Текст книги "Небо бескрылых (СИ)"

Автор книги: Анна Котова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Ужин продолжается в торжественном молчании и веселом переглядывании.

После ужина курсант Бассианус провожает нового знакомца до дверей. Его уже ждет какой-то штатский.

– Пока, Алекс, – говорит Юрис. – Увидимся в академии.

– Пока, Юрис, – отвечает Алекс. – Ага, увидимся!

И они со штатским уходят.

Юрис поднимается в свою комнату. Еще неделя каникул – но, слава богам, она проведет их в загородном поместье. Никос и Агата еще не видели ее в форме. Да, и надо же похвастаться, что она научилась водить ваншип. Если честно – вовсе не так хорошо, как она водила свою звездочку там, в Грандстриме. Но ничего, все впереди.

Наутро Юрис начисто забывает высокого темноглазого мальчика, с которым ей предстоит три года учиться в одной академии.

– 22-

Так получилось, что все корабли, на которых я летал, я строил сам. Конечно, не от первой карандашной линии до последней гайки, но все же… Даже в моей красавице, в моей серебряной мечте, которая на самом деле вовсе даже черная, есть несколько узлов, собранных моими руками.

Но незабываем все-таки – он.

Он был маленький и очень старый. Выщербленный металл обшивки, заржавленные стрелки приборов, треснутые цилиндры гидравлики и сношенный в хлам допотопный двигатель с разбитыми трубками.

Когда он ожил и зафырчал, как рассерженный кот, я заплакал от счастья. Правда. Наверное, это был последний раз, когда я плакал.

Нет. Вру.

Не последний.

Но это уже никого, кроме меня, не касается.

– 23-

– Где ключ на двенадцать?

– Спроси Алекса, он брал.

– Алекс!

– Несу, несу уже, Альфи!

– Что теперь ковыряешь, будущий офицер?

– Мы с Рессиусом отлаживаем подачу клавдия на трофейном движке, а что?

Вмешивается Уокер.

– Альфи хочет поспорить, Алекс! Альфи, сколько ставишь на то, что движок не запустится?

– Дураков нет, – ворчит Альфи под общий смех. – Я уже четыре раза проигрывал, хватит!

Задвинутый в угол, стоит неказистый старый ваншип, выжимающий, ко всеобщему восхищенному изумлению, сто двадцать узлов. По вечерам после работы Алекс гоняет на нем вокруг верфи, закладывая петли.

Рессиус в таких случаях отворачивается – смотреть страшно, что вытворяет неугомонный пацан.

А Уокер никогда не отворачивается, смотрит с интересом и после особенно лихих виражей показывает Алексу большой палец.

Еще Уокер учит Алекса стрелять и очень доволен его успехами.

– Если выбьешь сто из ста, подарю тебе одну штуку, – говорит Уокер. – Замечательная вешь!

– Какая? – глаза Алекса загораются.

– Восемьдесят из ста, – отвечает Уокер. – Еще рано тебе знать о ней. Тренируйся.

Но в последний вечер перед отлетом в академию Алекс выбил только девяносто пять.

– Ничего, – утешил Уокер. – Все впереди. Помни – сто из ста. Замечательная штука ждет тебя. Учись, парень, как следует. На каникулах постреляем снова.

Назавтра началась учеба в академии.

– 24-

Я стою среди высокой, зеленой, сочной травы, какой не бывает ни по эту, ни по ту сторону мира. Лохматые красноватые метелки качаются возле моего плеча, тихонько позванивая – и над всем лугом стоит переливчатый звон. Потом я замечаю, что он перекатывается волнами, то тише, то громче, иногда затихая – на грани слышимости – и постепенно усиливаясь, так что начинают ныть уши.

Над лугом медленно поднимается огромный багровый шар. Его поверхность рябит и мерцает, по ней скользят пятна и полосы, и вдруг я понимаю, что эти пятна движутся в одном ритме со звоном поющего луга.

Мне тревожно и в то же время светло.

Я просыпаюсь с улыбкой, а в груди пушисто возится и щекочет счастье.

– 25-

– Роу – полкозы! Роу – полкозы!

Кажется, надо было обидеться? А он опешил:

– Почему полкозы?!

– Потому что черный, вот дурак!

