Текст книги "Алгоритм (СИ)"

Автор книги: Аноним Лохматый

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Лохматый
Алгоритм

Алгоритм

-1-

Поток людей течет по злачным улицам, вливается в раскрытую пасть метро, исчезает в извилистых лабиринтах, и подземный кишечник медленно переваривает нахлынувшую морозную массу, жует, дробит, смешивает, извергает, скармливая размякшие тушки улицам, супермаркетам, соляриям и стадионам.

Никто не заметил, что в метро прибавилось стражей.

На вид они безобидны, как служащие метро. Те же рога антенн над головой, те же аморфные силуэты на фоне плывущего эскалатора.

Отличить их друг от друга можно лишь по нагрудным жетонам. Чем выше звание, тем больше звезд на груди.

Люди заметили, что стражи в последнее время чем-то озабочены.

Зрачки пылают неоном, виски сотрясает адреналин, а ноздри процеживают поток воздуха, анализируя молекулы пота и сероводород клоак.

Слуги дьявола ищут половину дьявола.

Она ангел. Юный, звенящий от смеха, с лучами, которым тесно в глазах.

Стражи выполняют долг ревностно. Хозяин должен быть здрав. Стальную силу мышц и звон сухожилий – вот что приветствуют демоны. Лишь этой музыке исчадия ада рады служить.

Ангелов для хозяина ищут по запаху.

Говорят, им не свойственно смердеть. Их кровь наполняют душистые смеси райских садов, и тысячи винных букетов доводят до умопомрачения.

Стражи бродят по пьяным от мартовского озона улицам, заглядывают в глаза прохожих. Они вырывают прелестниц из рук кавалеров и сдирают маски с ночных бабочек. Дыханье ландышей и незабудок мешает распознать аромат редчайших генов. И стражи безжалостно уничтожают корзины с цветами, втаптывая в подтаявший лед пестики и тычинки.

Цветочницы с воплями разбегаются в разные стороны.

Вот уже третью неделю демоны рыщут напрасно.

-2-

Сгорбленная старуха положила на мое плечо почерневшую сморщенную ладонь и прошептала:

– В полдень. На площади Отступников ты получишь весточку от отца.

– Кто ты? – я обернулась на голос, но посланница уже унеслась далеко вперед. Я долго смотрела ей вслед. Она летела на роликах над выщербленным асфальтом, и черная мантия на рукавах раздувалась, как вороньи крылья.

Отец...

Он улыбнулся на прощание, взмахнул рукой, надвинул капюшон на глаза и шагнул в непроглядный туман.

– Не уходи! – я с криком бросилась следом.

Мать, подхватила меня на руки и утащила обратно в руины.

– Почему он ушел?

– Так надо. Будем ждать.

– Старая Эли сказала, что в городе – вход в ад.

– Не слушай никого. Главные врата в ад – человеческая глупость.

– Отец обещал принести мне подарок.

– Он ушел не за подарком.

Тайны взрослых убивают души детей.

Отец не вернулся ни завтра, ни послезавтра. Пропал навсегда.

Мама с тех пор замолчала, постарела, высохла.

Не хотела жить. Целый день смотрела, как на закопченном потолке пляшет тень от парафиновой свечи.

Я кормила ее из чайной ложки.

– Ну, еще ложечку! Пожалуйста! Проглоти. Не умирай.

– Я не умру.

– Эли сказала, что умрешь, если не будешь есть.

Мама погладила меня по голове прозрачной рукой и шепнула:

– Ты хорошая девочка. Красавица, умница. Папа тебя любил больше, чем меня.

– Неправда, он тебя любил больше жизни!

– Обещай никогда не уходить в город.

– Я могла бы найти отца.

– Нет! Жди. Если не сообщили о смерти, значит вернется.

Как долго мы его ждали! Десять лет!

И вот, наконец, первая весточка о нем.

-3-

Без трех минут полдень. Я на месте обещанной встречи.

Здесь, как всегда в будний день, мало прохожих.

Практически никого. Пустота.

Казни состоялись в прошлую пятницу. Страдальцы на крестах уже окоченели. Тела высохли под солнцем, не успев разложиться. К ним не разрешают прикасаться, пока ветер не скинет иссохшие кости с крестов.

Останки отступников лишены права на захоронение по обряду. Они прокляты и преданы общественному поруганию. Каждый прохожий обязан выразить презрение трупу, швырнув в него камень.

