Текст книги "Небо бескрылых (СИ)"

Автор книги: Анна Котова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Котова Анна
Небо бескрылых

– 1-

"Либерасьон" уже вошел в Грандстрим, когда лейтенант Веи обнаружил на борту незарегистрированного штатского. Штатский сидел между мешками с мукой и крепко прижимал к груди надкусанный ломоть твердого кирейского сыра. Глаза штатского сверкали из-под лохматой челки, замурзанные щеки двигались – он спешно дожевывал сыр.

– Оголодал? – с обманчивой лаской в голосе спросил лейтенант Веи.

Штатский судорожно сглотнул и подобрался.

– Вставай, негодник. Попался – теперь не взыщи. Придется сдаваться.

Штатский шмыгнул носом и встал.

– Ну и ладно, – сказал он независимым тоном. – Подумаешь.

Веи вывел арестованного из кладовой и подозвал кока.

– Сержант Анео, в вашем хозяйстве непорядок. Я поймал в кладовой крысу. Проследите за ней, пока я доложу на мостик.

– Я не крыса, – вскинулся арестованный.

– А кто же ты, если шаришься по кладовым? – неприятно улыбнулся Веи, подходя к переговорному устройству. – Докладывает лейтенант Веи. На камбузе обнаружен посторонний. Сао, это ты? Передай адмиралу – это его младший сын.

– 2-

Я не видел снегов моей родины с детства. Я забыл, как завывает метель в печной трубе, как трескаются на морозе губы, как окутаны паром морды оленей, тянущих сани селянина по обледенелой до железного звона дороге. Но иногда во сне я вновь возвращаюсь туда; мне десять лет, я заблудился во дворе собственного дома по пути от крыльца к гаражу. Ледяной ветер сбивает с ног, колючий снег залепляет глаза и режет щеки, и я все кружу и кружу в серой обжигающей мути, и понимаю, что вновь свернул не туда, и в пятый раз прохожу мимо колодца… в десятый… в двадцатый… Этот сон никогда не кончается, я кружу, задыхаясь, по двору, пока не нахожу в себе сил проснуться и вспомнить, что на третьем круге меня перехватил Юстин.

Ни Георгий, ни Юстин, ни папа не снятся мне никогда.

– 3-

В доме только и говорили, что о скором походе через Грандстрим на новейших кораблях, которые строились в великой тайне на гильдейской верфи в Аррау. Говорили, конечно, тоже в великой тайне, и если замечали поблизости младшего, сразу замолкали. Да разве можно скрыть хоть что-нибудь от двенадцатилетнего шустрого пацана с большими внимательными ушами и острыми глазами? Разве он пропустит такое событие, как визит тощего белобрысого гильдейца с оловянным взглядом и клеймом на лбу? В тот раз не удалось подслушать, о чем отец говорил с гостем, потому что у дверей кабинета встали навытяжку еще два гильдейца, молодые, с каменным выражением на лицах, а у окна ошивался командор Акаи. Но для человека, мало-мальски умеющего мыслить логически, главное было ясно.

На верфях в Аррау строят корабли. Отец – адмирал. Гильдеец чего-то хочет от отца.

Значит, скоро новый флот поднимется в небо, это нужно Гильдии, а поведет корабли отец. И поход, скорее всего, будет через Грандстрим – и может быть, даже в таинственный Анатоль, где, по слухам, растут абрикосы. Алекс однажды пробовал абрикос – гильдейский гвардеец угостил. Волшебный, незабываемый вкус! И аромат… Алекс посадил косточку под окном, но она не проросла. Когда Георгий узнал, он долго смеялся: "Наше лето, когда ночами замерзает вода, не годится для абрикосов, глупышка Алекс. Вот в Анатоле…" Старший брат тоже никогда не бывал по ту сторону Грандстрима, но у него были знакомые гильдейцы, а уж те, конечно, знали.

Словом, когда стало ясно, что отец и старшие братья уходят в Грандстрим, Алекс просто не мог остаться дома. Сидеть в четырех стенах, потому что на дворе минус пятьдесят, зубрить математику с историей – и пропустить такое событие! Не так-то просто было пробраться в отцовский автомобиль, да не замерзнуть в багажнике, да вылезти наружу на Аррауской базе, чтобы никто не заметил, да просочиться на борт – под самым носом у часового и, что еще труднее, – у гильдейского гвардейца с ледяным взглядом, который, кажется, и затылком видит, а уж слышит своими острыми ушами… И все это Алексу удалось, и вот теперь так глупо попасться!

