Текст книги "Дайте стройбату оружие. глава Канютинский рубеж(СИ)"

Автор книги: Аноним Соавторство

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Не успел стихнуть грохот бомбежек, как танки и пехота противника начали новую атаку. На этот раз бой затянулся до наступления темноты. Дважды гитлеровцам удавалось врываться в расположение наших подразделений, но под ударами стрелявших прямой наводкой зенитных орудий и огня стрелковых батальонов враг откатывался назад. У нас выбыли из строя многие командиры.

Борьбу с танками противника вели не только зенитчики, но и стрелки, вооруженные бутылками с горючей жидкостью, особенно когда одиночные машины врывались в деревню. При этом некоторые красноармейцы за уничтожение вражеских танков платили собственной жизнью. Поздно вечером в район станции Канютино прибыли слушатели курсов политруков 30-й армии. Около ста человек. Многие из них уже побывали в боях. Я направил их к капитану Орлову.

Четвертого октября на участке Мытики Первые – Новики было относительно тихо. Враг перенес главный удар на наш правый фланг – против запасного полка и 528-го зенитного дивизиона. На обороняемом ими рубеже развернулась для наступления почти в полном составе 6-я немецкая пехотная дивизия, поддерживаемая большим количеством танков. Подразделения запасного полка и зенитчики сражались с исключительным мужеством, уничтожили несколько танков, более сотни вражеских солдат и офицеров, но под натиском превосходящих сил вынуждены были отойти, сначала к разъезду Никитинка, а к вечеру оставили и его. Закрепились на опушке леса за железнодорожной линией. Отряд капитана Орлова, чтобы избежать окружения, тоже отошел к станции Канютино, где занял оборону вдоль железнодорожной насыпи.

За два дня боев наши ряды значительно поредели. Оставшиеся были готовы стоять насмерть. Бойцы, командиры, политработники прекрасно понимали важность выпавшей на их долю задачи.

Все мои попытки связаться по железнодорожному телефону или телеграфу со штабом фронта не увенчались успехом. Связи с соседями тоже не было. Ничего не было известно и о том, где находилась группа генерала И. В. Болдина. Лишь значительно позже я узнал, что в течение 3 и 4 октября войска резерва Западного фронта под командованием И. В. Болдина вели бои с наступавшим противником на левом фланге 19-й армии в районе ст. Яковская.

С рассветом 5 октября в воздухе появились большие группы бомбардировщиков. Не снижаясь над нашими позициями, они направлялись дальше, в тыл. Вскоре послышались приглушенные расстоянием взрывы.

Утро на нашем участке прошло спокойно. Только в полдень немцы предприняли атаку, однако, встреченные дружным огнем, остановились, залегли. Потом атаки повторялись, но менее настойчиво, чем вчера. Предположение, что противник где-то обошел нас, стало еще более очевидным

Пока мы обдумывали сложившуюся обстановку, противник с фронта предпринял очередную атаку. Его танки ворвались на станцию Канютино. В этом бою был тяжело ранен последний из прибывших со мной командиров – капитан Орлов. Командование отрядом принял капитан Смирнов.

Примерно в полдень на подходе к станции Канютино показался железнодорожный эшелон с пополнением. Встреченный огнем противника, он остановился в полукилометре от станции. Прибывшие в нем красноармейцы не имели оружия. Они в беспорядке выпрыгивали из вагонов и бежали в укрытия. Я поручил старшему лейтенанту Кузьмину собрать людей, отвести в ближайший лес, чтобы с наступлением темноты они могли отойти к Днепру и влиться в состав первой же части, которую встретят на своем пути. Мы тоже не могли принять пополнение, поскольку не имели возможности вооружить его.

С наступлением темноты, при отходе из Канютино, я был ранен в голову. В горячке рана показалась совсем незначительной, на фронте такую называли царапиной.

