Текст книги "Сказка про попаданца (СИ)"

Автор книги: Аноним Пантелей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Пантелей
Сказка про попаданца

Очнулся Савелий в состоянии сходным с тяжёлым похмельем, в ушах гул, в глазах двоится. Даже не двоится, а... Савелий попытался сосредоточить взгляд на сидящем неподалёку шамане. Но картинка никак не желала совмещаться. То казалось, что Эль Чоло по прежнему одетый в зелёный спортивный костюм сборной Боливии по футболу спокойно дремлет, то он же, но одетый уже как вождь каких-то папуасов, внимательно на него смотрит. Савелий перевёл взгляд в сторону главных ворот храма, и эта картинка двоилась. На одной было изображение знакомых развалин, на другой храм выглядел значительно сохранней.

– Слышь, шаман, похоже у меня крыша поехала.

Голос тоже неожиданно задублировался. Привычный, хотя и более хриплый чем обычно, дополнился звонким детским тембром. Савелий от неожиданности резко развернулся в сторону Эль Чоло и поморщился от прострелившей голову боли. Шаман по прежнему дремал, зато на параллельной картинке оживился «вождь папуасов».

– Не только крыша, Русо. Похоже, что у тебя с твоим вождём всё получилось и родился новый мир. Вот нас духи и наградили... – Эль Чоло ненадолго задумался, чуть помрачнел и добавил – Или наказали. Меня во всяком случае. Теперь ты уака, живущий в двух мирах.

Савелий хотел было спросить «А ты?», но внезапно понял, что шаман в зелёном костюме мёртв. Даже не понял, а скорее каким-то образом осознал, как будто файл раскрылся.

– И кто мы там? И когда это?

– Я верховный жрец храма Саксайуаман /* главный храм в столице империи Куско/, то есть Папа Римский империи Инков, а ты младший сын нынешнего Сапа Инки** /** официальный титул императора/ Уайна Капака – Инка Паульо.

Савелий выхватил, что «El papa de Roma» прозвучало чужеродно в певучей речи новой версии старого шамана, и опять осознал, что тот говорит на кечуа. «Интересно девки пляшут... Но если у товарища Сталина всё получилось*** /*** Горячее лето пятьдесят третьего/, то можно и потерпеть. Чоло сразу предупреждал, что это билет в один конец, значит произошедшее для меня точно награда. Не сбрендить бы только с этим раздвоением личности»

Видимо эти мысли явственно отпечатались на лице ребёнка, а Инка Паульо был именно ребёнком восьми с половиной лет, что верховный жрец без труда их прочитал.

– Как только вы встанете с алтаря, ваше сознание разделится. Здесь ты осознаешь себя Инка и всё вспомнишь, а там побыстрее проваливай из храма, из Боливии, и вообще забейся в какую-нибудь дыру. Никто не должен связать смерть шамана в ночь перед равноденствием в храме Каласасайа и тебя. Сознание ваше разделится, но связь сохранится, со временем вы станете довольно разными личностями. Можете даже поругаться, если доживёте. Бегом из храма! – Напоследок заорал одетый папуасом Эль Чоло.

Савелий пулей сорвался с каменной плиты одного из многочисленных алтарей. «Или это не алтари?» Почему-то подумалось ему на выходе из храма. Башка вдруг перестала раскалываться, восприятие видео и аудио вернулись в должный формат.

***

Март 1520 года

На «связь» малой вышел через сутки. Савелия и самого подрывало «стукнуться» и спросить как там дела, но он никак не мог решиться поговорить с самим собой, справедливо рассудив, что «молодой» первый не выдержит. Так и произошло.

– Привет.

– Привет.

Более идиотского начала было трудно себе представить, поэтому возникла неловкая пауза. К тому-же обоим воплощениям уака было необычно общаться таким образом. Голоса рождались прямо в голове.

