Текст книги "Когда выполняют контракты (СИ)"
Автор книги: Аноним Ddos
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Annotation
Когда плачут чайки – шедевральная шизофрения, сплетенная из восьми ВНок. Что будет, если в сюжет первой из них вплести еще одного персонажа, чье амплуа в оригинале так и не было занято? И существует ли он на самом деле?
Ddos
Глава 1. Перед бурей
Ddos
Когда выполняют контракты
Пролог
Скрещенные взгляды. Напряжение, ставшее почти материальным. Красноволосый юноша напротив меня испуган и ошеломлен, но смотрит твердо и жестко. Рядом с его взглядом теряются все остальные – и истерика в глазах Нацухи, и ужас в глазах Джессики. Только молчаливая ненависть Джорджа заставляет подсознание отметить его, как возможную угрозу. «Возможную» потому, что рядом с Баттлером он – щенок.
– Значит, это ты убил тетю Еву? – вопрос задан только для проформы. Мы оба знаем ответ – нет.
Я улыбаюсь, но лицевые мышцы выдают только что-то, похожее на судорогу.
– Нет, Баттлер. Не я. – его взгляд меняется. В нем проскальзывает сомнение... Но это его привилегия. – "А третьи сумерки любимых разлучат". Самоисполняющееся пророчество не нуждается в исполнителях.
Я юлю. Исполнитель был, но его не было. Кот Шредингера. Миг соприкосновения двух систем, одна из которых бесконечно могущественнее другой. К сожалению, не моя.
– Пророчеств и магии не существует, Стефан. – для него – нет. Он был рожден невосприимчивым к магии, и одним своим существованием создает конфликт. – Тетю Еву убил человек.
Синий. Он никогда этого не увидит, но его слова горели синим – настолько ярким, что почти затмили свет люстры над нашими головами.
– Человек не уби... – удавка сдавливается на горле. Я не могу закончить – истина мне не доступна, и я не могу сказать красным. – Я не убивал свою стервозную сестру.
Красный. Вот теперь – красный.
– Верно. – юноша кивнул и прищурился. – Вечер вчерашнего дня. В гостевом доме остались все дети, включая Марию. Тетя Ева с мужем ушли отдохнуть, так как их позиции в борьбе за наследство оказались разбиты, и им потребовалось создать новую тактику. Гензо-сан и Канон-кун дежурили в гостевом доме. Все, присутствовавшие на совещании мертвы – кроме тебя. – синий. Настолько четкий, что почти поменял цвет – Убийцей, устроившим бойню в столовой, являешься ты.
Четкий голос, прямой взгляд. Баттлер полностью уверен в своем построении, и я не могу врать в ответ на синюю правду.
– Верно. – я кивнул. Он почти загнал меня в угол, но при этом так и не приблизился к победе. – К сожалению, для начала ритуала не хватило смерти отца, и мне потребовалось запустить его вручную.
По лицу Баттлера скользнула гримаса, в которой смешивалось отвращение и непонимание. В стороне раздался почти вой Джорджа.
– Гребаный сектант. Магии не существует, как и твоего идиотского ритуала! – синий, умеренной яркости. Ему хватает уверенности, но построения слишком слабы.
К счастью, я успел заметить рывок Джорджа. Он был отлично натренирован, мастерски владел карате... Ева изрядно постаралась, делая из своего сына совершенство. Впрочем, это все равно ничего не значило. У семьи Уширомия всегда был ровно один наследник.
Пальцы складываются в жесте кровавой печати, и рука вспыхивает болью – энергия, льющаяся из магической метки, разносится по венам расплавленным металлом. Нога резко замедляется, и я отступаю назад. Совсем чуть-чуть – ровно настолько, сколько необходимо для того, чтобы моя левая рука вышла на одну траекторию с его правой ногой, скрываясь от взгляда Баттлера. Если я сделаю это при нем – магия не сработает.
