Текст книги "1 (СИ)"

Автор книги: Аноним кулаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– Шестнадцать лет... Не отрок уже, мужчина! М-да, а время-то бежит.

Ностальгически вздохнув, Иоанн Васильевич ненадолго сомкнул веки, наслаждаясь сладким медом счастливых воспоминаний. Почти невесомое тельце сына на его руках, его первые неуверенные шаги, довольный визг и смех во время их редких совместных увеселений и забав...

– Глядишь, и внуков потетешкать доведется!

Пожевав губами в сомнении, будущий дед хмыкнул:

– Вот только у нас с Настей первыми-то девки нарождались. Гм!..

Надо сказать, что царевич Иоанн Иоаннович радовал своего родителя не только удалью молодецкой на охотах, сноровкой в обращении с клинками и луком, или явными задатками талантливого военачальника. Вслед за старшим братом юноша не на шутку увлекся написанием сочинений – а так как его основной страстью была война, и все, что с ней связано... В личном царском хранилище из крепкого тульского уклада уже лежали целых три рукописи, наполненные довольно-таки нудным и непонятным для непосвященного взгляда текстом. Плюс – прилагающиеся к сим трудам подробнейшие Росписи потребных сил, припасов и снаряжения; отдельные листы с довольно сложными вычислениями и формулами; десятки карт, буквально испещренных разноцветными стрелками и затейливыми значками. Все это по отдельности выглядело полной чушью и бесполезными умствованиями – а вот в совокупности превращалось в очень толковые и расписанные до последней мелочи планы войны с ближайшими соседями. Королевство Польское, Ханство Крымское, опять-таки королевство Шведское – желающие мира на словах, и русских земель, дани (и рабов!) на деле. А сейчас шестнадцатилетний царевич, в перерывах между обычными своими занятиями и развлечениями, письменно "мечтал" на тему русско-датского противостояния.

– Нет. Внуков, и точка! Только вот невместно среднему жениться поперед старшего.

Переведя взгляд на своего первенца, Иоанн Васильевич вздохнул: его гордость, надежда и опора во всем – и в то же время скрытый укор и боль. Говорят, что иные дети походят не столько на отцов, сколько на дедов – в отношении Дмитрия эта примета оправдалась более чем полностью. Нет, облик у него был вполне родительский, вобравший самые лучшие черты – а вот хитроумный разум и тяжелый нрав государь-наследник унаследовал скорее от своего прадеда Иоанна Третьего, которого иные злоязыкие современники сравнивали с пауком в человечьем обличье. Вот уж кто умел и любил оборачивать все к своей пользе и выгоде – даже вечные раздоры меж боярскими кланами, страхи удельных князей перед Москвой и вражду меж осколками некогда могучей Золотой Орды. Еще – союзных татар и вчерашних своих противников для успешной войны и выгодного мира с Литвой. А потом первых, вторых и даже третьих – для того, чтобы раз и навсегда положить конец любым притязаниям степных ханов на получение дани с Руси. Его правнук... Старший правнук, разумеется! Он имел точно такие же повадки, норовя использовать в своих планах всех и вся, даже откровенных врагов и полных дураков-никчем. А если кого и приговаривал к смерти, то делал это не в гневе, и не в порыве сиюминутных чувств – нет, с холодной головой и спокойным сердцем. И кстати, по примеру Ивана Великого совсем не стремился самолично возглавлять войска, предпочитая вместо этого спокойно править – дела же ратные доверяя талантливым воеводам. Чьи победы становились успехами прежде всего мудрого и милостивого государя – а вот любые поражения принадлежали исключительно им самим.

– М-да.

Иоанн Васильевич вспомнил, с какой натугой, через какую кровь и пот он брал Казань – и криво усмехнулся. То обозники Большого Наряда осадные жерла под лед спустят, то коннице осенняя распутица помешает, или вовсе местничество среди князей-бояр начнется... Наверняка у Митрия все бы вышло по иному: ровно, спокойно, и без какого-либо надрыва. А вздумавшие своевольничать и тянуть время воеводы померли бы от "маеты животом", или оказались виноваты во всем, включая плохую погоду или наоборот – слишком яркое солнышко. Собственно, и он сам нынешний, повел бы войну за покорение Казанского царства совсем по-другому. Но это сейчас, разменяв четвертый десяток лет, набравшись опыта и знаний, и имея крепкий тыл и верных воевод. В сравнении с собой же, но пятнадцатилетним – словно небо и земля!

