Текст книги "Внебрачный контракт"
Автор книги: Анна Богданова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Юра поставил пышную барыню, страдающую от дефицита любви и отсутствия настоящих мужиков, на стол.
– Матренушка, я хочу подарить Дуне вот эту статуэтку, – произнес он, явно преодолевая себя. – Это очень дорогая вещь – работа Федора Палыча Котенкова. Он подарил мне ее, когда в Палехе отдыхал, прямо перед кончиной. Возьми.
– Нет, нет! – испуганно воскликнула мамаша и завертела головой в знак того, что ни под каким видом она принять такого подарка не может.
– В конце концов, я не тебе ее дарю, а Дуняше. Ты не смеешь за нее отказываться!
«Вот именно! Эта толстая тетка еще пригодится! Бери!» – настойчиво говорила я, но меня, конечно же, никто не слышал.
– Самого Котенкова?! Нет, я не могу!
– Можешь! – сказал он и вышел вон из комнаты. Марта, стоявшая все это время за дверью и подслушивавшая, недовольно фыркнула и кинулась жаловаться Лиде. Та минут десять спустя появилась на пороге и принялась отчитывать мою родительницу.
– Как тебе только не стыдно! – обрушилась на нее тетя. – Ты ведь прекрасно знаешь, что Юрик нравится Марте! Она десять лет замуж выйти не может! И вот нашла, что искала, а тут ты! Зачем ты лезешь в их отношения? У тебя Димка! Дочь растет! Ни себе, ни людям! – свирепствовала она, меряя комнату нервными большими шагами.
– Я не вмешиваюсь в их отношения! – пролепетала мамаша. – Он сам... Вот, статуэтку подарил... Я ведь не просила! – в сердцах воскликнула она и вдруг удивленно заметила: – Так ведь Марта на четырнадцать лет старше Юры!
– Тебе-то какое дело?! Скажи мне: какое твое дело? Или ты собралась оставить Диму и вместе с Дусей переехать к нему в Палех? И что ты там будешь делать? Местных мужиков соблазнять? Что?
– У меня и в мыслях нет Димку бросать!
– Но ты же понимаешь – Юрка влюблен в тебя! И пока ты тут, у них с Мартой ничего не выйдет!
– А-а! Ну, конечно! Поняла, поняла! Ты бы сразу и сказала! – И мамаша, словно в лихорадке, похватала мои разбросанные по комнате одежки, бутылочки, соски, пеленки и пошвыряла их в сумку. Потом ринулась к телефону и вызвала такси.
Через полчаса я лежала в коляске на улице, а рядом стояла мама. Из подъезда вылетел Юра Макашов без пальто, в брюках и в свитере, подлетел к ней, протянув увесистый сверток.
– Подарок забыли!
– Я не возьму!
– Перестань! – И толстая тетка, несчастная от нерастраченной любви своей, оказалась в коляске, прямо у меня в ногах.
Юрик помог погрузить меня, вещи и коляску в такси, шепнул маме что-то на ушко, отчего она смущенно покраснела, и сказал:
– Я тоже сегодня съеду отсюда.
– Куда? У тебя же выставка! – поразилась она, но ответа не услышала, потому что такси сорвалось с места, и мы отправились домой – к бабе Саре, Любе, Фросе и Алду. Никита с Клавдией укатили в Кобылкино, потому что столичные «дохтура» ничем не отличались от саранских – они не смогли вылечить поврежденные связки Клавдии, а от предложения вырвать беспокоивший его зуб Никита отказался. Сказал, что он и сам его может выдрать: привяжет надежную тонкую веревочку одним концом к зубу, другим – к двери, Клавка сильно дверью хлопнет, и нет зуба. Делов-то! Еще за это деньги платить! Не такой уж он дурак!
Клавдия обрела голос через четыре года, когда все в ту же самую выгребную яму провалилась та дочь, которую она носила под сердцем во время ее визита в Москву. Клавка стояла и смотрела, как ее ребенок тонет в зловонной жиже, и вдруг как заорет: «Помогите! Помогите! Караул!» Никита оказался рядом, спас дочь и лишь к вечеру заметил – что-то изменилось, неспокойно как-то стало в семье, напряженно. И только когда Клавдия крикнула:
– Ну, чо расселс-си-то! Иди дров наколи, воды принеси! – до него дошло – жена заговорила.
