Текст книги "Фаворитки"
Автор книги: Анри де Кок
Жанр:
Прочие любовные романы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)
В то время, когда она производила этот раздел детей, муж вернулся домой и был встречен одним из сыновей, самым младшим, которому было не больше пяти или шести лет и который прибежал, запыхавшись, крича:
– Папаша! Папаша! Ради Бога, поспешите!..
– Что случилось? – сказал отец. – Твоя мама умерла?..
– Нет, нет! – сказал ребенок. – Только поскорей ступайте наверх, а до ничего не останется… К мамаше пришли два господина… Она раздает им всех моих братьев… Если вы не пойдете, она и последнего отдаст.
Добряк муж, не понимая, что хочет сказать ребенок, пришел туда и, найдя там жену, сиделку, детей и двух посторонних мужчин, потребовал объяснений.
– Сейчас все вам объясню, – ответила жена.
– Хорошо, – заметил он, ничего не подозревая.
Соседи ушли, поручив больную Богу и обещая исполнить ее просьбу, за что она их поблагодарила.
Так как она чувствовала приближение смерти, то обратилась к мужу с просьбой о прощении и рассказала ему все, в чем была она грешна за время замужества, какие дети от кого и как после ее смерти они будут взяты на воспитание, так что он ничем не будет обременен.
Добряку мужу не очень понравилась подобная исповедь, однако он жену простил, вслед за чем она умерла. Он отослал детей к названным лицам, которые и взяли их на воспитание. Таким образом, он освободился и от жены, и от детей, но, говорят, больше сожалел об утрате последних, чем о смерти первой.
Таковы были истории, которые служили десертом Льву X, и не забудьте, что мы выбрали из них самую пресную.
Между тем становилось поздно, и пока лакеи относили в одну из 11 000 комнат Ватикана тело падре Бартоломео, Рафаэль и кардинал Бабьена откланивались со своим высокопоставленным амфитрионом.
Художник и прелат шли каждый к своим носилкам, ожидавшим их у папского дворца. Носилки сопровождали хорошо вооруженные служители, потому что в Риме того времени было неблагоразумно появляться одному поздно вечером на улицах.
Расставаясь, Бабьена сказал Рафаэлю:
– Не забудьте, молодой художник!
– Не забуду, – с улыбкой отвечал Рафаэль.
Через несколько минут, когда Рафаэль в какой-то сладостной полудреме мечтал о своей Форнарине, чья-то тень наклонилась к нему с правой стороны носилок, и знакомый голос проговорил:
– Добрый вечер, учитель!
– Франческо Пенни! – радостно вскричал Рафаэль. – Как и зачем ты здесь?
– Чтобы оберегать вас. Я знал, что вы обедали у его святейшества, и ждал у дверей, чтобы проводить вас в Фарнезино.
– Мой милый Франческо!.. Так вели остановиться носильщикам… Погода, кажется, прекрасная?..
– Великолепная!
– Вместо того чтобы отправляться в Фарнезино, ты проводишь меня?
– Куда?
– Я тебе скажу по дороге.
Слуги были отосланы. Чего бояться опасных встреч!..
Разве у Рафаэля и Франческо Пенни нет у каждого по доброй шпаге?..
Куда же отправлялись они? Но вы уже и так знаете: они спешили к дому Форнарины.
Она не спала. Не так она была глупа, чтобы спать! Она предчувствовала это посещение. Она стояла у окна!.. Милая детка!.. Но как попасть к ней, чтоб не услышал отец?
– Из сада, идите сюда… По виноградным лозам, которые спускаются по стене… Может, вы сумеете забраться…
– Хорошо!.. Хорошо!..
То была та самая дорога, по которой Чинелли каждую ночь пробирался в комнату Маргариты. О! Если б эти лозы, эти камни могли говорить!.. Если б могла говорить эта комната, в которую проник Рафаэль и которая была свидетельницей таких страстных ласк!.. Но все безмолвствовало, и Рафаэль был несказанно счастлив…
Франческо Пенни остался в саду.
