Текст книги "Моя сестра живет на каминной полке"

Автор книги: Аннабель Питчер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

8

Листья плавают в лужах, как дохлые золотые рыбки. А зеленые горы побурели, стали багровыми, будто им синяков наставили. Я люблю осень. Лето, по-моему, слишком уж нарядное. И слишком веселое. Колышутся на ветру цветы, чирикают птицы – словно природа устроила грандиозный праздник. Осень лучше. Все вокруг чуть привяло, поскучнело, и ты уже не чувствуешь себя чужим на празднике.

Конец октября – чуть ли не самое мое любимое время в году. А из всех праздников – ну, там, Рождество, Пасха – я больше всего люблю Хэллоуин. Обожаю напяливать на себя маскарадные костюмы и выпрашивать конфеты, а уж по части всяких приколов я чемпион! Когда я был маленьким, мама не разрешала мне покупать готовые приколы, поэтому я придумывал свои собственные. Она говорила: «Все тебя и так будут угощать, и никто не захочет никаких проделок». А это оказалась неправда. Никогда еще мама меня так не обманывала. Если не считать того раза, насчет папы. В третью годовщину Розиной смерти папа здорово напился и начал цепляться к маме. Все из-за того же – Трафальгарская площадь и голуби, и, мол, если бы она была построже, то ничего бы и не случилось… Мама рисовала на кухне, только краски путала, потому что в глазах у нее стояли слезы. Сердце, например, выкрасила в черный-пречерный цвет. Я сказал:

– Так не бывает. – Взял кисточку и обвел сердце ярко-алым. А потом спросил: – Вы с папой хотите разойтись?

Мама шмыгнула носом и пробормотала:

– Мы и так уже разошлись.

Я бросил кисточку в раковину.

– Это значит – нет, не хотите? – переспросил я на всякий случай, для верности.

Мама чуть помедлила и кивнула. Вот и выходит, что она меня обманула. А с Хэллоуином получилось еще обиднее, потому что я не подготовился и в результате лоханулся.

Когда тот злющий сосед, у которого бульдог, хмыкнул: «Проделка!» – я страшно растерялся. Он рявкнул: «Ты что, оглох?» Я покачал головой. А он: «Ну так давай, показывай свою проделку!» Тогда я попросил его закрыть глаза и попросту ущипнул за руку. Сосед пробурчал слово на букву «б», и я убежал, а бульдог лаял мне в спину. В тот год я больше уже никуда не ходил – боялся, вдруг будет то же самое. Зато на следующий год запасся собственными приколами – очень уж не хотелось снова остаться без конфет.

Но нынешний Хэллоуин должен быть необыкновенным. У Суньи воображение богаче, чем у Вилли Вонки[3]

, а лучшего придумщика, по-моему, и на свете нет. Я все никак не могу забыть ее фокус с дьяволом. Никто ведь так и не догадался, что это она обтяпала, а Дэниела на три дня исключили из школы. Его ангела со стенда сняли и вышвырнули в мусорную корзину.

Я понятия не имел, что мусульмане тоже празднуют Хэллоуин, и сказал Сунье:

– Я думал, это христианский праздник.

Она так и покатилась со смеху, а Сунья уж если начнет смеяться, то остановиться уже не может. Хохочет и хохочет. И ты сам начинаешь хохотать вместе с ней. Так мы сидели на нашей скамейке на площадке и помирали со смеху. А что тут было смешного – сам не пойму. Она сказала:

– Хэллоуин – это британская традиция, и христиане тут ни при чем.

Я чуть было не ляпнул: «Почему же ты его празднуешь?» – да вовремя спохватился. Все время забываю, что Сунья родилась в Англии.

* * *

– Вот мы с тобой и встретились, Человек-паук, – сказала Сунья.

А я ответил:

– Сколько человек ты сегодня спасла, Чудо-девушка?

Она сделала вид, что считает по пальцам.

– Девятьсот тридцать семь, – и пожала плечами, – скучноватый выдался денек. – Мы оба фыркнули. – Ну а ты, Человек-паук?

Я почесал в затылке:

– Восемьсот тринадцать. Но я поздновато взялся за дело, да и закончил рано.