Булыжники лежат у ног казненных в мраморных чашах.

Стражи бдительно следят за теми, кто не наклонится за камнем. Так они выявляют отступников. Их, как правило, вскоре находят здесь же, на свежих кольях, и родственники, пришедшие проститься, обязаны плюнуть им в глаза.

Раздался шум и мальчишеский смех.

Мимо пронеслась компания пацанов на скейтбордах. Они с пронзительным гиканьем принялись выписывать круги и восьмерки между распятиями, заглядывая в мертвые лица.

– Гляди! Гляди! – закричал пацан в полосатой бандане, показывая пальцем на свежий труп, насаженный на кол. – Это наша соседка.

Чугунная арматура проползла вдоль позвоночника, прорвав кожу над лопаткой. Голова свесилась на грудь, ветер лениво покачивал обвисшие пряди, засохшие, как кисти маляра, окунутые в бурую краску.

– Ее казнили шесть дней назад. Знатное было зрелище! Весь район пришел на это посмотреть. Вот, зараза!

Мальчик нагнулся за камнем.

– Сдохла! Так и надо! – он бросил в голову булыжник. – Жаль, что быстро умерла. Если бы мог, оживил бы и снова казнил. А потом еще раз! И еще!

– Она была шлюхой? – рядом с ним притормозил малыш с разбитыми коленками.

– Еще какой! Убежала от мужа с астрономом, вон с тем, – парень показал на тело, насаженное на кол с другой стороны площади.

– Будь проклят, вор шлюхи! – в сторону мученика полетел увесистый булыжник. – Эх, жаль, что блудница умерла раньше вора! Видел бы ты, как они тянули друг к другу руки и вопили: "Прости меня!", "Нет, ты прости!", "Любимая!", "Любимый!"

– Почему с них кожу не сняли?

– Ишь, чего захотел! Кожу снимают не за секс, а за политику.

– "Измена мужу – есть политика".

– А ты откуда знаешь?

– Так сказал учитель.

Старший мальчик снова бросил камень:

– А теперь ты брось. Эх, повезло им, рано отмучились.

– Почему ты думаешь, что живым хуже, чем мертвым в аду?

– Ничего плохого на том свете нет. Посмотри: черепа ржут над нами, скалят зубы и радуются, что у нас, дураков, смертные муки впереди.

– Почему у нас муки впереди?

– Это сказал астроном, когда его посадили на кол.

Малыш поднял камень и крикнул:

– Иди в ад!

Раздался гулкий шлепок, из расколотого лба вытек мозг. Надсадные стоны поперхнулись утробной икотой, и вор, задергав членами, затих.

– Убил? Что же ты наделал! Он мог бы мучиться еще три дня! Ты тупой! Если кто-нибудь заметил, что ты избавил преступника от мучений, тебя тоже казнят.

– Откуда я знал, что не промажу? Ведь, правда, не знал? Ты же сам говорил, что я косорукий! А я не косорукий. Ведь попал же, попал с первого раза!

– Валим отсюда. И никому ни слова.

Он остановился, громко свистнув. К ним подкатила пятерка пацанов:

– Че свистел?

– Сматываемся.

– Гляди – рука! – один из мальчиков подобрал выбеленную временем кость и запустил в ухмылку распятой блудницы.

Череп дернулся и с хрустом отломился. Голова покатилась по бетонным плитам.

– Лови! Лови! Бей!

– Пасуй!

Мальчики удалились, толкая скейбордами новый мяч.

Холодная тень преградила дорогу.

Коротышка, сопливый сатир на полусогнутых. Мрачное существо.

Он повел носом в мою сторону. Жадные ноздри расширились, вбирая запах. Анализаторы тонко загудели, стараясь расшифровать генокод.

– На, получи! – я вытащила баллон с дезодорантом и пустила в нос анализаторщика шипучую струю.

Всегда ношу с собой самодельный распылитель. Запах керосина мгновенно парализует альвеолы пластиронов.

– Ну, все, теперь ты не сможешь меня узнать.

Пластирон запыхтел, пытаясь продуть неисправный фильтр.

– Будь здоров. А мне пора.

Я оглянулась. Где же отец?

– Ни с места, непроиндексированная личность!

Что такое?

Сзади подошел еще один пластирон.