Но вышло все-таки не очень плохо, потому что сержант Анео только поглядел на голодную мордаху пацана – и сразу налил ему большую миску густого флотского супа.

А флагман в Грандстриме отец разворачивать не будет. Даже из-за непутевого младшего сына.

Конечно, на досуге адмирал Филипп Роу будет страшен в гневе. Но сейчас ему просто некогда.

Вот и славно!

– 4-

Небо огромное, куда больше, чем видит глаз.

Небо принимает тебя, и ты падаешь, падаешь в него – и падение бесконечно. И только потом понимаешь, что так и не оторвался от земли.

Это небо бескрылых. Оно прекрасно, таинственно, оно завораживает и пугает.

Но небо крылатых – это яд, растворенный в крови. Иногда мне кажется, что если полоснуть ножом по руке, из раны потечет небо, синее, густое, с хлопьями облаков. Я знаю – это не так. Я разбился однажды о небо, и кровь моя была так же красна, как на земле.

Крылатые либо живут в небе, либо умирают там.

Я знаю – я с детства крылат.

– 5-

Юрис и Клеа гонятся друг за другом в воздушном потоке. "Не поймаешь, не поймаешь", – распевает Юрис, ловко ускользая от звездочки своей верной подружки. "Госпожа Юрис, осторожнее!" – отвечает Клеа, повторяя лихой вираж. Не дай боги, случится что-нибудь. Юрис шустра, неугомонна и любопытна. Детство бродит в ней, толкая от авантюры к авантюре. Вот пожалуйста: ныряет в облака, скрывается из виду, а на позывные не отвечает.

Все ей игрушки, даже Грандстрим.

"Госпожа Юрис, пора возвращаться!"

А она выныривает из облачной стены, и голос ее необычайно серьезен: "Клеа, скорее домой! Там идут корабли!"

Юрис бежит по гулкому коридору, волосы ее расплелись и развеваются за спиной. Клеа едва поспевает за ней.

– Ареландис, отец у себя?

– Да, но, госпожа Юрис, он занят… Постойте, госпожа! – даже не притормозила, врывается в зал совещаний, кричит:

– Отец, через Грандстрим идет чужой военный флот, у них пушки, я видела!

Отец бледен, смотрит странно. Вокруг него его советники – с бластерами в руках, дула направлены на отца. Несколько стволов поворачиваются в сторону Юрис и Клеа.

– Хорошо, что вы здесь, принцесса, – скалит зубы Сандис Эраклеа. – Не придется искать вас по всему дворцу. Господин Бассианус, будьте добры, не отвлекайтесь от нашего дельца. Руки за спину! Марш! – и, обращаясь к другим советникам: – Это прибыли наши союзники из Дизита. Кузен Эдонис, как всегда, точен.

Распахиваются двери, врываются отцовские гвардейцы. Клеа реагирует мгновенно: швыряет Юрис на пол, падает сама, прикрывая ее своим телом, и шепчет:

– Госпожа, через Цветочный кабинет и лестницу для слуг – в ангар!

Девчонки на четвереньках пробираются к боковой двери. Над головами шипят разряды. Прямо перед Юрис падает залитый кровью Ареландис. Глаза его пусты, рука скребет пол, оставляя кровавые полосы.

– Скорее, госпожа, – шепчет Клеа, и Юрис, очнувшись, огибает тело улыбчивого офицера, который всегда был с ней ласков… не думать, бежать, бежать… Они проскальзывают в Цветочный кабинет; по его двери ударяет заряд, но они уже перебежали кабинет по диагонали, Клеа отодвинула декоративную панель. Лестница. Задвинуть панель – и вниз, вниз.

– Наши звездочки еще стоят на взлетной полосе, – торопливо шепчет Клеа. – Сразу в них – и наружу.

– Да, конечно, – кивает Юрис.

Но звездочки больше не годятся для полета – девочки сразу это поняли, едва выбежали в ангар.

В ангаре шел бой.

Высокий мужчина заметил девчонок, кинулся к ним.