Мы громко расхохотались. Мы так дурачились каждый божий день, и нам не надоедало.

Странновато было видеть Сунью не в классе и не на школьном дворе. Она сидела под каштаном, на коленях у нее лежал пластиковый пакет, а сбоку – белая простыня. Я не сразу сел рядом, сначала внимательно оглядел местность. Оранжевые листья на деревьях пожухли и сморщились, как кожа у стариков, когда они засидятся на солнышке. Папа сейчас в магазине, пошел за выпивкой. Этот лес совсем в другой стороне, но у меня все равно душа была не на месте.

Я вообще только в последнюю минуту решил пойти. Одно дело дружить с мусульманкой в школе и совсем другое – встречаться с ней в выходные. Сунья позвала меня на «конфетную охоту», и я согласился, начисто забыв про папу. Думал только про то, сколько конфет мы раздобудем, и какие шутки сыграем, и насколько это будет веселее, чем все прежние Хэллоуины в Лондоне, потому что на этот раз я буду не один. А утром стащил несколько бинтов, чтобы смастерить костюм мумии, и мне вдруг стало совестно. Мы ели хлопья перед телевизором. Показывали новости, и у дикторши кожа была того же цвета, что у Суньи. Папа буркнул:

– Черномазая! Эти проклятые пакистанцы уже до Би-би-си добрались.

А что в этом плохого?

– Может, она вовсе и не из Пакистана, – невольно вырвалось у меня.

У Джас брови полезли на лоб, под самую розовую челку. Папа переключил канал. Там шел мультик.

– Что ты сказал? – тихо спросил он, а у самого даже костяшки побелели, так он сжал пульт.

– Ничего, – ответил я.

Папа кивнул:

– Я так и думал. – И бросил взгляд на урну.

Когда Сунья накинула на голову простыню, у меня отлегло от сердца. Она вырезала две круглые дырки для глаз и одну длинную, как сосиска, для рта, но в прорезях совсем не было видно, какого цвета у нее кожа.

– Классный костюмчик, – сказал я, а она ответила:

– У тебя тоже.

Ну, положим, мой выглядел диковато, потому что бинтов мне не хватило и пришлось взять розовую туалетную бумагу.

– Только бы дождь не пошел, – сказал я.

Сунья хихикнула:

– А то тебя смоет!

За три часа мы обошли все до единого дома в округе и набили конфетами два большущих пакета. А потом устроились под каштаном, чтобы все это слопать. Кругом было черным-черно, только небо сверкало миллионами звезд. Они походили на крошечные свечки, и на одну секунду мне подумалось, что они зажглись специально для нас с Суньей, ради нашего волшебного пикника. Мы столько смеялись, что у меня бока заболели. Наверное, это был лучший день в моей жизни. Я так и хотел сказать Сунье, но побоялся – еще подумает, что я нюня. Поэтому сказал только:

– Тот дядька…

И мы снова зашлись от хохота. Он последний потребовал проделку, и я вытащил из-за спины водяной пистолет. Дядька пригнулся, а ничего не было! Сунья называет это отвлекающим маневром. То есть мой пистолет отвлек его от настоящей проделки – это когда Сунья швырнула в дом бомбу-вонючку. Но дядька-то ничего не заметил, потому что зажмурился в ожидании воды! Тогда Сунья крикнула: «Попался!» И дядька захлопнул дверь у нас перед носом. Только мы не ушли, мы подкрались к окну и заглянули в холл. Дядька сел на диван. Через минуту он наморщил нос. Через десять секунд откинул назад голову и принюхался. А еще через десять принялся изучать подметки башмаков. Решил небось, что вляпался в собачьи какашки. Сунья зажала мне рукой рот, потому что я слишком громко прыснул. Пальцы у нее были ледяными, но мои губы словно обожгло.

– Почему ты ходишь в этом? – прошамкала Сунья с набитым конфетами ртом.

– Потому что я мумия, а мумии с ног до головы забинтованные, но у меня бинты кончились, вот и пришлось…

Она покачала головой.