Алекс вспомнил здешних коз и засмеялся:

– А, вон оно что! Согласен на полкозы – я черный, никто не скажет, что я козья жо… задница!

– Зато козья морда!

– Ну и ладно, я козья морда, а вот ты как раз и есть козья задница, Тайберт!

Дита Сивейн встряхнула кудрями и залилась смехом.

– Тайберт – козья жопа! Роу, ты классный парень. Но все-таки скажи, откуда такие черные берутся.

– С той стороны Грандстрима.

– Врешь!

– Чтоб мне лопнуть.

Тайберт, поневоле проглотивший "козью жопу", которую сам же и накликал, выкатывает глаза:

– А что с той стороны Грандстрима?

– Дизит.

В комнате повисает несколько растерянная тишина.

– Дизит? – говорит Сивейн сурово. – Лучше бы тебе молчать об этом, парень.

– Я б и молчал, да вы все равно узнаете, лучше сразу.

– Почему это узнаем?

– Потому что у меня дизитская фамилия, дизитская морда и в бумагах черным по белому написано, кто мой отец. Вся академия будет знать через неделю.

– Мы воюем с Дизитом, – говорит Тайберт. – Я не хочу воевать с тобой лично, Роу, но тебе многие припомнят подлые нападения на мирные города.

– Да, я уже слышал про подлый Дизит… Ну все равно я анатольский гражданин, как и все вы.

– Кому только не дают гражданство в наше время, – хмуро сказал Лемме. – Премьер-министр гильдеец, вот и мутит.

Алекс благоразумно промолчал насчет гильдейцев и премьер-министра. Еще не хватало. Достаточно того, что он полкозы. Хорошо еще – передняя половина, а не задняя.

– 26-

Тринадцать лет. Продолжает расти в длину и совсем не растет в ширину. Ноги и руки уже не кажутся непропорционально длинными, зато размер обуви уже почти мужской, а икры тонкие. Трудно подобрать сапоги – если в ступнях не жмет, так голенища широки. Курсант военной академии, поэтому аккуратно пострижен и аккуратно одет. Впрочем, вырываясь на верфь, за несколько часов возвращается к естественному состоянию – рабочему комбинезону, какой не жалко, и машинному маслу.

Когда он стоит, вытянувшись, тонкий и легкий, он – просто загляденье. Девочки и заглядываются. Ему же они пока совсем не интересны, смысл существования противоположного пола еще не открылся ему, девчонок оценивает только по человеческим качествам. Именно поэтому дружен с сокурсницей Дитой Сивейн: что она хорошенькая, он просто не замечает, а вот ее неистощимость на выдумки и шкоды ему близка и понятна. Сам такой.

В отрыве от рая – большого ангара, набитого сломанным железом – находит себе другие развлечения. Никогда не забавляется, издеваясь над людьми, даже если его хулиганство со стороны выглядит именно так. Основная причина шкод – экспериментальное познание мира (иногда заканчивается взрывами в лаборатории), иногда – шутка.

Фантазия неуемна.

Никогда не лжет, сплетнями не интересуется, о себе предпочитает не говорить. Поэтому некоторые его поступки остаются загадкой для окружающих.

Особенно – для отцов-командиров.

– 27-

Несмотря на дизитскую морду и фамилию, его приняли хорошо – потому что сам он был хорош. Он шкодил напропалую с юной разбойницей Дитой, и это примиряло с его происхождением товарищей. Он хорошо учился, схватывая на лету, и преподаватели быстро забывали, кто он.

Увы, это касалось тех, кто знал его близко. Те, кто не знал, смотрели косо. А кое-кто – очень косо.

Время от времени какая-нибудь выходка приводила к поднятию дизитского вопроса в стенах академии, и ректор вставлял среди общедисциплинарной риторики что-нибудь вроде: "а этот вообще не наш, где ему иметь понятие о чести анатольского офицера и мужчины". Но Алекс имел понятие – и получше, чем многие. Майор Валка всегда на это указывал.

За это ректор особенно не любил майора Валку.

Совместные шкоды сдружили двенадцатую группу, знаменитая же история с двадцатилетием академии, едва не окончившаяся катастрофой, снова столкнула Алекса Роу с Юрис Бассианус – и это была судьбоносная встреча.

Ребята всего лишь пошутили, зато с таким размахом, что мало не показалось никому.