– А Митька, пожалуй, и в свои тринадцать лет такую войну бы потянул.

Вздохнув еще раз, Великий государь всея Руси помрачнел, припомнив, какую цену заплатил первенец за свой светлый разум. Та самая боль и укор – не уберег он сына, не было у того ни детства, ни беззаботных увеселений. И дружков-приятелей по забавам отроческим тоже не было – лишь в кругу семьи Димитрий был живым и непосредственным, лишь с ним, братьями и сестрой охотно смеялся и шутил. Для остальных же... Для них у государя-наследника было много разных масок, на любой вкус и обстоятельства – и не все они были безопасными для "зрителей".

– Гм. Устроить что ли царские смотрины невест?

Обдумав столь заманчивую идею со всех сторон, мужчина довольно заулыбался.

– Как раз архипастырь Филипп давеча намекал, что траур мой по Марье подзатянулся. Объявить смотрины для меня, девок красивых да разных побольше нагнать – а там, глядишь, с Божией помощью и для Митьки с Ванькой супружницы найдутся!

Встав и покружив по Кабинету, нестарый еще Рюрикович довольно прищелкнул пальцами, хваля самого себя за столь хорошую идею. Задумался, машинально оглаживая бороду:

– Интересно, а что на сей счет говорят звезды?

Похмыкав в сомнениях, он все же вытянул с книжной полки толстенный том "Зиджи джадиди Гурагани" Улугбека – каталог звездного неба, переведенный с фарси на русский язык толмачами Посольского приказа, и затем размноженный на Печатном дворе аж до полусотни штук. Добавил сверху "Эфемериды" Региомонтана , едва не уронив их себе на ногу. Бухнул все это на стол, и вооружившись парой чертилок и стопкой листов бумаги, предвкушающее потер ладони:

– Полюбопытствуем...

Эпилог

Мало кто знал, но иногда могучего Борея, грозного и всевластного владыку белых пустошей Арктиды, неутомимого и необоримого погонщика туч... И прочая, и прочая и прочая! Так вот, временами его одолевала скука. Не так, чтобы очень часто, все же дел у северного ветра более чем хватало – но иногда он все же позволял себе ненадолго отвлечься и навестить какой-нибудь людской город ради немудреных забав и развлечений. Если был день, то от души потешался, щипая прохожих за нос и щеки, или бросаясь горстями колючего снега. Если же была ночь, то выл басовитым голосом в дымоходы и печные трубы, наслаждаясь страхом людишек. Еще ему нравилось тоненько посвистывать сквозь щели и неплотно прикрытые двери, притворяясь слабым и безобидным ветерком – вот только мало кто из двуногих муравьев попадался на эту хитрую уловку. Увы!..

– Доброе утречко, пан Николай.

По причине студеной зимы вообще, и раннего времени в частности, прохожих на узких улочках Вильно было откровенно мало – и посему Борей поневоле заинтересовался суетой во дворе Большого Дворца. Легонько подул, нагоняя стужи, затем дохнул посильнее, и удивленно замер: дворня от его дыхания лишь ежилась да куталась в шубы поплотнее, но прекращать свои занятия даже и не думала! Наглость, конечно – но наглость любопытная...

– Доброе ли, пан Григорий?

Двое вельмож, коих весьма срочно (и без малейшего объяснения причин) призвал к себе государь Димитрий Иоаннович, одновременно покосились на сопровождающих их постельничих сторожей – чьи невозмутимые лица навевали на магнатов самые разные предположения. Впрочем, не особенно тревожные: к примеру, канцлер Радзивилл уж точно не ждал для себя ничего дурного, и имел для этой своей уверенности сразу две причины. Молодые, красивые, во всем послушные родительской воле... Пожалуй, только самый ленивый шляхтич еще не успел почесать язык насчет того, кто именно из дочек Николая Рыжего примерит на себя одеяния и венец Великой княгини. Младшенькая Анна-Магдалина, или старшая и более спокойная София-Агнешка?.. Одни только юные паненки (и их почтенные матери) были едины в своей ненависти к более удачливым соперницам, улыбаясь им в глаза и шипя за спиной всякие гадости...

– Стой.

Великий гетман Литовский Григорий Ходкевич тоже не изводил себя пустыми догадками, но совсем по другой причине: он просто не видел за собой или своими родичами никакой вины. А раз так, то чего ему бояться?