– Я не про обмотки твои, – она ткнула в туалетную бумагу, – а про это. – Сунья коснулась моей футболки с пауком.

– Я же супергерой! Я сражаюсь с преступниками.

Она вздохнула, от нее пахло газировкой. Сквозь дырки в простыне на меня смотрели блестящие-блестящие глаза, они были ярче, чем все звезды на небе.

– Нет, правда, почему ты в ней ходишь? – Она подтянула колени к груди, положила на них подбородок и принялась лизать леденец на палочке. Медленно-медленно, как будто времени у нее целая куча и она готова слушать меня сколько угодно.

Я открыл рот, и… ничего не получилось.

Когда мы уезжали из Лондона, папа битый час пытался протолкать свой шкаф в дверь спальни. Клал его на бок, перекувыркивал вверх ногами, наклонял то в одну сторону, то в другую – шкаф не пролезал. Слова «мама», «шашни», «папа», «пьянство» – они как тот шкаф, слишком большие, не пролезают. Как ни старался, я не мог пропихнуть их между зубами.

От леденца уже почти ничего не осталось, когда я наконец выдавил:

– Просто мне эта футболка нравится, вот и все. А ты почему носишь эту штуковину на голове? – спросил я, чтобы поменять тему.

– Хиджаб, – сказала Сунья.

– Хи… что?

– Хиджаб. Так это называется.

Я повторил слово несколько раз. Классно оно звучало. А потом мне вдруг взбрело в голову: что бы сказал папа, если б увидел, как я сижу с мусульманкой, переодетой привидением, и слушаю мусульманские слова? И я даже знал, что он скажет. Мало того – я буквально видел, как он это скажет, видел его сморщившееся лицо, полные слез глаза, урну в дрожащих руках.

Я встал. Меня уже тошнило от конфет. В пакете их еще навалом осталось – я съел только четвертую часть, – но я шмякнул пакет Сунье на колени:

– Забирай, я пошел домой. – И, нога за ногу, прочь, срывая с себя бинты и туалетную бумагу.

С одной стороны, мне больше не хотелось дружить с Суньей, а с другой – ужасно хотелось, чтобы она меня догнала и спросила: «Ты чего?» Я доплелся до поворота. Еще пять шагов – и я скроюсь из виду. Стараясь не оглядываться, приостановился, но моя собственная шея меня не слушалась – взяла и, сам не пойму как, повернулась назад. А сзади Сунья – бежит за мной вприпрыжку.

– Ты что, боишься, Человек-паук? – спросила она. – Супергерои так не удирают.

Стоило Сунье со мной поравняться, как я ускорил шаг, будто хотел обогнать ее. На самом деле я и хотел и не хотел этого.

– Ничего я не боюсь, – буркнул я. – Просто опаздываю. Папа сказал, чтоб я был дома к восьми.

Она сунула мне в руки пакет:

– Эх ты, врун несчастный! Давай меняться – твою кока-колу на мою шоколадную мышь?

Из-за поворота ударил свет фар. Я узнал машину. Схватил Сунью за руку. Спрятаться! Где бы спрятаться? Папа уже тормозит. Сердце стучало как бешеное. Вокруг ни домов, ни заборов. Укрыться негде!

– Ты что? – удивилась Сунья.

Я хотел крикнуть: БЕГИ! Но было уже поздно: скрипнули тормоза, с жужжанием опустилось стекло, и машина остановилась прямо рядом с нами. Папа высунулся в окно и уставился на нас. Я отпустил руку Суньи.

– Конфеты или проделка? – Я вытянул руки, как зомби, состроил рожу, как у мертвеца, и забубнил гробовым голосом: – Конфеты-или-проделка-конфеты-или-проделка-конфеты-или-проделка…

Во что бы то ни стало надо было отвлечь папино внимание! Сунья еще не успела скинуть свою простыню, если папа не станет приглядываться, он, может, и не заметит, что привидение – мусульманка.

– Кто это с тобой? – буркнул папа.

Я и глазом не успел моргнуть, тем более придумать какое-нибудь английское имя, а Сунья уже отозвалась:

– Я Сунья.

И папа вдруг улыбнулся!