– Асмодей. – не столько призыв, сколько зов. Вспыхнувший багровый клинок врезается в сердце Джорджа почти нежно, пробивая насквозь и выходя из спины. Отшаг – и время возвращается в свой привычный ритм. Нога проносится на уровне моей головы, и инерция уволакивает уже мертвое тело на пол, падая с тихим грохотом.
Я смотрю на Баттлера – что он скажет теперь. Его лицо спокойно, но его глаза смотрят гораздо выше тела кузена.
– Я отрицаю. – голос парня все такой уже уверенный. – Клинок был спрятан в рукаве, длинна пиджака позволяет это.
Я улыбнулся, с трудом сдерживая бешенство. Он знает правила игры, черт побери. И побеждает меня на моем же поле – мне просто нечего противопоставить. В битве магов побеждает не сильнейший, а тот, в чьей магической теории меньше изъянов. Происходи битва между мной и демоном – я мог бы победить без особых усилий. Но он отрицал само существование магии – и мир вкупе с верой большей части людей подтверждал это. Роккаджима сейчас – запертое помещение, отсеченное от остального мира штормом. Это погружает его во власть ведьм, ведь основой их магической теории была именно закрытость, и делает их практически всемогущими против всех... Кроме того, кто отрицает само их существование. Он не создает своей теории, но подтверждает общепризнанную, и вынуждает меня подстраиваться. Да что меня – даже Беатриче находится в тех же условиях.
Я не могу просто применить магию. Я должен сделать это так, чтобы он не смог обосновать ее применение, или обосновать его самостоятельно. Убивать в закрытых помещениях и сохранять тайну – единственный выход. Там, где есть тайна, где ответ на вопрос "существует ли магия" невозможно найти, моя магия будет работать. В иных условиях – нет. И он об этом знает, черт побери.
– Посмотри на Джорджа, Баттлер. Он мертв. – я не могу сказать это красным. Истины не существует – точнее, она не установлена.
Я выдохнул. Ну давай, черт тебя побери. Просто посмотри на него, прими мою аксиому хотя бы в этом вопросе.
– Я отрицаю, Стефан. – юноша улыбнулся. – Вас разделяло около полутора метров. Длина клинка – метр. На бросок было меньше секунды, а это значит, что рана аники не может быть тяжелой. – понятно. Он не может заставить себя поверить в то, что раны не было, но находит обоснование ее легкости. – Слегка задета кожа, острие на лезвии вошло в грудину на сантиметр, и застряло в мышечной ткани.
Синий. Четкий, жесткий синий – и тело Джорджа окутывает дымка. Он мертв, но в то же время жив. Его судьба является конфликтом двух систем, лазейку между которыми я использовал, замаскировав призыв длинными рукавами. Не будь их – магии бы не случилось. То, как решится его судьба, зависит от того, какое обоснование победит.
Я вздохнул. Баттлер знает правила игры, и ведет свою линию совершенно четко. Простой человек не смог бы использовать синюю правду настолько эффективно, а значит... Это игра не двух людей. За ним стоит что-то более могущественное... Стоп. Развилка. Я могу признать Баттлера гением, осознавшим суть синей правды самостоятельно, либо ввести еще одну сущность через промежуточные величины. Если ей станет ведьма, допустим, Бернкастель – это укрепит мои позиции и возможность для обоснования магии, через еще один конфликт шредингера, одновременно существующую и не существующую ведьму. Но если я создам себе врага на игровой доске такой силы... Смогу ли я победить? Я не могу использовать красную правду, чтобы решить конфликт, ведь не знаю в нем истины, так что...
Я выдохнул. Голова раскалывалась. Я смогу победить в этой игре, если заставлю Баттлера признать существование магии в синем, когда у него не останется способов обосновать ее несуществование. Победой для него будет строго противоположное – загон меня в ситуацию, в которой ни один тип магии будет невозможно использовать или провести через конфликт.
Беатриче, какая же ты все-таки сука.
Я вздохнул, вспоминая, как все начиналось.