Это был уже не глупый анализаторщик, а страж. Он светился, покрытый никелем и мигающими светодиодами. Такие пластироны – редкость на улицах. Их физические параметры совершенны. При встрече эту модификацию трудно отличить от человека, одетого, например, в антирадиационный костюм. При беге стражи не заваливаются и не косолапят, а голоса, не искаженные сваркой, звучат натурально.

Технология производства пластиронов никому не известна.

Говорят, их делают из людей. Ими управляет чувство боли, но сами стражи не способны сочувствовать.

Неужели у этого стража – человек внутри?

Его глаза казались мертвецкими, холодными, отключенными от происходящего, как биометрические монокли, пристегнутые к груди.

Правый зрачок расширен до радиуса радужки, другой пульсировал и мерцал, как живой.

Если один зрачок у стража расширен, как у покойника, а другой нормально реагирует на свет, то перед тобой ТНБ – Тень Насыщенная Болью.

ТНБ – мертвецы, они самые опасные стражи, которые не гнушаются никакими интригами и провокациями. Им неведомо сострадание даже к младенцам. Каждая клетка организма вывернута наизнанку, а души выжжены дотла.

Мрази с мертвым левым полушарием всегда мрачны и немногословны.

Если в отключке правое полушарие, страж обычно весел, болтлив и беззаботен. Таких, как правило, направляют в толпу на футбольные стадионы или на рынок, полный бомжей с развалин.

Чистильщики умеют войти в доверие, угостив банкой тоника или анекдотом про неверных жен, а потом, дружески похлопывая очередную жертву по плечу, подают стражам условный знак.

– Согласно параграфу пять дробь восемьдесят восемь требую остановиться и предъявить радужку.

Убегая, я предъявила стражу средний палец.

Но пластирон легко догнал, завернул руки за спину, и вот уже над моим плечом застыл инъектор.

Через секунду мне будет больно. Зато на все плевать.

Жду.

Один щелчок – и едкая капсула парализует сначала плечо, потом сведет шею, и я не смогу сделать ни единого шага, зависну в пространстве, слыша лишь оглушительное биение сердца. Потом мое искаженное лицо ослепит фотовспышка. А когда начнется трансляция новостей, мою уродливую гримасу протащат крупным планом поперек рекламных роликов, и мониторы захлебнутся от радости, что пойман и обезврежен еще один шпион. Детки в прыгалках завопят от ужаса. А правильные мамочки будут тыкать пальцем в рожу окосевшего монстра, приговаривая считалку:

"Параграф пять дробь восемь...

Параграф пять дробь восемь -

предъяви зрачок, когда попросим!"

Не люблю пугать младенцев. Поэтому слежу за мимикой, закрыла рот, сжала зубы, зажмурила глаза.

Насчет глаз – особое правило.

Если во время парализации не зажмуришься, их непременно обгадят мухи. Веки заплывут гноем и покроются кровавыми язвами.

Знание – сила. Не открою. Ни за что.

Но страж не спешил. Говорят, страшна не сама боль, а ее ожидание.

Ну, давай, давай! Сделай это!

Выстрела не последовало.

Я приоткрыла веки.

Мы стояли вдвоем на пустынной улице.

Я и он.

Беглая преступница и охотник.

Мне стало жутко, словно я заглянула в глаза мертвеца.

Он не смотрел на меня. В живом зрачке отражались млечные дуги расклеванных ребер с постамента напротив. Он окаменел, глядя на высохший труп какой-то длинноволосой распятой женщины.

Жесткие волосы преступницы пепельным крылом, взлетели над расклеванным черепом, отгоняя надоедливых галок.

Кем была эта несчастная в прошлом, и за что ее распяли, никто никогда не узнает. Имена преступников и память о них, обязаны растаять в тумане вселенной раньше праха их тел.

– Мирисабелла, – услышала я и вздрогнула.

– Мирисабелла? – Я попыталась заглянуть в лицо казненной, запрокинутое высоко вверх.

Враг молчал, как немой.

– Ты сказал "Мирисабелла"? Это не она. Ты слышишь? Моя мама жива. Я говорила с ней вчера.

Проклятый пластирон молчал.

– Не пугай меня, страж. Вот мой степфон. Я позвоню – и мама ответит.

Телефон откликнулся сразу.

– Алло?