– Очень приятно, – ответил он. От него пахло пивом. – Вы с Джеймсом учитесь в одной школе?

Сунья затараторила:

– Мы учимся в одном классе, и сидим за одним столом, и у нас все общее – и конфеты, и секреты!

Папа удивленно шевельнул бровями, но по лицу было видно, что он доволен.

– Надеюсь, ты тоже славно потрудилась, – пошутил он.

Сунья засмеялась и сказала:

– Само собой, мистер Мэттьюз!

А я таращился, таращился на папу, который улыбнулся мусульманке и предложил подвезти ее домой.

Мы пристегнули ремни. Мой ремень так меня зажал, даже жарко стало. Если родители Суньи во дворе, или если у них отдернуты шторы, или если они выбегут на улицу сказать спасибо, папа увидит их смуглую кожу и взбесится. Машина виляла по дороге, и я все думал про те ролики по телевизору – про вождение в нетрезвом состоянии. Там в конце все всегда умирают. У меня на душе кошки скребли: зачем только я разрешил Сунье сесть в машину, когда папа явно перебрал лишнего. А Сунья преспокойненько жевала конфеты и болтала без умолку. Я по голосу слышал, что она улыбается, как будто у каждого ее слова была радостная мордашка. Она говорила, что всю свою жизнь живет в Озерном крае, что папа у нее доктор, а мама ветеринар, что у нее два брата – один заканчивает школу, а другой учится в Оксфорде.

– Толковая семья, – уважительно отозвался папа.

– Вон тот дом справа, – показала Сунья, и мы притормозили у больших ворот.

За шторами горел свет, но на улице никого не было.

– Спасибо, что подвезли, – сказала Сунья, выскакивая из машины и размахивая своим пакетом. А я только и видел, что ее смуглые пальцы, и молился, как никогда горячо, чтобы папа не заметил.

Но он улыбнулся и сказал:

– Всегда пожалуйста, милая.

И Сунья убежала в развевающейся на ветру белой простыне.

Папа развернулся и поехал в обратную сторону. А я смотрел в заднее стекло и видел, как Сунья скрылась в воротах. Папа глянул на меня в зеркало заднего обзора:

– Она что, твоя подружка?

Я покраснел и сказал:

– Еще чего.

А папа засмеялся:

– А было бы здорово, сынок. По-моему, Соня хорошая девочка.

И мне вдруг захотелось заорать во все горло: ЕЕ ЗОВУТ СУНЬЯ, И ОНА МУСУЛЬМАНКА! Просто чтоб услышать, что он на это скажет. Я ведь отлично понимал: если бы папа увидел Сунью в хиджабе, а не в дурацкой простыне, он бы не счел ее хорошей девочкой. Ни за что на свете.

9

Сегодня утром мы занимались в библиотеке. Я взял книжку про викторианцев. Там говорилось, что в старые времена женщины сидели дома и воспитывали детей, а на работу не ходили и никогда не бросали своих мужей, потому что получить развод было трудно и очень дорого. Я как раз подумал: вот было бы здорово жить в Викторианскую эпоху, и тут у меня на спине оказалась чья-то рука. Я был уверен, что это Дэниел, и как заору: «Миссис Фармер!» – хотя там была табличка «Ш-ш-ш! Это библиотека».

А она спрашивает:

– В чем дело?

Я говорю:

– Он щиплется!

Но рука была директорская. Директор хмыкнул и вытолкал меня в коридор, а миссис Фармер пробурчала вслед:

– Пора бы научиться уважать старших, молодой человек.

Директор воззрился на меня сверху вниз, я мог заглянуть ему прямо в ноздри. Как, интересно, он дышит через такие заросли?

– Какие-нибудь дела на завтра есть? – спросил он.

Я говорю:

– Нет.

А он:

– Теперь есть. В футбольной команде освободилось одно место. Грэг Джексон получил травму.

Джас сказала, что умрет, но придет. Она полагает, что победный гол забью именно я. Во-первых, гороскоп на эту неделю у меня самый что ни на есть положительный, а во-вторых, мои волшебные бутсы сделают меня таким же ловким, как Уэйн Руни. Я спросил папу, придет ли он, а он в ответ рыгнул. Не знаю, это «да» или «нет»?

