Текст книги "Перекресток (СИ)"
Автор книги: Анна Котова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
Шулле было весело – единственному из всех нас.
-
Как не было.
Сколько кругов еще? Сколько жизней? Сколько складок у губ?
Сидел, крутил в руках нож. Полоснуть по жилам… Нельзя.
Взял щепку, выстругивал. Не думал.
Получилось похоже.
Спрятал в карман.
Потом убрал подальше. Не хотел вспоминать.
А все находил.
Вспоминал.
347 год Бесконечной войны
– Лоррена, любимая, тебе не кажется, что мы увязаем в войне без всякого толку? Нам нужна передышка.
Королева сводит прекрасные брови.
– Айтар узнает, как отказывать мне.
– Если бы нам удалось их быстро побить, он бы узнал, дорогая. А так – шаг вперед, шаг назад… нашим войскам тоже несладко, неизвестно, кому хуже – Айтару или нам.
– Что ты предлагаешь, милый?
– Мне кажется, любимая, тебе следовало бы заключить перемирие.
– Нет, – отвечает она.
Кайал больше не настаивает, но Лоррена видит, что он не согласен с ней.
Она задумывается.
Кайал красивый мужчина, он любит ее, она прекрасно проводит с ним время в постели. Кайал полезен. Она многим ему обязана… Не слишком ли многим?
С этого дня она начинает присматриваться к любовнику и замечает в его поведении неприятные перемены.
Он слишком уверен в себе. Он, кажется, решил, что он необходим.
Он пытается внушать ей свое мнение о политике и управлении государством.
Она вспоминает, как он просил за какого-то своего человека, чтобы тому позволили поступить в казначейство в обход общепринятых правил. Как он намекал, от кого бы еще следовало избавиться. Как он отвлекал ее своими ласками от некоторых идей, приходивших в ее светлую голову.
Кайал, радость моя, ты что же – возомнил, что ты незаменим?
Она оглядывается вокруг и видит множество других привлекательных мужчин.
-
Вспоминал. Волосы рассыпаны в палой листве. Ресницы опущены. Спит?
Наклонялся, щекотал губами шею. Глаза распахивались. Ни тени сна.
Улыбка трепещет бабочкой.
Обнимала. Прижимала голову к груди. Пряди между тонких пальцев. Седина изморозью по черному.
Старею.
Садилась в траве, заплетала косы.
Крутил в пальцах отполированный временем кривой сучок. Считал круги. Сбивался.
Вынимала из руки деревяшку, ловко вплетала в волосы.
И вдруг – губы шевельнулись. Выдох:
– Люблю.
И пропала.
348 год Бесконечной войны
Время шло, жизнь катилась своим чередом, и Заветреная быстро забыла о войне. Только Неуковыра ходил хмурый и ждал худшего. Но оно никак не наступало, и слава богу.
Осенью мы с Хальмой поженились.
Стояли втроем перед алтарем, слушали маленького лысенького отца Ринея – и не слышали его. Втроем – потому что Шулле втиснулся между нами, вцепился в Хальмину праздничную юбку, да так и простоял всю церемонию. Полумрак, тонкие свечки в руках, новая жесткая рубашка с вышивкой по вороту, на Хальме – что-то тонкое, с кружевами (Терк отчаянно торговался за эту ткань с мимоезжим коробейником, я еще думал тогда – зачем ему? а вот…), на гладко причесанных темно-русых волосах – лохматый венок из поздних осенних цветов и колосьев, веснушки, кажется, светятся, отвечая мерцающим язычкам пламени, тонкие пальцы дрожат, голос прерывается… Наконец мы поворачиваемся и выходим в ослепительный, но уже прохладный день, позолоченный опадающей листвой. Шулле подпрыгивает и убегает вперед. Вся деревня толпится вокруг, поздравляет, подначивает, отпускает малоприличные шутки – а в трактире уже готово угощение, и столы накрыты на улице, чтобы все желающие поместились. Желающие – Заветреная в полном составе, да кое-кто из соседних деревень заглянул выпить на дармовщинку и сплясать под визгливую скрипку бродячего музыканта, которого так вовремя занесло к нам.
Веселье не унималось до утра, даже Шулле не стали гнать в постель. После полуночи он умаялся и заснул сам – на лавке в углу. Наконец Нера выпроводила гостей со двора – доплясывать, подталкивая подвыпивших селян в спину и приговаривая: "Дайте ж молодым до кровати-то добраться!"