Часов в десять вечера к нам присоединилась разведывательная рота 101-й мотострелковой дивизии и с ходу вступила в бой с немцами, которые на этот раз, вопреки установившимся у них правилам, продолжали свои атаки и в темноте. Появление разведывательной роты ободрило всех. Если здесь разведрота, значит, где-то недалеко и вся мотодивизия, находившаяся до этого в резерве фронта, а может быть, и вся группа генерала И. В. Болдина. Но время шло, а никаких сведений о 101-й не поступало. Нас осталось не более двухсот человек. Продолжать обороняться в районе станции Канютино больше не имело смысла. Ночью отошли к Холм-Жирковскому. Передав в подчинение 101-й мотострелковой дивизии выведенные из-под Канютино стрелковые и зенитные подразделения, попросил ее командира познакомить меня с имевшимися у него, хотя и далеко не точными, сведениями об изменениях в положении войск Западного фронта за последние 3-4 дня."]

Воспоминания генерала о том, как он в течение четырех суток возглавлял оборону и держал немецкие танки на канютинском направлении, мягко говоря, не соответствовали действительности.

В детские годы, Витька Александров частенько гостил в каникулы на станции Канютино.

От местных жителей слышал только то, что третьего октября 1941 года, в середине дня немецкие танки, оттеснив немногочисленных пехотинцев, успевших уничтожить запасы горючего, практически беспрепятственно покатили в сторону Холм-Жирковского.

Никаких тяжелых боев, в первые дни октября, на станции не было. Нет на станции и в её окрестностях могил красноармейцев и командиров, погибших от пуль, снарядов и бомб, в четырехдневных боях, рожденных фантазией генерала.

Генерал-майор Калинин не выполнил поручение командующего Западным фронтом по прикрытию канютинского направления. Увидев немецкие танки и сотни безоружных красноармейцев, разбегающихся из вагонов обстрелянного эшелона, он оставил рубеж обороны, спешно вскочив в свой автомобиль.

Когда генеральская "Эмка" обогнала грузовик с диверсантами, одетыми в красноармейскую форму, прогремело несколько выстрелов и одна из пуль, слегка коснулась генеральской головы, оцарапав кожу. Позднее, не раз и не два, генерал Калинин будет упоминать в своих рапортах о том, что "ранен в голову, на вылет, но череп не поврежден".

Курсант Стёпка Черевко видел, как политрук, сидевший в кабине грузовика, отшвырнул красное знамя и несколько раз выстрелил из нагана в удаляющуюся генеральскую машину.

Стёпа пришел к капитану Иванову, держа в руке брошенное пионерское знамя и матерясь польско-украинскими словами, самыми понятными из которых были "пся кревь", что означало собачья кровь или, по-русски – сукины дети.

А потом заплакал.

– Товарищ капитан, да что же такое творится? Они же, вражины, с красным флагом ехали...

За происходящим на станции, наблюдали в бинокли командиры немецких – танкового и пехотного батальонов.

"Начинаем?" – спросил пехотный капитан.

"Начинаем!" – кивнул головой капитан танкист. Радист, передайте команду: "Атаковать железнодорожную станцию...".

По команде, взревели три десятка танковых двигателей. По мере их приближения, всё сильнее дрожала дорожная насыпь под тяжестью бронированных машин. Горячее марево солярочного дыма поднималось над танковой колонной, которая, переехав мостик через овраг, веером расползлась по полю, перестроилась повзводно – в три атакующих группы и устремилась к русским позициям.

Неожиданно, с южной стороны, появился эшелон из вагонов-теплушек, который тянул бодренько-прогудевший паровоз. Пары танковых выстрелов фугасными снарядами, разорвавшимися невдалеке от паровоза, вид колонны танков, выползающей из-за леса, а так же огромный столб черного дыма над горящим складом нефтепродуктов и пылающий пакгауз оказалось достаточными для того, чтобы паровозная бригада поняла, что на станции ей делать нечего и то, что немецкие танкисты не позволят безнаказанно проехать последние полкилометра до пункта назначения.

Из резко-остановившихся вагонов начали выпрыгивать и разбегаться красноармейцы. Командир немецкого пехотного батальона, смотревший в бинокль на атаку своих подчиненных и на бегущих русских солдат, с удовольствием отметил, что русские не имеют оружия.

Лишь в трех местах, из-под вагонов, неприятно замелькали огоньки пульсирующего пламени.

Пулемёты!