– Слушай, пробей там, какой у нас тут сейчас год. Помнится мне, что Инки плохо кончили, хоть я сейчас и уверен, что мы огромная сила. Здешней памятью помню, что армию можно выставить аж триста тысяч лютых «дикарей», которые не пьют, не курят, не колятся, а высшей наградой по жизни считают в муках сдохнуть на поле боя во славу Сына Солнца. Не понимаю я теперь чего-то. Эти, ну местные, не то что мушкетов Писарро не испугаются, они на пушечную картечь радостно побегут. А непонятное пугает.

– Давай пробью. Какие исходные?

– Давай по местному папаше, он точно в интернетах засветился. Уайна Капак, сейчас ему сейчас сорок три, или сорок четыре, они тут дни рождения не празднуют, а год набегает у всех в день равноденствия. Мне здесь почти девять, а считается восемь.

– Уайна Капак, значит. Ух ты, ну и дикарь! Тяжело тебе там, в такой экзотике... Значит год 1519, или 1520. О, семь лет до начала гражданской войны. Слушай, валить тебе надо.

– Да я уж понял...

***

Проговорили они тем утром больше часа. В основном, новостями делился малой, Савелий только сообщил, что из храма ушёл незамеченным и кратко поделился дальнейшими планами запутывания следов. Из параллельного мира же новостей было много.

Инка Паульо появился на свет светлокожим и светловолосым, что возможно сыграло бы в его пользу, будь он старшим сыном Сапа Инки, но он был младшим. В конце концов, по сохранившемся преданиям, сам Манко Капак, сын Инти* /* бог Солнца, верховное божество Инков/, который и был первым Инка на земле, был светлокож и светловолос, значит рождение Паульо можно было при желании подать как новый дар Бога Солнца, если бы этому не мешали политические расклады, а они мешали, да ещё как. К тому-же младший был с самого рождения, что называется, себе на уме. Ещё до подселения сознания Савелия в его операционную систему, малыш чётко осознавал, что своего места в Империи у него нет. Как только у старших братьев развяжутся руки, тут ему и конец. Ведь не смотря на то, что в своей семье его считали уродом, среди прочих Инка** /** Инки – это не национальность и не народ, а знать, потомки сына Солнца Манко Капака, элита империи/ упорно ходили разговоры о его необычном облике, и далеко не все считали это уродством, многие, очень многие думали иначе.

К тому же, выяснился весьма интересный факт, который ему поведал шаман-попаданец из памяти своего донора. Оказывается, вернуться в Куско из храма Каласасайа Паульо было не суждено. Верховнй жрец храма Сайаксуйаман, который приходился нынешнему Сапа Инке двоюродным дядей, с молчаливого согласия последнего, решил расшить возникшую проблему доступными методами. Младший сын правителя должен был покинуть этот мир так, чтобы ни у кого не осталось вопросов. Инти дал, Инти взял, всё по воле его, аминь. Однако, случилось то, что случилось. Теперь Чалько Юпанки, а именно так звали верховного жреца, невольно играл на стороне Паульо, что могло как оттянуть неизбежный финал, так и его приблизить. Короче, надо валить. Или валить из Тауантинсуйу*** /*** Самоназвание империи Инков яз. кечуа/, или валить всех братьев и их лепших корешей оптом, сразу после смерти отца. У обоих вариантов были свои плюсы и минусы, которые еще предстояло тщательно взвесить.

***

Не смотря на подселение сознания взрослого, а взрослые от молодых отличаются наличием циничного рационализма, гормоны юного тела Инки сильно мешали сосредоточится. Например, его постоянно угнетала мысль – «А что скажет Мама?» Ну какой, при таком эмоциональном восприятии, возможен рационализм?

– Слышь, шаман, там в интернете пишут, что здесь через семь-восемь лет начнётся гражданская война. Валить нам надо...

Сопровождающие и конвой уже привыкли к тому, что младший сын правителя и верховный жрец общаются на непонятном языке. Привыкли сразу и почти не удивляясь, всё-таки вера в чудеса была в этом времени нормой.

– Куда валить, Русо? Где сейчас нет, или скоро не будет войны? Чего там тебе твой уака советует?