Собственно, Алекс едва не вылетел тогда из академии, и дизитский вопрос снова встал во весь рост. Курсанты, бывшие причиной грандиозного скандала, так и не узнали подробностей крупного разговора между ректором и Валкой. Ясно было одно: Алекс Роу остался в двенадцатой группе только потому, что Валка уволился с работы, а дочь всемогущего премьер-министра, племянница императора, пригрозила уйти, если уйдет Алекс. В песне о дурной дизитской наследственности появился еще один куплет: из-за черномазого подкидыша с враждебной стороны вынужден был оставить преподавание один из лучших педагогов, гордость заведения. Ректор уже забыл, как строптив и неудобен был лучший педагог. А к куплету приложился гаденький припев о стакнувшейся с дизитцем гильдейке. Его исполняли вполголоса, из-за спины, потому что гильдейка была уж очень непростая, но однажды Алекс таки услышал.

– Повтори, – сказал он сквозь зубы.

– Нет уж, козья морда, – ответил, нехорошо улыбаясь, старшекурсник Гальтейн. – Как-нибудь в другой раз.

Этим он избежал удара по физиономии. Но Алекс хорошо его запомнил.

– 28-

Когда я познакомился с ней, она не показалась мне сколько-нибудь интересной. Девчонка как девчонка, ничего особенного. Они меня тогда вообще не занимали. Разве мог я представить, что через какой-то год буду вздрагивать от одного звука ее имени, видеть ее во сне, даже сочинять нечто неуклюжее в рифму, маяться, не зная, нравлюсь ли ей – а еще позже выясню, что она точно так же изводилась, не зная, нравится ли мне? Мы были глупыми наивными подростками, но наша любовь была взрослее и глубже нас. Так глубоко, что я и умру, наверное, с ее именем на губах.

– 29-

О его чувствах к Юрис академия знала лучше, чем он сам. Они еще только прогуливались по летному полю, вздрагивая, когда их плечи нечаянно соприкасались, а сотня зорких глаз уже все видела, полсотни пытливых умов сделали далеко идущие выводы. Они говорили о пустяках, казавшихся им необыкновенно важными, а полсотни сплетников обсуждали, много ли позволила принцесса черной дизитской морде. К счастью, в голове Алекса плавал блаженный туман, и он просто многого не замечал.

И что было ему до шушуканья и хихиканья где-то за краем вселенной в ту минуту, когда он накрыл ладонью ее руку и она не отодвинулась? Он осторожно погладил ее пальцы, она замерла – а потом ее ладошка шевельнулась в ответ. Он весь был одна правая рука, она – одна левая. От запястья до кончиков пальцев.

Они сидели на ржавой железной раме за ангаром – замечательный ангар номер два… Чахлая трава шевелилась и жужжала у их ног: там шла своя маленькая жизнь, полная радостей и трагедий. Пальцы двух рук нерешительно двигались, едва касаясь, потом переплелись. Два сердца на мгновение замерли. Алекс закрыл глаза, собрался с духом – и опустил на ее руку вторую ладонь. Она придвинулась ближе, повернулась. Ее щека коснулась на миг его плеча. Она тут же попыталась отодвинуться, но он хрипло шепнул:

– Юрис… – она вздохнула и уткнулась ему в плечо. Тогда он повернулся тоже – чуть-чуть – и прижался щекой к ее волосам.

Время остановилось. Но теперь были не только руки – еще и щека, и волосы, и плечо.

Когда они возвращались из-за ангара, ошалевшие, растерянные, оглушенные, сплетя пальцы и не в силах разжать рук, даже Дита, не терпевшая сплетен и разнюхивания чужих личных дел, спросила у Винса:

– Как ты думаешь, он наконец набрался храбрости ее поцеловать?

– Не знаю, – ответил Винс. – Я точно храбрее его. Иди сюда, Дита. – Но Дита вывернулась из-под его руки и со смехом убежала.

Алекс и Юрис не заметили ни ее, ни Алзея.

– 30-

А ей четырнадцать. Немного подросла, похорошела, к пятнадцати обещает стать красивой. Кареглазая – и белокожая, как все гильдейцы. Тонкая, гибкая. Быстрая – о чем знают только те, кто видел ее за пределами академии, то есть никто из товарищей. Зажата, одинока, все еще тоскует по Клеа. Гордится своим офицерским званием: с ним небо кажется ближе, – снисходительно поглядывает на штатских и младшекурсников, пока ее взгляд не останавливается на Алексе Роу.