Впрочем, капиташу Штайнкнабе даже не пришлось вмешиваться в ход боя. Снайперы, прекрасно-знающие свои задачи, за пару минут, точными выстрелами, устранили опасность флангового огня русских пулемётов.

Штурм станции продолжался. По мере приближения к невысокой гравийной насыпи, пехотная цепь «разорвалась» в двух местах и превратилась в три атакующих группы, инстинктивно прячущиеся за корпусами танков и за телами самых отважных или тупоголовых камрадов.

Когда до станции оставалось не больше трехсот метров, оттуда громыхнул дружный прицельный залп и сразу же, многократно – громче, ответили ему танковые орудия.

Когда капитан Иванов, по редеющим винтовочным выстрелам, понял что его войско, беззащитное перед бронемашинами, израсходовало последний имевшийся боезапас, он скомандовал: "Отходим. Под прикрытием насыпи. Бегом !!!".

Следом за курсантами бежало несколько красноармейцев, прибившихся из обстрелянного эшелона.

Курсанты и приставшие красноармейцы, неся на руках раненных товарищей, сначала бежали по канаве вдоль полотна железнодорожного тупика, а потом, скрывшись в черном дыму горящих нефтепродуктов, перескочили через рельсы. Забежали в густой вековой ельник, отдышались, пересчитались. Не хватает троих!

Толи к немцам попали, толи убиты, толи кровью где-то истекают?

Плохо дело. Каждый боец должен знать, что никогда не будет брошен товарищами.

Надо искать.

Когда немцы прошли через станцию, капитан отправил десяток курсантов к оставленному рубежу обороны. Вернулись они через час. Принесли на шинели мертвого курсанта Балицкого.

Привели лейтенанта да двух красноармейцев из обстрелянного эшелона. Один из прибившихся бойцов, Ваня – ранен. Поэтому его не столько привели, сколько – на руках притащили. При них пулемёт и три ленты мосинских патронов.

Пулемёт и патроны это хорошо. Одну ленту сразу раздёргали и разделили между курсантами.

Балицкого похоронили, на скорую руку. Без речей. На краю лесной полянки. Наскоро, выкопав неглубокую могилку.

Уложили молоденького пулемётчика Ваню-Ванятку на шинельку Балицкого и лесом, обходя станцию, пошли на север, туда где, по словам генерала Калинина, должен был находиться Запасной стрелковый полк 30-й Армии.

Полка не нашли.

Встретились с пограничниками из батальона охраны тыла, которые успели поджечь и взорвать то, что не должно было достаться врагу.

"Ничего. Ничего! Мы ещё повоюем" – шептал капитан Иванов, шагая по сырому, тёмному бору.

– Мы своё возьмем. Главное, ребята живы. Живы будущие командиры Красной Армии. Они за всё рассчитаются, ну а я если что, отвечу по закону военного времени, за то, что оставил позицию без приказа... Мог не оставить... И не оставил бы, будь у нас артиллерия да гранаты. Хотя бы, патроны да зажигательные бутылки, для уничтожения немецких танков... а

«Лишний» эшелон

На маленьком пустынном разъезде «Дурово» машинист затормозил очень резко, так, что звякнули тарелки и заскрипели пружины буферов, а вагоны захрустели.

Эшелон, прокатившись ещё немного, стал. И сразу же вдоль него, от штабного вагона, полетела команда:

– Получить боеприпасы!

– Получить боеприпасы! Получить боеприпасы! – повторяли, высовываясь из вагонов, дневальные.

– Черепанов! Старшина! Пулемётчики! За мной! – приказал командир роты старший лейтенант Шевардин.

Уцепившись за брус, который был приделан поперёк открытой двери, ротный скользнул под него. За ротным спрыгнул старшина Билейков, командир пулемётного взвода младший лейтенант Черепанов и ссыпались пулемётчики.

Эшелон стоял у закрытого семафора. На влажной после дождика щебёнке, валялись куски рельсов, чуть прихваченные ржавчиной новые костыли, несколько шпал.

Вечерело. Опустившееся солнце висело за семафором. Казалось бы, в его лучах семафорный красный глаз должен был поблекнуть, но он смотрел из-под глубокого козырька все так же рубиново, сигнально, напряжённо.