На рассвете учитель отыскал его, извиняясь в том, что заставил ждать пять часов.
Пять часов – ни больше ни меньше. И даже возвращаясь в Фарнезино, Рафаэль в мыслях был занят только Маргаритой.
– Я никогда не любил ни одной женщины так, как люблю ее, – говорил он, – и я решил, что она будет совершенно моею… Я дам отцу все, что он потребует… Я хочу свободно видеть ее во всякий час дня и ночи…
Франческо Пенни молчал, но невольно вздохнул, потому что глубоко любил своего учителя и, глядя на него, видел, как глубоко запали его глаза.
Рафаэль услышал этот вздох.
– Что с тобой? – спросил он. – Ах, правда, мой бедный друг! Я заставил тебя провести бессонную ночь. Тебе нужен покой.
– Что вам за дело до моего покоя! – быстро возразил Франческо. – Дело в вас, учитель. Форнарина прелестна, я признаюсь, но если вы верите мне – любите ее нежнее, умереннее…
Рафаэль пожал плечами.
– Ты так же, как папа и кардинал Бабьена, читаешь мне мораль, Франческо! – сказал он. – Ты не подозреваешь, стало быть, что художник тогда только имеет талант, когда он любит и любим. Любовь удваивает гениальность. Ты увидишь, какие картины создам я, когда Маргарита будет моей моделью… Мне ее послало само небо!..
«Увы! – подумал Франческо Пенни, – дай Бог, чтоб она не отправила тебя на небо!»
Во все времена повсюду есть родственники, которых легко убедить золотом, но в то время, особенно в Италии, в низших слоях, почти не было случая, чтобы за порядочную сумму нельзя было купить отцовской или материнской снисходительности. За пятьдесят экю Джемиано позволил Рафаэлю рисовать с Форнарины, за три тысячи экю он дал ему позволение увезти ее куда захочет.
Правда, в Альбано был некто, сильно пугавший Джемиано. Маргарита прочла это в отцовских глазах и, обнимая папеньку, тихо сказала ему: «Я возьмусь за Томазо». Джемиано оставалось только благодарить богов…
Рафаэль нанял любовнице виллу близ Рима. Он накупил ей нарядов и драгоценностей. У нее были лошади, экипажи, носилки, лакеи. В течение целого года он, как говорят, не оставлял ее ни на минуту.
Обладание не успокоило его страсти, через год он все еще был счастлив только с нею; днем он бродил с нею под тенью садов виллы, а вечером, как новоиспеченный любовник, сидел у ее ног на подушке, полный восторга…
Он никого не видел, никуда не выходил…
Он оставил работы в Ватикане, и папа начал сердиться.
Он также бросил работу в Фарнезино, и Августино Чиджи начал приходить в отчаяние…
– Вы влюблены, синьор Рафаэль, – сказал однажды банкир художнику, – прекрасно!.. Я также бывал влюблен, я мог бы и еще, мне только пятьдесят лет от роду… Но это не причина бросать искусство. Теперь вы не больше раза в неделю показываетесь в вашей мастерской, в моем дворце, из этого выходит, что и ваши ученики ничего не делают. Если вы не в состоянии жить без вашей любовницы, ну, привозите ее в Фарнезино. Она поселится с вами.
Рафаэль просил подумать, предполагая, что Маргариту сильно огорчило бы, если б ей пришлось покинуть гнездо любви, которое он устроил для нее у подошвы горы Пинчио. Но, к крайнему его удивлению, когда он сказал ей о предложении Августино Чиджи, она воскликнула, что его следует принять, что она будет огорчена, если из-за нее Рафаэль будет и дальше отказываться от богатства и славы.
В глубине души художник ничего не желал так, как снова серьезно приняться за кисти. Он возвратился в Фарнезино вместе с Маргаритой, которую Августино Чиджи, верный своему обещанию, принял с почетом. У Маргариты были свои комнаты рядом с любовником; Рафаэль был в восхищении от возможности упиваться и любовью, и искусством.