Юрик же Макашов, как потом мы узнали, действительно переехал к своему другу, который как нельзя кстати вернулся с Байкала, где в течение полугода изображал на полотнах величайшее озеро Земли то в брезжущем рассвете, то в туманной дымке, то в дождь, то в солнечное безветрие, то в ненастный день, то в лучах заката. Он приехал в Москву окрыленный и тоже вовсю, как и Юрик, готовился к выставке. Но если у Макашова выставка называлась «Изящная палехская миниатюра», то у друга, к которому он переселился, выставка носила более пафосное название – «Великое достояние России».
Водитель такси помог мамаше выгрузить вещи. Мы стояли под навесом второго подъезда пятиэтажного дома в вечерних сиренево-малиновых лучах. И тут взгляд мой упал на большую красную дорожную сумку из кожзаменителя...
* * *
Распухшая, поношенная красная сумка из кожзаменителя стояла на веранде под тенью виноградных шпалер в закатном рыже-лиловом солнце. «Господи! Сколько же лет этой сумке! Старше меня на два года, а все еще в прекрасной форме! Дно немного вытерто, и только!» – подумала я, усевшись на лавку и раскрыв книгу, чтобы выглядеть взрослее и серьезнее. Я смотрела на страницы «Консуэло», но ничего, кроме желтоватых пробелов между строк, не видела. И зачем «один из удачных романов Жорж Санд», как утверждают критики, пролетел со мной сотни километров? Наверное, для того, чтобы побывать в моих руках в моменты ожидания, или для придания мне более умного вида, чем в действительности: это сосредоточение взгляда на абзаце, все равно каком, этот силуэт читающей девушки – очень выгодная поза, нечего сказать!
– Ты будешь купаться? – спросил Нурик. Вот глупый вопрос! Зачем, спрашивается, я приехала к родителям Марата? К совершенно незнакомым людям?
– Да, – буркнула я, не отрываясь от книги, будто описание жизни Консуэло настолько заинтересовало меня, что мне не до пустых разговоров с «женихом». Тоже плюс! Не напрасно сей знаменательный роман летел сотни километров над полями, лесами, автотрассами и морем.
– И ты не боишься? – снова спросил он своим противным ломающимся голосом, переходящим из визга в бас, еще что-то такое же мерзкое проговорил, но я не расслышала – прямо над домом пролетел с ревом самолет – как только крышу не снес, удивительно!
– Чего бояться-то? – Я оторвалась от желтоватых междустрочий и в упор посмотрела на Нура. Какой же он страшненький, худой – одно слово, цыпленок, да еще и глупый.
– А там акулы! – пробасил он. – Тюлени! Хвать тебя за ногу! – Он сделал страшное лицо, я махнула рукой и опять уставилась в книжку во избежание необходимости отвечать.
– Пойду, послушаю, о чем это они так долго там совещаются, – сказал Нур.
– Вот-вот, сходи. – Давно бы так, а то стоит тут, ерунду какую-то мелет!
И я осталась одна на веранде. Марат с Мирой закрылись с Азой и Арсеном в дальней комнате и, вероятно, обсуждали мое пребывание здесь – в этом одноэтажном доме с плоской крышей, которая в жаркую ночь служит спальней, – приземистом, будто вросшем корнями в бело-желтую пустыню, где, кроме колючек и странного серебристого растения с плюшевыми листьями, не растет ничего (увы, это вам не огород бабы Сары с капустой, картошкой, морковью, зеленью и лесной земляникой!), отдаленно напоминающем побеленную мазанку далекого украинского хутора. Даже не верится, что поблизости от этого лишенного растительности пространства плещется голубыми волнами с пенистыми гребешками море. Единственное спасение от нестерпимого зноя являет собой тень от виноградного «потолка» веранды с налитыми, тяжелыми янтарно-оливковыми лозами.
