обученная прыгать сквозь обручи, в настоящее время – о, провидение! – столичная львица!.. Я даю ей третье название. Когда вам наскучит называть ее Бутоном розы и Бриллиантом Иеддо, зовите ее Львицей, это польстит ей. А теперь, когда мы достаточно узнали о Чианг-Гоа, не пойти ли нам, господа, к ней с визитом? В самом деле, далеко ли отсюда живет она?

– Нет, – отвечал сэр Гунчтон, – около двух миль, в квартале Куроди, одном из самых аристократических кварталов в Иеддо. Через час мы будем у нее.

– А нужно, – полюбопытствовал Данглад, – чтобы наша стража следовала за нами?

– Без сомнения, – ответил Нагаи Чинаноно, – наш город, почти безопасный днем, ночью не так безопасен. Особенно иностранцы должны остерегаться встречи с лонинами.

– Это еще кто?

– То же, что итальянские браво, – сказал Гунчтон. – Люди, всегда готовые на убийство, лишь бы только заплатили им.

– А кому нужна наша смерть, чтобы на нее тратиться? – сказал д’Ассеньяк.

– О! Когда у них нет приказаний, они, чтобы набить руку, работают для себя, и, как уже сказал нам наш друг Нагаи, тогда главным образом они и пристают к иностранцам, ибо для них меньше риска в таком случае. Но с вашей стражей вам нечего опасаться. Вы не с нами, Нагаи?

Японец принял прежний строгий вид.

– Сэр Гунчтон, – вскричал он, – довольно смеяться! Вы же не хотите, чтобы я взял и бросил свой дом? Глупости делаются один раз, а не два.

– То есть, не три раза, как вы нам признались.

– Да нет же, я ни в чем не признавался… К тому же, – со вздохом добавил японец после минутного молчания, – вы, надеюсь, не предупредили Чианг-Гоа, что и я явлюсь? Вы пошутили?

– Да… А может, я был не прав, что не предупредил?

– Нет, вы были правы, и я очень благодарен вам за вашу благоразумную сдержанность. Господа, желаю вам всякого успеха и рассчитываю еще раз увидеть вас перед вашим отъездом.

– Конечно, дорогой амфитрион, мы увидим вас снова, если только лонины не изрежут нас в куски, – сказал д’Ассеньяк, весело пожимая руку японцу.

Данглад молчал: он был занят. Невольно он задумался о предстоящем свидании с Чианг-Гоа.

Данглад и д’Ассеньяк сели в носилки. Сэр Гунчтон ехал верхом с левой стороны. Стражи следовали за ними, безмолвные, как тени, бесстрастные, как автоматы. Им было заплачено. Что им было до того, куда вели их…

– Мы приближаемся, – сказал сэр Гунчтон двум друзьям, – но прежде чем проникнуть в храм, не хотите ли выслушать несколько слов по поводу обычаев, действующих у этого божества?

– Опять правила этикета? – смеясь, воскликнул д’Ассеньяк.

Он всегда и везде смеялся – этот милый граф. Счастливы подобные люди!

– Да, правила этикета, – отвечал сэр Гунчтон. – И если я намереваюсь объяснить вам, как вы должны вести себя у Чианг-Гоа, то не потому, что сомневался в вашем знании жизни… Но с женщинами, вроде тех, к которой я веду вас, необходимы особые предосторожности… И я был бы крайне огорчен, если бы по неведению вы там развели скуку или – того хуже – проявили беспокойство, почуяв опасность…

Сэр Гунчтон произнес эти слова серьезным тоном.

– А! – возразил д’Ассеньяк не столько испуганный, сколько изумленный. – Слушая вас, сэр Гунчтон, можно подумать, что этот ваш Бутон розы, самая обольстительная девица в Японии, за одну минуту превращается в людоедку, с которой опасно водиться. Почему, скажите, вы так быстро меняете свои взгляды? Разве…

– Оставь сэра Гунчтона, мой друг, пусть объяснится. Если он говорит таким образом, значит, так нужно.