Мы, конечно, все равно бы добрались. Тем более что развеселые предположения односельчан о том, чем мы сейчас заняты, все равно долетали до нас с улицы до самого рассвета. Тогда народ, наконец, угомонился – и то только потому, что пора было выгонять коров и задавать корм птице.
Пристройка с отдельным входом, комнатка в два окна, гроздья рябины по стенам, внушительной ширины кровать (с какими прибаутками ее ладил Эйме!), стол да пара лавок – наше с Хальмой собственное жилье. Неловкие руки, нежные губы, все внове – и нет ничего прекрасней и важнее в мире. Ее голова на моем плече. Мы засыпаем, обнявшись, и верим, что так отныне будет всегда.
Поздним утром дверь распахнулась с громким стуком – с улицы, радостно вопя, ворвался Шулле. Я еле успел нырнуть под одеяло, страшно смутившись.
Хальма тихонько захихикала мне в плечо:
– Взял жену с ребенком, теперь привыкай.
Я был совершенно счастлив – и женой, и ребенком.
До самой весны.
-
Пропала.
Ждал.
Лежал без сна, считал тени на потолке. Выходил в сени. Смотрел на звезды.
Видел тонкие штрихи по небосводу. Лицо. Глаза. Волосы.
Закрывал глаза. Смотрел снова – привиделось.
Возвращался в постель.
Засыпал.
Снилась.
348 год Бесконечной войны
Королева тасует фигуры, сбрасывает надоевшие, позволяет выдвинуться новым. Все чаще рядом с ней видят Ронела Мавая, брата казненного Лиотана. Двор шепчется, недоумевая. Обезглавив Марденов, вдруг приблизить одного из них? Правда, кажется, Ронел безобиден. Он не воин. Он поэт. Собственно, потому он и уцелел тогда, два года назад: Лиотан презирал брата, считал его ходячим недоразумением и не делился с ним своими воинственными планами.
Ее величество теперь любит сидеть вечерами в пышном будуаре, окруженная угодливыми фрейлинами, и слушать комплименты Ронела Мавая. Он как никто умеет говорить о ее красоте и уме. Он тает от одного ее взгляда. И – он хорош собой, совсем в другом роде, чем Кайал. Тот – хищный зверь. Этот – сказочная птица со сладким голосом.
Иногда она позволяет поэту поцеловать ей руку и любуется, как он краснеет и тает.
Кайал – вот смешно! – ревнует.
– Лоррена, любимая, – говорит он недовольно, – зачем тебе это чучело?
– Он развлекает меня, милый, – отвечает она, нежась в его сильных руках. – Он такой забавный, Кайал.
– Он без ума от тебя. Мне не нравится его восторженная физиономия.
– А мне нравится, – Лоррена надувает губы. – Ты не забыл, что ты мне не муж, дорогой?
– Что ты, моя красавица! Мне не по чину корона.
– Иногда мне кажется, милый, что ты ее примеряешь.
Кайал закрывает ей рот поцелуем. Отвлекает.
В конце концов, это начинает надоедать. Надо поставить Кайала на место.
Она размышляет несколько дней и принимает решение.
– Капитан, будьте добры передать господину Маваю эту записку. – Сунет нос или нет?
Сунул.
– Дорогая, не очень-то красиво передавать через меня любовные письма другому мужчине.
– Ты забыл – я просила не моего любовника, а моего капитана стражи?
– Все равно!
– Нет, дорогой, не все равно. Не забывай – ты на службе. Будь добр, проводи ко мне завтра вечером господина Мавая.
– Лоррена!
– Ничего не желаю слушать. Это приказ.
Назавтра вечером Кайал приводит в королевскую спальню ошалевшего, не верящего в свое счастье молодого идиота.
– Спасибо, капитан, – равнодушно бросает Лоррена. – Теперь оставьте нас.
Кайал сверкает глазами, сжимает кулаки, но послушно уходит.
Ронел падает на колени, целует ее подол.
– Встаньте, господин Мавай, – нежно воркует королева. – Я изнемогаю от страсти.
Вот болван, ничего не понимает, пока не скажешь прямо!
Поэт вскакивает, заключает ее в объятия, находит ее губы. Голова его идет кругом, ему кажется – он в сказке. Или во сне. Или в собственной балладе.