– Забрать!

Перед самыми великокняжескими покоями магнатов остановил Михаил Салтыков, и вот тут-то самообладание и дало первую трещину – потому что с их поясов бесцеремонно сдернули короткие клинки и быстро огладили-обыскали на предмет укрытой в одеяниях стали. Но не успели они возмутиться столь наглым попранием чести и достоинства, как вельмож просто-напросто впихнули в Кабинет – где их и встретил весьма неласковый взгляд восемнадцатилетнего монарха:

– Рад вас видеть.

Позабыв о всех своих обидах, ранние посетители уставились на ладони и запястья своего государя, ошеломленно разглядывая испятнавшие их уродливые красные пятна. Затем их внимание перекочевало на черные шелковые перчатки, лежащие на малом блюде посередь стола. Через некоторое время взгляды, в которых уже начала светиться страшная догадка, вновь перешли на руки, пораженные странными ожогами.

– Господин мой, готово!!!

Буквально ворвавшаяся в Кабинет верховая челядинка Леонила подлетела к своему повелителю, упала перед ним на колени и принялась спешно, и вместе с тем очень бережно покрывать уродливые пятна жирной мазью ярко-оранжевого цвета. Тем временем в дверь втолкнули новых посетителей...

– Как смеешь ты!..

– А ну прочь руки, х-хлоп!!!

В виде очень недовольного епископа виленского Протасевича, и пышущего праведным гневом великокняжеского секретаря пана Константина Острожского.

– Государь, разве заслужили мы!.. Э?..

Пока новоприбывшие молча таращились на происходящее, проникаясь моментом, заплаканная служанка закончила наносить мазь. На мгновение прижалась к коленям Великого князя, затем поставила плошку со снадобьем на край стола и беззвучно исчезла.

– Вижу, что пояснять ничего не нужно.

Пошевелив распухающими прямо на глазах красно-оранжевыми ладонями, и аккуратно положив их на подлокотники Малого трона, его хозяин поглядел на кучку смятого шелка на блюде.

– Тот, кто пронес пропитанные отравой перчатки во дворец и подменил ими обычные, уже известен – это стражник третьего десятка шестой сотни постельничей стражи.

Родовитые вельможи и католический иерарх разом помрачнели: предателем оказался не русский дворянин, а литовский шляхтич. С-скотина этакая, лучше бы сдох сразу после рождения, чем бросать тень на все благородное сословие Литвы разом!!!

– Однако сей червь слишком ничтожен, чтобы решиться на подобное. Да и сам способ злоумышления... Изготовить столь редкий яд под силу лишь очень знающему и опытному алхимику – а таковых во все времена было мало.

Прорвавшийся гнев заставил Димитрий Иоанновича сжать ладони в кулаки – и это простое действо явно доставило ему немалую боль. Придворные и каноник сей минутной слабости, разумеется, дружно не заметили – и в награду за это первыми услышали крайне важную новость. Даже две! Первая была в том, что с этого мгновения государевой волей образуется Сыскная комиссия по дознанию о злоумышлении против Трона и веры. Вторая была попроще – всего лишь о том, что все присутствующие как раз и входят в эту самую комиссию.

– Повелеваю! Сыск вести поелику возможно тайно, но со всей дотошностью и усердием. О покушении никому не говорить, дабы не будоражить умы и не сеять рознь в шляхте.

Окинув всех тяжелым взглядом, властитель искривил губы в недоброй усмешке:

– Я же, по возвращении в Вильно, оценю ваши старания... И верность.

Еще раз сжав ладони, Великий князь непроизвольно дернулся от боли. Побледнел, длинно выдохнул и негромко рыкнул:

– Ступайте!

Быстро, и вместе с тем почтительно покидая покои правителя, государственные мужи земли Литовской не могли не обратить внимания на попавшегося им навстречу постельничего Дубцова – вернее сказать, бывшего постельничего, судя по отсутствию оружного пояса, наливающемуся на его скуле шикарному синяку и общей помятости фигуры.

– А-аа, злыдень! Пес неверный!..

Под внимательными взглядами трех вельмож и одного епископа, свеженазначенный глава дворцовой стражи Михаил Салтыков самолично пихнул оплошавшего главного охранителя в приоткрывшуюся дверь. К сожалению, рукой, хотя хотелось (очень!) ногой и со всего размаха. Сопровождение опального боярина в виде двух десятников первой сотни, опасливо покосившись на новое начальство, молча проследовало в кабинет. Толстая створка мягко закрылась...