Отбор в футбольную команду прошел месяц назад. Я старался изо всех сил, но до мяча почти ни разу не добрался. Я играл полузащитником на левом крае, а потом в центре. Не так чтобы очень, но, по-моему, сносно. Накануне того дня, когда должны были объявить состав команды, я всю ночь крутился в постели, словно под простыню ко мне залезла сотня ежиков. К утру мне уже казалось, что у каждого ежика завелось еще по десятку шустрых детишек. Директор сказал, что список команды будет вывешен возле его кабинета на большой перемене. Значит, еще целых два урока ждать. На английском мы писали стихи на тему «Моя прекрасная семья». Кроме рифмы «прах – страх» мне ничего в голову не лезло, а так как миссис Фармер считала Розу живой, я и этого не мог использовать. На математике мы занимались дробями. Обычно у меня с ними все в порядке, но ежики в башке опять начали свою чехарду и распугали все мысли.

Миссис Фармер объявила:

– Можете идти на улицу, только оденьтесь.

Дэниел и Райан дунули на площадку, даже не удосужившись взглянуть на список. А чего им? В прошлом сезоне из всех пятых классов только их двоих и выбрали. Мне не хотелось, чтоб все видели, что я смотрю. Я пошел в библиотеку и взял с полки первую попавшуюся книгу, а сам не мог отвести глаз от листка бумаги на доске объявлений. Одиннадцать имен значились на нем, а в самом низу – три запасных. Я подобрался ближе, насвистывая то, что пришло на ум. А пришла мелодия «Ты – мои крылья», потому как в эти выходные папа без конца крутил ее по дороге к морю.

Имена были написаны жуткими каракулями, не прочтешь. Я подступил еще на шаг. Теперь можно было разобрать большие буквы в начале имен. Там было два «Д». На негнущихся ногах я двинулся вперед, все еще вытянув губы трубочкой, хотя уже не свистел. Прочитал седьмое имя. Джеймс.

Джеймс. Джеймс Мэттьюз. Пятый класс. Я даже не запасной!

Я как угорелый помчался на площадку. Ногой отшвырнул дверь, кубарем скатился по ступенькам, лихо завернул за угол и со всего маху врезался в Сунью. Библиотечная книжка взвилась в воздух и шлепнулась на песок. Сунья подняла ее, взглянула на обложку. Там крупными черными буквами значилось: «Чудо моей жизни: книга про яйцеклетки и сперматозоиды, про роды и новорожденных». Сунья прыснула со смеху. Я выхватил у нее книжку.

Вечером мы с Роджером устроились на подоконнике и я все ему прочитал про чудо моей жизни. Они там рассусоливали про то, какой я особенный и неповторимый, потому что был только один шанс из миллиона триллионов, что я стану самим собой. Если б тот самый папин сперматозоид не встретился с той самой маминой яйцеклеткой в то самое мгновение времени, я был бы не я, а кто-то другой. И это называется чудо? Скорее уж невезение.

* * *

– Да не будешь ты выглядеть дураком! – Сунья застукала меня перед раздевалкой. Я стоял и трясся от страха, не в силах заставить себя открыть дверь. – Ты же Человек-паук!

Я хотел было возразить, что Человек-паук не занимается спортом, но промолчал. Она же от души пыталась меня ободрить.

– И потом, у тебя волшебное кольцо.

Я взглянул на изоленту, обмотанную вокруг среднего пальца, тронул белый камушек.

– Ты отлично справишься, – улыбнулась Сунья.

Я глубоко вдохнул и толкнул дверь.

До того как его исключили на три дня, капитаном был Дэниел. Теперь он с черной завистью наблюдал, как директор обсуждает с Райаном тактику предстоящего матча. А Райан стоял, важно сложив руки, и кивал как заведенный. Мяч лежал возле его ног, словно он так с ним и родился. Дэниел сидел на лавке; лицо злое, правая нога дергается. Увидел меня и покачал головой: мол, как это меня пропустили в раздевалку, не говоря уж о команде. Я и бровью не повел, открыл мешок для физкультуры и вытащил трусы.