– Да, да, Ронел, – ее величество сладко вздыхает, поощряя.
Наконец поверил.
С ним хорошо. Совсем не так, как с Кайалом, но очень хорошо. Пожалуй, она оставит обоих.
Через несколько недель запал догорает до детонатора.
Кайал вызывает Ронела на дуэль – и конечно, убивает противника.
Королева в бешенстве.
Этого она никогда не простит… да и хватит уже капитану мозолить ей глаза. Надоел. Еще дядя Леорре принял эдикт о запрете дуэлей. Пора о нем вспомнить… как, за это не казнят?
Кайал обвинен в государственной измене и обезглавлен.
Ее величество смотрит, как катится его темно-рыжая голова, и ноздри ее трепещут.
Страсть накатывает волной, а Кайала больше нет.
Кругом множество интересных мужчин… Она оглядывает из-под ресниц своих придворных и делает знак герцогу Ореньи. Крупный, мощный, со старым шрамом на лице. Не старше сорока. Возможно, от него будет толк и в других делах… но сейчас – "Как ваше имя, Ореньи? Верьен? Мне нравится. Окажите вашей королеве услугу. Пойдемте".
Верьен умен, ловок в интриге, ненасытен в любви.
Пока он будет правильно себя вести, он останется.
-
Снилась. Приходила, садилась на край постели. Целовала, улыбалась.
Просыпался – нету.
Болело в груди.
Уходил в лес. Искал.
Звал.
Однажды – нашел.
Лучше бы никогда.
349 год Бесконечной войны
Весной война снова покатилась на юг, но теперь лес ее не остановил.
Заветреная вливалась в серый поток беженцев – даже странно, казалось, все, кто мог, оставили свои дома еще тогда, тем страшным летом, но люди все тянулись и тянулись по дороге, уходя дальше и дальше от Эннара и войны, а война ползла за ними, выдавливая крестьян, как повидло из пирога. Снялись с места Майра и Лакор – уехали в телеге, усадив поверх горы вещей своих одинаковых голубоглазых детей. Привязанная сзади, плелась рябая корова, грустно кивая рогатой головой. Уехало многочисленное потомство тетки Кайлы; сама она правила пожилой рыжей кобылой, щелкая вожжами и покрикивая попеременно то на лошадь, то на внуков. Каждый день пустел еще чей-нибудь дом. Уходили с котомками за плечами, подпирали дверь поленом, чтобы не распахнулась, шептали над крыльцом молитву о сохранении имущества… поворачивались к дому спиной и вскоре исчезали за поворотом дороги.
Терк выставил нас из трактира, когда услышал, что эннарцы вошли в Косовую. Нера плакала и кричала, что никуда не уйдет от этого дурня; мы с Хальмой упирались и спешно выдумывали веские доводы, чтобы остаться – потому что этот сумасшедший Неуковыра прогонял нас на юг, а сам намеревался по-прежнему держать трактир. Один. Среди войны.
В конце концов ему надоели слезы, вопли, причитания и уговоры, и он припечатал:
– Хотите погубить ребенка?
И бабы наши замолчали.
– Шулле нужно увезти как можно дальше отсюда, – уже гораздо мягче продолжал Терк. – Хальма, ты ему мать. Нера, ты ему тетка. Лайте, ты единственный мужчина в этой семье. Обещай мне, что с ней ничего не случится.
Я растерялся и пообещал. Потом все же спросил:
– А ты?
Неуковыра покосился на женщин и неохотно ответил:
– Я не могу объяснить. Я сам не слишком понимаю, но чувствую: если я уйду, что-то сломается. Так что я остаюсь. Лайте, не волнуйся за меня. В конце концов, я старый солдат и еще не забыл, с чем едят войну.
И мы сдались.
Мы ушли на следующее утро, вместе с Сорве и его семьей. Напоследок, отозвав меня в сторону, Неуковыра вручил мне тугой мешочек с деньгами и письмо.
– На всякий случай, – сказал он, протягивая хитро сложенный и запечатанный свечным воском лист плотной бумаги. – Если будет худо, попробуй обратиться к этому человеку. Не уверен, что он поможет – но вдруг… Ну, прощай, Лайте. Даст бог – свидимся.
Мы обнялись. Впервые я заметил, что мы почти одного роста.
Я сунул письмо за пазуху, деньги спрятал в заплечный мешок – и мы двинулись по пыльному проселку, оставив за спиной наш единственный дом.