– Если, – снова начал Гунчтон, отвечая д’Ассеньяку, – я не вполне посвятил вас в существо нашего визита к Чианг-Гоа, то лишь потому, что мы были не одни во время тогдашнего разговора. Я очень хорошо знаю характер Нагаи Чинаноно. Но он японец, и ему могло не понравиться, что в его стране, в его доме, европейцы посмели заподозрить в дурных поступках женщину, которую, будь его воля, он украсил бы всеми добродетелями, как это делает большинство его сограждан, украшая ее всеми прелестями красоты… Я заканчиваю, ибо через пять минут мы придем… К тому же, Чианг-Гоа – необычная куртизанка. Она отдается, если это можно так назвать, только тем, кто ей понравится, за оговоренную и неизменную плату – пятьсот франков за ночь. Так что приезжие иностранцы, которых она удостаивает приемом, никогда не остаются ее должниками. А тот, кто после первого – церемониального – визита к Бриллианту Иеддо по той или иной причине не пожелает воспользоваться ее благосклонностью, должен будет немедленно рассчитаться, уплатив двадцать ичибу. Это самая малая плата за счастье и удовольствие видеть Чианг-Гоа… Я резюмирую. Если Бутон розы вам понравится и вы согласитесь пожертвовать пятьсот франков за ее поцелуи, то, уходя от нее после первого – ознакомительного, если можно так выразиться, – визита, положите ей на колени какой-нибудь цветок, сорванный в ее оранжерее, и визитную карточку или же просто клочок рисовой бумаги, на котором напишите свое имя, титул и адрес. На другое утро ее лакей или служанка уведомит вас, принято ли ваше предложение и в котором часу вы можете представиться госпоже. Или же навсегда похоронить ваши сладкие надежды. Если, однако, вы решите, что пятьсот франков – слишком дорого за несколько часов наслаждения с Бриллиантом Иеддо, то отдайте камеристке двадцать ичибу, и этим будет все сказано… Впрочем, если вслед за этим вы выразите неудовольствие тем, что вас отвергли, и станете публично об этом заявлять, вы совершите ошибку… Вспомните, Нагаи Чинаноно да и я только что говорили вам о бандитах, наводняющих Иеддо… Вот они-то и станут кровными мстителями за эту вашу ошибку… Мне рассказывали, что Чианг-Гоа содержит с дюжину этих головорезов, всегда готовых по первому ее слову наказать смертью грубияна, осмелившегося ее оскорбить. В доказательство правоты моих слов скажу, что лорд Мельграв рассказывал мне недавно об убийстве капитана одного американского судна, который, завершив встречу с Чианг-Гоа, повсюду объявлял, что куртизанка очень собой дурна и что он просто не понимает, как можно быть ее любовником хотя бы пять минут!.. И вот на другой день, вечером, проходя по предместью Санагавы, этот капитан был окружен толпой бандитов в черных повязках на лицах и, несмотря на то, что он умело защищался, да и стража помогала, все же был убит… Вот так-то, господа. Но вы не только люди светские, джентльмены, но и умные люди, а потому, даже если Чианг-Гоа и не покажется вам достойной своей репутации, остерегитесь слишком громко высказывать свое мнение… Короче, все, что я вам сказал, воспримите не как предупреждение, а скорее как просто любопытные сведения… Я закончил, а теперь не угодно ли вам сойти на землю? Мы находимся перед домом Чианг-Гоа.

Дом Чианг-Гоа был обширнее и изящнее дома Нагаи Чинаноно, хотя и походил на него. Привратник, или монбан, находившийся в башенке, окрашенной черной краской, как большинство жилищ в Иеддо, при виде троих иностранцев ударил три раза колотушкой в гонг, потом жестом пригласил их войти.

Сэр Гунчтон знал порядки: он шел впереди своих товарищей по аллее, уставленной цветами, которая кончалась у балкона, блистательно освещенного цветными фонарями.

На этом балконе стояла молодая девушка в белой тунике и таких же панталонах; она провела гостей в большую залу с окнами, закрытыми бамбуковыми шторами, пол которой был покрыт нежным ковром. В этом зале не было почти никакой мебели…

Молодая девушка удалилась и появилась снова в сопровождении двух других, принесших, подобно ей, по две подушки красного бархата, которые они положили одну на другую на ковер.

– Наши кресла, – сказал сэр Гунчтон. – Сядем, господа.