Я сижу, оглядываюсь по сторонам. В углу террасы – раковина, над ней полка с посудой, обеденный стол – большой, за которым собирается, наверное, по праздникам и в выходные вся семья; лавки... Впереди, далеко-далеко, разбросаны такие же домики, светло-желтый песок разделен зигзагообразными чернеющими линиями – все, как на карте. И тишина... Такая тишина, что в ушах звенит. А на душе ни с того ни с сего какое-то беспокойство – хочется схватить красную сумку из кожзаменителя, которая старше меня на два года, и бежать отсюда куда глаза глядят – по светло-желтому песку с зигзагообразными чернеющими заборами, наступая на колючки и на то странное растение с плюшевыми листьями, которое тут ошибочно принимают за шалфей, меж серебристых фиговых деревьев с нежными лимонно-белыми цветками и тонким неповторимым ароматом... Вперед, вперед, рвануться с этой веранды и, миновав море, неведомые города и городишки, увидеть родные сердцу сочные травы всех оттенков зелени, поля, леса с высоченными вечнозелеными соснами, которые, подобно атлантам, подпирают весь свой век небо, белые стволы берез с небрежно нарисованными кем-то серо-черными штрихами. Услышать шелест. Вслушаться в жизнь, что сквозит везде – в каждой травинке, под огромными лопухами, на ветках деревьев, в малиннике. Муравьи, улитки, птицы, медведи...
Ужас какой! Два дня я на чужбине, а уже ностальгия загрызла! Уже по родным просторам соскучилась – по дятлам, муравьям да медведям!
Что-то происходило со мной, какая-то энергия внезапно сгустилась во мне, ища выхода, как вдруг дверь по правую руку от меня отворилась, и из комнаты вышел юноша. Высокий, статный... Бронзовый загар его особенно хорош и контрастен со светлыми одеждами. Миндалевидные, искрящиеся, насыщенно-изумрудные глаза. Римский нос – крупный, правильной формы, с горбинкой. Дугообразные брови, приподнятые в удивлении, особенно заметно одна – левая. Чуть припухлые, четко очерченные губы – не то что какие-то размазанные под носом, какие можно наблюдать у людей слабовольных и упрямых. Все в нем – в этом юноше – было гармонично, начиная с густых, волнами набегавшими на чистый округлый лоб каштановых волос до ступней с пастельно-розовыми ногтями, которые виднелись в открытых носках его сандалий. «Прекрасный юноша из моего детского сна!» – озарило меня, пронеслось молнией в голове, ворвалось в сердце, разряжая сгусток непонятно откуда взявшейся энергии.
Сначала я испытала удивление от того, что реальность столь походила на мой младенческий сон, а потом страх охватил меня – прекрасный юноша смотрел на меня исподлобья – признаюсь, не очень-то приветливо, взгляд его пронизывал, словно луч прожектора – темноту. К тому же в руке он держал довольно увесистый электрический утюг.
– Ты кто? – спросил он недоброжелательно и даже прищурился – мне вдруг показалось: еще мгновение – и утюг полетит в меня прямой наводкой.
– Я? Дуня, Дуня Перепелкина, – поторопилась ответить я, надеясь избежать удара металлическим прибором для глажения, и снова рев самолета – страшно аж!
– А-а... – протянул он разочарованно. – Та самая, из Москвы?
– Да, да.
– Я слышал, ты к нам в гости. Море любишь?
– Да, да, – «дакала» я, совершенно растерявшись. Он поставил утюг на большой обеденный стол, после чего я несколько успокоилась.
– Ну, ну, – буркнул он, звонко прищелкнул языком и скрылся за углом дома, насвистывая.
«Еще тот тип! – вознегодовала я. – Интересно, кто это? Неужели он тоже тут живет? Тогда я не останусь! Ни за что! Плевать на море, на баттерфляй! Пускай по приезде в Москву я не блесну перед Павлом Захаровичем, доведенным до бешенства, его любимым видом плавания, пускай в выпученных глазах моего тренера я не увижу ничего, кроме досады и раздражения, пускай мне снова и снова не будет хватать воздуха, чтобы сделать полукруг руками и лягушачий толчок ногами под водой. Пускай!»
Я была настроена решительно. Утюг в руках, недоброжелательный взгляд, цоканье языком, а в довершение еще и издевательское насвистывание затмили гармоничную внешность юноши, мягкий с хрипотцой голос, одним словом, все затмили и только усугубили мое желание бежать к родным сердцу полям, к лесам с вечнозелеными соснами, которые, как атланты, подпирают весь свой век небо, к белым стволам берез с небрежно нарисованными кем-то серо-черными штрихами. И я схватила уж было в порыве ярости красную сумку из кожзаменителя, схватила совершенно бессознательно и – кинулась к калитке.