– Советует с тобой посоветоваться, – хмыкнул Инка Паульо, – Кончай дурака валять, шаман, мы с ним пока не настолько разные. Какие ресурсы мы контролируем? Какие у нас тут возможности?

– Пока сложно сказать, Русо. Мне сейчас все приходится переосмысливать. Представь, как будто ты всю жизнь смотрел в замочную скважину, а потом вдруг дверь открылась. В любом случае, тебе пока ничего не грозит..., – Жрец-шаман двусмысленно усмехнулся, – Если уж я не сумел тебя отправить за Кромку, то остальные даже думать на эту тему побоятся. Инти не только отказался тебя забирать но и наградил новым даром, весть об этом уже бежит в Куско. Так что главный наш ресурс теперь – это ты. Не появись я тут вместе с тобой, этот..., – Шаман еще раз усмехнулся и постучал по золотому навершию жреческого жезла, – Папа Римский и Первый министр уже объявил бы тебя Интико* /* Сын бога солнца Инти, верховного божества Инков/, это я ему пока не даю. Но там, в Куско, от этого не отвертеться, так что готовься быть Богом.

– Что значит не отвертеться? Ты «этого» не совсем контролируешь?

– «Этого» совсем, но распространение слухов я остановить не могу, а произошедшее как-то придется объяснять. Вернее, признать очевидное – Боги не позволили провести обряд. А выводы здесь тоже очевидны. Для всех. Сам посмотри на ситуацию «местными» глазами.

После небольшой паузы Паульо-Савелий буквально выдохнул.

– Круть!

Потом опять задумался и добавил.

– «Местными» глазами круть, дитя еще. Быть смертным и при этом играть роль Бога – очень опасное занятие.

– Хорошо, что ты это понимаешь. Семь лет – большой срок, мы успеем подготовиться.

– К чему подготовиться? Ты хоть понимаешь, что придётся валить всех трёх братиков, вместе с ихними ближниками? Это не невозможно, но потом придётся ещё устраивать большую чистку всей элите. Допустим, и это возможно, но ради чего? Мало ведь просто взять власть, мало её укрепить, её придётся употреблять. Мы будем распространять давно погибшую в нашем мире цивилизацию? Понесём светы Виракочи и Пачи Камака отсталым дикарям? Тебе самому не смешно?

– Не смешно. А что тебе еще остается, Русо? Без религии никак не обойтись, а значит тебе придется ее создавать, вряд-ли тебя устроят уже имеющиеся. А Виракочи это свет, Аллаха, или Создателя – совершенно не существенно. Религия нужна не Им, но людям. Ты во что искренне веруешь?

– Искренне-искренне ни во что. Допускаю, что даже «дважды два четыре» в условиях какой-нибудь антигравитации или антиматерии не является аксиомой. Хотя нет. В одно верю точно. Что этот мир кто-то зачем-то создал.

– Вот и начинай думать – Кто и Зачем. А меня не отвлекай от переоценки наших ресурсов и возможностей.

//

//

//

***

Февраль 1532 года

Захватившие их «лесные демоны» действовали очень сноровисто, не прошло и пары минут, как все оставшиеся в живых бойцы его отряда были установлены в довольно ровный ряд, на коленях и со связанными за спиной руками. Один их «демонов» откинул с головы капюшон, и оказался ничем не выдающимся аборигеном. Ничем, кроме взгляда. До сих пор встречавшиеся Писарро индейцы смотрели на белых, как на богов, а этот... Этого как будто заставили чистить выгребную яму, и он осматривает перед началом место работы. Индеец был весьма атлетически сложен, и очень молод, лет двадцати с небольшим. Одет «демон» был в пятнистый грязно-зелёный балахон с капюшоном, рожа его была украшена видимо ритуальным рисунком неправильных тёмных полос: поперёк лба на левый глаз, от носа к уху по правой щеке и по левой скуле, так что черты лица разглядеть было невозможно. «Какие интересные у них костюмы, капюшон на голову, присел под куст и в упор ведь не рассмотришь...» Успел подумать испанец, как, обводящий взором коленопреклонённый строй испанцев, индейский главарь встретился с ним взглядом. Не сводя с него глаз, дикарь приблизился на расстояние вытянутой руки, и неожиданно «прогавкал» по кастильски.