Между тем, так легко соглашаясь на желание банкира, Форнарина имела на это свою причину. Чинелли, приходя в ярость от нетерпения, не раз писал ей письма, исполненные угроз.
А какого еще защитника против Томазо Чинелли, защитника более могущественного, чем сам его хозяин – синьор Чиджи, могла найти Маргарита? Нужно было только найти средство приобрести покровительство…
Форнарина легко справилась с этим делом.
Хотя и не занимаясь более, со времени печальной разлуки с Белла Империа, любовными похождениями, Августино Чиджи все же имел еще и глаза, и сердце.
Его глаза нашли любовницу Рафаэля действительно прекрасной. Его сердце воспламенилось, когда при третьем или четвертом свидании с ней он начал полагать, что его общество приятно для Форнарины.
Рафаэль со всей страстью отдался работе. В Риме в это время воздвигалось много новых зданий, и Рафаэль, постоянно занятый этим вне стен своей мастерской, часто оставлял Маргариту во дворце одну, и та заботливость, которой окружал ее Чиджи, нимало не тревожила и не могла тревожить его. Можно ли было предположить, чтобы молоденькая, любимая молодым человеком женщина могла иначе как к другу относиться к старику?
А тот поддерживал иллюзию Рафаэля такими лицемерными речами.
– Я чувствую к милой Маргарите отцовскую привязанность! – повторял он каждую минуту.
Странный отец!.. Вот что произошло на пятнадцатый день между Форнариной и Августино Чиджи.
Рафаэль отправился в Ватикан. Маргарита была одна в своем будуаре, читая очередное письмо от Томазо, принесенное ей накануне ее отцом. В этом письме жених укорял свою неверную невесту в том, что «она солгала ему как при второй, так и при первой клятве», что он более не сомневается в ее намерениях навсегда его покинуть. Поэтому, невзирая ни на какую опасность, которая может подстерегать и ее, и его, он решился на скандал: если в течение трех дней она не назначит ему свидания, он, Томазо, все откроет синьору Рафаэлю. «Я знаю, – заканчивал отвергнутый любовник и жених, – что, поступая подобным образом, я иду не той дорогой, которая могла бы привести меня к тебе; что ж, тем хуже! Если уж мне больше не обладать тобою, пусть тот, кто ныне тобой обладает, узнает, чего ты стоишь. Его презрением я буду отомщен за твое!»
Через три дня? Через три дня Томазо все откроет Рафаэлю?.. Колебаться было уже нельзя, она должна во что бы то ни стало освободиться от Томазо Чинелли.
Она сидела одна, с неподвижным взором, с бледным лицом, конвульсивно сжимая пальцами проклятое письмо, когда ей доложили об Августино Чиджи.
Вдруг, подобно солнечному лучу, пробивающемуся сквозь тучи, улыбка осветила лицо Форнарины.
– Просите, – сказала она.
И пока горничная ушла, чтобы пригласить банкира, куртизанка – ибо она и была таковой – быстрым движением сбросила утреннее платье и открыла свои обольстительные пышные плечи… Она была во всеоружии…
Каким бы самолюбием ни обладал старый некрасивый человек, он всегда чувствует некоторый стыд, становясь соперником прекрасного юноши.
Ведь, казалось бы, ясно, что с тех пор, как Форнарина живет у него, она ему строит, как обыкновенно говорится, глазки…
Он уже поздравлял себя…
Но как часто бывал он и жертвой женского кокетства! И он слишком хорошо знал, что в любви можно верить только тому, что держишь в руках, поэтому – как ни сильна была его страсть к Маргарите – он решил быть осторожным.
В этот раз при виде молодой женщины, туалет которой был в слишком прелестном беспорядке, чтобы быть делом случая, банкир понял, что наступает час, когда он должен убедиться, смеются над ним или нет…
Она вызвала его на поединок. Он принял вызов.