На полу стопкой лежали спортивные рубашки, я выбрал себе с длинными рукавами, чтоб прикрыть свою футболку с пауком.

Директор велел нам встать в кружок, два мальчика с двух сторон положили мне руки на плечи. Я даже губу закусил, чтоб не расплыться в улыбке.

– Это самая важная игра нынешнего спортивного сезона, – начал директор, и все смолкли. Аж дыхание затаили. И глаз не сводили с директора. – Если сегодня мы одолеем Грасмир, то выйдем на первое место. (Я обвел глазами команду, и у меня даже сердце заныло, так захотелось победить.) Некоторые игроки основного состава отсутствуют, но мы должны сделать все от нас зависящее вместе с нашими запасными, – продолжал директор, а меня вдруг жутко заинтересовал пол, и я принялся его разглядывать. Директор что-то еще говорил, не помню что.

Родители, бабушки и дедушки собрались у края поля. Среди множества русых, черных и рыжих голов в глаза бросались три головы: одна розовая, одна зеленая и одна в желтом хиджабе. Пока мы поджидали другую команду, я старался держаться как бывалый спортсмен: помахал руками, попрыгал на месте (ноги в стороны, руки вверх), пробежался взад-вперед по левому краю, даже сделал вид, будто веду мяч, хотя никакого мяча у меня не было.

Наконец прибыла команда Грасмир. Судья скомандовал:

– Капитаны в центр поля.

Райан шагнул вперед, а Дэниел от зависти стал пунцовым.

– Орел, – сказал Райан.

– Нет, решка, – покачал головой судья.

Значит, вводить мяч в игру будет другая команда. Раздался свисток, и начался мой первый футбольный матч, где я не был вратарем.

Первые три раза, когда я получил мяч, у меня его сразу отобрали. Парень, который меня прикрывал, выглядел на все тринадцать – у него даже имелся пушок над верхней губой и кадык такой величины, что его следовало бы назвать не адамовым яблоком, а адамовой дыней. Сильный парень, упрямый, и от него пахло дезодорантом, как от взрослого. Через пять минут у меня все ноги были в грязи, колено, по которому меня лягнули, саднило, пальцы в тесных бутсах онемели, но в жизни еще я не был так счастлив! Мой защитник был крупным, но неповоротливым, я с легкостью его обходил.

Я ужасно старался, старался как никогда! И очень надеялся, что Джас, Лео и Сунья оценят. А папа, интересно, здесь? Ему нравится, как я играю? Каждый раз, когда я шел с мячом, в голове у меня рокотал голос комментатора:

– Блестящая передача Джейми Мэттьюза во вратарскую площадку… Мэттьюз обходит одного защитника, затем другого, третьего… В первом тайме отличился дебютант команды Мэттьюз.

После сорока пяти минут мы проигрывали один-ноль. Наш вратарь пропустил за шиворот. Дэниел обозвал его недоноском, который и мяча-то в руках не держал. Райан заржал, а я нет. По себе знаю, каково это – быть вратарем проигрывающей команды. Нам раздали дольки апельсина – просто объедение! Правда, руки стали липкими. Потом начался второй тайм.

Шансов у нас было хоть отбавляй, и все же мы никак не могли отправить мяч в сетку. Дэниел угодил в штангу. Райан с углового головой засадил в перекладину. Время шло, ощущение паники у меня внутри росло, раздувалось, словно воздушный шар. И тут парень по имени Фрейзер нарушил правила перед штрафной. Судья объявил:

– Штрафной удар.

Дэниел собрался пробить, но Райан сказал:

– Нет, я сам.

И забил мяч в верхний правый угол!

Он вскинул руки над головой и побежал к болельщикам, и все остальные припустились за ним. Я тоже. Только, когда я добежал, ликование уже закончилось, и мне пришлось со всех ног мчаться назад на левый край, пока Грасмир не ввел мяч в игру.