По ее представлениям, мальчишки люди бестолковые, несерьезные и никчемные, говорить с ними не о чем. И вдруг она осознает, что этот мальчик красив. Довольно странное ощущение, она совсем запуталась: он моложе ее на год, по сравнению с ней так просто дитя, но она смотрит на него – и понимает, что хотела бы разговаривать с ним так же свободно, как любой из стайки его друзей. Они встречались и немного знакомы, но чтобы попробовать подружиться, нужен повод.

Она терпеливо ждет своего шанса, любуясь исподтишка стремительной мальчишеской фигурой и яркими темными глазами – и наконец ловит свою удачу. Нашлось общее дело, в которое можно включиться, не уронив достоинства.

Она ввязывается в безумную авантюру, чреватую неприятностями – зато веселую, – и обнаруживает: ей это нравится. И не только потому, что красивый мальчишка теперь радостно вскидывается, видя ее. В шкоде есть привкус полета, знакомое радостное чувство ветра в ушах.

Ветер гудит все сильнее, захлестывая с головой, и она понимает: дело все-таки в красивом мальчике. Он нравится ей до боли в груди. Что бы ни делать – лишь бы вместе с ним.

Учебный год заканчивается. Что-то происходит между ней и Алексом, что-то, чему она не хочет – да и побаивается – давать название, как будто названное – оно поблекнет и съежится. Она только знает: это прекрасно и ничего лучшего в ее жизни до сих пор не было.

– 31-

– Я, Давид Тайберт, подданный Анатольской империи, вступая в ряды Анатольского военно-воздушного флота, торжественно клянусь: куда бы ни послал меня мой император, какие бы задачи ни возложил на меня, жизни своей не пожалеть для выполнения приказа; клянусь всеми силами защищать мою страну от врага, клянусь быть верным законам Гильдии и соблюдать правила воздушного боя…

– Я, Винсент Алзей…

– Я, Дита Сивейн…

– Я, Александр Роу…

Солнце шпарит вовсю. Лица первокурсников значительны и серьезны. Адмирал Коблейн принимает присягу. Имперский штандарт безвольно повис: ни ветерка. Но на словах адмирала "Империя приветствует своих офицеров" всплескивает сильный порыв, разворачивая знакомое бело-золотое полотнище.

– Поздравляю, офицеры, – добавляет адмирал уже неофициально, от себя. – Вольно.

Строй курсантов с воплем "ура" сбивается, в воздух взлетают белые фуражки. Рявкает духовой оркестр, прибывшие на торжество родные и друзья бросаются обнимать новоиспеченную надежду анатольского флота.

Алекс пробирается к Уокеру. Тот ехидно ухмыляется, но и его проняло; он хлопает Алекса по плечу и ерошит ему волосы, ворчит:

– Офицер, чтоб тебе!..

Суета, радостные возгласы, объятия, поцелуи.

Алекс извиняется и выскальзывает из толпы. Оглядывается. В тени ангара – тоненькая девичья фигурка. Уокер провожает подопечного взглядом, видит, как он подходит к девочке, берет ее за руку, что-то говорит – а она поднимает голову и смотрит на него, и глаза ее сияют – даже издали видно. Даже одним глазом.

Рядом с Уокером переговариваются чьи-то папаши, взглядывают в сторону ангара, и Уокер слышит:

– Вот эта?

– Младший лейтенант Юрис Бассианус.

– Гильдия! Надо ж, кого только не берут нынче во флот!

Уокеру есть о чем подумать по дороге домой.

– 32-

Мы стоим рядом на верхней палубе. Солнце уже погрузилось в тучи, небо стремительно темнеет. Вьются, вскрикивая, чайки, ветер запутался в твоих волосах.

– Я знал – ты однажды придешь, – говорю я.

– Конечно, – ты улыбаешься, а в глазах печаль. – Я скучала. Как ты жил без меня?

– Я не жил, – честно отвечаю я.

– Бедный, глупый, упрямый… – твой голос тускнеет, глаза бледнеют, через твое лицо просвечивают звезды.

– Не уходи, – шепчу я, – возьми меня с собой.

Твои губы тают, шевелясь, но слов уже не слышно.