– Хорошо, что вы здесь. Скорее, скорее… – в лифт, вниз, вниз – к папиному "Урагану". По лестнице, вьющейся вокруг лифтовой шахты, бегут и стреляют люди в белых мундирах, и Юрис давно не понимает, кто здесь спасает ее и Клеа, а кто – хочет убить. Ясно только, что вот этот высокий мужчина, который вскочил в лифт вместе с ними и который падает, потому что загородил их собой, был их другом. Юрис не помнит, как его зовут.

Они бегут по трапу к крейсеру, пригибаясь под выстрелами, у самого входного люка падает Клеа. Юрис останавливается, поворачивается, наклоняется над пятнадцатилетней девочкой, с которой они всю жизнь были вместе – Клеа, моя подруга, моя сестра, мое второе я! – но из корабля выскакивает отцовский гвардеец и впихивает ее в дверь. Железный лязг, гудение двигателя, пушечный залп – и, втягивая на ходу трап, "Ураган" вываливается наружу через разбитые ворота нижнего ангара.

– Маэстро, госпожа Юрис на борту, с ней все в порядке! – кричит гвардеец в рацию.

Но с ней не все в порядке. Она сидит на коленях на железном полу грузового трюма, в порванном, обожженном выстрелами, заляпанном чужой кровью летном комбинезоне, и тихо воет на одной ноте, раскачиваясь вперед-назад. Клеа! Моя сестра, моя подруга, мое второе я!

"Ураган" содрогается под ударами пушек чужого флота, пробравшегося из Дизита через Грандстрим, судорожно отплевывается. Уходит.

Флагман дизитцев разворачивается, гонится за ним.

– Скорострельными по уходящему кораблю, адмирал, – спокойно говорит тощий белокурый гильдеец, сидящий в свободной ленивой позе рядом с Филиппом Роу.

– Да, господин Эраклеа, – отвечает Филипп Роу необыкновенно почтительно. – Правый борт, скорострельными по гильдейскому крейсеру – огонь!

Страшный грохот, "Либерасьон" вздрагивает, кренится, Алекс падает и летит куда-то… Удар.

Темнота.

…Разбитый "Либерасьон" дрейфует в Грандстриме.

– Маэстро, у нас недостаточно топлива, – сообщает главный инженер "Урагана" Дагобел. – Предлагаю снять все, что можно, с дизитского корабля.

– Я больше не маэстро, – отвечает бледный лысый человек в грязной белой мантии. – Двигатель в твоем ведении, тебе и решать. Только быстрее, пока нас не нашли.

Когда крейсер свергнутого маэстро отваливает от мертвого "Либерасьона", на борту запасные топливные баки с дизитского флагмана и двое дизитских подданных: судовой повар в страшных ожогах – его обварило кипятком, – и мальчик двенадцати лет с разбитой головой. Оба дышат, но надолго ли – неизвестно. Оба плохи.

Больше живых на "Либерасьоне" не обнаружено.

– 6-

Ромашки такие маленькие и наивные, с желтыми жесткими серединками и нежными, узкими белыми лепестками. Растут где угодно, в воде почти не нуждаются, не боятся равнодушных ног, а те идут, не зная о существовании ромашек, и топчут, топчут… Не со зла – просто ноги считают, что они главнее, чем ромашки.

Мы с тобой тоже как ромашки. Нас ничто не берет. Хоть наступи, хоть камень кинь, хоть колесом переедь – выпрямимся снова. И будем смотреть себе в небо и перемигиваться с облаками.

– 7-

Горячее солнце бьет через окно прямо в лицо.

Мальчик пытается отвернуться, но получается плохо: голова тяжелая, как каменная, а от попытки пошевелиться начинается болезненный ритмичный стук в висках.

– Свет, – говорит он и не узнает своего голоса: жалкий глухой сип.

– Очнулся, – произносит рядом незнакомый гулкий баритон, перекатывающийся в больной голове, как ядро в железной бочке. – Ну, значит, не помрешь. Здравствуй, парень!

Алекс с трудом поднимает веки. Над ним высокий бледно-зеленый потолок, за окном по ослепительно синему небу бегут белые пушистые облака.

– Парень, – снова окликает незнакомец. Ну что пристал? Не видишь, человеку плохо?

Алекс скашивает взгляд на голос. Здоровенный лохматый молодой мужик разбойничьего вида сидит на соседней койке. У него забинтовано полголовы, но ухмыляется он залихватски.

– Точно, ожил, – радуется забинтованный. – Я Уокер, а ты кто?