– Имя, фамилия, титул, должность?

Выслушав ответ, он только слегка повёл подбородком, как Писарро немедленно подхватили два дикаря, подняли на ноги и завязали глаза. А потом повели. Молча. Нет испанец и не рассчитывал, что дикари будут развлекать разговорами его, но они и между собой совсем не разговаривали, лишь однажды ему послышалось смутно знакомое и сильно приглушённое шипение «Шайзе!». «Неужели германцы?»– подумал он, и попытался спросить – куда его ведут, но только получил короткий, но моментально сбивший дыхание, тычок по рёбрам. Больше силу к нему не применяли, мало того, вели довольно бережно, успевали подхватывать, когда он спотыкался, что в прочем случалось не часто, дорога судя по всему была довольно ровная.

Когда ему развязали глаза, солнце клонилось уже к закату, зависнув над океаном и уже приготовившись нырнуть. Когда глаза привыкли к свету, Франсиско Писарро огляделся по сторонам, заодно растирая затёкшие запястья. Это была высокая терраса примерно в полудне ходьбы от берега океана, с которой открывался отличный вид на заходящее солнце, которым и любовался очередной «дикарь». Новый дикарь был ещё более странным, чем «лесные демоны». Во первых, он был светлокож и светловолос, как скандинав, а во-вторых, глядя на своего пленника, он улыбался. Этот тоже был очень молод, наверное ровесник командира «демонов» и тоже не имел ничего, что указывало бы не его высокое положение. Ни цепей, не перстней, ничего драгоценного и украшающего, странный пятнистый костюм, похоже из того же материала, что и балахоны «демонов», только весь обшитый неаккуратно оттопыривающимися заплатками, как куртка, так и длинные штаны, заправленные в короткие кожаные сапоги со шнуровкой по подъёму стопы.

Улыбающийся «дикарь» смотрел на него минут пять, а потом неожиданно заговорил на правильном кастильском, почему-то с галисийским акцентом.

– Прикинь Панчо* (* уменьшительно-ласкательное от Франсиско), когда-нибудь здесь будет город на десять миллионов человек, – Заметив вскинувшегося на оскорбительное обращение испанского командира, тот мгновенно перестал улыбаться и заговорил добавив в голос металла, – Ты сейчас не дворянин, Панчо, я тебя только что поймал на разбое. У тебе ведь нет Requerimiento** (** документ дающий право захвата новых территорий, для Писарро, судя по всему, был подписан по факту) от твоего короля? Нет, я знаю, что нет, а поэтому ты сейчас как есть бандит по кличке Панчо, так что привыкай. И постарайся меня не злить, у нас для бандитов в качестве казни применяется посажение в яму со свиньями. Пожизненное. Иногда бывает по две недели так живут, есть умельцы, даже со голодными свиньями как-то договариваются. Но я думаю, до этого ты наших отношений обострять не будешь, правда Панчо? – «Дикарь» снова широко улыбнулся и упёр в него вопросительный взгляд.

– Не буду, – с трудом выдавил из себя Писарро и решился на вопрос, – Кто вы сеньор?

– Моя должность на языке кечуа называется Сапа Инка, что в переводе означает – я местный император. А о вас, сеньор Франсиско Писарро, мне известно уже довольно многое, вы умны, храбры, предприимчивы, предельно циничны и лишены глупых предрассудков. Гордыня в вас сильнее, чем сребролюбие, такими людьми управлять довольно тяжело, но я решил рискнуть и пригласить вас к себе на службу. Начнёте простым бойцом, я определю вас во взвод, где все немного понимают по кастильски, а дальше всё будет в ваших руках. Пока на должность командира вы не тянете, но как советника я вас буду обязательно привлекать. И внимательно следить за вашими успехами.

Несостоявшийся покоритель империи Инков намёк понял, он почтительно поклонился и с достоинством произнёс.

– Для меня это большая честь, Ваше Величество.