– Недурно, – вполголоса сказал д’Ассеньяк. – В этом приеме есть нечто мистическое, таинственное… Маленькие японки очень милы… Но меня занимают эти ширмы… Что может скрываться за ними?..

– Вы сейчас увидите, – улыбаясь, ответил сэр Гунчтон.

– Да, – сказал Данглад, – зала эта очень хороша, но я боюсь, чтобы запах, который царит в ней, не причинил мне головной боли…

– Аромат драгоценного дерева, сжигаемого здесь?.. Если этот аромат беспокоит вас, я попрошу Чианг-Гоа, чтобы она велела потушить курильницы.

– Вы попросите?.. А каким образом? – возразил д’Ассеньяк. – Вероятно, знаками? Ведь вы не знаете, я думаю, ни по-китайски, ни по-японски?

– Я буду изъясняться на моем родном языке.

– Ба! Чианг-Гоа говорит по-английски?

– Не так, конечно, чисто, как член парламента, но порядочно для того, чтобы поддержать разговор. Она также знает несколько слов по-испански и по-французски…

– Право? Браво!.. Если она согласна, мы сделаем обмен. Я ее выучу говорить по-французски «je t’aime», а она научит меня по-японски.

Данглад иронически склонил голову.

– Мой милый Людовик! – сказал он. – Ты очень заблуждаешься, думая, что ждали именно тебя, чтобы брать и давать эти уроки.

Легкий шум за ширмами приостановил ответ д’Ассеньяка, Шум этот исходил от прикосновения шелка к обоям.

Божество было там… Оно должно было появиться…

Д’Ассеньяк и сэр Гунчтон внимательно и безмолвно ожидали… Даже сам Данглад устремил свой любопытный взгляд на ширмы…

Божество появилось!..

Д’Ассеньяк и Гунчтон подавили крик восторга… Данглад тоже не мог удержать невольного восхищения…

Ясно, что, как опытная актриса, Чианг-Гоа свое появление на сцене рассчитала на внезапность. Уже знакомый с этим сэр Гуанчтон мог бы предупредить своих товарищей, но он предпочел доставить им всю прелесть изумления.

Войдя в залу через дверь, сообщавшуюся с ее будуаром позади ширм, и с минуту поглядев через тщательно скрытое отверстие на своих посетителей, Чианг-Гоа поднялась по лестнице, покрытой бархатом, и встала в самой выгодной позе.

Она была одета в голубое шелковое платье, отделанное газом и крепом того же цвета, с ее шеи артистически спускался длинный шарф, на голове у нее был золотой убор, украшенный бриллиантами и рубинами.

Правы ли были сэр Гунчтон и Нагаи Чинаноно, называя Чианг-Гоа несравненной красавицей?

Да, она была неподражаема. В ней не было ничего, кроме глаз, продолговатых, как миндалина, что напоминало бы женщин ее расы. Продолговатое лицо, широкий лоб, розовый прозрачный цвет лица, длинные выгнутые брови – все в ней было своеобразно. Но всего сильнее поразили Данглада и д’Ассеньяка ее черные, словно вороново крыло, волосы, обильными волнами падавшие между складок шарфа до ее крохотных ножек, обутых в сафьяновые туфли.

Безмолвно стоя перед гостями на вершине эстрады, освещенной двадцатью фонарями, одетая в шелк, в пурпур, золото, как бы облитая своими роскошными волосами, Чианг-Гоа была прекрасна, более чем прекрасна, она была великолепна!..

Быть может, это был оптический обман, и вблизи красота эта потеряла бы свой блеск и свою обольстительность… Как знать!

Но вряд ли нашлись бы люди, которые, даже рискуя разочароваться, отказались бы держать в своих объятиях Бриллиант Иеддо. Впрочем, разве само обладание не есть роковое разочарование?

Нет, ибо сэр Гунчтон, уже обладавший Чианг-Гоа, вновь возжелал ее…

Произведя эффект, богиня, как простая смертная, уступая усталости, скорее скользнула, чем села на подушки, подобные тем, которые занимали ее посетители.

Настало время европейцам нарушить молчание, которое, как бы ни было красноречиво, продолжаясь, могло сделать холодным первое свидание.

Как сопровождающий обоих французов, сэр Гунчтон имел еще то преимущество, что был старым знакомым хозяйки, хотя такое преимущество могло стать нелепостью, ибо Чианг-Гоа принимала столько разнообразных лиц, что очень легко могла позабыть сэра Гунчтона.