Холод, текущий по руке. Уносящий боль и тревогу, оставляя только приятную легкость сброшенных оков. Залитые белым маревом зеркала, увитые прядями тумана окна. И магия – открытая, избыточная, ничем не ограниченная. Зазеркалье было создано из праны, дышало ей – и я глотал столько, смог проглотить. До рези в глазах и боли в легких, как рыба, всю свою жизнь прожившая под толстым льдом с минимальным количеством кислорода, вдруг оказавшаяся в нормальной воде. Это повторялось из раза в раз, и единственное, чего я хотел – остаться тут навсегда. К сожалению, Беатриче была против.
– Здравствуй, Асмодей. – я невольно улыбнулся, заметив девушку. – Что привело тебя ко мне сегодня?
Сестра стояла у закрытого окна, всматриваясь в белые клубы тумана. Не знаю, что она видит в них – скорее всего что-то свое. Путь для меня за пределы этой комнаты был закрыт, и способа нарушить запрет я пока не нашел.
– А... Стефан?! – девушка дернулась, резко обернулась, и спрятала что-то в кулаке – на ее одежде карманов не было. – Да... Я вот...
Впрочем, по тому, как она держала руки, не спрятав их за спину и даже выпячивая, было понятно – она больше смущена, чем испугана, и скрывает предмет от чужих взглядов только в качестве уступки себе. Она хочет показать, и надеется на похвалу – но при этом слишком смущена, чтобы показать прямо. Такое бывает с художниками, авторами и музыкантами, еще не ставших профессионалами – картины и книги, случайно забытые на самом видном месте, музыка, играющая особенно громко и выключаемая с нарочитой задержкой... Человек жутко хочет выйти из шкафа, но не может, и активно напрашивается на то, чтобы его оттуда достали. Забавно, что для столпов это тоже работает. Забавно... И мило.
– Можно посмотреть? – я протянул руку в просящем жесте. Вырывать – глупость неимоверное, нужно просто помочь ей пересилить смущение и страх перед негативным отзывом. – Обещаю, я не буду критиковать.
Асмодей покраснела. Забавно. Рука подрагивает, глаза метаются, а решиться никак не может.
– Не надо, критикуй! – я улыбнулся. Ага, как же. Наверняка первый раз показывает кому-то кроме сестер... Если не вообще первый. Критики, даже конструктивной, она уж точно ждет в последнюю очередь. Это придет потом, с опытом и твердым осознанием своих ошибок и слабых мест, а сейчас она хочет только комплиментов и внимания. И это более чем нормально.
– Хорошо. – я кивнул, и девушка неуверенно, но все-таки протянула мне... Носовой платок? Да ладно. Я осторожно раскрыл платок, поддерживая на лице улыбку – она сейчас отслеживает каждую эмоцию, и любой негатив или разочарование заметит точнее профессиональных физиогномистов. Мягко переливающийся на свету с настолько плавно, насколько это вообще возможно, переходящими друг в друга цветами и линиями, золотистой каймой и нежно-синим центральным квадратом, он был великолепен. На одной стороне была тщательно изображена сама девушка: прикрытые почти полностью глаза с длинными ресницами, чуть покрасневшие бледно-белые щёки, немного, совсем чуточку вытянутые вперёд пухлые алые губы... было очевидно – на этом изображении Асмодей готовится именно к поцелую. Ее портрет занимал левую половину вышивки. Вторая же была... Странной. Множество раз сделанные и распущенные швы, от которых остались только схематические штрихи. Правда, самые новые были... Довольно узнаваемы. Фиолетовый с черным там, где должна быть одежда, бронзовый на уровне головы. Господи, вышивка... И вот это – демон.
– Это великолепно, Асмодей. – я говорил совершенно искренне. Девушка вышивала на совершенно мастерском уровне, и полностью заслужила похвалу. Если так подумать... У нее было около сорока лет на практику.
В глазах – радость, и ожидание. Я вздохнул. Не озвученная фраза висела в воздухе, ведь ее волновала не столько вышивка, сколько фигуры на ней. Это было... Дьявол. Это просто было. И не собиралось исчезать.
– Стефан... – девушка покраснела, но взгляд оставался твердым и напряженным. – Могу ли я полюбить тебя?