Я совсем выдохся, но как-то еще держался. Ноги кололо точно иглами, но я не сдавался, ни на одну секунду не сдавался. Директор носился взад-вперед по краю поля – все свои сверкающие ботинки вывозил в грязи – и все время что-то кричал, только я не слышал ничего. Наверно, мне вся кровь бросилась в голову, а в ушах шумело, как если поднести раковину. Судья взглянул на секундомер, до финального свистка оставалась всего одна минута. И вдруг я получаю мяч! Обхожу защитника. Добираюсь до штрафной площадки, а мяч все еще у меня. Иду вперед и все еще владею мячом. И остается только вратарь. Голос комментатора, напряженный такой, произносит:

– Джейми Мэттьюз имеет шанс добыть победу для своей команды!

Я подумал о маме, о папе, о Джас и о Сунье и со всей силой, на какую только был способен, саданул по мячу левой ногой.

Дальше все было, как в замедленном кино. Вратарь подпрыгнул. Его левая нога взлетела над землей. Руки вытянулись. Сетка вздрогнула. Лес рук взмыл над толпой зрителей. Мяч в воротах.

Мяч в воротах! Я смотрел на него и боялся моргнуть – вдруг это лишь сон, вдруг я сейчас проснусь. Шум в ушах пропал, я слышал крики, и аплодисменты, и радостные возгласы. И что самое замечательное – все это было для меня! Ни с того ни с сего припомнилась книжка, которую я случайно взял в библиотеке, – да, я ощущал себя особенным и неповторимым. Не то чтобы чудом, но где-то рядом. Сотня рук схватила меня и повалила на землю. Надо мной образовалась куча мала из членов команды. И хотя я лежал, уткнувшись лицом прямо в грязь, и весь до нитки промок, я нисколечко не возражал. В эту минуту я бы не хотел оказаться нигде в мире, кроме как на школьном стадионе, едва живым, придавленным десятью орущими мальчишками.

Девятью орущими мальчишками. Дэниел не принимал участия в общей кутерьме. До меня это дошло, только когда я поднялся на ноги и судья свистнул в свисток. Дэниел стоял в одиночестве в центре поля и даже не радовался нашей победе.

Сунья выкрикивала мое имя и прижимала к губам свое кольцо. Я поискал глазами папу и тоже поцеловал свое кольцо. Сунья помахала мне и убежала, а воздушный шар у меня внутри раздулся еще больше, это было приятное ощущение – как будто лежишь на воде в нарукавниках или на матрасе и млеешь. Плечи у меня сами собой расправились, грудь выпятилась, и футболка с пауком вдруг стала мне впору.

Ко всем мальчишкам уже подошли их мамы и папы, и я на миг растерялся. Я по-прежнему улыбался во весь рот, но щеки вдруг заныли, губы одеревенели, а язык сделался сухим, как песок. Но я продолжал улыбаться, чтобы ничто не испортило этого мгновения. Даже папино рыганье, означавшее «нет», как теперь стало ясно. Джас с Лео расцепились (разумеется, они целовались) и помахали мне. И я рванул к ним. Джас трещала без умолку про то, какой я герой, даже круче, чем Уэйн Руни, а Лео протянул мне руку, и теперь-то я знал, что с ней делать.

– Неплохой удар для рыбки, – ухмыльнулся он.

А я ответил:

– Да уж получше, чем у ежа.

И он расхохотался, безо всякого притворства, как любят делать взрослые, и его смех отблескивал серебром из-за гвоздиков в губах и на языке.

Все вокруг таращились на розовые волосы Джас и зеленые шипы Лео, на их черную-пречерную одежду и белые-пребелые лица. Тогда я тоже стал разглядывать этих любопытных, в упор на них смотрел, пока они не отвернулись. А я показался себе грозным и храбрым, готовым даже сразиться с Зеленым гоблином из «Человека-паука», появись он сейчас на поле.

– До вечера, – сказала Джас.

– Ну, бывай, шкет. Пересечемся, – кивнул Лео.

И я остался один. Я раскрыл глаза широко-широко, чтобы во всех подробностях вобрать в себя лучший день моей жизни. Я видел свои перемазанные землей коленки, видел развевающиеся на ветру сетки ворот, видел опущенные плечи защитника, которого я обыграл. Все из-за меня! Я исподтишка улыбнулся льву в небе и – вот провалиться мне на этом месте! – услышал, как он рыкнул в ответ.