Уокер говорит внятно, но со странным акцентом – Алекс никогда раньше такого не слышал. Дома произносят иначе, и гильдейские…

И Алекс вспоминает внезапный грохот, вспышку… и полет через Грандстрим… и лейтенанта Веи…

– Я Алекс, – говорит он слабым голосом, но четко. – Александр Роу, младший сын адмирала Филиппа Роу. Мы шли через Грандстрим и стреляли в гильдейских. Это… Это что – Анатоль?

– Анатолее не бывает, – смеется Уокер.

– Абрикосы, – шепчет Алекс, теряя сознание.

Когда он очнулся снова, на тумбочке возле кровати одуряюще пахли два абрикоса.

– 8-

Двенадцать лет. Темные, почти черные волосы отросли, на глаза падает густая неровная челка, которую он время от времени стряхивает набок, смешно вздергивая голову. Начал вытягиваться, поэтому нескладен – ноги и руки слишком длинные, тощий. Шустрый – не ходит, а бегает, везде сует нос. Очень интересуется техникой и оружием. Машины его завораживают, но созерцать их благоговейно он может не долее 7 – 10 минут, дальше ему необходимо узнать, как это устроено внутри. Если вы хотите, чтобы мальчик вам не докучал, дайте ему пару гаечных ключей, отвертку и двигатель, какой не жалко. Пока не разберет до винтика, покой вам обеспечен. Позже можно сказать: "А теперь собери обратно", – и снова надолго воцарится благословенная тишина. Случается, что после таких манипуляций техника, которую вы уже собирались сдать на переплавку, начинает работать.

О машинах может говорить бесконечно, но во всех остальных случаях молчит. Никогда не рассказывает о своей семье. Бывает, забивается в темный угол, сидит там тихо, и лучше его в это время не трогать. Он выберется на свет сам, встряхнет челкой, шмыгнет носом и полезет копаться в каком-нибудь ржавом железе.

В естественном состоянии перемазан машинным маслом, под ногтями траурная кайма, пальцы в ссадинах, ноги в синяках, любимая одежда – какую не жаль.

– 9-

Юрис Бассианус сидит на траве, поджав ноги в серых полотняных брюках. Папино поместье. Надо же, у папы, оказывается, есть в Анатоле поместье. Или это ему только что император подарил? Папы нет дома – он в столице.

Дядя Анастас ей не понравился. Он как будто радовался падению клана Бассианусов. "Что, теперь ты частное лицо, Мариус! – гудел он в бороду. – И каково это – с небес да на нашу пыльную землю? Ты слишком высоко сидел, жизни не видел. Ну теперь увидишь…" Но он тоже не знал жизни – из своего заоблачного дворца. Юрис и то знает больше. Она знает, как мало в Анатоле воды, как выжжена трава за пределами отцовского сада. Она убегала в город и познакомилась с местными ребятами. Все в поместье с ума посходили: о боги, госпожа пропала! А она вернулась из Миесса вечером, полная новых странных впечатлений – о которых некому было рассказать, потому что Клеа осталась в Грандстриме. Маленькая окровавленная фигурка в белом летном комбинезоне, рассыпавшиеся светлые волосы… Клеа!

Госпожа Эррин Трелей, приставленная к Юрис местная учительница хороших манер, приходила в отчаяние от вечных серых или коричневых брюк с карманами и линялых маек, которые подопечная всегда умудрялась где-то находить. Платья с оборками пылились в гардеробной вместе с шелковыми лентами для волос. Дикая гильдейка, ничего не понимающая в приличиях. Убегает при первой же возможности в Миесс и носится там с самой простецкой ребятней. Как прикажешь с такой заниматься? Не то что не слушает – ее и дома-то нет! А потом является из столицы господин Бассианус – и откуда что берется! Глаза опущены, прическа волосок к волоску, даже платье приличное, приседает, как положено: "Да, папа, конечно, папа"…

Вчера она сказала: "Нет, папа". Нет, она не поедет в столицу и не будет жить во дворце. Конечно, отец скучает без нее, но он все равно занят с утра до вечера своей непостижимой политикой – дядя Анастас моментально привык к его советам. Отец долгие годы правил Гильдией; столько, сколько он, никто не знает ни о Гильдии, ни о Дизите. А Дизит при новых гильдейских правителях обнаглел и так и валится на анатольские головы из Грандстрима. Император Анастас спешно модернизирует флот: воздушная война разгорается все шире и шире.