Дьвол! Я выдохнул. Это было хуже, чем я думал. Гораздо, гораздо хуже. В основе каждого столпа золотой ведьмы стоит грех. Совершенно конкретный и определенный, обговоренный и опошленный чуть ли не во всех религиозных книгах. Гордыня, зависть, гнев, лень, чревоугодие, жадность и... Похоть. Сестры не просто основаны на грехах – они их полноценные воплощения, плоть от плоти выбранной Беатриче концепции. Асмодей, воплощающая в реальность концепцию похоти, не просто так спрашивает разрешения. Ее любовь не имеет ничего общего с обычной, так же, как страсть Вельзевул к кулинарии не похожа на человеческую. Для нее это – физиологическая величина, такая же ощутимая, как для меня магия или душа. Она воплощает в себе все, что может затрагивать похоть. Чем для меня это кончится? Сколько продержится нежный период, когда он перейдет в извращения или измены?
Я выдохнул. Абсолютно все трактаты о демонах четко говорили об этой ситуации. Любая связь с демоном, даже абсолютно добровольная, не может сохраняться стабильной бесконечно. Возможно, она будет вполне искренне любить меня первые годы. Вполне возможно, что я сумею удерживать ее в положительных рамках достаточное время, без ревности и измен. Но... Дьявол. Это риск. Огромный, непредставимый риск. Однажды я уже рванулся в омут с головой, продав душу, и последствия расхлебываю до сих пор. Теперь – это?
Молчание затягивалось. На лице Асмодей проскользнула нервозность, но взгляд оставался твердым. Она ожидала четкого ответа, и, дьявол, я не понимал, каким он будет. Даже если опустить саму сложность отношений с демоном... Это изменит все. Мои отношения с другими столпами, ответственность перед собой и Беатриче, даже просто взгляды на жизнь.
«Асмодей мечтает полюбить и погибнуть за свою любовь» – предупреждающие слова, сказанные однажды Люцифер, вспыхнули в голове. У Асмодей не было кандитур, кроме Кензо, на протяжении почти всей жизни. Морально ей все еще семнадцать – насколько человеческий возраст возможно накладывать на демона. А значит... Да, моя проданная душа и редкие встречи, вкупе с по большей части придуманной ей сладкой болью разлуки только доставит ей удовольствие. Дьявол. Никогда не хотел быть ничьей первой любовью. Это никогда не заканчивается хорошо.
Но... Отказать ей сейчас – отказать навсегда. И я не знаю, кто окажется на моем месте. Ну надо же, а ведь я уже ревную. Ты идиот, Стефан. Я положил руку в нагрудный карман. Так, кольца Уширомия – они достались по наследству Краусу, как первому наследнику, но этот мир не имеет ничего общего с реальным. Так, золотые кольца... Однокрылого орла к черту, Асмодей не будет носить ничего, связывающего ее с моей проклятой семейкой. Для человека это бы послужило предметом гордости, на ней это будет смотреться оскорбительно и фальшиво. Значит просто кольцо, алмаз из клюва вплавить в короткое возвышение... Вроде бы выглядит не так уж плохо. Просто, не аляпово и красиво.
Увидев кольца, лежащие на моей ладони, девушка покраснела. Странно – это было единственным имеющимся у меня вариантом при положительном ответе, и она не могла этого не знать. В конце концов, при этом уровне взятой на себя ответственности глупо говорить о каком-то конфетно-цветочном периоде – она демон похоти, и как долго она будет удерживать себя в рамках, и какими они будут – зависеть только от меня. А значит ничего кроме обручения я ей предложить не могу... Да и не стоит гневить Беатриче.
Асмодей протянула руку, и я одел его на безымянный палец левой руки со стойким чувством того, что подписываю себе приговор. Ее губы оказались сладкими и слегка влажными, не смотря на то, что никакой помады или блеска она не использовала. Вкус напоминал смесь ваниль и корицу, одновременно доставляя удовольствие и почти заставляя продолжать. Я разорвал поцелуй, делая вдох и переводя в простое объятие руки, уже опустившиеся Асмодей на задницу. Мне еще только лишить ее девственности прямо на кухонном столе не хватало. Если она у нее вообще есть, конечно.