– Что скажешь, Петр Лукич?

Не рискуя делать резких движений (кому как не ему знать, сколь печально они могут закончиться в его нынешнем положении), постельничий Дубцов медленно опустился на одно колено:

– Виновен, государь. В небрежении долгом, в лености и глупости, в дурной службе – позволившей гнусным изменщикам утворить свое подлое дело.

Одобрительно хмыкнув, Великий князь Литовский жестом поднял боярина на ноги. Помолчал, о чем-то раздумывая – так долго, что северный ветер, внимательно подслушивающий за окнами покоев, даже начал подвывать от нетерпения.

– Отправляйся в свое московское имение. Сиди в нем тихо, ибо гневен я на тебя, и ныне ты в опале.

Достав откуда-то из-под стола небольшую плоскую шкатулку, облицованную янтарем, правитель небрежно ее приоткрыл – давая тем самым увидеть все тот же янтарь внутренней облицовки, и рубиновый браслет, камни которого блеснули темным багрянцем. Вроде бы красиво и даже изящно, да только опытные стражи невольно поежились от стылого ветерка смертельной опасности.

– Авдотье.

Сделав крохотную паузу, государь Московский продолжил инструктировать оживающего прямо на глазах ближника:

– Запоминай, кто и как к тебе станет относиться, подробно записывай. Если подойдут с какими-нибудь предложениями – не отказывай, обещайся поразмыслить. В разговорах выказывай тень обиды на меня, потому что это я повелел набирать в постельничие литвинов, ты же о нежелательности этого неоднократно упреждал. Месяца через два после рождения твоего первенца, Авдотья умолит меня снять опалу и вернуть тебе прежнее место и чин. Все ли ты понял?

– Все, государь!..

Наблюдая, как шкатулка с браслетом исчезает за отворотом боярского кафтана, царственный даритель выказал легкое недовольство:

– Гм. Уж не радость ли я вижу на твоем челе?

Мгновенно осунувшись и вернув на лицо выражение печальной угрюмости и полной покорности судьбе, мужчина скромно потупился:

– Как можно, государь...

Поглядев на руки, напоминающие двуцветные флажки, молодой Рюрикович досадливо поморщился. Вытянул из левого рукава белый платок и принялся аккуратно оттирать смесь глицерина и морковного сока – жалея, что нельзя так же просто убрать с кожи уродливые язвы химических ожогов. Впрочем, не сахарный, не растает!.. До возка точно дотерпит, а пока можно просто унять ноющую боль.

– Филька.

Левый конвоир-десятник бесшумно шагнул вперед и слегка поклонился:

– Уже проговорился, государь. Пока только приятелю из седьмой сотни, но до отъезда еще с двумя знакомцами из шляхтичей языком зацеплюсь.

– Можно ли им доверять в этом деле?

– Да, государь – всем болтать о покушении не будут, но кому надо обязательно донесут.

Учитывая, что "кому надо" служили в недавно набранных полках постельничей стражи, и все свои надежды на лучшую жизнь связывали с Великим князем Димитрием Иоанновичем – столь тревожная новость их должна была изрядно огорчить. А еще заставить преисполниться злобы на неведомых, но явно очень подлых заговорщиков. Пока неведомых...

– Минька?

Место первого десятника тут же занял второй:

– Шепнул сынку подскарбия Воловича, исполняя наш с ним уговор.

Вытащив из-за пазухи пухлый кошель с серебром, постельничий сторож с гордым видом добавил к нему небольшую калиту, весьма характерно звякнувшую золотыми монетками:

– И князю Андрею Вишневецкому. Этот сам ко мне подошел... Ну я и продался ему на тех же условиях, что и Воловичам.

Сложив и убрав платок обратно в рукав, венценосный притворщик милостиво кивнул удачливому охранителю его бренного тела: мало того, что тот запустил еще одну версию слуха про его резко пошатнувшееся самочувствие, так еще и золотом (вдобавок к серебру!) разжился. Плюс, благодаря "предательству" десятника появились дополнительные способы воздействия на старшую ветвь рода князей Вишневецких, тяготевшую к польской короне. Ну а раз так... Негодные ветви, бывает, и отсекают, чтобы не мешали дереву расти.

– Хвалю.