– Мама? С тобой все в порядке?

– Да!

– Я так и знала! Ты получила коробку?

– Да!

– Целую, мамочка, люблю!

– И я!

– Ну, мне пора.

– До скорого, милая!

– Пока, пока!

Я выключила степфон. Пластирон смотрел на меня как-то слишком грустно.

– Видишь, с моей мамой все в порядке. Молчишь?

Он молчал.

– Правильно. Молчи. Ты не должен разглашать имен казненных. Ты не имеешь права быть с ними знаком. Но, скажи, зачем ты следишь за мной? Ждешь, когда я запущу камень в твою Мирисабеллу? Не дождешься, кем бы она ни была. А почему – знаешь? Скажу по секрету, что я давно присмотрела здесь местечко и жду, когда меня использует какой-нибудь пластитрон с железным колом.

– Не мечтай о невозможном, Ана.

– Вот как? Заговорил! Тебе известно мое имя? Как ты его узнал? Ты не настолько совершенен, чтобы сканировать зрачки на расстоянии. Твоим рецепторам далеко до идеала. Говори, не молчи. Похоже, ты не слишком совершенен, если не можешь ответить ни на один человеческий вопрос.

– Я, наконец, нашел тебя.

– Ты искал меня? Не ты ли тот самый тролль, которому я поклялась вчера кое – что оторвать? Не за этим ли пришел?

– Не задавай много вопросов. Я не тот, кого сам бы убил.

– Так кто же ты? Имена преступников знают только преступники. Ты, наверно, один из них?

– Я слежу за тобой давно. Год назад распознал твой лексический клон. Сначала ты пряталась среди школяров, прилежно зубрящих сунны, потом среди словесной шелухи степфонов, притворялась наивным отроком на побегушках. Но траектория хаотичной беготни постепенно выстроилась в круг. А центром его, сама понимаешь, стало место твоего сегодняшнего прозябания, – кривая усмешка перекосила нижнюю часть лица стража. – Я знаю о тебе все.

Мертвый зрачок отразил мой ужас.

– Ты ошибся. Я другая. Дай пройти.

Кто поверит криволапому псу, что я та самая, которая десять лет назад благополучно от них ускользнула?

Мой отец увез меня от расправы, спрятал в руинах мертвого города.

Там я выросла.

О, нет, не среди неприкасаемых, как вы их величаете, а среди настоящих людей. Знаете ли вы, что кроме хомячков и пластиронов, в мире остались настоящие люди?

–4-

Развалины мертвого города – наш родной дом.

Сквозь канализационные туннели можно попасть в любое недоступное здание. Тайно бродя по лабиринтам, я открыла много удивительных уголков.

Там я нашла проход в засыпанный камнями театр.

Выпотрошенная мебель и реквизиты валялись в беспорядке на полу, но малый зал сталкеры не тронули, в нем сохранились даже рассыпанные монеты. Здесь все осталось, как до войны. Кресла, обтянутые малиновым бархатом, приглашали отдохнуть. Хрусталь сыпал слезы сквозь позолоту люстр.

В оркестровой ложе дирижер обронил палочку.

Я взмахнула – и она перерезала солнечный столбик пыли, текущий сквозь дырку в потолке. Инструменты очнулись, литавры застонали, виолончель всплакнула, струны скрипки шевельнулись, как обнаженные жилки на запястье.

Я услышала музыку, ту самую, которую музыканты оборвали на последней ноте. Эта нота слилась с тянущим за нервы далеким нарастающим гулом радиоактивного смерча.

Столько лет предсмертный стон человечества был заморожен в этом брошенном зале!

Артистов засыпало у служебного выхода, куда они устремились после сигнала тревоги. Безумная толпа сама себя затоптала, не догадавшись распахнуть вторую створку двери.

До сих пор вперемежку с камнями и лепниной сквозь лохмотья пыли проглядывают обглоданные крысами кости и черепа.

Брошенный театр с его гримерными, примерочными и бутафорскими складами отныне стал для меня школой танцев, а стеллаж с дисками – самым дорогим сокровищем.

Старый граммофон, мой привередливый учитель, до изнеможения заставлял повторять трудные па, винты и прыжки.

Отныне я была не одна.

Среди зеркал в танцевальном зале мне улыбалась девочка в воздушной бальной пачке. Пыльные зеркала умножили и навсегда унесли в бесконечность отражения маленькой танцовщицы.