Но в любом случае именно ему следовало начать разговор, и он начал.

– Прелестная Чианг-Гоа, – сказал он, – позвольте прежде всего от имени всех нас поблагодарить, что вы удостоили открыть для нас вашу дверь.

– Скорее я должна гордиться, сэр Гунчтон, – возразила Чианг-Гоа, – тем, что вы и ваши друзья посетили бедную затворницу.

При последних словах, произнесенных довольно чисто по-английски, Данглад, несмотря на торжественность положения, не мог удержаться от улыбки, которая была замечена Бриллиантом, потому что тут же последовал вопрос:

– Разве я смешна?

Этот прямой вызов нисколько не удивил Данглада.

– Вовсе нет, – возразил он, – смешного в вас нет, но преувеличенная скромность, по-моему, есть. После того что я слышал, вы уж никак не затворница, а по тому, что я вижу, да будет позволено мне сказать, что жаловаться на бедность было бы с вашей стороны неблагодарностью…

Чианг-Гоа не спускала взгляда с Данглада, пока он говорил.

– Вы француз? – спросила она после того, как он замолчал.

– Вы угадали. – И, коснувшись рукой плеча д’Ассеньяка, Данглад продолжал: – Мой друг также француз, мы истинные французы – мы парижане.

– Парижане? – сказала китаянка, не подчиняясь желанию Данглада обратить ее внимание на своего приятеля, но, напротив, продолжая смотреть на него и адресуясь снова к нему. – Париж, говорят, великолепный город, в нем много прелестных женщин?

– Да, много.

– Почему же вы оставили его?

– Потому что наслаждения, доставляемые самыми близкими отношениями с прелестными женщинами, не достаточны, по-моему, для полного счастья в этом мире.

– Вы не любите женщин?

– Отчего же?.. Но я также люблю все великое, прекрасное и доброе…

– А! Это вас зовут Дангладом? Вы живописец?

– Да.

– У нас в Иеддо тоже есть живописцы. Встречались вы с кем-нибудь из них?

– Не имел еще этой чести.

– Могу ли я видеть ваши работы, ваши картины?.. И если я предложу вам хорошую цену…

– Я крайне сожалею, но во время путешествия я не пишу картин… Я делаю этюды… а этюды не продаю.

– А!

– Ты груб с Бутоном розы, – сказал вполголоса д’Ассеньяк по-французски своему другу.

– Это почему? – возразил последний тем же тоном. – Не думаешь ли ты, что я соглашусь украсить ее будуар одной из моих картин?! – И, обращаясь к Гунчтону, сказал громко по-английски: – Не пора ли, господа, уходить? А то покажемся нескромными…

– О! Прежде чем уйти, господа, выпейте со мной чашку чаю, – проговорила Чианг-Гоа, и предложение тотчас же было принято сэром Гунчтоном и д’Ассеньяком.

По знаку госпожи приблизились две молоденькие девушки, неся на красных лаковых подносах чашки чаю, сахарницы и пирожные.

– Быть может, вы предпочитаете мадеру или шампанское? – спросила Чианг-Гоа.

– Вы необыкновенно любезны! – воскликнул сэр Гунчтон. – Но я и мои друзья только что пообедали у Наган Чинанона.

– Кто это?

«У нее такая же память на местных, смотрю, как и на иностранцев», – подумал Данглад.

– Нагаи Чинаноно, – отвечал сэр Гунчтон, – один из самых богатых купцов квартала Аксакоста…

– Ах, да! Я припоминаю… Он, вероятно, был у меня?

– Это «вероятно» – прелесть! В Иеддо и в Париже, – заметил художник, – они друг друга стоят.

– Да помолчи же! – обронил д’Ассеньяк, подходя к своему другу, который, возвратив пустую чашку служанке, осматривал аквариум. – Вдруг она тебя услышит!..

– Ты хочешь сказать, вдруг поймет? Но так как она знает по-французски лишь несколько слов, то…

– Но что ты о ней скажешь?.. Не станешь же отрицать, что она изумительна!..

– Если тебе нравится – изумительна.

– Обворожительна?

– Если тебя это забавляет – ты прав.