– А... – глаза затуманены, тело напряжено, а пиджачок расстегнут на первую пуговицу. Я выдохнул. Асмодей, все-таки, слишком красива.
С громким треском по зеркалам прошла трещина, почти сразу распространившись по всем окнам. Пожалуй, впервые, я покидал зазеркалье с настолько смутными чувствами.
– Баттлер... – я выдохнул. – Сдайся. Пожалуйста. Я воскрешу всех погибших в поместье.
Вряд ли Беатриче мне это позволит, конечно. Но, отрицая магию, Баттлер угрожает самому существованию Асми. Я готов умереть или проиграть – но рисковать ей... Любое наказание от Беа сойдет лучше.
Племянник улыбнулся и покачал головой.
– Нет. Я не признаю поражение. – он смотрел на меня как-то странно, понимающе и даже с легким сочувствием, но без сентименатьности. – Мы оба поставили все на эту игру.
Я вздохнул. Значит – война продолжается. Продолжается, пока не останется только одна истина в красном. И она будет моей.
Хотя бы ради Асми.
Глава 1. Перед бурей
Это невозможно спутать ни с чем. Тихий звон безмолвно кричащего стекла, застывшая дрожь зеркал, будто бы ставшие туманом стены – мир, не способный издать ни звука, тихо корчился в агонии.
– Добрый вечер, Вельзевул. – я зашёл на кухню, покачав головой.
Девушка лет семнадцати на вид уже закончила готовить. Встроенный в плиту компьютер показывал восемь тысяч градусов, нагло издеваясь над законами физики и моими глазами. Чёрная, будто поглощавшая падающий на неё свет сковорода не имела ничего общего с той, что я купил три дня назад в ближайшем супермаркете, а по пустым уже тарелкам были разложены тысячи мелко порубленных ингредиентов, их которых я смог узнать от силы сотню.
– Привет, Стефан. – Вельзевул улыбнулась и поставила на стол только приготовленное блюдо. – Ты ведь не откажешься поужинать со мной?
Голос девушки был крайне мягок и мил, да и в целом вокруг неё распространялась удивительная домашняя атмосфера. Хотя... Разумеется это не вопрос и не предложение.
– Спасибо, Вельзевул. – говорить [это] имя было странно, но она создана по [его] образу и подобию, так что было бы грубо с моей стороны его сокращать. Это ее имя – не больше и не меньше. – С удовольствием.
В центре стола оказалось что-то, отдалённо похожее на баранью голень. С виду оно не было ничем странным, а на вкус... На вкус оно было идеальным. Мягкое, великолепно приготовленное мясо без единого сухожилия или кусочка жира, соус, превосходно сочетающий кислинку и сладость, странного вида красноватый напиток, только подчеркивающий вкус...
– Это ведь человеческое мясо, верно? – я прямо посмотрел на неё, отставив бокал в сторону.
Девушка мягко улыбнулась, и свет от старых, почти погасших лампочек, заиграл на светлых волосах.
– Да, Стефан. – она покачала головой. – Это что-то меняет?
Я вздохнул. Она – девушка, искренне и самозабвенно любящая кулинарию. Она – Вельзевул, столп Беатриче, демон чревоугодия. Глупо было бы ожидать от неё чего то иного.
– Конечно нет, Вельзевул. – я улыбнулся, и продолжил есть. – Конечно нет.
Она любит готовку настолько, что использует и свою плоть как ингредиент. Не думаю, что мне стоит опасаться вирусов или прионов... Да и не хочется уже её обижать. Даже если забыть про то, кто она.
В конце концов, это каннибализм только для меня
Просыпаться всегда тяжело. Голова только отрывается от подушки, но грудь уже сдавливает холодный воздух, мышцы наливаются тяжестью, а тихий стук в дверь бьет по ушам, словно набат. Одеяло стягивает тело, лицо утопает в подушке, а стук уже прервался, и от этого только хуже – ведь после третьего дверь откроют ключами. Выдохнув, я отбросил нагревшееся за ночь одеяло и встал, помотав противно ноющей головой. Когда ложишься в три, а просыпаешься в семь утра, то понимаешь, что этого недостаточно, но уже поздно что-то менять.