После трясущегося, вихляющегося вагона, в котором все звуки перебивал стук колёс, а перед глазами постоянно дёргались нары, стены, пол, двери, лица людей, – мир на этом пустынном разъезде казался тихим и безмятежным.

"Пых-пых-пых" паровоза, которому словно не терпелось бежать по рельсам дальше и катить за собой эшелон, шорох гравия под многими сапогами, обронённые на ходу слова и команды не могли испортить здешнего извечного покоя. Покоя какого-то исключительно местного, "смоленского", как подумалось горожанину Салаху Барышеву.

"Вот бы пожить тут!.. Да! Хоть немного! Чудо..." – сумасшедше мелькнуло в голове у Салаха начало приятной мысли.

Беззаботно и нежно тенькнула где-то рядом неразличимая птичка: «Тень-тинь-тинь! Тень-тинь-тинь!», и Малах вгляделся: «Где же она?.. Где ты, а?» – и ткнулся в спину Ванятки, вдруг сбавившего бег, и чуть не сшиб его с насыпи.

– Ты чо! Глаза разуй! – Ванятка сплюнул в сторону. – Дядя Салах, ты куда несёшься! Аль не достанется?

– Извини, – пробормотал Барышев и побежал за Ваняткой пакгаузу, возле которого сгрудились бойцы и командиры, чтобы под выкрики: "Первый батальон! Первая рота!.." получить ящики с патронами.

Поднимая ящики над головами, солдаты проталкивались от дверей, и, казалось, что белые свежеструганные ящики, отцепляясь от штабеля, как бы выплывали из вагона, но ящики были тяжёлые, и солдаты скоро роняли их к ногам и, подхватив за верёвочные лямки, несли у земли. Тогда ящики плыли над гравием, как у дна.

– Вторая рота! – крикнули из вагона, и Салах с Ваняткой вслед за другими подхватили свой ящик.

– Не отоспался за дорогу-то? Я на месяц вперёд отоспался. А коль ещё проедем, на всю войну выспимся! – одновременно спрашивал и убеждал Ванятка.

– Вряд ли. Вряд ли долго проедем – сказал Салах. – Теперь близко. Боеприпасы дают под конец пути. Перед началом горячего дела.

– Ещё поспим! – не захотел согласиться Ванятка, но тут паровоз дал гудок, со штабного вагона пропела труба сигналиста, звякнули буфера и сцепки, сразу несколько командиров крикнули: "По местам! По вагонам!" – и ему с Ваняткой пришлось наддать ходу.

Они и правда уже отоспались хорошо, потому что ехали ещё несколько часов. Начав свой путь от станции Кунавино в Свердловской области, они катили теперь по уже по Смоленской, и почти всё это время напропалую спали, вставали только поесть, да иногда по нужде или посидеть, чтобы размяться, возле двери, свесив ноги из вагона. До погрузки у них были всякие марши, ученья с рытьём окопов, стрельбами, атаками и контратаками и вообще все то, чем на пределе живут полки, бригады, дивизии перед отправкой на фронт.

От усталости, от скудноватой "тыловой" нормы питания, от хронического недосыпа они измотались, и как только, дорвались до вагонных нар, они так и ткнулись носами в шинели, которые служат солдатскими матрасами. Первый день они фактически проспали полностью. Даже командиры – ротный и их командир взвода младший лейтенант Черепанов – тоже проспали этот день. Видимо, весь эшелон, кроме караульных, проспал его. Они спали и второй день, хотя и не так крепко, не как убитые, а а полудремля, часто просыпаясь, но все-таки не желая расстаться с нарами.

Лишь часов в пять второго дня ротный, осоловело глядя на стрелки и цифры, скомандовал:

– Подъем! Рота, подъем! Кончай сонное царство! Черепанов! – взял он тоном выше,– проверить пулемёты! Сальники – на течь! Вычистить оружие, проверить снаряжение! Старшина! Проверить личный состав! Шевелись!

Под этими резкими командами теплушка зашевелилась, задвигалась, и от людей, от оружия, от вещмешков, из которых солдаты доставали нужные для чистки и смазки паклю, ветошь, маслёнки, в ней стало тесно. Чтобы не мешать, ротный подобрал ноги и сел на краю нар по-турецки.