Я встряхиваю головой, отгоняя наваждение. Если не спать несколько ночей подряд, можно увидеть звезды и сквозь собственную ладонь. Я подношу руку к глазам: нет, пока еще непрозрачная.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти с палубы, и ветер плещет мне в спину тихим эхом: "глупый… упрямый…"

Я знаю, милая. Знаю.

– 33-

Каникулы на верфи – с гаечным ключом наперевес.

– Где крестовая отвертка?

– Спроси Алекса, он брал.

– Уже несу, Альфи!

Наконец выбиты сто из ста, и Уокер торжественно выносит из своей каюты ружье – длинноствольную винтовку с необыкновенно дальним боем. Дизитская разработка, не пошедшая в серию. Где этот талантливейший контрабандист обоих миров умудрился раздобыть такое чудо? Неизвестно.

Возвращаясь в академию, Алекс оставит ружье у Уокера – до лучших времен.

Шахматы с Рессиусом. Счет – восемь-семь в пользу Дагобела. Каждая партия – неторопливый разговор о важном: о новых переменах в Гильдии, где Эраклеа передрались внутри клана, об истории, о тактике воздушного боя, и о технике, конечно.

Однажды Дагобел спрашивает о Юрис.

На самом деле, конечно, не так: он спросил просто, есть ли у Алекса девушка.

Алекс замолчал каменно, а уши загорелись.

– О, вижу, есть, и это серьезно, – сказал Рессиус. – Ну извини, парень, понимаю: не мое дело, но мне же любопытно.

– Ничего, – Алекс смущенно вертит в пальцах только что взятого слона. – Ну… я не готов говорить об этом, Рессиус. Кстати, тебе шах.

И правда – шах, и вообще ситуация на доске малоприятная.

– Попытка отвлечь противника провалилась, – усмехается Дагобел. – Тебя не собьешь.

– Стараюсь, – отвечает Алекс. – Тебе мат.

Восемь-восемь.

И тут Алекса прорвало. Запинаясь, не поднимая глаз:

– Она удивительная. Она все понимает. Даже без слов. Умница – и веселая. А какие у нее глаза… Она чудесная. Ну не знаю, как сказать, но вот… как в жару глоток холодной воды, как в мороз тепло и свет…

– Да ты поэт, – смеется Дагобел.

– Не смейся. Просто… она – это ветер в лицо, и небо ясное, и летишь, и дышишь этим небом, и…

– Просто ты ее любишь, мальчик. А она?

– Кажется, да. Не знаю. Надеюсь…

…Дагобел с Уокером задумчиво сидят над чертежом, даже не пытаясь в него вникнуть.

– Наш мальчик вырос, – говорит Дагобел. – Влюбился уже.

– Знаю, – мрачно кивает Уокер. – Наш мальчик не разменивается на мелочи. Его девушка – Юрис Бассианус.

– Ох… – Дагобел качает головой.

– И заметь, это взаимно.

Дагобел встает, дергает себя за бороду.

– Уокер, налей мне выпить.

– Гильдия, чтоб ее, – ворчит Уокер, протягивая инженеру стакан.

– 34-

Господину Мариусу Бассианусу

Маэстро!

Проект наш движется, но возникли некоторые технические сложности. Вероятно, вскоре мы проведем испытания на модели 1:50, чтобы прояснить возникшие проблемы. Отчет прилагаю.

Вы спрашивали моего мнения об успехах юного Алекса Роу. На мой взгляд, он очень продвинулся. И повзрослел. Полагаю, его ждет большое будущее.

Но, маэстро, мальчик не может научиться – и вряд ли когда-нибудь сможет – слепому подчинению. Служба в военном флоте будет ему тяжела. Из него может выйти очень неплохой командир, но подчиненный – трудный. У мальчика на все есть свое мнение. Он еще хлебнет за это полной мерой. Было бы хорошо задействовать его где-нибудь, где нужна самостоятельность и инициатива.

Впрочем, маэстро, от нас тут не слишком много зависит: полагаю, свою судьбу он будет решать сам.

Рессиус Дагобел

– 35-

Госпоже Юрис Бассианус

Здравствуй, Юрис!

Сегодня я летал к Никейской горе, немного не рассчитал время и вернулся заполночь. Все уже спят, а я решил тебе написать.