У многоопытного десятника от государевой милости и ласки невольно проступил легкий румянец. Опять же – если с Вишневецкими все сладится, то у него в кошеле не только талеры, но и цехины начнут звенеть! Конечно, половина благодарностей исчезнет в жадных руках особого казначейского дьячка, но и оставшегося будет более чем достаточно – не только ему и детям, даже внукам-правнукам останется!..

– Держите его... Терпи, Петр Лукич.

Ничего не понявший боярин только и успел, что открыть рот для уточняющего вопроса – как в голове зашумело, отдалось горячей сыростью в носу и напоследок резануло болью в глазах. Да такой, словно в них плеснули кипятком!.. Мгновение-другое, и дюжие постельничие сторожа подхватили бывшего-будущего командира под белы рученьки, вытаскивая на подгибающихся ногах за дверь – где набившиеся в Приемную придворные смогли без помех полюбоваться на текущие из его ноздрей струйки крови, опухшее и вроде как посиневшее лицо, и в особенности на глаза, красные от лопнувших сосудиков. Тяжек гнев правителя, ох тяжек!!! Поэтому совсем не удивительно, что родовитые зеваки почли за лучшее исчезнуть, в ожидании того славного... Гм, вернее печального мгновения, когда Великий князь Литовский отъедет из Вильно в Москву.

– Государь?..

Наивернейший и наипреданнейший слуга Михаил Салтыков нашел своего повелителя в Опочивальне, взирающим через окно на суету дворни. Огляделся в покоях, невольно цепляясь взглядом за прямоугольник примятого ворса на персидском ковре – там, где еще вчера стояло стальное хранилище с хитроумными замками...

– Возок подан, государь.

Не отвлекаясь от разглядывания части санного обоза, в который погрузили все что можно (включая большую часть великокняжеской казны и его библиотеку), и даже часть того, что вроде бы и нельзя (ну вот зачем брать с собой дрова?), Дмитрий едва заметно кивнул. Затем вздохнул, словно бы прощаясь до срока с Большим Дворцом, и дозволил ближнику одеть на себя тяжелую шубу. Не то, чтобы он сам не справился... Но ведь обидится, что лишили такой нешуточной привилегии, начнет искать возможность вернуть себе государьскую милость – и черт его знает, до чего он там додумается и чего решит?..

– Скажи, Мишка. У тебя не бывало такого ощущения, будто пообещал что-то важное – а потом забыл, и не исполнил?

Новоиспеченный глава Постельничей стражи сразу озабоченно нахмурился:

– Никогда такого не было, государь! Мое слово твердо, то все знают – а если кто иное говорит, так я готов!..

Ухватив усыпанную агатами и бирюзой рукоять кинжала, боярич воинственно нахмурился.

"М-да, нашел, у кого спрашивать!"

Оборвав блюстителя родовой и личной чести коротким жестом, правитель разочарованно выдохнул:

– Не то, совсем не то. И тревога какая-то неясная давит...

Ближник понимающе кивнул-поклонился: как же не быть в тревоге, коли за малым насмерть не отравили? А окончательно Салтыков уверился в дурном настроении Великого князя, когда его не пригласили в жарко протопленный великокняжеский возок. Причем и на второй (и все последующие) дни тоже: Дмитрий был занят тем, что пытался разобраться в природе своих неясных предчувствий, соответственно, и внимания на мерзнувшего в седле постельничего не обращал – заставляя того все больше и больше нервничать и гадать, кто же это нашептал Димитрию Иоанновичу про него разных гадостей. Недовольно переглядывались постельничие сторожа, втихомолку обсуждая рычащего на них боярича; вздыхали челядины, терпеливо снося очередной разнос или придирки обозного старшины (которому тоже регулярно доставалось от лютующего государева подручника); мечтали о вкусном зерне и теплом стойле лошади... Один лишь Борей беззаботно развлекался, щедро высеивая метели и бураны на пути ничтожных людишек:

– Вью-уу!!! Закружу-завьюжу...

Он же, кружа высоко в небесах, первым заметил приближение трех заморенных долгой скачкой всадников к ертаульной сотне Постельничей стражи государя-наследника. Заинтересовавшись резкой остановкой санного обоза, растянувшегося едва ли не на версту, хозяин Арктиды спустился к укрытой снегом земле и прислушался к едва слышным шепоткам:

– Ой, не к добру такая спешка, ой не к добру! Видал, какое у гонца лицо смурное?