Старшина, не дожидаясь остановки, высунулся из двери и крикнул в другие вагоны, где ехали взводы, чтобы там проверили людей.

– Новгородцев! Твои? – обернулся он к Андрею. Командир отделения сержант Андрей Новгородцев нашёл глазами Веню Милоградова, Салаха Барышева, Ванятку Козлова, Колю Сушкова, прозванного Папой Карло, Хмелёва, Селезнёва, Матвеева, Ястржембского и Любавина.

– Все налицо, – Андрей был командиром первого отделения и выполнял ещё и обязанности помкомвзвода.– Начали! – сказал он пулемётчикам и подкатил пулемёт к двери, где лучше было видно.

– Двоих нет. Из первого взвода – Сарапулова, из третьего – Евдокименко, – доложил старшина командиру роты. – Но, может, едут в других вагонах? – предположительно добавил он, как бы отодвигая от этих людей подозрение.

– Может,– кивнул ротный.– Будем надеяться! – Он спрыгнул с нар, потому что зазвонил телефон, связывавший его с командиром батальона.– Да, понял. Есть! Заканчиваем.– Он прикрыл ладонью трубку: – Шевелись с оружием! Шевелись! – и ответил в неё: – Двое... Уточняем... Могут ехать в других вагонах. Один не явился при погрузке. Трое в вашем распоряжении. Налицо?

Он посмотрел на старшину, и тот ему подсказал, а ротный передал в телефон "строёвку":

– Командиров пять, старшина один, сержантов двадцать два, бойцов восемьдесят шесть... Ясно... Рота готова... Понял!

И тут как раз звякнули буферные тарелки, и заскрипели их пружины, и захрустели вагоны у разъезда "Дурово", где надлежало получить боеприпасы и где было так спокойно, что щемило душу.

Теперь, когда после трехкратного паровозного гудка, лязгнув буферами вагонных сцепок и колесами на стыках путевых переводных стрелок, эшелон тронулся, души начало тоскливо щемить от предчувствия чего-то скорого, неотвратимого и страшного.

– Аты-латы! – сказал, улыбаясь Веня, перехватывая у Андрея лямку ящика, а потом подавая ему обе руки. Вместе с Папой Карло и Салахом Барышевым он втянул Андрея в вагон. – Аты-латы, шли солдаты. Аты-латы по палатам. Аты-латы, бородатый, конопатый и ещё один с лопатой, – это была Венина любимая поговорка, которую он употреблял и к месту и не к месту и так часто, что его через месяц звали не Милорадов, а Атылатов. – Что, Андрюша, будем набивать ленты?

– Посторонись! – ротный схватил чью-то лопатку и выдернул её из чехла, – Действовать так! Там у вас, – ротный кивнул неопределённо на дверь, – ни топоров, ни гвоздодёров не будет. А этих ящиков, – он всадил лопатку под крышку, чуть нажал, крышка отошла, – этих ящиков раскрывать и раскрывать! – Ротный ударил кулаком в головку черенка, лопата вошла глубже, ротный дёрнул черенок вверх, и крышка ящика, скрипнув гвоздями, отошла. – Ясно? – Ребром лопаты ротный стукнул по крышке, крышка стала вертикально, и он наступил на неё сапогом, – И времени на всякие процедуры там не даётся. – Ещё раз скрипнув гвоздями, крышка легла рядом. Ротный подхватил один из двух цинков с патронами, – Теперь так! – он придавил цинк подошвой, всадил в угол цинка, где начиналась запайка, лопату и, постукивая по черенку кулаком, действуя лопатой, как рычагом, вскрыл цинк. – Видели все? Теперь – ящик вверх дном! – он перевернул ящик, выдернул из цинка штук восемь пачек патронов, содрал с двух промасленную бумагу и скомандовал:

– Ленту! Распрямитель!

Катнув ленту так, что она легла полосой, он бросил её начало на дно ящика и, став на колени к ящику, всаживая распрямитель в ячейки, растягивал их, и тут же втыкал в ячейки патроны. Он набил так штук сорок и скомандовал:

– Выпрямитель!