– Доброе утро, Шанон-чан. Я спущусь через несколько минут, – за дверью раздались постепенно стихающие шаги, и я смог выдохнуть, рухнув спиной на мягко спружинившую кровать.
Взгляд тупо уставился вперед, и я почти на ощупь достал из шкафа первую попавшуюся одежду. Почти все вещи, принадлежащие мне, были оформлены в темно-фиолетовых и черных тонах. Единственным по-настоящему ярким пятном на них были контуры золотого однокрылого орла – семейного герба. Я был одним из немногих людей, имеющих право носить его на одежде, и иногда это раздражало – в конце концов, даже самый красивый орнамент начнет вызывать тошноту, если носить его постоянно. Почистив зубы и поменяв неудачно выбранную рубашку на чуть более светлую, я вышел из комнаты. До начала завтрака у меня еще оставалось около десяти минут, так что торопиться особого смысла не было. Все равно у меня еще будет около двух часов на сон после завтрака, если ничего неожиданного не произойдет.
– Доброе утро, Краус-сан. – в столовой уже сидел темноволосый мужчина лет тридцати на вид. Идеально уложенные волосы, холеное лицо, прямой, самодовольный взгляд. Старший брат ничуть не изменял себе даже в выборе одежды – красный пиджак, голубая рубашка и золотой галстук, того же цвета, что и вышитый на правой стороне груди орел. Красный... Его право, что тут еще сказать.
Я сел на полагающееся мне место. Нас отделял всего один стул – мы оба сидели по правую сторону стола. Пустующее место предназначалось моему второму старшему брату Рудольфу, места напротив – старшим сестрам. Первый, второй, третий, четвертый и пятый наследник соответственно. Красный, оранжевый, синий, черный и фиолетовый. Господи, из-за этой системы я даже нормально одеваться не могу!
– И тебе, Стефан-кун, – мужчина внимательно посмотрел на меня. У него был довольно-таки не выспавшийся взгляд, а глаза отчетливо слезились. – Как прошел вчерашний день?
В его словах был четко выдержанный намек, и я с очень большим трудом сумел удержаться от вздоха. Отец не допускал Крауса в свои дела, и мне приходилось выдерживать его приступы любопытства.
– Ничуть не хуже предыдущих, Краус-сан. – я покачал головой. Язык заплетался, и подобрать достаточно нейтральный ответ было тяжело. – А ваш?
То, что могло бы быть бессмысленной болтовней, было выматывающим противостоянием. Старший брат искренне считал все, чем сейчас занимает отец, бессмысленным бредом выжившего из ума старика, но все равно продолжал порой проявлять интерес. Готов поспорить, скажи я ему правду, он рассмеется и забудет об этом уже навегда, но... Приказ Кинзо-сама остается приказом, так что остается только молчать.
Часы пробили отметку в двадцать минут восьмого, и слуги накрыли на стол. Как и всегда – бессмысленную смесь из японской и европейской кухни, хотя никто в доме не ел ничего кроме привычных блюд, и старания старшего повара оставались пустыми.
– Нацухи-сан приказала передать, что у нее разболелась голова, – несколько виноватый голос Шанон раздался у края стола, заставив нас поморщится от боли. В этом доме не высыпается никто.
– Хорошо, накройте ей в комнате. – явно раздраженно ответил Краус.
Как бы не старался мужчина держать себя в руках, он был на грани бешенства. Это чувствовалось в выражении лица, во взгляде... Да даже в прическе, уложенной так, как умел только он – тщательно, но при этом небрежно. Будто бы он наслаждался процессом, но при всей душой хотел побыстрее закончить. Это что же так допекло дражайшего братца?
– Что-то с мамой? – в зал вошла золотоволосая девушка лет семнадцати на вид, не глядя сев на место Евы. Голос был дежурно-беспокоящимся, чего от нее и ожидалось.