– Варфоломей! Варфоломе-ей! Починил утюг, оболтус? Дуня! Ты куда это собралась? – удивленно спросил меня Марат. Я стояла в полнейшей растерянности и хлопала ресницами часто-часто. – Варфик, дурак, это ты Дуняшу напугал? Смотри, она бежать собралась! Дуняша! А как же море? Не бойся его! Это он напускает на себя для важности! Ты хоть с девушкой-то познакомился? – И Марат в шутку толкнул Варфика.
– А зачем? – нахально спросил тот и впился в меня взглядом.
– Дуняша, это мой младший брат – Варфоломей. Добрый малый, только вечно балбеса из себя строит. – И Марат подошел ко мне, подхватил сумку и повел показывать мою комнату.
«Не знала, что у Марата есть брат! Не знала, что у Марата есть брат! Почему мне не сказали, что у Марата есть брат?» – беспрерывно крутилось у меня в голове.
– Балбес! Балбес! Балбес! – как попугай принялся повторять Нур, кривляясь при этом.
– Ну держись, макака! – Варфоломей сорвался с места и погнался за шурином. «Вот дураки!» – подумала я, но от мысли, что Варфик сейчас отделает как следует моего «жениха», приятное тепло разлилось по моему телу.
– Идем, я тебя с родителями познакомлю, – сказал Марат. Я убрала непослушные прядки за уши, одернула сарафан и даже умудрилась ущипнуть себя за обе щеки, чтобы предстать перед его предками опрятной и румяной девушкой. – Это Дуняша! Это моя мама – Аза, это отец – Арсен.
– Очень приятно, – проговорил Арсен и протянул мне руку. Он чем-то напомнил мне Соммера, наверное, той же контрастностью темно-карих глаз и седых волос, только у отца Марата седина еще не достигла ослепительной снежной белизны, а отливала черненым серебром. Он тоже был молчалив, многое держал в себе, только замкнутость эта была совсем другого характера – он мало говорил не из-за боязни обидеть жену, а потому что мужчина вообще должен быть немногословным. А уж если сказал, то все семейство непременно обязано повиноваться этому тихому, как бы между делом брошенному слову и исполнить наказ неукоснительно.
– Какая миленькая девушка! – воскликнула Аза и, по-моему, искренне. Азе было пятьдесят пять лет, но выглядела она значительно моложе. Ее нельзя было назвать худой, но и лишних килограммов на ее ладном миниатюрном теле не наблюдалось. Темные, но не откровенно черные волосы ее были беспорядочно замотаны сзади, кудряшки выбивались из пучка и свисали с затылка, впереди, над ушами. Зеленые глаза и римский нос Варфик явно унаследовал от нее. Она была красива, она не была задавлена сильным, «муругим» характером мужа, она ничего не боялась (разве что пустяки какие-нибудь пугали ее, да и то ненадолго – как то: морские водоросли или лягушки), она быстро воспламенялась и всегда знала, что ответить. – Вот твоя комната, Дуня, – и Аза распахнула дверь самой дальней комнаты, где стояли три пружинистых койки, устланные одинаковыми хлопчатобумажными голубыми покрывалами с незатейливым узором из белых ромбов, как в пионерском лагере, и еще – тумбочка и ножная швейная машинка. – Можешь жить тут, сколько захочешь, – радушно и тоже, по-моему, искренне сказала она, вытирая мокрые руки о синий шелковый передник, а на ее гладких, розовато-абрикосового цвета ланитах выступили две притягательные, соблазнительные ямочки. «Ей очень идет синий цвет», – проскользнуло у меня в голове, а на душе стало так радостно и тепло, что в тот же момент мною были забыты луга и поля с сочной зеленой травой, муравьями и улитками, в ней обитающими, вечнозеленые сосны и белые стройные березы средней полосы России.
– Спасибо, спасибо огромное, – пролепетала я.
– Теперь вдоволь наплаваешься! – У Марата, кажется, от сердца отлегло, что наконец-то мое желание выполнено и я отшлифую баттерфляй, чтобы в Москве блеснуть перед Павлом Захаровичем, вернее, ему на зависть.