***

После того, как Франциско Писарро увели, остальным завязали глаза и, привязав к одному длинному канату, куда-то потянули. Вели их неспешно, поэтому когда добрались до места никто не выбился из сил, хотя была уже глубокая ночь. Командир «демонов» велел им располагаться в пустом поселении по собственному разумению, запретил входить за границы отмеченные приметными знаками, а с рассветом приходить за провиантом к одному из таких знаков, который отмечает границу на востоке. После чего вручил единственный горящий факел в руку падре Томаса и канул в ночи. Именно канул.

Так падре Томас стал сначала квартирмейстером, а с утра уже и командиром отряда пленных испанских искателей счастья. С рассветом осмотрелись, небольшая брошенная деревенька располагалась в горной долине, самый центр которой удалось отвоевать у джунглей под земледелие. Запретные знаки тоже опознали сразу, это были вкопанные в землю кресты, вполне пригодные для употребления по изначальному замыслу. Падре Томас представил себя на кресте уже умирающим, но продолжающим проповедовать Слово Божье и мечтательно зажмурился. Смерти ради вящей славы Господа он не боялся, он о ней мечтал.

У искомого знака на востоке, который тут-же обозвали «кормилец», обнаружились десяток привязанных капибар, короб маиса и три большие корзины с клубнями неизвестного овоща. Огниво, запасы соли и их собственные ножи обнаружились в одной из странных куполообразных построек, которое раньше, судя по всему, служило хранилищем. Таких построек было несколько, и одну из них падре Томас приспособил под церковь, сотворил над водой из ручья молитву, и ей освятил новый Дом Божий, а вечером уже отслужил первую службу. А после службы он произнёс проповедь, несомненно лучшую проповедь в своей жизни. Раньше монах был не то чтобы косноязычен, а просто несколько неубедителен, чтобы воспламенять огонь в сердцах верующих, но в тот вечер буквально снизошло. Снизошло! Несомненно снизошло!

Всяк монах твёрд в своей вере, но доминиканцы в вере истовы. Это и понятно, нищенствующий Орден своим уставом отбирал именно таких, но падре Томас был истовым доминиканцем, доминиканцем в квадрате. Целью его жизни был Подвиг во имя веры, Подвиг, который оценит сам Господь. Именно эта истовость и привела его в итоге в отряд Франсиско Писарро, падре Томас был не просто мечтателем, но и активным искателем Подвига. И вот, наконец, Господь услышал его истовые молитвы и дал ему Шанс. Осталось понять, как этот Шанс правильно реализовать, ведь Господь вряд-ли даст второй. Вряд-ли его подвиг заключается в том, чтоб просто окормлять вверенную паству, а вот окрестить целый народ язычников – это деяние уже апостольского уровня. Заметит ли Господь новый христианский народ, отметит ли того, кто привёл его к Свету? Несомненно, ведь апостолы, после окончания земных трудов, попадают в ближний круг Христа. Так у падре Томаса появилась Цель, а вверенная паства им стала рассматриваться, как инструмент её достижения.

Первые две недели, а прошедшие дни монах тщательно учитывал, делая отметки на стене своей кельи аккуратными насечками, прошли для падре Томаса просто великолепно. Не считать же за серьёзную неприятность троих, заболевших оспой, тем более, что «демоны» сразу их куда-то увели лечить, зато удалось пригласить командира «демонов» послушать Слово Божье. Тот ничего не ответил, но спустя неделю неожиданно появился на одной из ежевечерних служб. Всё время, которое длилось богослужение и, последовавшая за ним, очередная блистательная проповедь падре Томаса, дикарь простоял как каменный истукан, а после попросил для изучения Библию и снова молча канул. Однако он появился в церкви следующим вечером, а потом еще следующим и еще, еще...