Юрис сидит на траве в тени цветущей оливы, поджав под себя ноги в серых полотняных брюках, и размышляет – не пора ли уже дунуть через забор в город? Там Никос, Агата и Катти, а Лиз обещала показать катер, на которых они тут летают – ваншип. Юрис расспрашивала об устройстве двигателя и приборах, но мало что поняла из объяснений. Какая-то совсем другая, примитивная, но эффективная машина.

Вот чего ей действительно хочется – так это летать. Ей кажется, что в небе Клеа снова будет рядом – серьезная, немного занудная, такая надежная Клеа.

Наконец она встает, небрежно отряхивает брюки и выбирается из сада. За оливковой рощицей стена растрескалась и оплетена плющом, очень удобно.

Когда она соскальзывает по наружной стороне стены, ее ушей достигает крик менторши: "Госпожа Юрис!" Поздно. Госпожа Юрис со всех ног бежит к городу.

Никос сказал, что богатые дети учатся летать в военно-воздушной академии. Некоторые бедные тоже – за казенный счет. Но у Юрис богатый папа, ей не нужна стипендия.

Об этом стоит подумать.

– 10-

Когда живешь войной, не замечаешь, как умираешь.

Когда живешь политикой, не замечаешь, как умирает твоя душа.

Когда живешь любовью, не замечаешь, как умирает любовь.

Я попытался жить и тем, и другим, и третьим одновременно. И не заметил, как ничего не осталось – ни любви, ни души, ни меня самого.

Не слушай меня, я несу чушь.

Впрочем, ты и не слышишь – меня ведь нет.

– 11-

Господину Мариусу Бассианусу

Маэстро!

Договорился с талантливым местным инженером, владельцем верфи Уокером о разработке известного Вам проекта. Наш корабль, безнадежно разбитый, со вниманием изучается. Починить его не удастся, да он и слишком приметный, чтобы стоило этим заниматься. Мы снимем с него двигатель, отладим и используем в новой конструкции.

Уокер деловой человек и умеет держать язык за зубами. А кроме того, это именно он умудрился подбить наш крейсер, когда мы вывалились из Грандстрима неподалеку от его заведения – что много говорит об Уокере как знатоке военной техники. Думаю, с ним необходимо сотрудничать. Он действительно лучший.

О дальнейшем продвижении проекта буду сообщать по мере развития ситуации.

Рессиус Дагобел

PS. Помните дизитского мальчика, которого мы подобрали в Грандстриме? Уокер пригрел его. Очень смышленый ребенок. Я показал ему, как ходят шахматные фигуры, так вчера он умудрился поставить мне мат. Думаю позаниматься с ним на досуге.

PPS. Уокер набросал первые эскизы по нашему проекту. Прилагаю чертежи.

– 12-

Девушка во флотской униформе, с волосами, завязанными в небрежный узел, девушка в дешевых грубых брюках и линялой майке, девушка в кремовом с золотом бальном платье, девушка, лежащая в моих объятиях, девушка, к которой я прижимаюсь всем своим несуразным юношеским телом, моя, моя… девушка в летном комбинезоне, волосы плещут по ветру, девушка, которую я потерял и никогда не найду, девушка, которая умирает во мне каждую ночь и все же жива, потому что еще живу я, девушка, которую убило небо, девушка…

Я брежу, любимая. Прости. Больше не буду.

– 13-

– Где гаечный ключ на восемь?

– Спроси Алекса, он брал.

– Алекс! Опять не положил инструмент на место?

– Несу, Альфи, уже несу!

– Что ты там строишь?

– Не строю, а перебираю двигатель.

– Ну-ну, – проворчал Альфи, принимая ключ. – После тебя, сдается, этот двигатель ничего двигать не сможет.

– А вот и сможет! – на щеке и лбу у мальчишки черные пятна, руки и того краше. Темные дизитские глазищи азартно блестят. – Спорим, он даст сто узлов!

– Нет, сто узлов он никак не даст. Это же старая вангеновская развалюха, ей лет тридцать. Не больше шестидесяти, парень.

– Спорим – сто?

– На что спорите? – вмешивается подошедший Уокер.

– Тебе лишь бы ставки принимать, – ворчит Альфи. – Десять против одного, что вон та рухлядь больше шестидесяти узлов не выжмет. Если вообще взлетит.