За поворотом дороги, откуда нельзя уже было увидеть ни Заветреной, ни "Толстой кружки", ни долговязой нахохлившейся фигуры на крыльце, я достал из-за пазухи письмо и посмотрел повнимательней. Ровными и красивыми, но малоразборчивыми буквами на нем было выведено имя, которого я не смог прочесть – но начиналось оно с Л и В, – а на воске был оттиснут странный рисунок, похоже – отпечаток старинного кольца вроде того, что однажды я видел на руке важного постояльца.
Пожав плечами, я убрал письмо в свой мешок – и вскоре о нем забыл.
-
Лучше бы никогда.
Упал. Бился головой о землю. Выл.
Что-то рвалось. Небо раскачивалось, шло трещинами.
Деревья скрючивались, роняли сучья. В сердцевине – гниль.
Брусника плесневела. Рыба плыла вверх брюхом.
Ветер хлестал наотмашь.
Опавшие иглы впивались в лицо.
Земля остывала под руками.
Свет истаивал и гас.
Беспамятство.
349 год Бесконечной войны
Отряды генерала Аффера, которому некогда так повезло не жениться на принцессе Лоррене, входят в Заветреную.
Деревня пуста, лишь трактир на перекрестке по-прежнему обитаем. На крыльце стоит хмурый долговязый мужчина с пистолетами за поясом. Ветер треплет его темные с проседью волосы.
Квартирьер, деловитый немолодой вояка, въехал во двор и заявил, что забирает трактир под штаб.
– Не выйдет, – сказал долговязый, глядя на него сверху вниз, даром что вояка был верхом. – Это трактир. Вы можете здесь остановиться. Вы можете потребовать обед. Деликатесов не обещаю – моя кухарка ушла, – но голодными не останетесь. Вы можете занять комнаты для постояльцев и зал. Но хозяин здесь – я. Погреба, кладовые, кухня – мои. Командуйте своими солдатами, сержант, но не моим трактиром.
Сержант всматривается в трактирщика, потом кивает.
– Ладно. В вашем трактире остановится генерал, его сиятельство герцог Аффер, и его штаб. Так годится, господин офицер?
– Капитан.
– Да, капитан. Его сиятельство везде возит с собой личного повара. Можем мы договориться о его присутствии на вашей кухне?
– Я посмотрю на вашего повара, сержант, и тогда отвечу. Комнаты в вашем распоряжении.
Сержант берет под козырек, потом усмехается и опускает руку.
– Эк вы меня построили, капитан. Кавалерия?
– Артиллерия, – усмехается в ответ трактирщик.
Штаб Аффера расположился в «Толстой кружке». Герцог занял лучшую комнату, его приближенные расположились в остальных, сошки помельче заняли опустевшие деревенские дома. Повар герцога говорил по-эннарски с чудовищным акцентом, по-айтарски не говорил вовсе. Однако Терк умудрился с ним объясниться и установить субординацию. Повар готовил те блюда, которые считал нужными, но за недостающими ингредиентами каждый раз обращался к Неуковыре. Поначалу он было попытался послать солдатика в погреб, не спросясь, и до сих пор с содроганием вспоминал, как трактирщик вошел в кухню, держа солдатика за шкирку, как котенка, и небрежно поигрывая тяжелым пистолетом.
– Это мой трактир, моя кухня и мой погреб, – медленно и раздельно произнес Неуковыра.
Повар понял и больше ошибок не делал.
А потом пришла Ила.
Она возникла на пороге, окинула взглядом зал, ружья в углу, штабные карты на большом обеденном столе, усатых эннарцев, обсуждавших одновременно планы военной кампании, ее величество королеву и знакомых баб, опустила ресницы и прошла прямиком в кухню. Ее проводили взглядами, зацокали языками, заговорили по-эннарски, оценивая стати.
В кухне священнодействовал иностранный повар, командуя двумя солдатиками.
– Где Терк? – спросила Ила, оглядывая кухню.
– Терк двора с топор, – сообщил повар, не повернув головы.
Ила кивнула и прошла через зал обратно на улицу – сквозь строй жадных взглядов и сальных шуточек.
Терк увидел ее, отложил топор, обнял.
– Зачем же ты пришла, теперь? – зашептал ей в волосы. – Они чужие. Они ничего не понимают. Ты для них – просто женщина, они соскучились по женщинам. Ила, уходи. Здесь опасно.