Ему дали его, эту тяжёлую дубовую с железом штуку, через которую протягивают набитую ленту, подравнивая в ней патроны. Ротный подравнял свои сорок штук и, потянув ленту за хвост, вроде змеи, разъяснил-приказал:

– Только так! На коленях у ящика! Там, – он опять кивнул на дверь, – столов не будет. Там это делается на дне окопа. Под бомбёжкой. Или минометно-артиллерийским обстрелом. Или под тем и другим одновременно. Черепанов! Проследить за набивкой лент! Старшина! Все патроны на руки. Связные! На остановке – ко взводам. Передать командирам – быть готовыми к выгрузке. Шевелись! Шевелись!

Чтобы не мешать, ротный вспрыгнул на своё место на верхних нарах и, снова сев по-турецки, стал довольно, но в то же время и строго смотреть, как действуют его подчинённые. Встретившись взглядом с Андреем, он кивнул, подтверждая:

– То-то, Новгородцев. Отформировались, а дальше...

Ротный махнул неопределённо.

Что будет дальше, Андрей примерно знал: после выгрузки марш, после марша – боевое развёртывание, потом бой, одни и те же бои и для него, и для ротного, и для остальных четырёх командиров, для старшины, двадцати двух сержантов и восьмидесяти шести рядовых роты.

И для всего эшелона.

Это было ясно. Жест ротного, видимо, означал, что в общей определённости будущего роты неопределённой в ней была судьба каждого. В том числе судьбы Андрея и самого ротного. Это вообще-то тоже было ясно, потому что оба они не были на войне новичками.

– А он – прелесть,– показал глазами на ротного Веня.– Как отлично он все это делал! Какой класс! Профессионал! Кадровый, одно слово! Военный – это тоже профессия. Военные служат всю жизнь, и если военный делает своё дело отлично, так это тоже красиво. Так, Андрюша? Ты согласен? А? Я...

Барышев выкатил пулемёт из-под нар.

– Глянем сальники, а чистить нечего – давеча чистил. Ствол, ясное дело, протрём, смажем чуток, ну и весь глянем, где чо надо,– сказал он Андрею.

– Так ты согласен? – повторил Веня.

– Какой там кадровый! Откуда всю жизнь? – Андрей подтолкнул Веню к скамейке, – Садись...

Нашим, на Урале сформированным полком в Туле дивизию народного ополчения спешно разбавили. Забыл? Да и у нас кадровых немного было, в основном – из запаса. Кадровых на всю дивизию, наверное, два-три десятка. И того нет. – Андрей подвинул сапогом коробки с лентами, ящик патронов и сунул Вене ленту: – Начали!

– То есть? – не понял Веня.

– То есть кадровых командиров. А ротный такой же студиозус из запаса. Как и я. Только мы в Финскую на срочной повоевать успели. Война снова сказала нам: "Омитемус, студиа!", мы и пошли. Сейчас командирами воюют учителя, бухгалтеры, агрономы. Народ воюет!

– Все равно он все делал красиво! – Веня расстелил ленту у себя и у Андрея на коленях. Новенькая, из светло-серого крепчайшего льняного полотна, поблёскивая медными разделителями, она была похожа на сильную, только сменившую кожу змею. Веня осторожно погладил ленту, – И вообще за этот месяц столько впечатлений!

Разрывая промасленные пачки, высыпая из них патроны прямо в ящик – так было удобнее их брать, – Андрей подумал: "Настоящие впечатления только начинаются!" – но не сказал этого Вене, а, посмотрев ему в лицо, на котором все светилось: ореховые блестящие глаза, улыбка, свежие после сна с румянцем щеки, высокий чистый лоб,– поторопил:

– Темп, темп, Веня! Надо закончить, пока светло.

Им следовало набить все шесть лент, полторы тысячи патронов. На троих приходилось по пятьсот штук. Не разделяя восторгов однокурсника Вени по отношению к ротному, Андрей и не считал, что с ротным им не повезло. Что ж, ротный был не плох, да в армии и не выбирают командиров. Просто должность Андрея во взводе, в основном, состоявшем из студентов-новобранцев приносила ему пока одни только служебные осложнения.

Поэтому, Салах даже немного жалел своего взводного.

– Повесили хомут парню на шею.