Какие-то нынче необыкновенно большие звезды, и мигают, и отливают то красным, то зеленым. Наверное, мерещится, но зато так красиво. Хотел бы я, чтобы ты сейчас была со мной. Ты бы сказала: "Опять сочиняешь, фантазер", – а я бы показал тебе Лисий Хвост и Дракона. Их не видно из столицы, а тут они горят вовсю.

До начала занятий еще целый месяц, и я ужасно соскучился без тебя. Если я сбегу на пару дней в Миесс…

(не окончено, исчеркано, измято, не отправлено)

– 36-

Сегодня мне на рукав села бабочка. До поверхности две мили – и вдруг она. Крылышки зеленые, коричневые, желтые, белые, с черной каймой. Большая. Мохнатые лапки, круглые блестящие глаза.

Я наклонился, чтобы лучше рассмотреть, и конечно, она улетела. Пляшущий легкомысленный полет сквозь облака, так далеко от цветущих лугов.

– Наверное, это была сумасшедшая бабочка, – сказал я вслух.

Мда, кто бы говорил…

– 37-

Юрис Бассианус лежит на траве в саду и смотрит в облака из-под ресниц. До конца каникул еще месяц. Что сейчас делает Алекс? Наверное, ковыряется в каком-нибудь моторе и весь перемазан маслом. Если бы сейчас он был здесь! Она показала бы ему эти облака, ежесекундно перетекающие из одной формы в другую, а он на ходу сочинил бы историю о том, как превратился в военный корабль белый королевский замок, и как на военном корабле выросли сады, потому что вся команда лопала абрикосы и кидала косточки куда попало.

Из облаков выныривает серебристая искра, описывает круги, опускается ниже… Это маленький ваншип устаревшей конструкции. Наверное, у Алекса такой же. Он рассказывал, как выиграл спор, что его рухлядь взлетит и даже выжмет скорость в сто узлов.

Ваншип опускается ниже, ниже, пилот машет рукой. Юрис вскакивает, не веря своим глазам.

Ваншип исчезает по ту сторону ограды. Юрис бежит, взбирается на гребень стены, смотрит вниз – а там уже стоит он. Темные глаза сияют, улыбка до ушей:

– Юрис! Привет!

Она прыгает со стены прямо ему в руки и замирает, прижавшись.

– Привет, – шепчет она ему в плечо. – Откуда ты взялся?

– Соскучился и прилетел. Пойдем, покажу тебе мой ваншип. Навигатором полетишь?

– Конечно!

Они бегут, взявшись за руки, к старой побитой машине, забираются в нее.

– Ох, Алекс, как ты только летаешь на нем, – говорит Юрис.

– Увидишь – замечательно! Ну – следи за приборами, навигатор!

Они летят куда глаза глядят, то взмывая ввысь, то опускаясь к самой земле, описывая круги и восьмерки, крутя бочки и петли. Наконец садятся на желто-бурую высохшую траву. Алекс кидает на землю летную куртку.

Они лежат рядом и смотрят на облака.

– Гляди, птица с длинным носом, – на ходу сочиняет Алекс. – Она хочет попасть вон к тому озеру в горах. Но озеро это заколдованное, птицам туда ходу нет, поэтому она превращается в гигантского жука – видишь?

Юрис смеется.

– Ты что это? – Алекс картинно хмурит брови. – Я смешон?

– Ничего, Алекс! Просто когда ты прилетел, я как раз смотрела в облака и думала: какую историю ты бы сочинил?

Он приподнимается на локте, заглядывает ей в лицо:

– Ты думала обо мне? Правда?

– Правда, – отвечает она тихо.

– Хорошо, – вздыхает он.

Ее щека нежная и прохладная. Ее ресницы щекочут ему губы. Ее рука поднимается, пальцы погружаются в его волосы.

Облачный жук перетек в гигантский корабль, дом, гору, потом потерял всякую форму и развеялся в воздухе, потому что все равно некому было на него смотреть.

Уже темнеет, когда маленький ваншип устаревшей конструкции садится у стены поместья. Пилот выпрыгивает из кабины, принимает в свои объятия навигатора, наклоняется. Навигатор поднимает к нему лицо. Губы встречаются легко и естественно: навык отработан, тренировка не прошла даром.

– Пора, Алекс, – шепчет наконец навигатор, и пилот послушно опускает руки.