Сеновал, горячие руки, горячие губы. Солнце уже клонится к горизонту, когда она целует его на прощание.
Она уходит, ступая узорными сапожками по пыльной дороге. Платье – синее, как то, что подарили ей в Заветреной много лет назад.
Он стоит у калитки, смотрит ей вслед. Поворачивается, чтобы войти в дом.
На крыльце толпятся эннарские офицеры и тоже провожают взглядом тонкую фигурку в синем платье.
Однажды ночью – окрик часового, ругань, стрельба. На шум выходит старший офицер, спрашивает, в чем дело.
– Ходил кто-то, не отозвался, я и пальнул.
– Кто?
– Не знаю, вашство.
– Хорошо. Бди. Пойду, гляну.
Офицер с пистолетом наизготовку идет к кустам, всматривается в темное пятно тела под ветвями.
– Тьфу. Баба. Вот дура – куда лезла? Да что уж теперь.
Из темноты возникает трактирщик, в глазах – ужас и боль, губы дрожат. Падает на колени, приподнимает голову, гладит длинные черные косы. Шепчет что-то в мертвое ухо. Бережно опускает тело на землю, встает, вытаскивает из-за пояса пистолет.
– Эй, ты что? Мужик, ты с ума сошел?
Выстрелы.
Заветреная горит. Полыхают избы, ржут обезумевшие кони, обрывая привязь, скачут, не разбирая дороги. Мечутся солдаты, сорванными голосами командуют офицеры. Выстрелы. Взрывы. Сумятица, паника, смерть.
Дорога перегорожена, из-за завала древесных стволов летят пули.
Только в лесу тихо и, кажется, безопасно.
Аффер отводит людей в лес.
Корни цепляют за ноги, сучья хлещут в лица, хищные птицы пикируют сверху, змеи прокусывают сапоги. За деревьями мелькают серые силуэты волков.
Была армия – и нет.
Разоренная деревня пахнет гарью и смертью. Ветер треплет грязные обгорелые тряпки, дождь смывает с дороги кровь, стучит по ржавому рогатому шлему.
Ни души.
Только трактир, покореженный, обожженый, лишенный стекол, жив. Стучит молоток, взвизгивает пила.
Неуковыра, страшный, черный, наполовину седой, чинит разбитую дверь.
-
Беспамятство.
Потом снова память. Боль.
В груди жжет. В висках тяжелый гул.
Сердце остановилось. Подумал – насовсем. Обрадовался.
Ударилось о ребра. Застучало.
Жив.
Зачем?
Черные косы в палой листве.
350 год Бесконечной войны
Мы долго бродили по дорогам Айтарии. Пытались осесть то в одном месте, то в другом – как-то не получалось. Чем дальше нас уносило от Заветреной, тем спокойнее была жизнь, но война постоянно напоминала о себе. В деревнях уже жили те, кто ушел со своей земли раньше нас – и мы проходили дальше. В городах было неуютно, непривычно, дорогое жилье, рабочие места заняты – да и что мы умели, кроме огородных хлопот и трактирного хозяйства? Деньги, полученные от Неуковыры, неумолимо приближались к концу.
А потом вмешался случай.
Мы вошли в маленький городишко с гордым названием Великий Брод (брод там был, и, пожалуй, действительно великий – через Суанну, а она в этом месте шириной в добрую милю), разыскали гостиницу подешевле. Шулле устал, да и женщины умаялись. Я спросил комнату, мы сговорились о цене, и я полез в котомку за деньгами. Сильно похудевший мешочек завалился на самое дно, и, шаря по сумке в его поисках, я наткнулся на письмо Терка, о котором совсем забыл. Выложил его на стойку и снова сунул руку в котомку.
Хозяин, по инерции все еще расхваливавший свое заведение, вдруг замолчал на полуслове.
Я поднял голову.
– Сударь, – сказал хозяин необыкновенно почтительно, – не ищите деньги, заплатите потом. Я верю вам на слово.
Он держал в руке письмо, с благоговением разглядывая имя адресата.
– А, это, – понял я. – Это дело не к спеху, да я, честно говоря, и не разобрал, к кому оно.
– Да что вы, сударь! – в голосе хозяина явственно прозвучало негодование. – Послание к его сиятельству герцогу Веррау не может быть не к спеху. Вам следует непременно его доставить, и как можно скорее. Не волнуйтесь, экипажем вас обеспечат.