А вот Ванятку, своего второго пулемётного номера, не жалел. Он его любил любовью отца двух дочерей, не имеющего сына. Не ругал и не корил, видя в стволе пулемёта несколько пылинок или излишек смазки. Лишь шутливо припугивал.

– Ваня, будешь плохо за нашей "машиной" приглядывать, ток я тебя после войны на своей старшенькой, на Гуле оженю. Она мигом тебя к порядку приучит и научит старших уважать.

В такие моменты, Ванятка улыбаясь смотрел на Салаха и понимал, что не может быть у доброго дяди Салаха недоброй дочери. Дожить бы до конца войны, а там можно и на Гуле жениться. Дядя Салах худого не посоветует...

... В ночь со второго на третье октября, эшелон остановился перед каким-то станционным посёлком. Остановились в лесу. До утра никто не спал, тревожась от неизвестности и неопределенности. В голове поезда, изредка, с пыханьем, выпускал паровоз излишки пара. Опытныемашинисты не гасили топку, держали паровоз "под парами", готовые тронуться в любой момент, чтобы вывести эшелон из зоны возможной бомбёжки. За паровозом мельтешились движущиеся огни фонариков и керосиновых фонарей. Слышались неразборчивые команды, конское ржание и звуки автомобильных моторов.

Станция жила своей напряженной жизнью прифронтовой станции, в которой не было места их эшелону.

"Солдатское радио" передавало из вагона в вагон слова усталого местного подполковника.

– Вот вернётся Болдин, тогда и решит, что с Вами делать. Немцы перешли в наступление. Генерал отбыл на передовую. Ждите, пока вернется. Держать вас на станции нельзя. Немцы бомбят всю округу. А отправить в войска не могу. Нет у меня для вас тысячи винтовок. Даже сотни нет! Почему вам, при формировании, пулемёты дали, а винтовки не выдали? В 20-й Армии двадцать тысяч лишних винтовок лежит, а вы на фронт без оружия прибыли. Ждите Болдина.

Генерал-майор Болдин появился перед полуднем. Услышав о безвинтовочном эшелоне пополнения, распорядился – Есть опасность прорыва противника в стыке 19-й и 30-й Армий, через Канютино. Стык должна прикрывать 30-я Армия. Отправляйте их в тыл армии Хоменко. Пускай ищет чем их вооружать и закрывает дорогу на Холм-Жирковский.

– Едем в тыл, в тыл, в тыл – от вагона в вагон передавалась последняя новость.

Опять дернулись и лязгнули буферами теплушки воинского эшелона. Кто-то заснул после бессонной ночи. Кто-то начал писать письмо домой о том, что прибыли на фронт, но в бой их не посылают.

Салах, Ванятка, Веня и взводный – лейтенант Андрей Новгородцев сидели в распахнутых дверях вагона, дымили махоркой, смотрели на мелькающие поля, перелески, станции и полустанки.

Вадинская, Яковская, Октябрьская, Игоревская ...

Эшелон двигался в тыл 30-й Армии, но, судя по солнцу, не на восток а строго на север.

– Не правильно едем – задумчиво сказал Андрей присевшему рядом студенту-железнодорожнику Коле Сушкову.

– Правильно, Андрей. Вся эта железка в полсотни километров. Я здесь практику проходил. Сейчас будет Канютино, потом Никитинка и Владимирский тупик. Во время практики мы изыскания проводили, чтобы связать Смоленщину со Псковщиной. Ленинградско-Новгородский регион с Белорусским и Московским. Трассировку выполнили. Мосты бетонные через лесные речки построили. А как задружил Советский Союз с Гитлером, так и прекратили работу, по его настоянию, ибо превращалась лесовозная дорога местного значения в важную военно-стратегическую транспортную артерию.

Даже если во Владимирский тупик нас везут, то меньше чем за час доберемся...

Никто, кроме машинистов, не мог видеть как с запада, на Канютинском большаке, появилась цепочка из нескольких десятков танков. Солнечным днём, в глубоком тылу, танковая колонна, едущая по своим танковым делам, ничем не встревожила паровозную бригаду.

Старший машинист заученным движением, поднял руку и потянул шнур паровозного гудка.