Она ловко перебирается через стену, а он поднимает ваншип и провожает ее, кружа над садом. Потом разворачивается и улетает в ночь.

– 38-

Озеро огненной лавы. Она бурлит, всплескивает, плюется раскаленными каплями.

Мне нужно построить на лаве ледяной замок. Я знаю, что это возможно. Я кладу на поверхность лавы термостойкий щит – в моем сне это вполне обычный строительный материал – и возвожу замок. Прозрачные сверкающие кирпичи ложатся один к другому. Все выше прекрасные, дышащие холодом и свежестью стены. Но термостойкий щит не выдерживает, лопается, мой замок обрушивается в лаву. Мгновенное испарение. Взрыв.

Мои руки обожжены до кости, мое тело избито о камни. Но я должен построить ледяной замок на лаве, и я снова беру термостойкий щит… Я знаю – это возможно.

Это ужасный сон. Потому что все это правда.

Я так живу с четырнадцати лет – с той разницей, что на самом деле термостойкого щита не бывает.

– 39-

Второй курс – сплошной ураган почти без передышки.

…Разбил казенный ваншип – хорошо еще, Алекс отделался синяками. Месяц сверхурочной работы в мастерской. Ваншип восстановил.

…Лучший за последние десять лет существования академии доклад по истории анатольской армии. Высший балл. Полковник Дайт не преминул произнести во всеуслышание: "Дизитский, а нашу историю знает получше вас, ленивые анатольцы".

…Преподавателя философии приклеили к стулу. Редчайший случай: Алекс был почти ни при чем, Винс и Дита справились сами, но ректор по привычке вломил и Роу. Чтоб такая пакость да без Роу? Не бывает, сказал ректор, вынося приговор. На счастье Алекса – опять сверхурочные ремонтные работы в мастерской, то, что он умел и любил. Так что он взял под козырек и отправился отбывать наказание.

Он возился вечерами с битым железом, насвистывая, и был доволен собой и миром. Но на третий день в мастерскую проскользнула она. Села в уголке на более-менее чистый табурет, подперла голову рукой и уставилась на Алекса.

Дважды заехав себе по пальцам (он выправлял погнутый щиток), Алекс отшвырнул молоток, молча подошел к табуретке, взял Юрис за талию и поставил на ноги.

– Я не могу работать, – сердито сказал он.

– Я сейчас уйду, – виновато сказала она. – Просто давно с тобой не говорила, соскучилась. – И погладила его по щеке.

Он резко выдохнул, и обхватил ее, и прижал – и, скользя губами по ее лицу, забормотал:

– О боги, Юрис… Юрис, милая… Прошу, уйди, хорошая моя, ладно?

– Как же я уйду, если ты меня держишь? – задыхаясь, ответила она.

Он разжал руки, отступил назад и закрыл глаза. Его трясло.

– Уходи, – прошептал он. – Ну?

– Прости, – сказала Юрис и выскочила наружу.

За ее спиной раздался грохот. Она обернулась и посмотрела в распахнутую дверь.

Он сосредоточенно колотил молотком по несчастному щитку, сминая его в неопрятный ком. Потом швырнул молоток об стену, вслед за ним полетело корявое железо и длинное витиеватое ругательство.

Она не стала ждать продолжения и убежала.

На следующее утро Алекс подрался с четверокурсником Гальтейном. Они катались по полу в коридоре на втором этаже, колотя друг друга головами об пол. Разумеется, драку разняли; разумеется, было разбирательство.

Оба драчуна словно языки проглотили. Удалось выяснить, что первым ударил Роу и что сделал он это не просто так – Гальтейн сказал ему несколько слов, немедленно получил по физиономии и не остался в долгу.

Вся академия знала, что Гальтейн говорил Алексу гадости. Он при каждом удобном случае говорил что-нибудь оскорбительное насчет подлого Дизита и козьей морды – у него были какие-то свои, личные счеты с той стороной Грандстрима. Дизитская морда раздражала его безмерно самим своим присутствием в академии, он не мог спокойно пройти мимо. Но до сих пор Алекс сдерживался. Вся академия догадывалась, что на этот раз Гальтейн наконец нашел слова, бьющие по самому больному, – и скорее всего, это были слова о Юрис, вчерашний визит которой в мастерскую не прошел незамеченным. Вся академия – даже отъявленные сплетники – считала, что Гальтейн получил за дело и что ему еще мало досталось. Но точных слов не слышал никто.