– Неужели ты не боишься моря? – Миру беспокоил тот же вопрос, который волновал ее брата.
– Нет. Я люблю море.
– Действительно, а что ей моря-то бояться?! – воскликнула Аза. И снова: «Ж-ж-ж-ж-ж-у-у-у-у-у-ххх... » – рев самолета.
– Я – боюсь, – призналась Мира, когда опять воцарилась тишина. – Водоросли по ногам – так неприятно! Думаешь, вдруг акула!
– Кому суждено быть повешенным – не утонет, – изрекла мать Марата. – И потом ты, Мирка, плавать не умеешь! А если не умеешь плавать – что тебе делать на берегу моря?
– Но никто из нас, согласитесь, не любит моря, – настаивала Эльмира.
– Потому что оно близко, рядом, никуда не убежит, а то, что в изобилии, надоедает, – важно молвила ее свекровь. – Ну, пойдемте ужинать.
– Потом, тетя Аза, после купания, – выкрикнул Нурик на лету – он появился из-за угла дома, весь какой-то всклокоченный, красный, как помидор.
– Гостю, который приходит после ужина, достаются дрова, – важно проговорила тетя Аза, и я вдруг поняла, что она изъясняется исключительно восточными поговорками – это вдруг стало ясно как дважды два – «то», и с каким пафосом это «то» слетало с ее уст, без сомнения – краткое народное изречение с назидательным содержанием, но чужое моему уху, а следовательно, это было нечто из восточного фольклора. Я даже хотела было вооружиться карандашом с блокнотом и записывать все, что она говорила, подобно тому, как Шурик из «Кавказской пленницы» записывал тосты. Но эта идея так и осталась неосуществленной, впрочем, как и недочитанный «один из удачных романов» Жорж Санд. – Так что прошу к столу. Не взыщите, у нас запросто. Отужинайте, чем бог послал, – и Аза провела рукой над столом по воздуху, словно сейчас из широкого рукава ее батистовой, бледных тонов блузки посыплются невиданные заморские яства. Однако же ничего оттуда не посыпалось, а бог в этот вечер послал катны – так называемый молочный суп, – и джаджик – блюдо из творога с зеленым луком (от одного вида которого мне становилось дурно и начинало мутить) и укропом. – Гость ест не то, на что он рассчитывал, а то, что нашел! – изрекла хозяйка, заметив, наверное, как мое приветливое лицо превратилось в кислую физиономию при виде джаджика.
Пока мы трапезничали, самолеты с воем летали взад-вперед по небу, словно автомобили по трассе, а Варфик все время смотрел на меня, смотрел как-то странно – без издевательской усмешки, во взгляде его не было надменности или какого бы то ни было чувства превосходства, он не пронизывал, обжигая, а словно присматривался ко мне, скользя.
Наконец было покончено с молочным угощением, и я сломя голову побежала к себе в комнату, нацепила купальник, схватила полотенце и в крайнем возбуждении вылетела на улицу. «К морю! К морю! Отрабатывать баттерфляй! Доводить до совершенства, чтоб у Павла Захаровича лицо от зависти перекосилось, когда он увидит, чего я добилась!» – пело все внутри меня.
Мы с Мирой шли позади, впереди не торопясь вышагивали два брата, Нурик метался между нами, как меж двух огней.
– А я не буду купаться, – сообщил он.
– Почему?
– Не хочу.
– Боишься? – мучила я его.
– Вот еще!
– Конечно, боится! Цыпленок! – подтрунивала над ним сестра.
– Ничего я не боюсь! – пискнул он.
– Почему ж тогда не хочешь? Или... – я чуть не ляпнула: «Или у тебя месячные?», но вовремя замолчала – какие же у Нурика, моего «жениха», могут быть месячные?!
– Что «или»? – спросил он.
– Да так, ничего.