Он сел рядом с нею, обнял рукой гибкую талию и коснулся старческими губами белой груди… Она его не оттолкнула…
Это придало ему смелости. Его губы приблизились к полуоткрытым губкам. Она дала ему выпить первый, самый сладкий поцелуй…
Он обезумел от радости.
– О, Маргарита! – прошептал он. – Я…
– Вы меня любите? – перебила она. – Я верю. Докажите вашу любовь – и я ваша.
Это было сказано ясно и прямо. Он отвечал тем же:
– Говорите.
Она начала:
– Прежде чем познакомиться с Рафаэлем Санти, я была невестой одного человека из Альбано. Человек этот сын одного из ваших фермеров.
– Его имя?
– Томазо Чинелли.
– Так. Дальше.
– Этот человек все еще любит меня, хотя я его не люблю…
– Дальше?
Форнарина смотрела прямо в глаза банкиру.
– Дальше? – повторила она с особенным ударением. – Дальше! Я же вам говорю, что есть человек, который меня любит и которого я не люблю… И я только что вам сказала, докажите мне свою любовь, чтобы я принадлежала вам… а вы не догадываетесь, чего я желаю?..
– Так, так! – быстро сообразил Чиджи. – Я догадываюсь, я догадался… Чинелли угрожает тебе. Он тебе мешает, быть может, пугает тебя?.. Нынче вечером, клянусь тебе, ты не станешь более беспокоиться…
– Браво! – вскричала Форнарина, хлопая в ладоши.
Банкир встал.
– Я немедленно займусь его участью, – заметил он.
Он уходил. Она остановила его.
– Только без крови, – сказала она.
– Нет! Нет!.. К чему убивать?
Он встал на пороге комнаты и обернулся.
– Вы дали мне слово, Маргарита? – сказал он.
Она послала ему поцелуй.
– До завтра, синьор Чиджи!
– До завтра, жизнь моя!
Понятно, что банкиру Августино Чиджи ничего не стоило убрать такого беднягу, как Томазо Чинелли.
Через несколько часов после этого разговора, вечером, когда пастух сидел на мраморной античной гробнице, думая о своей неблагодарной любовнице, четыре человека в масках, вышедшие из маленького леска, бросились на него, связали ему руки и ноги, погрузили на мула и отправились по дороге в Субиано.
У Августино Чиджи был кузен и друг, служивший настоятелем в монастыре в Субиано. Взамен пожертвований в церковь монастыря – небольшие подарки всегда поддерживают дружбу, – достойному падре поручалось содержать некоего Томазо Чинелли в монастырской тюрьме до тех пор, пока не будет сказано: «Довольно!»
На другой день банкир представил Форнарине отчет об исполнении поручения.
В тот же самый день Форнарина изменила любимому человеку с тем, кто избавил ее от нелюбимого.
Но как бы недостойна была эта измена, она имела хотя бы подобие извинения.
Зато в течение шести лет, пока Форнарина была любовницей Рафаэля, она часто обманывала его с другими, чаще всего недостойными соперниками.
Прежде чем закончить эту историю, расскажем еще один случай из жизни Форнарины, замечательный по драматическим частностям.
Это было в 1518 году. Рафаэль трудился в эту пору над мадонной, которой доселе можно восхищаться в Луврском музее.
Рафаэль постоянно имел свою мастерскую в Риме, в Фарнезино, и не проходило месяца без того, чтобы какой-нибудь неаполитанский, болонский, моденский художник или какой-нибудь живописец из Испании, Нидерландов не посетил этой мастерской, чтобы иметь счастье сделаться учеником великого художника.
И к чести всех этих молодых и склонных к удовольствиям людей надо сказать, что, несмотря на всю обольстительность и податливость Форнарины, ни один из них – из уважения к учителю – не старался воспользоваться легкой победой. Они уважали не ее, а его. Это была как бы их религия. Красавец Перино дель Вага, один из наиболее замечательных учеников Рафаэля, говоря о Маргарите с Джулио Романо, заметил: «Если б я нашел ее у себя в постели, то скорее посбрасывал бы все матрасы, чем решился бы иметь ее».