Идиллия продолжалась до начала Великого Поста. Тем вечером, дикарь задал свой первый вопрос – правильно ли он понял, что христиане собираются укреплять свой дух сорок дней, отказом от поедания мяса? Услышав утвердительный ответ, он по обыкновению молча канул, а на утро... У «креста-кормильца» они обнаружили, что маиса им принесли половину обычной нормы, зато удвоилось число капабар и появились плетёные клетко-корзинки с какими-то крупными, и, судя по их виду, очень вкусными птицами, а так-же огромный кувшин очень крепкого и вонючего вина. Под угрозой немедленной епитимии, падре Томас заставил дежурный наряд забрать только маис, а вечером попытался высказать свои претензии командиру «демонов», однако получил вполне логичную отповедь – дух крепится добровольным и осознанным отказом от соблазнов, потому, добавляя тех самых соблазнов, он лишь способствует еще большему его укреплению. Дикарь снова канул, а ночью началось...

Попытка падре Томаса пресечь непотребство, путем бития кувшина с сатанинским пойлом, стоило ему огромного бланша и заплывшего левого глаза, а на первую постную службу явились всего три десятка христиан и неизменный дикарь. Монах не опустил рук, он по прежнему блистательно проповедовал, взывал и обличал, пытался вызвать у заблудших раскаяние, но с каждым следующим днем, количество верных христиан сокращалось, пополняя собой ряды мерзких богоотступников, а всего через неделю, на службу пришли всего трое, включая дикаря. Падре Томас, весь день шлифовавший в мозгу очередную прекрасную проповедь, вдруг впал в состояние втащенной из воды рыбы, он некоторое время молча открывал и закрывал рот, а потом вдруг упал на колени и горько разрыдался.

Но мы уже знаем, что монах был в вере не просто тверд, он был в ней истов, истов в квадрате, поэтому ему быстро удалось победить в себе грех уныния. Подвиг, который заметит сам Господь и не может быть легким приключением и для его совершения придется пожертвовать всем. Несомненно – что-то надо делать, но что именно? Ничего другого, кроме как послать гонца с докладом и перечнем подлежащих анафеме богоотступников, в голову ему не пришло, да и никому бы в такой ситуации не пришло, будем к падре Томасу справедливы. Он сказался больным, и всю следующую неделю готовил к побегу гонца.

Двое оставшихся верных христиан – Фернандо и Диего кинули жребий, подвиг во славу Господа выпало совершить Фернандо, с которым стал заниматься падре Томас, а Диего было поручено готовить дорожный припас. Через неделю, текст доклада Фернандо знал как «Отче наш», правильно ориентировался в обстановке и полностью проникся важностью своей миссии. «Если не предать анафеме мерзких богоотступников, об обращении в христианство местного народа можно забыть. В твоих руках сейчас спасение целого народа, сын мой» – напутствовал монах своего гонца на дорогу.

Часа через три, которые падре Томас провел в непрерывных молитвах, в поселении появились «демоны», вернувшие неудачливого беглеца. На этот раз они оказались вооружены кнутами, которыми быстро и сноровисто согнали на центральную площадь, мучающихся тяжелым похмельем богоотступников. «Следующее нарушение режима содержания, будет караться казнью по закону Империи», – заявил их командир и спросил, – « В чем это внезапно возникла такая нужда, что потребовалось убегать в незнакомые джунгли, с немалым риском для собственной жизни?» На что услышал многочисленные просьбы богоотступников добавить в ежедневное довольствие еще один кувшин вина, что несомненно снимет все проблемы и поможет им бороться с нарушителями собственными силами. Командир «демонов» согласился, но при этом возложил на них коллективную ответственность – при следующем нарушении режима, накажут не только виноватого, а всех вместе. Той ночью, богоотступники до полусмерти избили Фернандо и Диего.

Вторую попытку готовили уже две недели, богоотступники старались не спускать с них глаз, но двойная порция вина свое дело делала, в конце концов необходимый дорожный припас удалось собрать. Напутственной проповедью, падре Томас удивил сам себя, настолько она была убедительна и пламенна. Увидев в глазах обоих последних верных христиан такую Веру, монах даже почувствовал легкий укол в сердце, ведь это была Вера в его слова, а сам он, между тем, был не вполне уверен в правильности своих действий. Но что-то же надо делать, а что? На второй заход, Фернандо отправился через пару часов после заката, когда упившись уснули последние соглядатаи. А на рассвете пленных испанских искателей приключений снова подняли кнутами. Услышав знакомые щелчки, падре Томас, все это время проведший в молитвах и даже еще не успевший прилечь, закусил губу до крови. Шанс упущен, оставалось надеяться, что лично для него наказанием станет искупительная смерть на кресте.