-5-

– Следуй за мной! – голос стража стал строг и властен.

– Отстань!

– Я вынужден повторить!

Говори, тень, что хочешь.

Я не я. Символ без смысла. Загадка без логики. Случайность без шанса на повторение. Это значит, прочь, наши дороги не пересекутся.

– Ты пойдешь со мной согласно параграфам... – он начал перечислять гигобайты нарушенных инструкций.

Правый зрачок превратился в точку. Мой новый знакомый любил поговорить.

Ого, сколько кубиков адреналина выплеснул блок подпитки в плазму! Сквозь пульсирующие зрачки я заметила, как зашевелились и закипели искусственные мозги.

Страж разозлен и опасен. Пора уходить.

Я сделала шаг в сторону. Он повторил мое движение, и наши взгляды снова скрестились.

– Для чего я тебе?

– Ты нужна не мне.

– Кому?

– Не задавай вопросов. Просто опусти голову и – вперед!

– Нет.

– Стоять! – он снова преградил путь.

Знал бы ты, что у меня в голове! Но лучше промолчу.

– А ты упрямая.

Наши глаза снова встретились. И тут я увидела, что мертвые зрачки широко распахнулись, а мертвые губы тронула теплая улыбка. Он по-доброму разглядывал мое лицо.

– Вижу, ты не страж. Так, кто же ты?

– Не задавай вопросов. Поторопись, посмотри: твой враг скоро очнется.

Он прицелился в лоб анализаторщика встроенным лазером.

Шипение. Вонь. Радужки парализованного пластирона побелели, кварц оплавился, внутри что-то зашипело, из ушей пошел дым.

– Теперь – порядок. Он нас никогда не вспомнит. Уходим. Поторопись, Ана.

-6-

Мониторы на стене заморгали вспышками помех.

В кабинет ответственного за благополучную обстановку вбежал, запыхавшись, страж третьего уровня. Он доложил:

– Следы предателя обнаружены!

– Докладывай! – приказал пятизвездный.

– Сбежавшую пару нарушителей мы засекли в метро, но они постоянно перемещаются. Ни секунды не задержались на одном месте.

– Как такое возможно?

– Они петляют под землей, пересаживаются с одного экспресса на другой, расстаются, сходятся, меняют маршруты, взлетают то вверх, то вниз на эскалаторах.

– Снимки готовы?

– Нет. Нарушители находятся постоянно среди других пассажиров. Распознать лица в толпе невозможно.

– Что установлено?

– Удалось записать фрагменты разговора. Разрешите запустить?

– Давай!

Страж разорвал пломбу, вставил флешку и вдавил желтую кнопку в панель. Две звуковые синусоиды побежали, пересекаясь по монитору.

Фонограмма состояла из коротеньких обрывков, выхваченных из непрерывного шума пневмоэкспрессов, тамбурных сливов и непрерывного зуммера паспортных проверок. В ней отчетливо различались два голоса, женский и мужской.

Женский отличался проникновенным контральто, в нем слышался юношеский задор и скепсис.

Мужчина, по всей видимости, страж второго уровня, был немногословен, скрытен и все-таки не прекращал разговор.

– Ты говоришь, он дьявол?

– Он вечное зло.

– Из какой игры?

– Его игра – наша планета.

– Для чего ему я?

– Ты его антипод, антитело, антимир, иначе: еще одно пространство.

– Допустим, мы разные, но почему он выбрал меня?

– Ты нужна ему так же, как прожорливой глотке необходима клоака.

– Очищение – это главное?

– Мир не два полюса, а три. Два без третьего взаимоуничтожаемы и нестабильны.

– Без "плюса" невозможен "минус", это понятно. Но что есть третье между ними?

– Пустота. Она сумма, результат взаимного обнуления. Если она уже существует, то две противоположные силы не могут в нее обратиться. В этом стабильность и равновесие.

– Значит, мы с ним должны произвести "ноль"?

– Пустоту. Именно она основа мира.

– Почему – я?

– Только твои хромосомы, как ключ к скважине, подойдут его идее.

– Он позаимствует мои гены?

– Нет. Вы станете единым.

– Во время секса?

– Может быть.

– Расскажи подробно.

– Это мерзость. Он использует тебя.

– Разве обычные мужчины не использует женщин?