– Сто, – мальчишка горячится, даже подпрыгивает слегка. – Сто, и ни узлом меньше!

– Ребята, пари! – провозглашает Уокер. – Принимаю ставки!

– Букмекер, – фыркает Альфи. – Ставлю десять клавдиев.

– Ставлю сорок на Алекса, – говорит молодой механик.

– Двадцать на Альфи.

– Пятьдесят на Алекса.

Уокер собирает деньги, Альфи доказывает, что выигрыш уже в кармане у его сторонников. Потом оглядывается:

– Где Алекс-то?

Мальчишка зарылся по уши в старую машину, только тощая задница, обтянутая рабочим комбинезоном, торчит.

Входит Дагобел, окидывает взглядом суету, прислушивается к разговорам.

– Сто клавдиев на Алекса, – говорит он, протягивая Уокеру деньги. – Пока вы тут развлекаетесь, парень работает. У него все получится, а вот у вас…

В голосе его звучат обещающие неприятности нотки, и механики поспешно берутся за инструмент.

Уокер косит единственным глазом на Дагобела, хмыкает, бурчит себе под нос:

– Гильдия, чтоб ее…

– 14-

На огонь можно смотреть бесконечно. Он то гудит, то затихает, оранжевые и синие язычки прихотливо изгибаются, пляшут, меняются, угли стреляют, шипят, рассыпаются, покрываются седым пеплом. Я поднимаю корявый сук, ворошу костер. Пламя веселеет, взлетают крошечные золотые искры, и вьются, вьются, отражаясь в зеркальной водной глади.

Где и когда это было – озеро, ночь, костер? – я не помню. Но ведь было.

Я зажигаю свечу и долго смотрю, не в силах отвести взгляд, на жалкий узкий огонек.

Свеча – тень костра, как костер – тень пожара.

Я тоже тень того, кем мне не стать никогда.

Наступает рассвет, и мы гаснем.

– 15-

Двое сидят на крыше дока.

– Здесь другие звезды… – Алекс смотрит в небо, запрокинув голову.

– Ну, не все, – отзывается Рессиус. – Просто некоторые на других местах.

– У нас общее небо, – Алекс вздыхает совсем по-взрослому. – Небо общее, а жизнь разная… Рессиус, почему?

– Почему в Анатоле жарко, а в Дизите холодно?

– Нет, это-то ладно… Почему люди воюют?

Дагобел пожимает плечами.

– Ваши замерзают и рвутся к теплу. А наши делят власть. Но знаешь… войны обязательно кончаются, и приходится договариваться.

– Война кончается, когда кто-нибудь победит. Как ты думаешь, победят наши или ваши?

– Кто – наши? – спрашивает Дагобел. – Маэстро Мариус? Или маэстро Эдонис Эраклеа?

– Маэстро Эдонис – это, выходит, наши? – Алекс кривится. – Рессиус, я его видел, он мне совсем не понравился. Лучше пусть победит маэстро Мариус.

– Тогда ваши, дизитские, проиграют вместе с Эраклеа…

Алекс замолкает, хмурит брови.

– Знаешь, Рессиус, – говорит он после долгого раздумья. – Пусть лучше выиграет твой Мариус. А потом наши дизитские будут договариваться. С ним. А не с этим Эдонисом.

– Это было бы совсем неплохо, – вздыхает Дагобел. – Но пока что мы проиграли.

– Папа тоже проиграл, – бросает Алекс. – Совсем. Насмерть.

– А ты победил, – замечает Дагобел. – Ты жив.

– И ты, – отвечает Алекс. – Ты тоже жив. Покажешь мне чертежи корабля?

– Покажу. Пойдем.

Они спускаются в комнату Дагобела. На столе расстелены чертежи.

– Она красивая, – говорит Алекс. – Серебристая.

– На эскизе – да, – Дагобел улыбается. – А уж как будет потом, в натуре, – поглядим.

– Серебряная, – повторяет Алекс. – Рессиус, ты возьмешь меня в команду, когда ее построят?

– Обязательно. Выучишься – обязательно возьму.

– Механиком?

– Механиком я бы тебя хоть завтра взял. Нет, ты можешь больше. Выше бери. Офицером. Если будешь заниматься. Задачу решил?

Алекс потупляет глаза.

– Ясно, – Дагобел качает головой.

– Я решу!