Кажется, мы вздохнули синхронно. Нет, если так посмотреть, то как прямая наследница Крауса и всей семьи, она могла бы претендовать на это место, но... Она же не специально, просто села напротив отца. Чем вообще занимается Нацухи?
– Джессика... – я внимательно посмотрел на Крауса. Будет ли он восстанавливать правильное положение вещей? – У нее болит голова.
Он поймал взгляд, презрительно-насмешливо усмехнувшись. В рамках приличий, но моя рука, сжавшая столовый нож, отчетливо побелела. Это было оплеухой – совершенно открытой и скрытой разве что от самой Джессики, слишком тупоголовой для того, чтобы понимать подоплеку происходящего.
– А... – она безразлично покачала головой и принялась за пищу.
Повисла тишина, я представлял, как отрезаю Краусу голову, Джессика расправлялась с ананасами, отказавшись от нормальной еды, а сам мужчина о чем-то напряженно думал.
Наконец, раздался обиженный голос девушки.
– Даже не спросишь, как дела в школе? – я поморщился. Громкие звуки неприятно били по ушам.
В голосе звучала обида. Так... Просто так она бы не спрашивала. Сегодня двадцать шестого октября, учебный год в их школе не так давно начался... Ничего не приходит в голову.
Мужчина вздохнул.
– Хорошо. Как дела в школе? – голос и выражение лица Крауса были настолько выразительными, что девушка вскочила, подхватив сумку.
Дверь в столовую с грохотом захлопнулась, и я перевел взгляд на старшего брата. Он только покачал головой прикрыл глаза. Это с чего его так развело?
– Стефан... – мужской голос был напряжен и откровенно натянут. – Будь так добр – уйди.
А вот это уже против всех приличий. Он не может отправлять меня из столовой, как и наказывать или вообще что-то делать – это исключительная привилегия отца. Так что я могу с чистой совестью и вежливой улыбкой проигнорировать это заявление, и буду в своем праве.
Перед тем как ответить я присмотрелся к брату. Лицо опирается на руку, зубы сжаты, глаза полуприкрыты... Что-то с ним явно не так.
– Хорошо, брат. – мужчина даже не поморщился, хотя его всегда раздражало такое обращение. Я встал, отставив тарелку. – Должен ли я поговорить с Джессикой?
Она – его дочь, и наше общение было почти не регламентировано, так что это было довольно опасной зоной. В конце концов она была крайне ценным товаром, и уступать влияние на нее он не хотел... Хотя какое там влияние.
– Делай что хочешь. – голос Крауса был лишен огонька и почти пуст – он уже достал планшет и просматривал какие-то документы. К сожалению, я был слишком далеко от стола, чтобы увидеть, что конкретно было на экране.
Кивнув, я вышел из столовой, мягко прикрыв дверь. Дорогому брату явно не до меня и не до Джессики. Более того, он выдал мне подобие карт бланша на решение этой ситуации... Какой хороший, однако, день. Еще бы Краус повесился, и все стало бы идеально.
***
– Джессика-сан? – я поймал девушку в саду. Так получилось, что после пробуждения у нее было почти два свободных часа – завтрак всегда начинался в семь двадцать, а занятия в ее школе – в десять. Катер, который должен отвести ее на занятия с семейного острова, будет в восемь десять, так что на разговор у нас еще есть достаточное количество времени. – Мне показалось, что вы проголодаетесь.
Я протянул ей приготовленный Шанон контейнер с едой. Не то, чтобы мне было приятно таскать еду взбалмошной девчонке, но это было не худшим предлогом для разговора.
– А... – как оказалось, я вырвал племянницу из мыслей. – Спасибо, Стефан-сан.
Забавно, но суффикс она озвучила без запинки, хотя подобное обращение к кузенам для нее та еще глупость.
– Не хочу навязываться, но мне показалось, что вам не повредит компания. – я покачал головой. Жутко хотелось поспать еще хотя бы два-три часа, и уже только потом общаться о чем-то с девчонкой, настолько похожей на госпожу, что...