Ректор произнес длинную гневную речь. Роу слушал его краем уха, злобно косясь на Гальтейна заплывшим глазом; а тот шмыгал разбитым носом, трогал языком распухшую губу и исподтишка показывал кулак.

…Лучший по академии результат по фигурам высшего пилотажа. Ну тут никто иного и не ожидал.

…Взрыв в общежитии – к счастью, никто не пострадал. Алекс с Тайбертом сушили на подоконнике йодистый азот, и к одиннадцати утра, когда все курсанты были на занятиях, он высох. Во всех окнах в комнате вылетели стекла, одно – вместе с рамой.

Едва успев отработать наряд, закономерно последовавший за взрывом, – теперь по уборке территории, – Алекс утянулся в самоволку, и не один. Шестеро курсантов на трех казенных ваншипах улетели гулять в горы на целый день. Ректор был сильно раздосадован, узнав, что в обычную компанию под водительством Роу и Сивейн затесалась Юрис Бассианус: накрутить хвосты самовольщикам так, как у него давно чесались руки, не удалось. Отделались нотацией.

На следующий день – снова драка с Гальтейном. Дрались молча и страшно, противников едва удалось растащить. Причины драки остались неизвестны – хотя, конечно, снова вся академия догадывалась о подоплеке. Балл за дисциплину катастрофически падает. Ректор произносит речь перед общим строем, напирая на недопустимость разрешения конфликтов кулаками.

Враги сделали выводы. На их физиономиях то и дело появлялись новые отметины, все знали, что они дрались еще как минимум раз шесть, но ректора удавалось оставлять в стороне.

…Конфликт с преподавателем баллистики. Что делать – Алекс не удержался, услышав авторитетным тоном произнесенное: "Пушки нового поколения легко пробивают даже гильдейскую броню". Он спросил во всеуслышание, видел ли когда-нибудь педагог гильдейскую броню, а когда тот уверенно заявил, что да – за два вопроса разоблачил его некомпетентность. Алекс эту броню не только видел – он ее трогал и пытался сверлить. В результате – "Вся группа решает задачу номер триста пятнадцать, а Роу, раз он самый умный, представит к завтрашнему дню расчеты пушки, которая пробьет гильдейскую броню".

– Несправедливо, – сказал Алекс. – Имперские инженеры сто лет рассчитать не могут, а я к завтрашнему дню?

– Хорошо, – снисходительно сказал педагог, чувствуя себя отомщенным, – не к завтрашнему. К концу семестра.

Конечно, к концу семестра Алекс не победил гильдейскую броню. Но некоторые идеи появились. Надо будет показать Уокеру, может, в них есть рациональное зерно…

…Лучшая экзаменационная работа по математике.

…Лучший реферат по тактике воздушного боя.

…Конец учебного года. Общий вздох облегчения – Гальтейн, слава всем богам, закончил академию, а Роу отбывает на каникулы к опекуну.

– 40-

Ей пятнадцать. Она обещала стать красивой, но обещания не сдержала: она по-прежнему всего лишь мила, и это ее немного беспокоит. Она хотела бы быть красавицей – для Алекса. Она знает, что он влюблен, и именно поэтому опасается: вдруг он встретит настоящую красавицу и влюбится в нее? Но об этих глупостях она думает лишь когда одна, а с ним вместе думать не может вовсе.

Стоит им остаться вдвоем – и их притягивает неведомая сила. Они неловко и осторожно прикасаются друг к другу, пробуя друг друга на вкус и на ощупь. Это так головокружительно, так странно – от одного касания подкашиваются ноги, один поцелуй сводит с ума. Ветер ревет в ее ушах, и ей отчаянно хочется прижаться всем телом, сильно, иначе, чем до сих пор – и почему-то страшно. Она не понимает своих желаний и боится их, но точно знает, чего хочет.

Слово "любовь" еще ни разу не было произнесено ими вслух, но оно давно дрожит в уголках губ и готово вырваться на свободу.

– 41-

Госпоже Юрис Бассианус

Привет, Юрис!

Не представляю, как проживу без тебя эти два месяца. Поэтому я решил не проживать их без тебя. Дай знать, когда будешь в Миессе, я прилечу.