… За иллюминаторами давно ночь. Дагобел подходит к столу, смотрит на мальчишку. Уронив голову на исписанный формулами, исчерканный лист, Алекс спит, посапывая. Инженер трогает его за плечо, парнишка поднимает голову, смотрит сонно. На щеке чернильное пятно. Дагобел подталкивает мальчика к койке, тот покорно падает поверх одеяла и засыпает снова.

Рессиус смотрит на лист.

Задача решена. Вдвое короче, чем предполагал учитель.

– 16-

Иногда под свист ночного ветра меня одолевает бес – бес сомнений. Я смотрю в синюю темноту и думаю: правильную ли сторону я выбрал тогда? А потом накатывает жаркая волна стыда. Разве был у меня выбор? Нет, не так: разве мог я выбрать другую сторону?

Надо шикнуть на беса и прогнать его. Но я медлю.

Выбираю…

Иногда мне кажется: если бы я выбрал тогда иначе, она была бы жива.

И ненавидела меня?

Выбираю…

– 17-

Господину Мариусу Бассианусу

Маэстро!

Проект наш продвигается успешно. Отчет прилагаю.

Хочу обратить Ваше внимание на юного Алекса Роу, о которым я уже писал Вам. Мальчика необходимо учить, способности его явно выше среднего. Не могли бы Вы поспособствовать его поступлению в хорошее учебное заведение? Идеальна была бы военно-воздушная академия: мальчик проявляет интерес ко всему, что связано с полетами. Уокер готов оплатить обучение, но без Вашего содействия, полагаю, не обойтись: Алекс не анатолец.

Заранее благодарен.

Рессиус Дагобел

Господину Рессиусу Дагобелу

Здравствуй, друг!

Александр Роу может быть зачислен в Анатольскую военно-воздушную академию с будущей осени. Для процедуры оформления гражданства необходимы следующие сведения: 1. Дата и место рождения. 2. Ближайшие родственники. 3. Если таковых не имеется, – опекуны. 4. Личное прошение Александра Роу о предоставлении анатольского гражданства. Образец прошения прилагается.

Рессиус, наверное, будет проще, если одним из опекунов буду я сам. Пришли ко мне мальчика, я хоть посмотрю, за кого теперь придется отвечать.

Мариус Бассианус

– 18-

Ей нравилось летать. Это была самая большая радость ее жизни.

Переворот лишил ее всего, к чему она привыкла с детства, и вернуть утраченное было невозможно.

Кроме полета.

Подняться в небо снова, дышать небом, жить в небе.

Она тоже была крылата. Она вернулась в небо.

Однажды она осталась там навсегда.

– 19-

Алекс входит вслед за анатольским офицером в синей форме в огромный холл столичного дома господина Бассиануса. Мраморный узорчатый пол такой гладкий – как бы не поскользнуться. Высокие окна, за которыми синее анатольское небо. Посреди холла журчит фонтанчик с чистейшей водой.

Офицер протягивает пакет с бумагами чопорному слуге в зеленой с золотом ливрее.

– Идите за мной, молодой господин, – говорит слуга.

Алекс идет, озираясь. Такого дома он никогда не видел. Очень светло. Все блестит. Камень и металл. Дерево – только перила на широкой лестнице, застеленной толстым ковром.

Кабинет. За столом сидит немолодой лысый гильдеец. Клеймо на лбу, пронзительный взгляд.

– Здравствуй, Алекс Роу, – произносит гильдеец, отсылая слугу движением острого подбородка. Тот кланяется, кладет на стол пакет и испаряется.

– Здравствуйте, господин Бассианус, – отвечает Алекс, глядя прямо в глаза гильдейцу. – Вы теперь мой опекун?

Бассианус рассматривает подопечного. Высокий для своих тринадцати лет, нескладный, глазастый. Темный, темнее большинства здешних. Лицо упрямое. У этого мальчика есть характер.

– Дагобел писал мне, что у тебя талант влезать куда не надо и когда не надо, – говорит Бассианус. Мальчик опускает глаза на мгновение, потом снова смотрит – прямо и, пожалуй, нахально. – Я предпочел бы, чтобы это случалось как можно реже.

Мальчик молчит, смотрит.

– Я взял на себя ответственность за тебя, Алекс Роу. Не подведи меня.

Мальчик хочет что-то сказать, но Бассианус останавливает его движением руки.