– Ты договаривай, договаривай, – настаивал он, и в этот момент Варфик повернулся и одарил меня такой улыбкой, от которой, казалось, бело-желтый песок превратился в ослепительный искрящийся снег, а пастельно-розовое небо полыхнуло вдруг оранжевым огнем. В одну секунду все изменилось, перевернулось вдруг во мне. В одно мгновение я наполнилась новым чувством, которого не ведала до сих пор, будто в пустой сосуд налили эликсир любви, который дарит вечную жизнь. Только тогда я этого не поняла – чувствовала лишь, как горят и лицо, и уши, которые я пыталась скрыть от Эльмириного взгляда ладонями. Некое отдаленное подобное ощущение я испытала, когда развернула записку, которую Петухов послал мне через весь класс с последней парты третьего ряда у стены и в которой он признавался мне в любви, в доказательство чего пригласил меня в «кено».
Море, надо сказать, плескалось довольно далеко от дома с виноградной террасой и плоской крышей – шли мы до него быстрым шагом около получаса. Сначала по дороге нам попадались все низкие белые дома посреди каменисто-пустынного неровного ландшафта. Перед тем как закончилась эта часть пути, нам встретилась толпа смуглых, невысоких мужчин – человек двадцать, не меньше. У всех (без исключения) на головах красовались такие же огромные кепки, каждая из которой могла бы запросто послужить взлетной полосой для самолета, в точности как у того человечка из багажного отделения аэропорта, который принял меня за косоглазую, и как у обманщика-продавца из местной лавки, не имеющего привычки давать сдачу. «Наверное, эти кепки у них тут – писк сезона!» – подумала я, с интересом рассматривая жертв моды.
– Опусти голову и не смотри на мужчин! – шепнула мне Мира.
– Почему? – удивилась я, отметив про себя, что далеко не всем идут эти супермодные кепки – более того, многих они просто уродуют!
– Тут женщины вообще ходят с закрытым лицом! – взорвалась Мира, когда мужчины в кепках остались далеко позади. – Это не город! Это аул! Женщины тут до сих пор скрывают свои лица под паранджой! А ты мало того, что идешь с открытыми плечами, так еще и таращишься на них! – Слава богу, в этот момент завизжал очередной самолет, заглушив Эльмирино негодование.
– Да что они, девушек в сарафанах не видели?! – изумленно спросила я.
– Вон, смотри, – и Эльмира кивнула в сторону. Из калитки выходила... Ну, наверное, все-таки это была женщина, хотя ручаться я не могу, потому что это существо все – от темени до пяток – было закутано в лиловую тряпку.
– Как же она ходит?! Она ведь не видит ничего! У нее ведь лицо закрыто! – пристала я к Мире.
– Ха, ха, ха, ха, – засмеялся Варфик.
– Это вдова, у нее муж полгода назад умер, поэтому она в фиолетовых одеждах! – заговорщицким тоном пояснила Мира, но как бедная вдова ориентируется в пространстве, так и не объяснила – наверное, и сама не знала. – Варфик, я тебя попрошу Дуняшу сопровождать к морю, когда она захочет, а то, чего доброго, завернется после купания в полотенце и так и пойдет до дома! Неприятности могут быть!
Надо же, какие сложности! Недаром говорится: Восток – дело тонкое! А я ведь так и собиралась идти до дома, даже в полотенце обматываться не хотела – просто в купальнике, он как раз и высох бы по дороге. Я всегда так делала, когда мы снимали дачу в Подмосковье – от пруда до дома шла в купальнике, все девчонки в Хаврюшкино так делают, и мы с Людкой. И снова мне стало тоскливо-тоскливо, и снова меня потянуло к полям с сочными, душистыми травами, к лесам с вековыми соснами, к деревянным домикам с треугольными крышами, к стройным березам и к плакучей иве у пруда. «Жаль, что в этом году мы опоздали снять нашу дачу! Поздно спохватились!» – уныло подумала я.
– Варфик! Ты слышал мою просьбу? Марат! Скажи ему, чтоб он всегда сопровождал Дуню к морю!
– Если б не моя школьная практика, я бы остался и каждый день ходил с тобой на море! – гордо заявил Нурик.
«Слава богу, что у него практика! А то бы он весь отдых мне испортил!» – пронеслось у меня в голове.
– Конечно, я буду сопровождать Дуняшу к морю. А, Дуняша? – И Варфик подмигнул мне самым что ни на есть загадочным образом, будто за этим сопровождением он подразумевал еще что-то немаловажное, скрытое от всех, о чем знаем только мы с ним.