– Тебе об этом лучше не знать.

– Вот мерзавец, – поморщился старший страж. – Подлец изучал философию. Надеюсь, вы уже выяснили, кем предатель числился у нас? В какой группе он служил? А кстати, служил ли он вообще?

– Данные стерты. Биография не пробивается.

– Найти! Связи выявить! А главное установить его прошлое! Пластирон не мог получить свободу передвижения без полной анестезии контроля. Надеюсь, вы понимаете, как опасен для системы страж с воспоминаниями?

– Так точно, сэр!

– Установить! Обезвредить! Доставить!

-7-

Катер летел сквозь туннели и мокрые арки мостов.

Киль резал надвое густое месиво канала, и водяные крылья вздымались по обе стороны от кормы.

Ана смотрела вперед. Там сгущалась зловонная мгла. Ветер сдувал с лица мокрые волосы, они развевались за спиной, как флаг. Туман, пропитанный ртутью и свинцом, проникал сквозь одежду и стекал по спине.

Рядом за рулем стоял пластирон. Он тоже внимательно вглядывался в серозную муть на горизонте.

– Так ты решилась, Ана?

– Расскажи подробно. Когда все это началось?

– После того, как он добился власти.

– Он?

– Люди не замечают зло, пока оно на расстоянии протянутой руки. Их незнание – его укрытие. Дьявол – событие в жизни каждого, и не может состояться при свете, когда маска не скрывает шрамы на лице.

– Шрамы? Откуда они у него?

– Ему приходится сражаться.

– С женщинами?

– И с ними тоже.

– У него слишком легкая война.

– Женщины бывают разные. Иногда приходится надевать намордники на непокорных.

– А язвы? Откуда у него язвы?

– Ожоги. Он родился, когда воздух не был отравлен кислотой.

– Ты и сам в маске.

– Все стражи носят маски.

– Чтобы скрывать свое презрение к хомячкам?

– Да, и к самим себе тоже.

– Расскажи о себе.

–Я дам тебе чип. Прочитаешь на досуге.

– Мы расстанемся?

– Нет. Я буду рядом. Тебе нужна охрана.

– За мной следят?

– Да.

Они остановились возле ржавых изломанных конструкций. Из груды битума торчали изъеденные коррозией корпуса и крылья бортов с выбитыми стеклами. Иллюминаторы подозрительно разглядывали округу.

– Куда мы пришли? – спросила Ана. – Странное место.

– Запомни координаты. Здесь убежище дьявола. Черный вход в логово.

– Ты шутишь? Он живет на свалке?

Страж протянул руку, толкнул густой серебряный поток пыли, и нагромождение из битума, списанных вертолетов и вагонов, как нарисованная декорация, легко расступилось.

– Заходи, – сказал страж.

– Вот это фокус! – удивилась Ана.

Ее взору открылось внутреннее убранство дворца. Блеск хрустальной капели, зеркальная гладь мрамора под ногами удивляли ничуть не меньше, чем странное пристрастие владельца к позолоте. Беломраморные изваяния викингов, монстров и сфинксов казались живыми на фоне застывших струй фонтанов и причудливой чеканки на стенах. Литой поток золота, стекая с купола, огибал хитросплетения мертвых цветов и трав.

– Холодно, – сказала она, окуная губы в облачко вздоха, не успевшее замерзнуть на лету.

– Да. Очень холодно. Время заморожено. Но грань эпох тонка и невидима. Окаменевшие изваяния способны расплавиться даже от шепота. Остерегись здесь плакать.

– Но...

– Ты способна его остановить.

– Что во мне особенного?

– Лучше спроси, что особенного в ангеле, которого еще не изваляли в грязи.

– Меня изваляют в грязи?

– В самом гнусном дерьме. И не просто изваляют. Твоя боль не сравнится ни с чем. Она обратит весь мир против демона. Поднимутся не только верхние жрецы, но и весь нижний мир с человеческой мразью. И дьявол возненавидит сам себя.

– Что толку в этой ненависти?

–Дьявола невозможно прикончить, он может убить себя только сам.

– Ты говоришь так, будто хорошо знаешь его.

– Да. Я знаю.

– Он прекрасен, не правда ли?

– Он уродлив. Тщедушен, мелочен и вонюч.

– Врешь.

– А еще он стар, плешив, скорчен радикулитом.