– Экипажем? – я не знал, что и думать. Но имя Старого Маршала слышал даже я. Это было имя из заоблачных высот.
Легенды о Терке Неуковыре медленно всплывали в моей памяти.
Надо же, а я в них не верил.
Мы мало что понимали и ничего больше не решали. Утром у крыльца гостиницы оказалась карета – здоровенная, шикарная, запряженная шестеркой лоснящихся, ухоженных серых лошадей. Нехитрая наша поклажа разместилась в багажном ящике, мы сами – на шелковых подушках, вместе с нами сел бравый офицер, сверкавший золотом эполет, звеневший пряжками на амуниции, на козлы вскочил нижний чин в мундире с блестящими пуговицами, щелкнул кнутом – и мы понеслись.
Нера ахала, разглядывая убранство кареты, Хальма прижималась ко мне и не выпускала мою руку, Шулле прыгал, высовывался в окно, от его восторженного голоска звенело в ушах.
Ехали долго – несколько дней, останавливались в шикарных гостиницах, спали на хрустящем белье, ели невиданную замысловатую еду. Расплачивался наш сопровождающий.
Он оказался славным малым. Меня смущало только, что он держался с нами, как равный, – с нами, деревенскими простаками, сроду не видавшими больших городов.
Въехали в столицу.
Карета наша летела по гулким мостовым, не притормаживая, люди поспешно отходили в сторону, заслышав стук копыт и грохот колес. Разглядев экипаж, некоторые кланялись.
Потом – высокая ограда с замысловатым переплетением чугунных прутьев, ворота немыслимой красоты поспешно распахиваются перед нами, фигурно подстриженные кусты и деревья, огромная клумба с диковинными цветами в петле подъездной дороги – и дворец.
Честно говоря, я решил, что это резиденция самого Великого Айтара.
Оказалось – нет. Городской дом Старого Маршала.
Нас разместили с немыслимым комфортом. Нам позволили не только помыться-переодеться-отдохнуть с дороги – нас ошарашили роскошными нарядами, позолоченными ваннами, изысканными блюдами, мягчайшими перинами. Почтительные слуги, уже знавшие, кто кому кем приходится в нашей семье (вероятно, от нашего сопровождающего), приготовили отдельную спальню для Неры, отдельную – для нас с Хальмой, отдельную – детскую – для Шулле. Малыш, правда, и не подумал удаляться туда, хотя ему и предлагали. Нет уж, от мамы Хальмы и меня – ни на шаг. Так что он спал на диване в нашей комнате.
Утром Старый Маршал пожелал увидеть меня и письмо.
Я протянул ему послание и стоял, глядя на легендарного военачальника. Вовсе он был не старый – лет шестьдесят, наверное. Резкое длинное лицо, длинный нос, темные глаза, залысины на лбу. Седой.
Он взглянул на сложенный листок, прочитал адрес, погладил пальцем восковую печать. Развернул письмо, сильно потертое на сгибах. Отошел к окну – к свету.
Читал, близко поднеся бумагу к глазам. Наверное, был близорук. Долго смотрел за стекло на стриженые деревья. Снова опустил взгляд на письмо. Перечитал. Вернулся к столу, сел.
– Садитесь, юноша, – сказал он. – Расскажите-ка мне о трактире "Толстая кружка".
Я робел, запинался, путался в словах и мыслях. Мне неловко было сидеть в его присутствии, я все порывался вскочить, но он только глянул – и я остался на месте, ерзая по узорчатой ткани роскошного стула. Он слушал, рассеянно глядя в окно, иногда кивал.
Наконец я умолк, не зная, что еще сказать.
– Хорошо, – Старый Маршал перевел взгляд на меня, и я поежился. По-моему, он видел меня насквозь. Хоть и близорукий. – А теперь подробнее о вашем приемыше. – Он заглянул в письмо. – Шулле, так?
Я рассказал ему о Шулле.
Он встал, жестом велев мне сидеть, прошелся по комнате.
– Оттар мог бы стать генералом, – вздохнул он наконец. – Да только вместе с талантами он унаследовал от меня и гонор. Идите, молодой человек. Несколько дней вам придется остаться здесь. Мне нужно кое-что кое с кем обсудить. Решение я приму позже.