Но в 1518 году один болонец, по имени Карло Тирабоччи, вступил в число учеников Рафаэля. Он был довольно красив; по приезде в Фарнезино Маргарита начала с ним заигрывать, он не замедлил ответить тем же…
Вскоре стало совершенно ясно для всех, кроме одного – наиболее заинтересованного, что он любовник Маргариты.
Тирабоччи, по мнению учеников, совершил дурной поступок, его товарищи выразили ему свое неудовольствие тем, что прервали с ним все отношения. Никто не говорил с ним в мастерской, и когда он обращался к кому-нибудь, тот поворачивался к нему спиной.
Кто не сознает своей вины, не может понять, почему его наказывают. Болонец вообразил, что поведение художников по отношению к нему происходило от зависти к его счастью. Маргарита подкрепила в нем это убеждение. «Они все за мной ухаживали, но я не желала их, – сказала она. – Они сердятся за то, что ты мне нравишься».
Наконец положение Тирабоччи дошло до того, что ему стало невозможно жить в мастерской. Пользуясь однажды утром отсутствием учителя, он осмелился спросить у своих товарищей объяснения их поступков.
– В конце концов, что я такого сделал? – высокомерно сказал он. – Есть среди вас хоть один, кто осмелился бы сказать мне это в лицо? Вы решили изгнать меня отсюда. За что?
– Спроси свою совесть, если она у тебя есть, – сказал Джулио Романо. – Она ответит тебе.
– Моя совесть меня не упрекает.
– Это потому, что она глуха и нема, – сказал Франческо Пенни.
Тирабоччи пожал плечами.
– Хватит! – вскричал он. – Я не такой дурак! Вы играете в добродетельных, а сами только завистники. Вы меня ненавидите за то…
– Ни слова больше, слышишь ты, болонец! – прервал его Перино дель Вага. – Нам нет нужды говорить тебе причину ненависти и нашего презрения к тебе… Мы удовлетворимся, если ты подчинишься и оставишь мастерскую…
Тирабоччи задрожал от ярости.
– Чтоб я подчинился?.. Я?.. Не раньше, как сказав вам всем, что вы не только завистники, но и подлецы.
Оскорбление это было брошено в лицо десятерым.
– Хорошо! Мы завистники, мы подлецы, – сказал Винченцо де Сан-Джемиано, – но мы изгоняем тебя!.. Вон!..
– Да, подлецы, которые не прощают мне того, что я любим Форнариной, которая…
Болонец не кончил. Ученики – все как один – бросились на него, они готовы были растерзать его своими двадцатью руками, сотней своих железных пальцев.
Тем временем Перино дель Вага проговорил за всех:
– Мы тебе предлагали молчать… Произнеся здесь известное имя, ты произнес свой приговор. Ты хочешь знать, за что мы ненавидим тебя? За то, что ты посмел замарать счастье учителя. Теперь выбирай того из нас, который бы сделал тебе честь убить тебя.
– Тебя! Тебя, Перино! – бормотал болонец.
– Хорошо! Идем же!..
Через несколько минут Тирабоччи пал, пораженный смертельным ударом в необычной дуэли с Перино дель Вага.
Свидетелями дуэли были Джулио Романо и Франческо Пенни.
Они-то и рассказали на другой день Рафаэлю, что Перино дель Вага, оскорбленный Тирабоччи в споре из-за игры в кости, убил его.
Рафаэль сурово поругал Перино дель Вага, но поскольку вообще не питал к Тирабоччи особой привязанности, то недолго скорбел об этой потере.
А Форнарина?
Она нашла нового любовника, вот и все.
Смерть Рафаэля большинство писателей объясняют простудой. Но он умер от истощения, вследствие излишеств.
Вот что говорит Вазари в своей книге «Жизнь великих живописцев, скульпторов и архитекторов».