– Угу, – неопределенно ответила я, а у самой мороз по коже пробежал от его взгляда, подмигивания и этого: «А, Дуняша?»
«И все-таки что же со мной происходит? – гадала я. – То в жар, то в холод бросает! И в глаза я ему смотреть не могу – неловко как-то. Нет, со мной явно что-то творится!» – заключила я и в эту минуту увидела стадо баранов – голов двадцать, не меньше. Все, как один, тощие, иссушенные, грязные, словно осенняя листва весной, когда тает снег – лишь прожилки, скелет от них остается, и больше ничего – ни листовой пластины, не говоря уж о кутикуле, верхнем эпидермисе, хлорофилловых зернах, воздухоносных межклетниках и остальных важных составляющих этого органа высших растений, которые выполняют функции фотосинтеза и транспирации. Лишь сеточка остается от сего сложного организма – безжизненная, мертвая сеточка. Бараны тоже показались мне неживыми – они, словно тени, двигались по горячему, едва успевающему остыть к утру песку.
Один из них, наверное, вожак (если у баранов вообще существуют вожаки), поднял голову, и вдруг все стадо напомнило мне не трухлявые омертвевшие листья, а группу мужчин, которые прошли мимо нас минут пять назад. Я в воображении своем нахлобучила на всех баранов огромные несуразные кепки, которые здесь в этом сезоне особенно модны, и невольно опустила глаза долу, склонив при этом голову. Так шла я, как мне показалось, очень долго, так что не заметила перед самым своим носом зеленовато-бирюзового моря.
– Дуня! Вот предел твоих мечтаний! – издевательски проскрипел Нур. Я очнулась, посмотрела вперед, и в одно мгновение были забыты вдова, закутанная в фиолетовую тряпку, группа мужчин, перед которыми надо склонять голову, бараны в модных кепках, похожие на тех самых мужчин, на которых ни в коем случае нельзя смотреть.
Только загадочное подмигивание Варфика колыхалось в памяти и приводило меня в панический трепет. Лишь его взгляд сейчас волновал меня – настолько, что было неловко стянуть при нем сарафан и остаться в фиолетовом, как траурные одежды вдовицы, которая встретилась нам по пути, купальнике. Первый раз в жизни я испытывала жуткий комплекс неполноценности. Как я покажусь перед ним?! Это мое ужасное костлявое угловатое тело танцовщицы, словно спрыгнувшее с одноименного полотна Пабло Пикассо, написанного им во времена увлечения примитивизмом! Я страдала, стоя в нерешительности у сотворенного самой Природой бескрайнего бассейна, в котором я собралась отшлифовывать свой баттерфляй, чтобы вызвать зависть у своего желчного тренера. Но отчего мне было так важно мнение Варфоломея о моем теле? Эта мысль мне в голову не приходила. Мне было просто стыдно, и все.
Я зашла прямо в сарафане по колено в соленую воду, сняла его и, швырнув на берег, не теряя ни секунды, спряталась в первой же набежавшей волне. Проплыла метров пять, обернулась – мой сарафан, подгоняемый сильным ветром, улетал в сторону низенького дома, из которого недавно вышла закутанная безутешная вдова. А Варфик, Нур и Марат бегали по дикому пляжу, как ошпаренные, пытаясь схватить мое платьице.
– Ловите! Ловите быстрее! В чем она обратно пойдет?! Ужас! Кошмар! – Мира, крайне недовольная, вся взвинченная какая-то, высоко подпрыгивала на месте, думая, что таким образом она помогает ловить мой сарафан.
Я подплыла к берегу, встала, нащупав ногами дно, и заржала, как лошадь. В тот момент я как-то не сознавала, что они ловят мою единственную одежку, в которой я смогу добраться до плоского домика с виноградными шпалерами. Так смешно они метались втроем по пляжу, поднимая столбом песок – слоны, да и только! Так забавно злилась и подпрыгивала Мира, словно резиновый мяч при ударах об асфальт! А сарафан все удалялся и удалялся от моря, летя вверх, к аулу. Варфик почти превратился в черную точку. И тут я представила, что он сможет разглядывать мое костлявое, некрасивое тело в течение получаса – то есть всю обратную дорогу до дома. Гогот мой резко сменился икотой. Я прикладывала ладонь ко лбу козырьком, чтобы разглядеть Варфоломея, несмотря на то, что солнце заходило над морем, за моей сотрясающейся от непроизвольных отрывистых звуков спиной.