– Отменно сыграно, – сказал директор и сжал мне плечо. Потом потрепал меня по волосам и добавил: – Потрясающий гол!

Я был на седьмом небе и подумал, что большего счастья, наверно, просто не бывает. Но тут я вошел в раздевалку, и все ребята (кроме Дэниела) заулыбались и закричали наперебой: «Потрясный удар», «Отличная игра», «Не знал, что у тебя такая классная левая нога». Вратарь даже выкрикнул:

– Джейми Мэттьюз – лучший игрок матча!

Потому что благодаря моему голу все забыли про его ошибку и больше не говорили, что у него руки не из того места растут. Кое-кто поддержал вратаря, а Дэниел фыркнул и выскочил из раздевалки. Я решил, что он пошел домой, но, когда его кулак влепился в мою физиономию, понял, что ошибся.

Это случилось на тихой дороге, шагах в восьмистах от школы. Вокруг не было ни души. Должно быть, Дэниел дождался меня у раздевалки и пошел следом. А я и не слышал, как он крадется за мной, потому что мысленно разговаривал с мамой – рассказывал про игру и утешал: «Не плачь, мам. Вот увидишь, в следующий раз мистер Уокер тебя отпустит».

Кто-то хлопнул меня по плечу, я обернулся и увидел кулак. От удара у меня искры из глаз посыпались. Я схватился за голову руками, но получил удар ногой в живот и упал на землю. Удары посыпались один за другим – по ногам, по рукам, по ребрам. Во рту появился какой-то металлический привкус – кровь, что ли?

Я перевернулся, чтобы прикрыть живот, и Дэниел стал молотить меня по спине. Потом вцепился в волосы и принялся их драть. Весь тротуар забрызгало кровью.

– Это тебе за то, что мне попало от директора! – орал он мне в ухо.

Я силился ответить, но во рту у меня было полным-полно крови и каких-то ошметков. И еще что-то твердое, наверное, зуб.

А Дэниел орал:

– Ты урод! Тебя все ненавидят! Один гол ничего не меняет!

Я затих, слушал все это, пока он не прошипел:

– Вали назад в Лондон и свою черномазую с собой забирай.

Это слово меня почему-то здорово разозлило, и я попробовал подняться, но тело не слушалось.

Напоследок Дэниел изо всей силы наступил мне на руку и убежал. Я лежал на тротуаре и смотрел, как его кроссовки скрываются за поворотом. Все тело ломило, в голове стучало, сил никаких не было. Я прикрыл глаза и постарался просто дышать. Вдох-выдох, вдох-выдох… Должно быть, я заснул. Потому что, когда очухался, уже стемнело, призраками стояли горы, и на фоне желтовато-сливочной луны черными ветками щетинились деревья.

Еле передвигая ноги, я побрел домой. Во дворе пусто, никаких машин – ни спасательных, с мигалками, ни маминой. Я понятия не имел, который час, знал только, что поздно и что папа наверняка уже волнуется и обрывает телефоны.

Открыл входную дверь. Сейчас, конечно, Джас кубарем слетит вниз по лестнице, папа закричит: «Где тебя черти носили?»

…В холле было тихо. Тусклый свет пробивался из-под двери гостиной, я потащился туда, каждый шаг отдавался в теле жгучей болью. Папа храпел на диване с раскрытым на коленях альбомом. В свете телевизора отблескивала фотография Розы – в цветастом платье, в кофте и в туфлях с пряжками. Я долго смотрел на папу. Я был весь в синяках, глаз заплыл и почти не открывался, но я чувствовал себя по-настоящему невидимым.

И никаких особых сверхспособностей не понадобилось.

По телику шла та самая реклама. Крупнейший в Британии конкурс талантов. Целая толпа детей со счастливыми, сияющими лицами отплясывала в полной тишине (у телика был выключен звук), а в зале сидели и хлопали их мамы и папы. И когда на экране появился номер телефона и закружились слова Позвоните нам и измените свою жизнь, я схватил ручку и накорябал номер на ладони израненной руки.