Однако зверствовать дикари снова не стали. В качестве наказания, они заставили монаха, Диего и богоотступников копать круглый колодец диаметром пять шагов и глубиной, пока воды не станет по щиколотку. Подгоняемые щелчками кнутов, закончили копать еще засветло, после чего «демоны» спустили в яму трех здоровенных свиней и беднягу Фернандо. Остальным же их командир объявил, что отныне и до окончания поста они будут питаться только маисом, ибо, как видно, по другому крепить свой дух они не способны, а любая попытка спасти осужденного будет караться такой-же смертью. «Для нового нарушителя будете копать новую яму, таков закон Империи.»

Видимо, свиньи изначально были сытыми, потому что Фернандо прожил в яме еще три дня. Он все это время громко молился, взывал о помощи, проклинал и выл зверем, но помочь ему не было никакой возможности, только молиться. Когда вопли из ямы прекратились, падре Томас даже почувствовал облегчение, он немедленно отправился в церковь, чтоб прочитать «за упокой», но не сложилось. В церкви он обнаружил последнего верного христианина. Диего повесился. Монах глянул на его посиневшее лицо с выпученными глазами и увидел в них свое проклятье. Падре Томас хотел опять разрыдаться, но на этот раз просто лишился чувств.

На утро, их всех снова прогнали через яму, чтоб извлечь останки бедняги Фернандо для отпевания и похорон. Ставшие вдруг необыкновенно набожными, богоотступники запретили монаху отпевать самоубийцу Диего, зато над смердящими остатками Фернандо, он в непристанных молитвах провел три дня, все время под наблюдением кого-то из богоотступников, которые уже знали, зачем именно падре Томас послал гонца. За три дня, бедняга Фернандо успел наговорить очень многое.

А на сороковой день плена, когда до окончания Великого Поста оставалось две недели, всех богоотступников куда-то увели из поселка, а монаху командир «демонов» объявил, что тот свободен идти куда пожелает, кроме того, ему даровано право остаться здесь и продолжать служить распятому богу в открытой им же церкви. Кроме того, его личностью заинтересовался местный главный вождь, которого дикарь пафосно титуловал императором. С этого дня и до самой Пасхи, падре Томас служил службы для единственного прихожанина – командира «демонов». Он дисциплинированно появлялся к началу и исчезал после завершения. Именно появлялся и исчезал, а не приходил и уходил, службы и проповеди же по прежнему слушал каменным истуканом. Абсолютно без эмоций, но как выяснилось, очень внимательно.

В Страстную пятницу, монах решил вместо проповеди просто побеседовать с командиром «демонов»

– Тебя совсем не трогают описания земных страданий Спасителя, воин?

– Нет. Видал я страдания куда большие. Дикари в сельве казнят скармливанием термитам, бывает, неделю такая казнь длятся. Ноги уже до белых костей обглоданы, а преступник еще живой.

– Зачем же ты приходишь на мои службы?

– У меня приказ императора разобраться – кто предал вашего Христа на самом деле.

– И что, ты уже разобрался? – у падре Томаса, от этого заявления, буквально отвисла челюсть.

– Пока нет, ты ведь мне еще не все рассказал. Я не знаю – кто такие иудеи и окрестили ли их апостолы, прежде чем крестить прочие народы. Ведь иудеев Христос велел крестить будучи еще живым, а остальные народы уже после своей смерти. Пока ясно одно, Христа точно не предавал Иаков Зеведеев, он погиб, исполняя свой долг. Остальные по разным причинам уклонились, но не обязательно все они были предателями, например Иуду Искариота скорее всего убил настоящий предатель, а остальные могли быть просто внушаемыми дураками. Так что стало с этими «детьми диавола» иудеями?