– Ты тоже теперь анатольский гражданин, – как и я, – и через полгода станешь курсантом военно-воздушной академии. Вероятно, тебе придется в будущем воевать и против Дизита. Ты это понимаешь?

– Да, – говорит мальчик.

– Что ты об этом думаешь?

Алекс смотрит прямо в глаза бывшему правителю Гильдии.

– Войны заканчиваются, и приходится договариваться. Я сделаю все, что смогу, чтобы Дизит договаривался с вами, господин Бассианус.

– Ого, – Бассианус слегка улыбается. – Хорошо. Иди, Алекс Роу. Арраниус! Покажи молодому господину дом. Он останется на ужин, затем вернется к своим друзьям. Помни, Алекс Роу, ты обещал меня не подвести.

– Да, господин Бассианус.

Мальчик слегка кланяется и выходит вслед за дворецким.

– Возможно, тебе действительно многое предстоит, Алекс Роу, – говорит Бассианус, оставшись один. – Войны заканчиваются, так? Ну-ну… Чтобы они заканчивались, приходится много воевать, мальчик. Ты это еще поймешь.

– 20-

Судьба любит описывать круги. Кажется, движешься вперед, а смотришь – снова на том же месте.

Я уходил, чтобы не вернуться. Скрип, скрип – с кряхтеньем проворачивается колесо, и те, кого я покинул, идут мне навстречу – и не узнают меня.

Я любил и терял – скрип, скрип – и вновь это лицо, знакомое до мельчайшей черточки, нежное, прекрасное, любимое – и в то же время чужое.

Скрип, скрип… Судьба не отвечает на твои вопросы – она только раз за разом повторяет свои ответы.

Вернусь ли я на землю, где родился?

– 21-

– Госпожа Юрис, сегодня за ужином у нас гость, – Трелей явно добивается, чтобы Юрис надела платье. Не дождется!

– Я курсант академии, – Юрис скручивает волосы в узел и закалывает длинной шпилькой. – Нарядное платье офицера – парадный мундир. Я еще не офицер, но мундир у меня есть, в нем и выйду к столу.

– Но госпожа Юрис…

– Все, Трелей, спасибо за заботу.

И, оставив менторшу кипеть и воздевать руки, Юрис скатывается вниз по лестнице. У двери столовой она принимает важный вид, приличествующий, по ее мнению, будущему офицеру, и входит, печатая шаг, в комнату, где у накрытого стола стоит, вытянувшись, незнакомый мальчик в темных брюках и светлой рубашке. Юрис смотрит на него с превосходством: штатский!

Является отец, и все садятся за стол.

– Знакомься, Юрис. Это Алекс. Он тоже будет учиться в академии.

Значит, не совсем безнадежен. Юрис пытается представить мальчишку в форме и с некоторым неудовольствием заключает, что он не будет выглядеть в мундире идиотом.

– Приятно познакомиться, – цедит Юрис и замолкает, не зная, что еще сказать.

Алекс слегка кланяется:

– Мне тоже приятно, госпожа. – И тоже замолкает.

Говорит один отец. И, как всегда, назидательно.

– Империя возлагает большие надежды на нынешнее поколение офицеров военно-воздушного флота, – вещает он. – Современный офицер должен быть готовым к частому обновлению и совершенствованию технического вооружения…

Юрис привычно перестает слушать. Мальчишка сидит напротив, вид у него слегка ошарашенный. Не привык к папиным речам. Юрис страдальчески возводит глаза к потолку. Мальчишка широко улыбается. Юрис тихонько фыркает.

– Ты умеешь водить ваншип? – вполголоса спрашивает она неожиданно для самой себя.

– Немного, – отвечает он. – Зато я могу разобрать и собрать двигатель с закрытыми глазами.

– Здорово! – а он вовсе, кажется, и не противный. – А я летаю хорошо, а в двигателях разбираюсь плохо. Но я научусь. В академии здорово учат, ты увидишь.

– …и несомненно, Империя чем дальше, тем больше будет нуждаться в знатоках стратегии и тактики, коими, надеюсь, будете и вы, молодые люди! – веско произносит папа.

Уфф! Ну, кажется, теперь все. Главная назидательная речь закончена.

– Непременно будем, папа, – говорит Юрис, а сама подмигивает мальчишке. Он с трудом удерживается, чтобы не прыснуть.

– Да, господин Бассианус, – в голосе Алекса, однако, нет и тени смеха. Выдержанный какой, надо же!