– А тебя не занимает?.. Лгун! Да я держу пари, что ты уже выбираешь самый прекрасный цветок, чтобы предложить ей как залог твоего желания.

– Ты думаешь? Ну, если необходимо только мое желание, чтобы обокрасть этот цветник, то Бриллиант Иеддо может спать спокойно.

– Как? Тебе жаль каких-то пятисот франков, и ты отказываешься от наслаждения, которое…

– Мой милый Людовик, я не мешаю тебе поглотить это наслаждение, если тебе его дадут, что, впрочем, более чем вероятно… Но ты хорошо знаешь меня, чтобы убедиться, с каким трудом я возвращаюсь к своим прежним чувствам… Да, эта женщина хороша! Чрезвычайно хороша! Но она внушает мне восхищение, а не желание… Не плата за ее поцелуи, а сами эти поцелуи мне отвратительны. Я не хочу их.

Пока два друга беседовали таким образом, сэр Гунчтон, стоя подле эстрады, тихонько перебросился несколькими словами с Чианг-Гоа. Куртизанка как-то по-особенному махнула веером.

Это был знак трем служанкам об окончании приема, и вскоре они подали иностранцам их шляпы, которые были взяты у них при входе в зал.

После этого они встали справа от двери в цветник. В этот момент Гунчтон сорвал камелию. Д’Ассеньяк – более скромный – фиалку. Данглад достал из кармана три пиастра.

Сэр Гунчтон вежливо предложил кому-то одному из друзей первым подняться на эстраду и положить символический цветок на колени Бриллианту Иеддо.

Д’Ассеньяк исполнил это не без смущения. Можно смело сказать, что граф был очень смущен, приближаясь к Чианг-Гоа.

Она, однако, мило и грациозно ему улыбнулась. Также улыбнулась она и сэру Гунчтону.

Но улыбка тут же исчезла с ее лица, когда Данглад, важно поклонившись ей, догнал своих товарищей на пороге залы и разделил между служанками три золотые монеты. Отдавая последний пиастр и уже готовясь последовать за сэром Гунчтоном и д’Ассеньяком, Данглад мельком бросил взгляд на Чианг-Гоа.

«Я считаю себя не трусливее других, – говорил он нам впоследствии, – но признаюсь, что одного этого беглого взгляда было достаточно, чтобы прочесть на лице куртизанки явную мне угрозу… Ибо я прочел на этом лице вот что: «Ты презираешь меня – и заплатишь за это!..»

Возвращаясь со своим другом и сэром Гунчтоном в квартал Танакавы, местопребывание большинства европейских миссий в Иеддо, Данглад должен был выслушивать иронические комплименты своих спутников насчет его целомудрия.

– Вы, право же, пуританин, – сказал ему Гунчтон, – я преклоняюсь перед вашей добродетелью. Отказаться от такой сирены, как Чианг-Гоа, по-моему, более чем храбрость – это героизм!

– А может, все проще? – воскликнул д’Ассеньяк. – Может, мой друг Данглад просто отказывается принести в дар красоте этой азиатской гурии свои пятьсот франков?

– Это достойно похвалы, – сказал сэр Гунчтон, – ибо после того интереса, какой она проявила к его персоне, он мог быть уверен, что его дар был бы принят чрезвычайно любезно… Что-то заставляет меня предполагать, что вы, милостивый государь, имели какие-то особые планы относительно Чианг-Гоа.

– Именно! Ты, Эдуард, просто соблазнял ее! Это так и бросалось в глаза! Она глаз с тебя не сводила!

– А все ее расспросы насчет вас? Конечно, то, что она, разузнавая про вас, обратилась ко мне, чего-нибудь да стоит, – заметил сэр Гунчтон, – но что это в сравнении с той любезностью, какую она оказывала вам!

– И за которую ты так хорошо отблагодарил ее, бедняжку! Чего тут еще говорить! – укоризненно произнес д’Ассеньяк.

– Говорить есть о чем, – продолжал сэр Гунчтон. – Пока вы там осматривали аквариум, она засыпала меня вопросами: откуда этот француз? Долго ли пробудет в Иеддо?..

– Богат ли он?

– Нет! Клянусь всеми святыми, Данглад, Чианг-Гоа ни слова не сказала про это…