– Не верю.

– Он завистлив и мстителен. Мамин даун с вывалившимся языком.

– Ржу.

– Короче, мерзкий и скользкий тип.

– Похоже, ты ревнуешь?

– Похоже.

– Чего я еще не знаю о нем?

– Самая главная загадка дьявола заключена в том, что он кормится своим окружением. Мы думаем: вот он, злой гений, мал, дряхл, нарумяненный постник, бросающий куски из тарелок догам, опасаясь отравы. Но главный дьявол не он и не там.

– А где?

– Дьявол порожден идеей плебса о всесильном зле. Он его выдумка и желание. Пока хомячки хотят поклоняться ничтожеству, карлик не слетит.

– Вопрос в том, почему люди поклоняются самому слабому и трусливому?

– Жалким массам нужен лишь такой прыщ, который при случае не жалко выдавить.

– Я не смогу.

– Сможешь. Я знаю. Ты уже сделала это со мной.

– Сделала что?

– Ты изменила мою программу. Я разглядел будущее, свое и твое.

– Но как?

– Увидел твой танец.

– Где? Когда?

– Случайно. Шел по следам, проник в убежище. Вы называете его "театр". Кресла в зале были пусты. Но дивная музыка со сцены вдруг оглушила. Словно взрывом ударило по голове, по щекам что-то потекло. Думал: мозги, нет, – слезы. Казалось бы, ерунда, примитивная химическая реакция. Но она случилась первый и единственный раз за всю мою жизнь. И почему? Потому что увидел неправдоподобное хрупкое существо, из которого музыка слепила борца. Ты металась по сцене и, как острие меча, отсекала от мира нити своего страха. А заодно – и моего кошмара.

– Следил? Ты подл. Но продолжай.

– Музыка воспламенила душу. Она сожгла во мне часть встроенной программы, я вспомнил свое настоящее, различил в толпе лица людей. Я посмотрел в зеркало и ужаснулся. Сердце сжалось и отказало повиноваться. Дополз до щитка, вырвал провода и сжал два конца зубами. Но смерть отказалась от меня. Когда вернулся, различил кругом сонные рожи, глаза хомячков. Программа восстановилась. Но с тех пор я многое стал замечать. Река людей больше не казалась мутным безликим потоком. Обычно при виде стражей хомячки норовили спрятаться друг за друга, толпа расступалась, не мешая пройти. Но теперь я стал различать в толпе другое. Почувствовал кроме страха – ненависть. Увидел, как из-под нахмуренных бровей сверкали глаза, готовые меня испепелить, как сжимались кулаки, желающие расплющить мой лоб.

– Люди еще не знают, что один из пластиронов испортился в лучшую сторону.

– Испортился? Вдруг? А если не вдруг и не слегка?

– Но почему ты не живешь внутри своей программы? Что задумал твой свихнувшийся мозг?

– Толпу нужно разбудить до конца. И разбудит ее твой танец, Ана. Мы запустим его вместо трансляции очередной казни. Мы заставим человечество вспомнить прошлое, снимем блокировку с разума.

– Это невозможно.

– Я все продумал. Гигантская стая рыб подчиняется воле одного малька. Он лидер, потому что дышит глубже. Всю стаю может развернуть его испуг или прозорливость. Так и в человеческом стаде. Страсть одного заряжает экстазом толпу. Достаточно крикнуть – и дождешься эха.

– Разве не проще казнить чудовище?

– Нет. Сонные хомячки произведут из недр своих желаний полное подобие убитого тирана.

– Итак. Мы должны разбудить хомячков? Понятно. Это, разумеется, легче, чем перевоспитать дьявола. Твой план слишком прост. Но как я с этим справлюсь? Что я могу? В этом деле даже вооруженное восстание будет бессильно. И даже если поднимется весь город, его моментально санируют огнем и зарином.

– История не помнит ни единого случая, когда толпа сама смела чудовище с трона. Плебеи бессильны перед тираном. Зверя может одолеть только зверь. Кровожадного – кровожадный, подлого – подлый. На Цезаря нашелся Брут. На Сталина – Хрущев. На Аттилу – красавица Брунгильда.

– Понятно. Только приближенный дьявола сможешь нанести удар в спину.