И я вышел – искать в этом необъятном доме свою семью.
-
Черные косы в палой листве. Спит?
Лицо холодное, белое. По щеке муравей. Пальцы стиснуты – не разжать.
Платье в земле. На груди красное. И на спине красное. И на губах.
Кровь.
Навылет.
Смотрел. Гладил волосы. Плакал.
Не верил.
352 год Бесконечной войны
Лоррена слушает доклад своего первого маршала, Верьена Ореньи. Злые языки не унять – весь Энторет шепчется, что лучше всего маршал воюет в королевской опочивальне. Поэтому он и торчит в столице, вместо того чтобы вести армии на полях сражений. Война тянется, то откусывая куски от айтарской территории, то отрыгивая их обратно. В Западном Кабране же вовсе происходит что-то непонятное. Отряды, уходящие туда, увязают где-то в кабранских лесах – и исчезают бесследно. Сгинула армия под командованием герцога Аффера. Пропали несколько кавалерийских полков из армии Тремера. Ореньи послал разведывательный отряд выяснить, наконец, что ж там за трясина, в этом Западном Кабране, – не вернулся ни один человек.
Лоррена слушает, хмурит брови. Вчера она услышала словцо – "королевский пудель". Пожалуй, пора отправить Ореньи воевать лично.
Надоел.
И пожалуй, пусть сам посмотрит на кабранскую дыру.
Ореньи уходит в Кабран во главе новой армии, сформированной на основе оставшихся полков Тремера. Тремер идет с ним, мрачный, полный суеверий. Он говорил маршалу, что не стоит соваться в те леса. Но увы – приказы ее величества не обсуждаются.
Последний гонец от Ореньи привез известие, что армия вступила в кабранские земли.
Пять тысяч человек – как корова языком.
Эннар гудит. Недовольство ширится. Война съедает запасы, опустошает кошельки, выжимает соки из земли. Королева правит жестко. Головы недовольных летят направо и налево. Красивые мужчины в королевской опочивальне сменяют друг друга все чаще. Ни одному любовь прекрасной Лоррены не прошла даром.
Разгромленные кланы Марденов и Крейтов сидят тихо, не смея поднять головы, но еще не нарывавшиеся наследники Аффера, братья Ореньи, богатые Молгавы и воинственные Гарайды рискнули шепотом обменяться мнениями о существующей власти.
Что интересно, их мнения совпадают. Лоррена доведет страну до гибели, если ее не окоротить.
Но останавливать ее величество – некому. Она все решает сама, даже если ее решения никуда не годятся. Кровь кружит ей голову, власть мутит ее разум.
Ангер Гарайд с великими предосторожностями посылает гонца в Айтарию, к старику герцогу Верейну, и через месяц окольными путями получает ответ.
Великому Айтару безумно надоела эта война. Он готов обсуждать перемирие хоть завтра. Но с королевой Лорреной о мире говорить бесполезно.
К счастью, у Верейна есть козырь.
Гарайд перечитывает следующий абзац снова и снова, не веря своему счастью.
– Слава тебе, боже, – шепчет он. – Милости твои безграничны.
-
Не верил.
Лес вечен. Ветер вечен. Дождь не уходит навсегда. Снег возвращается. Вода в ладонях всегда жива.
Ты тоже.
Рыл землю руками. Корни расступались. Ветви склонялись, гладили.
Постелил листву. Укрыл травой.
Земля вздохнула и сомкнулась.
Посмотрел на содранные руки – в ладони кривой сучок. На косом срезе круги.
Считал. Сбивался.
Привязал шнурок, повесил на грудь.
Стало теплее.
353 год Бесконечной войны
Лоррена стоит у окна. Солнце поднимается над крышами Энторета. Блестит красная и желтая черепица, черными контурами – флюгеры. Качаются ветви деревьев дворцового сада. Райвен еще спит, рассыпав по подушке черные кудри. Он красив и молод, ему нет еще и тридцати, он хорош в постели – но он ее не любит. Кайал – любил. Страшный человек был Кайал, но он один любил ее такой, какая она есть. Все остальные – игрушки. Жалкие куклы, а не мужчины.
Она устала быть королевой. Она не хотела ею быть! Самое счастливое было время – первый год вдовства. Какой глупой и наивной девчонкой она была. Злой, но не порочной. Откуда вылезло это чудовище, поглотившее умную и озорную девочку и ставшее королевой Лорреной? Папа, я тебя убила слишком поздно. Надо было сделать это еще в еловых лесах Каррандии. Может быть, тогда я была бы счастливее.