«Однажды Рафаэль возвратился домой в сильной лихорадке. Медики полагали, что он простудился: он скрыл от них настоящую причину своей болезни, а они до крайности ослабили его сильным кровопусканием, вместо того чтобы укрепить его упавшие силы».
Бедный Рафаэль! Медики пускали ему кровь из-за простуды, а его любовница до последнего вздоха безмерно возбуждала его душу, слишком пылкую для столь слабой оболочки. Уж лучше бы он умер!
В свою очередь Октавио Виньон говорил: «Подчиненный своей безумной страсти, еще накануне смерти Рафаэль принял за возврат сил то, что было только лихорадочным возбуждением чувств, – яд сладострастия на груди Форнарины».
Уж лучше бы она дала ему стакан простого яда.
Но когда он ощутил приближение смерти, он почувствовал как бы отвращение и ужас к предмету смертельного безумия.
Франческо Пенни и Джулио Романо, два его любимых ученика, бодрствовали у его постели.
– Не позволяйте ей входить, – сказал он им, – она помешает мне умереть с Богом.
Они повиновались ему. Тщетно Форнарина просила, умоляла. Они были непоколебимы, и она увидела его только тогда, когда он навеки закрыл глаза.
«Рафаэль Санти умер в великую пятницу, 6 апреля 1520 года. Он оставил по завещанию Форнарине средства жить в довольстве, а остальное разделил между Джулио Романо, Франческо Пенни и одним из своих дядей, завещав свой дом, построенный близ Ватикана, кардиналу Бабьене».
Известие о его смерти погрузило весь Рим в великую печаль. Он погребен в Пантеоне, и над гробницей его, по его желанию, поставлена мадонна, высеченная из мрамора Лоренцетто. Друг его, Пьетро Бембо, написал эпитафию.
Рафаэль в могиле, а что же сталось с Форнариной? По правде сказать, об этом мало найдено сведений, но вот один из последних эпизодов из ее жизни, который передает Октавио Виньон.
«По совету Августино Чиджи, боявшегося отмщения ей со стороны учеников Рафаэля, Форнарина через несколько часов после смерти своего знаменитого любовника удалилась в дом отца.
Это было вечером, довольно поздно, и она была одна в маленьком саду. Сидя на скамье, она думала, быть может, о том, кого не стало… Все возможно!..
Вдруг она вздрогнула. Чья-то рука коснулась ее плеча, и слишком хорошо знакомый ей голос произнес:
– Добрый вечер, Маргарита.
Это был голос Томазо Чинелли.
Значит, он бежал из тюрьмы?
– Да! – ответил он, как бы подслушав ее мысль. – Да, я убежал из моей тюрьмы, благодарение Богу!.. Тебя удивляет, Маргарита, что через пять лет я захотел подышать свежим воздухом? Я был в Субиано, в монастыре, – без сомнения, это для тебя не новость, – заперт за двойными дверями в узкой келье. Ах, меня хорошо сторожили!.. Чтобы сделать тебе приятное, тот, кто бросил меня в эту тюрьму, – мой хозяин Августино Чиджи, – дал серьезные приказания. Но нет такой хорошей собаки, которая не перестала бы лаять. Нет такого тюремщика, который не устал бы от надзора. Сегодня вечером, пользуясь тем, что забыли задвинуть засовы, с помощью гвоздя, который я вытащил из моего башмака, я отпер дверь… Потом, с помощью веревки, привязанной к окну, я выбрался в поле… И вот я здесь. Скажи мне, Маргарита, если б ты была мужчиной и находилась на моем месте, что бы ты сделала с невестой, с любовницей, которая, постыдно изменив тебе, на пять лет лишила тебя свободы?..
Форнарина встала.
– Убей меня! – сказала она.
– А! Ты согласна?.. Ты это заслуживаешь…
– Я согласна, что ты мужчина, а я – женщина, что ты силен, а я – слаба, что ты меня ненавидишь, а я не люблю тебя больше, что я сделала тебе зло, и ты жаждешь мести… Я предаю душу Богу. Убей меня, если хочешь!..