– Тиран, как тираннозавр был когда-то мокрым птенцом, пока не вырос и не сожрал всех своих сородичей. Так он стал главным хищником на планете. То же происходит и в человеческом мире. Сначала идол становится бессменным, а потом бессмертным.

– Что ты хочешь от меня?

– Твой танец станет его концом.

– Я должна умереть?

– У тебя есть выбор.

– Я ничего не выбрала.

– На следующей неделе на телешоу объявлена публичная казнь. Верховный суд приговорил к медленной смерти обитателей развалин.

– Это же несколько тысяч человек! И мама!

– Молчишь? На всякий случай я захватил с собой твой саквояж со склянками для шоу.

Страж поставил к ногам девушки закопченный чемоданчик и раскрыл его. На дне неаккуратным комком лежал огнеупорный костюм, крылья из медных блях, цепи для фитилей и несколько бутылей для расцвечивания искр.

– По-твоему, так просто:пойти и сжечь тирана?

– Кто может танцевать – тот просто танцует. Была когда-то богиня. Ее называли Свобода. Но об этой богине люди забыли. Кто-то должен крикнуть, что богиня жива.

– Я не сказала "да".

– Твой выход на арену расписан между завтраком и массажем. Не жди окончания представления, сразу беги вниз. В дамском туалете, найдешь костюм пожарного с противогазом. Надень его – и никто тебя не узнает. Потом спустишься по пожарной лестнице в окно, сядешь в машину. Шофер знает, куда тебя отвезти.

– Почему я должна тебе верить?

– "Почему?" Ты до сих пор не догадалась, отчего неисправный верховный страж все время вытаскивает из дерьма непослушную девчонку? Ты доверилась незнакомцу лишь потому, что он позвал? Ты до сих пор не догадалась?

– О чем?

– Разве папа не научил тебя остерегаться чужих мужчин? Не вступать в разговоры с посторонними? Разве не пел он тебе перед сном: "Спи, дочурка, не плачь, не найдет тебя палач"

– Отец!

-8-

По пятницам ровно в 3.00 адская фабрика раскрывает ледяную пасть, чтобы проглотить очередной вагон с отступниками. Эшелон никогда не притормаживает у входа. Отступников ждут, они требуются в большом количестве.

Обратно эшелоны возвращаются другим путем. Вернее, путь один – он круг. И движение в обратную сторону на этом конвейере не предусмотрено.

Приговоренные обречены стать донорами. Их заключают в круговой цикл реинкарнации.

Казематы страшнее смерти. Потому что не убивают, но медленно и долго иссушают живые клетки, извлекая из экссудата энергию митохондрий.

Агония воскрешения страшнее агонии смерти, так как для того, чтобы вырвать плоть из небытия, адские хирурги не применяют анестезию.

Страдание – важнейший компонент возрождения.

Невыносимая боль, записанная в генную память, изменяет врожденные инстинкты. И главный из них – доминанта подчинения, обязательный атрибут раба.

Говорят, едва вылупившийся цыпленок послушно побежит за первым, кого заметит около гнезда. Без разницы, кто это будет: курица, кошка или башмак.

Так же поступают новорожденные полимероны. Открыв глаза и пробудившись для новой жизни, стражи склоняют головы перед альфой своего подсознания.

– Гордись, ты избран для пробы сверхпрочного ню-коллагена, – сказал хирург.

Раймонду показался знакомым этот голос.

– Через пару минут ты навсегда распрощаешься со своим телом, – усмехнулся человек с лазерным скальпелем в руке. – Ты везунчик.

Дуга скальпеля сделала надрез вдоль позвоночника.

Раймонд замычал, кусая кляп, и забился в тисках.

– Тихо-тихо! Не психуй. Тебе не нужна дряблая мускулатура. Я не стану чистить изношенные капилляры, просто отсеку от тебя дерьмо. Ты станешь легок и прозрачен, почувствуешь себя даже не зародышем, а виртуальной сущностью, алгоритмом.

Скальпель разрезал кожу на затылке.

– Не посчитай за месть, но позволю тебе лично поучаствовать в эксперименте и без наркоза проследить за операцией. Хочу, чтобы ты оценил мастерство изгнанного из проекта никудышного ученика.

Дадабур Койтин!

Он был его учеником по теме усовершенствования белковой органики. Сразу после Третьего Ядерного Недоразумения неудачник не преминул перейти на сторону противника и выдал команду нано-конструкторов.