Но тогда я не встретила бы Кайала. Единственного, кто меня любил.
А я любила когда-нибудь?
Она пытается вспомнить.
Что-то не вспоминается.
За дверью раздается шум, голоса, лязг оружия. Она гневно поворачивается к дверям – кто посмел? Они входят. Шпаги наголо, пистолеты взведены.
– Вы арестованы, Лоррена Марелье.
Бунт? Да как они посмели! Стража!..
Стражи нет. Нынешний капитан, ведающий охраной, здесь. Он и ведет ее по дворцовым коридорам – вместе со своим лейтенантом.
Королева пала.
Энторет бурлит и булькает, как каша в котле. Церемониальным шагом, на белом коне, въезжает в свою столицу его величество Леорре IX, серьезный белокурый мальчик одиннадцати лет. На шаг позади него – герцог Верейн. Длинное желчное лицо в морщинах, седые редкие волосы из-под айтарской шляпы с пером. Военные в парадных мундирах. За кавалькадой, в неприметных экипажах – челядь. Говорят, там едет с сестрой и мужем женщина, вырастившая его величество. Простолюдинка из айтарской глуши. Зеваки шепчутся: которая? Вот та, в лиловых перьях? Нет, та, в сером платье. Да нет же, та – в кружевах.
Коронация. Косые лучи света из высоких окон кафедрального собора. Торжественные лица. Мальчик выходит к народу, машет рукой. Восторженный рев.
Большой прием во дворце. Высшее эннарское дворянство преклоняет колена перед своим новым королем.
Наконец – все. Можно отдохнуть.
Его величество вызывает к себе свою семью.
– Я справился, мама? – спрашивает он у простолюдинки в сером платье.
– Ты справился, милый, – отвечает она.
Как будет он справляться дальше? Бог знает.
Завтра прибывают официальные послы от Великого Айтара.
Завтра начнутся переговоры.
Все уже решено и обсуждено, но за кулисами. Теперь нужно подписать мирный договор. Как положено.
Бедный малыш, разве этого я хотела для тебя?
Мы уезжаем из Энторета.
Мы знаем, что так надо, что мы ничего больше не можем сделать для Шулле. Но мы любим его, и он любит нас. Он знает, что нам нет жизни при эннарском дворе.
Мы уезжаем в Заветреную, и дай нам бог не сгинуть в кабранских лесах.
С ним остается Нера.
-
Стало теплее.
Жил. Разговаривал с лесом. Его шелест – ты. Вскапывал землю. Ее соки – ты. Целовал ветер. Его дыхание – ты.
Ты вечна. Ты не можешь умереть.
Однажды ты выйдешь из тумана, из радуги, из заката или рассвета, по лунной дорожке лесного озера, по росе утреннего луга, по сухой листве осеннего леса – и пойдешь по пыльным дорогам.
Все дороги ведут сюда.
Узнаешь ли ты меня?
1 год мира
Мы пришли в Заветреную пешком, отпустив экипаж по ту сторону леса.
Заветреная отстраивалась заново. Бухали топоры, стучали молотки, ревели коровы, лаяли собаки, бегали дети, кидаясь смолистыми золотыми щепками.
Звенел в кузнице молот.
Кивнула с нового, пахнущего сосной крыльца тетка Кайла.
Помахал рукой с обнаженных стропил недокрытой крыши Эйме.
Торопливо поздоровалась Майра, одновременно ловя за подол рубашки младшего – тот норовил нырнуть в лужу у колодца.
Поднялись по ступеням, распахнули дверь.
Терк Неуковыра все такой же. Только голова седая.
– Ну, здравствуй, Лайте, здравствуй, Хальма, – говорит он ворчливо. – Не уберегли мальца-то?
– Не смогли, – вздыхаю я. – Вмешались такие силы… да что там, ты ведь знаешь?
Он кивает. Конечно, знает.
Веррау ему писал.
Только Терк не ответил.
Наследственный гонор.
Мы сидим на крыльце и разговариваем. Все-таки давно, очень давно не виделись.
Солнце скрылось за деревьями. Синие сумерки.
Тихо. Слышно, как бормочет Лопотушка. Листья всплескивают, встрепанные ветром.
Загораются звезды.