Падре Томас отвел взгляд и с минуту молча собирался с мыслями. Рассуждения дикаря необходимо было опровергнуть понятным тому языком, но кроме «Да как ты смеешь!?», в голову ничего не приходило. Но вопрос то в конце концов был простым.

– Их окрестить пока так и не удалось.

Дикарь чуть заметно кивнул.

– Так я и думал. В этом случае, наиболее вероятный предатель – Иоанн Зеведеев. «По плодам их узнаете о них».

Оставив ошеломленного падре Томаса наедине со своими мыслями, «демон» снова канул, на этот раз почти на неделю. Всю неделю монах не находил себе места. Он пытался понять логику дикаря и, к своему ужасу, ее понимал. Пытался выстроить понятные для дикаря логические конструкции, обрушивающие его еретические измышления, и не мог, не строились. Отсутствие логики подменялась Верой, но для дикаря ведь это не аргумент. Словом, когда эта необычная компания появилась в поселке, падре Томас уже вконец извелся.

***

Апрель 1532 года

Странная компания состояла из знакомого командира «демонов», бывшего командира испанского отряда Франсиско Писарро и дюжего, но до неприличия молодого аббата-капуцина.

Аббатик, как его уже мысленно назвал падре Томас, был одет в новенькую рясу, с фирменным капуцинским капюшоном-клювом, пошитую из тончайшей шерсти, золотой перстень-печатка выглядел вызывающе массивным, а неприлично толстая золотая цепь и огромный золотой же крест, на его бычьей шее выглядели вполне соразмерными. "Аббатик...", монах почувствовал зависть – пока он мечтал о новой конгрегации своего ордена, эти неженки капуцины уже оказывается глубоко пустили свои корни.

Франсиско Писарро не выглядел пленником, он был одет в такой-же костюм, что и командир «демонов», держался уверенно и явно ничего не опасался, а вот последний как будто ожидал внезапного нападения. Таким встревоженным, падре Томас его еще не видел. Аббатик же буквально цвел, он и начал.

– Здравствуйте, сын мой. До меня дошли слухи о необычайной силе ваших проповедей и я хотел бы на одной из них поприсутствовать. К тому-же, вы наверняка давно уже без исповеди и причастия, чего в этих опасных краях лучше не допускать. Готов вам с этим помочь.

Говорил он слащаво-уважительным тоном, даже не стал выделять голосом «сын мой», хотя обычно подобные сосунки такого шанса не упускают, но во взгляде никакого уважения не увидел. Увидел уверенность в том, что его просьба расценится как приказ. Впрочем, отказываться падре Томас и не собирался, он уже давно испытывал потребность облегчить душу.

/тайна исповеди/

Исповедь монаха его преподобию Савелию затянулась на три часа, когда падре Томас наконец получил отпущение грехов, от на удивление въедливого аббатика, «нет, пожалуй что аббата», – поправил он себя мысленно, солнце уже клонилось к закату. Аббат вышел из кельи, с хрустом потянулся, и молча пошел вслед, за видимо караулившим их командиром «демонов», следом за ними двинул и монах. Странное поведение командира «демонов» невольно бросилось ему в глаза, тот очевидно охранял здесь именно аббатика, то есть аббата. Падре Томас снова невольно позавидовал влиянию капуцинов – «Наверняка они уже вхожи к самому вождю-императору...»

***

К большому удивлению падре Томаса, на мессу и, последующую за ней проповедь, не пришел Франсиско Писарро, с которым монаху пока так и не удалось переговорить. Полтора часа службы, падре Томас старался не встречаться взглядом с аббатом. Не смотря на постное лицо последнего, во взгляде его, монаху постоянно чудилась ухмылка. Ну, чудилась – не чудилась, а поделать он с собой ничего не смог, проповедь откровенно не задалась, падре Томас был сух, банален, постоянно сбивался на повторы, от этого злился на себя и краснел, будто его застали за непотребным занятием. Однако никакого разочарования аббат не высказал и даже не подал виду.