– Господи Иисусе, спаси нас от мора, глада и войны!.. Никак великий пожар в Москве приключился?

– Или что с Великим государем... Не дай Бог, конечно.

– Типун тебе на язык!

– А я что? Я ничего...

Еще сильнее выхолодив и так морозный воздух, ветер тихонечко проследовал за троицей всадников, вызвавших своим появлением столь большой (хотя и очень тихий) переполох.

– Здесь обождите.

Двое новоприбывших тут же встали, и только служивый в красной шапке продолжил идти к расписному возку, покрытому красивой изморозью снаружи – и буквально пышущему ненавистным Борею жаром изнутри. Отпрянув чуть в сторону, он с недовольным посвистом наблюдал, как царский гонец с каменно-бесстрастным лицом вручает запечатанный тул молодому правителю с волосами странного серебристого цвета. Как тот нетерпеливо ломает печати и вчитывается в короткое послание, и мертвенно бледнеет после первых же строчек...

– Пшел!..

Оттолкнув ногой в узорчатом сапоге павшего на колени вестника скорби и сбросив с плеч меховую накидку, Великий князь Литовский и государь-наследник Московский страшно рыкнул на оказавшегося ближе всех боярича Салтыкова:

– Вон с седла!!!

И едва подручник освободил седло своего ахалтекинца, одним смазанным от скорости движением занял его место. Вздыбил скакуна, разворачивая его в нужную сторону, прямо с места бросил в карьер – и понесся прочь, провожаемый нарастающим переполохом среди постельничих сторожей. Дернувшись было вслед государю, растерянный и порядком встревоженный боярич вынужденно отпрыгнул в сторону, уступая место все набирающему силу потоку всадников в черненых доспехах. Запоздало заорал, срывая голос:

– За ним!!! Да шубу, шубу возьмите!..

И выругался еще раз. Во-первых, из-за того, что сотники, пролетая мимо, не удостоили нового тысячника и главу государевой Постельничей стражи даже и мимолетного взгляда. Во-вторых, из-за невозможности самому сразу присоединиться к погоне (вернее, возглавить ее) – в обозе едет не только богатая казна и сундуки с редкими восточными рукописями, но и стальное хранилище с личным архивом повелителя, и за любую пропажу с него так спросят, что и представлять такое не хочется!.. Можно было бы скинуть нежданную заботу на плечи командира первой сотни, по традиции и чести замещающего тысячника на время его отсутствия – вот только этот пес ускакал одним из первых!.. Ну ничего, ближе к вечеру, самый край – к утру, он нагонит Димитрия Иоанновича, и покажет сотникам, как...

– Ч-черт!!!

Метнувшись за возок, он присел на одно колено, подбирая смятую в комок и уносимую ветром грамотку царского послания. Отряхнул, бережно свернул под внимательными взглядами дворни и оставшихся при обозе воинов – и замешкался, не зная, куда проклятущую девать. Послание с печатью единорога абы кому не доверишь! Правда и у себя оставить тоже было нельзя, мигом заподозрят в желании тишком прочитать – так что после недолгих колебаний он решительно впихнул опасный пергамент гонцу.

– Головой отвечаешь!

Удостоверившись, что грамотка надежно упокоилась в соответствующем чехле, Михаил Салтыков дернул угрюмого хранителя за плечо:

– Что случилось?

Кашлянув и бросив несколько опасливых взглядов по сторонам, служивый нехотя шепнул что-то в подставленное ухо.

– Да ты что!?..

Обидевшись на недоверие, гонец в ответ наложил на себя крестное знамение. С некоторым промедлением стянув шапку, отороченную куньим мехом, боярич медленно перекрестился.

– Беда-то какая... Ты не молчи, говори – что да как?..

Из последующих шепотков северный ветер только и разобрал, что кого-то важного во время охоты сбросил оземь конь. Или тот просто упал, придавив и изломав всадника? Или просто копыто жеребца попало в припорошенную снегом ямку, отчего охотник вылетел из седла и приземлился на обледенелую корягу? Потеряв прежний свой интерес к земным развлечениям, Борей вспомнил про брошенные им без присмотра и малейшей заботы стада неторопливо-грузных снежных туч и табунки легких перистых облаков. Как там людишки говорят? Делу время, потехе час?

– Вью-уу!!! Закружу-завьюжу...

10.02.2016г.