– У-у-у-ууу прогудел сигнал, предупреждающий станционных служащих о подходе поезда.

И тут же, словно ждавшие команды гудка, выстрелили танки в сторону эшелона. Заскрежетали тормозные колодки. Попадали с нар спящие бойцы. Гремели вагонные сцепки. Перекрикивая грохот взрывов и лязанье металла, многоголосо множилась команда – Из вагоно-о-о-о-в! Все из вагонов!

Лейтенант Новгородцев, Салах и Ванятка схватили пулемёт и несколько коробок с пулемётными лентами. Затащили всё это под вагон. Установили пулемёт возле чугунного колеса и начали стрелять по вражеским пехотинцам, бегущим за танками в сторону станции.

Видимо, немецкие танкисты имели указание не портить железнодорожные пути и подвижной состав, а так же экономить снаряды.

Убедившись, что красноармейцы в панике разбегаются от вагонов, стараясь скрыться в кустарнике или добежать до леса, раскинувшегося за полем, танки перенесли огонь на станционные постройки, расположенные слева от переезда, потеряв две бронемашины, перевалились через насыпь, проехали по придорожной улице, и ушли на восток, не утруждая себя уничтожением русских пехотинцев.

Осознав это, татарин Салах Барышев обругал на своем языке немцев, а потом сказал сам себе – Теперь мы все русские! А вот поженю Ванятку с Гулей и внуки мои совсем русскими станут!

Оглянулся.

Побледневший Ванятка сидел на земле и раскачивался от боли, прокусив себе губу и зажимая руками рану на ноге.

Андрей распорол ножом ваняткину штанину, разорвал упаковку перевязочного пакета, сдвинул подвижный тампон так, чтобы один тампон закрывал входную рану, а второй выходную, от вылетевшей пули. Плотно, обмотал ногу бинтом и ободряюще улыбнулся.

– Повезло тебе, Иван. Кость цела. Грязь не попала. Ниток не видно. Так что до свадьбы заживет.

Барышев? Что делать будем?

– Своих догонять надо.

– Надо. Только вот с Ваняткой мы их не догоним. Да и в какой стороне их искать? Разбежались бойцы на все четыре стороны. Пойдем-ка на станцию. Стрельба там была. Значит, могут быть наши войска. А если нет, то попробуем у населения лошадку раздобыть. Для транспортировки раненного бойца.

История не сберегла подлинной фамилии командира курсантской роты. Поэтому, пусть он так и останется «капитан Иванов».

Не известно, за самым малым исключением, как сложились фронтовые судьбы ста курсантов школы политруков 30-й Армии и тысячи красноармейцев пополнения, ехавшего в эшелоне.

Львовский хлопец – разведчик Степан Черевко погибнет, освобождая Венгрию, в 1944 году

Лейтенанта Андрея Новгородцева убьют на следующий день, во время прорыва через Бельский большак.

Ванятку, после трёх дней блуждания по вражескому тылу, оставят на лесном хуторе. Командир взвода Батуринских партизан – Иван Павлов погибнет в феврале 1943 гола, в бою с карателями, возле деревни Татьянка.

Уральский доброволец, татарин – пулемётчик Салах Барышев, встретит свою смерть в составе окруженной 33-й "Ефремовской" Армии, под Вязьмой, зимой 1943 года, в один день с Ваняткой. Во время атаки на деревню Степаники. Там, на заснеженном поле, оставшись один, лёжа среди тел погибших и умирающих друзей, понимая, что атака захлебнулась и то, что подмога не придет, что он никогда больше не увидит жену и двух любимых доченек, что ему осталась одна доля – выцелить врага и бить по нему, пока пулемёт не выплюнет опустевшую ленту, Барышев вспомнил, как он ехал на войну.

– Эх, сейчас бы сюда не весь эшелон, а хотя бы взвод, чтобы обойти деревню с правого фланга...

Не обойдут.

Давно сгинули земляки. Кто в бою, кто при отступлении, кто при прорыве из окружения, кто обороняя Москву, кто в немецком плену. Каждому своя доля. От каждого – свой вклад в приближение Победы. А третьего октября 1941 года их эшелон был "лишним" на войне.