Я сел в беседку четко напротив девушки. Осень еще не успела стать холодной, и свежий ветер колыхал тщательно подобранные цветы. Розарий внутреннего сада был предметом особой гордости Гензо-сана, и слуги следили за ним с утроенным вниманием. Каждый цветок был точно подобран по времени цветения и цвету, так что в любое время года сад смотрелся предельно близко к идеалу. Впрочем, совру, если скажу, что меня это интересовало – все приедается, если постоянно находится перед глазами.
– Спасибо, Стефан-сан... – девушка только покачала головой. – Все нормально. Просто...
Ох, господи, только не заставляй меня тебя утешать, гребаное ты ничтожество.
Я улыбнулся.
– Как дела в школе? – я сделал все, чтобы фраза прозвучала мягко и иронично, а не с усталым раздражением, и, похоже, мне это удалось.
Джессика улыбнулась.
– Нормально... – она покачала головой. Было видно, что девушке хотелось выговориться, но она сдерживала себя. – Год только начался и наш клуб устраивает выступление...
Понятно. Я что-то слышал о том, что она учится актерскому мастерству. Штука полезная, хотя после примера Розы отец относится к этому крайне негативно. Джессике даже повезло, что ему плевать на ее жизнь.
– Понятно. Ты не будешь против, если я составлю тебе компанию? – мне смертельно не хотелось тратить на это время, но что поделаешь. Джессика была совершенно отвратительной наследницей, и нужно было понять, чем это вызвано. Раз уж Нацухи за своими страданиями не способна даже проконтролировать дочь.
– Нет конечно! – девушка обрадовано посмотрела на меня. – Я хотела попросить папу, но так даже лучше.
Я поморщился. Папу... Отец, отто-сама – но никак не 'папа'. Это наименование убивает все возможное уважение, вкладываемое в слово. Кто ее вообще воспитывал? Я, конечно, понимаю, что Нацухи – позаимствованная матка для выращивания наследников, но хоть какое-то понимание обязательств она в Джессику вложить могла?
– Хорошо, – я вздохнул. – Что требуется от меня?
Школьный клубный концерт... Вряд ли что-то серьезное. Всеми школьными вопросами занимался Гензо, на которого вечно скидывали рутину, и вряд ли он, и без того крайне занятый человек, находил время еще и на это.
– Просто присутствовать на выступлении, если хоче.тите. – я усмехнулся. Заминка была едва уловимой, но приятной – в конце-концов хоть что-то ей в голову уложилось. – А... Черт. Я так вам завидую.
Голос у девушки и правда был расстроенным. Хм. Странно. Я вопросительно поднял бровь, посмотрев на нее.
– В чем? – это было действительно странно. Ее положение было на порядок лучше моего.
Джессика только покачала головой.
– Делаете все, что хотите. Учитесь дома. Никто не трахает мозг криками про оценки... – ее голос изменился, передразнивая кого-то. – 'Это все для твоего будущего, Джесс! Делай как мы, иначе не сможешь стать достойной главой семьи! Это твоя обязанность, Джессика!' – она поморщилась. – Да в гробу я видела это главенство! Почему я просто не могу жить в городе, как нормальный человек?! – она уже почти кричала. – Никаких ежедневных поездок на остров и идиотских совещаний.
Кажется, мои пальцы побелели, сжавшись на подлокотнике. Эта дура даже не представляет, что она несет. Да заяви я такое отцу... Даже пороть бы не стал, просто вышвырнул бы из дома, отрезав от наследования.
– Полагаю, ваши родители искренне желают вам самого лучшего. – скорее себе, а ты – товар, но не говорить же такие вещи прямо. – К тому же – почему бы вам не попытаться найти компромисс? Возьмите у отца личное задание и сконцентрируйтесь только на нем. Это освободит вас от присутствия на совещаниях, для которых у вас слишком мало практических знаний.
А еще ты опозоришься по полной, потому что выполнить даже простейшее задание не сможешь – просто потому, что это предельно далеко от школьных знаний. И ведь говорил же я Нацухи, что социализация это ошибка.