Луна, пробиваясь сквозь древесную сень, освещала лицо Форнарины. Она была бледна, но не дрожала.
Томазо внимательно и долго наблюдал за ней.
Он был бледнее ее, он очень изменился. Пятилетнее пребывание в четырех стенах состарило его на десять лет.
– А если я не убью тебя? – сказал он после некоторого молчания. – Если б я простил тебя, что бы ты сделала?
– Как, что бы я сделала?
– Синьор Рафаэль Санти, твой любовник, то есть один из твоих любовников, потому что, я уверен, у тебя было несколько, не считая Августино Чиджи, – синьор Рафаэль Санти умер, я узнал это, попав в Рим, и потому-то пришел сюда. Что, если теперь я буду снова просить тебя выйти за меня замуж?
Маргарита склонила голову.
– Я отвечу тебе – нет! – сказала она. – Ведь я сказала, что не люблю тебя!..
– Совсем не любишь? Это решено?..
– Э! Если б я еще любила, разве я оставила бы тебя на пять лет там, где ты был?
– Это правда. Если я еще люблю тебя?
– Тем хуже для тебя.
– Ты скорее согласилась бы умереть, чем выйти за меня замуж?
– Да.
– А любовницей моей? Слушай! Это подло, это низко, но, несмотря на все зло, которое ты мне сделала, и на всю жестокость, с какой ты говоришь, что перестала любить, – я, каюсь, люблю тебя, я все-таки обожаю тебя, Маргарита!.. Убить тебя?.. Полно! Я жажду не крови твоей, я жажду твоих ласк!.. Забудем все!.. Одну ночь… только одну ночь… одну ночь еще будь моей любовницей!.. Моей милой возлюбленной, как прежде… и ты никогда не услышишь обо мне… Никогда!.. Хочешь? Говори! Говори!..
Он притянул ее к себе, она его оттолкнула.
Но он продолжал умолять ее.
– Ты меня более не любишь… Пусть!.. Я не могу насиловать твоего сердца… Но что за дело!.. Что будет стоить для тебя еще несколько часов принадлежать мне?..
И каждое это слово он сопровождал поцелуем ее шеи, глаз, волос. Она вся горела.
– Ну идем же! – задыхаясь, сказала она. – Идем!..
Она увлекла его к дому. Но, к ее глубокому изумлению, на этот раз он оттолкнул ее.
– Что это значит? – спросила она.
– Это значит, – сказал молодой человек, сделавшийся вдруг столь же спокойным, сколь она была взволнована. – Это значит, Форнарина, что я отмщен! О да, отмщен!.. Ты приняла всерьез мои мольбы… Я смеялся над тобою!.. Мне еще любить тебя? Мне желать обладания тобой?.. Ха! Ха! Но отныне, прежде чем соединить на одну минуту твои губы с моими, я предпочту, чтобы они иссохли и рассыпались прахом! Я хотел видеть, будешь ли ты подлой до конца… Я видел это… видел столь подлой, столь низкой, что никто бы не поверил, никто!.. В тот час, когда его друзья, когда весь римский народ еще рыдает на открытой гробнице величайшего живописца мира, – в этот час что хотела сделать Форнарина, его любовница?.. Из жажды наслаждения, одного лишь наслаждения по склонности к распутству, Форнарина была готова отдаться человеку, которого ненавидит, ха, ха!.. Смотри, у меня нет к тебе даже ненависти, Маргарита! Я побоялся бы замарать мой нож, вонзив его тебе в сердце. Все, чего ты стоишь, – вот!
Сказав это, Чинелли бросил в лицо Форнарине ком грязи.
Затем он удалился.
Если неизвестно, что потом стало с Форнариной, то мы знаем, как кончил Чинелли, ее жених и первый любовник.
Он сделался бандитом, начальствовал над шайкой, которая долгое время опустошала римскую Кампанию, особенно часто нападая на собственность синьора Августино Чиджи, и был убит в 1527 году при осаде Рима, сражаясь в арьергарде коннетабля Бурбонского.