Наконец он появился в поле зрения. Он приближался, прижимая к груди мой сарафан.
– Слава богу! Молодец, Варфик! А то как бы она обратно пошла – ума не приложу!
– Как ты его поймал? – ревностно спросил Нур.
– Он зацепился за финиковое дерево! Я его – хвать! А ты, балда, даже пробежаться не смог! – И Варфик захохотал таким же смехом, каким я сама ржала минут пять назад. И снова между ними завязалась шутливая драка, которую Нур воспринял в высшей степени серьезно.
– Спасибо огромное! – крикнула я из воды.
– Зачем ты его вообще бросила? – бурно жестикулируя, воскликнула Мира.
– Застеснялась – вот и зашла в сарафане в воду, – буркнула я себе под нос и поплыла, рассекая волны круговыми движениями рук, отталкиваясь по-лягушачьи ногами. Вперед, вперед – туда, куда наполовину окунулся огненный солнечный шар, к той зыбкой, кажущейся границе соприкосновения земли и моря, которая ускользала от меня все дальше и дальше. Я плыла, не оглядываясь (меня всецело поглотила отшлифовка баттерфляя), думая лишь о том, что движения мои размашисты и не синхронны, что Павел Захарович сейчас обрушился бы на меня с упреками и ругательствами. Вертелась в голове и еще одна навязчивая мысль: о Варфоломее, об улетевшем сарафане, который тот поймал и нес, прижимая к сердцу.
Когда я оглянулась, то поняла, что нахожусь в центре меж двух горизонтов. Я немедленно развернулась и поплыла к берегу.
По пути к дому, поднимаясь в гору, Мира пилила меня:
– Не думала я, Дуня, что ты так себя поведешь! Если б ты знала, как мы все за тебя перепугались! Зачем так далеко заплывать? Ты не представляешь, насколько это опасно! Ты бы могла попасть в воронку и захлебнуться! Что бы тогда мы сказали твоей матери? А если бы рядом оказался тюлень? Ты хоть знаешь, что их тут полно?! Знаешь, сколько людей пропало без вести! – Мира замолчала и даже после моего извинения не разговаривала больше со мной.
– Дуняш, ты бы вдоль берега, что ли, плавала! – Эта попытка Марата примирить нас с Мирой ни к чему не привела из-за моей тогдашней дури. И надо мне было ляпнуть, что вдоль берега плавать совершенно неинтересно – все равно как для канатоходца тренироваться не под куполом цирка, а по начерченной на полу линии.
После этого Мира совсем уж озлобилась на меня – разочаровалась и пожалела, наверное, о дорогостоящих мельхиоровых позолоченных столовых приборах, которые семья Нура присылала мне в бесчисленном количестве; наверняка припомнила она и тот самый кубок для вина, изготовленный непонятно из какого металла, напоминавший мне всегда чашу Святого Грааля. И вовсе не потраченные на подарки деньги она пожалела – Мира усомнилась, достойна ли я вообще называться Нуровой женой. Теперь Эльмира расскажет о моем безобразном поведении Раисе и Соммеру, и они сами будут не рады, что столь упорно (я бы даже сказала, навязчиво) звали меня в гости.
Настроение у меня было окончательно испорчено. Я шла босиком позади всех – мелкий теплый песок ласкал мои ступни. Я проклинала себя за идиотскую выходку с сарафаном и за рекордный заплыв до горизонта и обратно. И тут неожиданно ко мне подошел Варфик.
– А ты красивая! – шепнул он беззастенчиво, посмотрев мне в лицо, – ему, судя по всему, пришлось по душе, что наши с Мирой и Нуром отношения дали трещину. Кажется, он не переносил ни жену брата, ни своего шурина. – Да ты не расстраивайся, они завтра уедут, и мы с тобой опять на море пойдем! – Он улыбнулся, и его серьезное, мрачное лицо моментально преобразилось. Не только лицо его, а все вокруг стало радужным, засияло, будто я розовые очки надела и мне теперь плевать на мнение Миры и ее родителей. Я не могла не улыбнуться в ответ. – У тебя сарафан так вкусно пахнет!
