Текст книги "Самый скандальный развод"
Автор книги: Анна Богданова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Так, значит, и я могу идти? – спросила недавно рыдающая от счастья встречи с братом жены своего четвероюродного брата толстушка в полосатом костюме.
– А вы, позвольте узнать, куда намылились? – Катерина утешительно потеребила своего коллегу за рукав. – Нет, Катя, мне просто интересно! – саркастически воскликнул Апофеозов.
– На программу «О том, о чем никто не говорит», – робко призналась она.
– Да катитесь! Но учтите – вам, как и Креветкину, мы не заплатим ни копейки и в студию больше не пустим!
– Это почему это не заплатите?! – базарно закричала мадам Загребайло. – Я что, зря лук нюхала? Напрасно слезы проливала? Да у меня на ваш лук, между прочим, аллергия!
– Идите, идите, Шкуркина, а то помолчать не успеете о том, о чем никто не говорит! – посоветовала ведущая с кукольным личиком.
– Надо ж, на лук аллергия даже бывает! – удивилась Мисс Бесконечность. – Липочка, а я люблю лук, – и хвать у нее дольку с руки.
– Так, это тоже вырезать, – распорядился Стас Апофеозов. – Продолжаем!
Снова на сцену выскочила «женщина-вошь», грохнула хлопушкой и выпалила:
– «От меня нигде не скроешься». Дубль второй.
– Пусть наши герои – Галина Сергеевна со Степаном Степановичем – беседуют, сидя за столиком. Мы не будем им мешать, а пойдем дальше. К нам на передачу...
Но я особо не слушала, что говорит ведущий и его помощница Катя, а напряженно ждала своей очереди и следила, как меняются плакаты в правом верхнем углу. Сначала там была надпись «Хлопать!», потом «Плакать!» и «Умиление!». Из обрывков фраз я поняла лишь, что хрупкая девушка в джинсах разыскивала свою первую любовь и что их отношения прекратились, когда объект этой самой любви в середине второго класса средней школы переехал на новую квартиру.
– А теперь, уважаемые зрители, сюрприз! У нас на передаче присутствует известная писательница, автор любовных романов, которую вы все наверняка знаете, – Мария Алексеевна Корытникова. Не поверите, но ее разыскивает сестра, о существовании которой Мария Алексеевна и не подозревала! Не так ли, Мария Алексеевна? – спросил меня Апофеозов, а Катерина уже стояла передо мной с микрофоном, сахарно улыбаясь.
– Нет, не знала. – Я окончательно растерялась, как вдруг почувствовала легкий толчок кулаком в спину – это Пулька таким образом поддерживала меня.
– Спускайтесь, пожалуйста, на сцену.
И я спустилась вниз под грохот аплодисментов.
– Не будем испытывать ваше терпение, а сразу позовем вашу сестру, – и он кивнул кому-то из другой части зала.
...Ко мне навстречу шла девушка довольно странная во всех отношениях (по крайней мере, визуально), она выделялась своим видом из общей массы так же, как на нашей стороне выделялась Анжелкина мать с зелеными веками.
Во-первых, она была до неприличия худа, будто страдала анорексией, во-вторых, меня сразу поразил ее наряд: вытянутый свитер цвета морской волны на пятый день шторма, связанный вручную из ровницы не на спицах, а, кажется, на фонарных столбах – до того огромные дыры были между петлями. То, что было внизу, с большой натяжкой можно назвать юбкой – это был просто кусок материи того же неясного цвета, что и свитер, сбоку скрепленный тремя булавками. На ногах – нечто вроде вязаных или плетеных пинеток, изготовленных из тех же ниток, что и вышеописанный свитер, на резиновых подошвах, которые крепились к верху посредством веревки, которой обычно перевязывают торты в кондитерских магазинах. Чудной головной убор, который съехал на затылок из-за слишком густых, торчащих в разные стороны волос: шляпа – не шляпа, котелок – не котелок, берет – не берет. Одним словом, не разберешь, что красовалось у нее на голове – какая-то вязаная треуголка с двумя козырьками над каждым оттопыренным ухом.
«Костюм» довершали следующие аксессуары: длинная узкая сумочка болталась под коленками на веревке, точно сарделька, и бусы, сделанные из просверленных пивных крышек.
Ко всему прочему, на руках она держала... «не мышонка, не лягушку, а неведому зверушку». Присмотревшись, я пришла к выводу, что это все-таки была собачка неизвестной породы с ярко-апельсиновой длинной шерстью, в розовых, зашнурованных ботинках на лапах, розовой плиссированной юбочке, жакетике и с розовым же бантом на голове. «А зверь-то одет лучше хозяйки», – подумалось мне.
– Пусти меня! Ка-аззел! – вдруг нечеловеческим голосом взревела она, зацепившись «юбкой» за стул, на котором сидел мужчина средних лет очень серьезного вида; моська громко залаяла и попыталась его тяпнуть.
В конце концов она сползла с верхотуры на сцену и, передав Стасу собачку дрожащими, неестественно белыми руками, сказала:
– Подержите Афродиту! – и вцепилась в меня, как рак клешнями, приговаривая: – Сестрица! Сестрица! Сестрица!
– Слезу, Марья Алексеевна, пустите слезу, – едва слышно проговорил Апофеозов, но лук мой слопала бабушка. Сама же я слезу пустить не могла, потому что больше всего в данный момент боялась быть задушенной сильными, длинными, как щупальца паука кругопряда, пальцами сестры. Зато студия наполнилась слезами и всхлипами присутствующих. – Итак, хочу представить вам, – обратился ведущий к зрителям, – сестер, которые сегодня нашли друг друга! Мария Алексеевна Корытникова – знаменитая писательница и Ада Михайловна Корытникова, – представил он девушку, страдающую анорексией, в чудной одежде. – А как вы напали на след своей сестры?
– Сначала увидела ее книги! Да, книги, книги! Фамилия-то редкая – Корытникова! А мне мать говорила, что у меня есть сестра! Говорила, говорила! Я навела справки и к вам обратилась! Вы все и выяснили! Что вы меня спрашиваете, когда сами все и выяснили! Сами выяснили, а меня спрашивают! Дураки какие!
– Простите, кто вы по профессии, Ада Михайловна? – поинтересовался Апофеозов.
– Я довольно известный модельер, – укоризненно проговорила она и пронзительным голосом повторила: – Известный, известный довольно модельер!
«Сапожник без сапог!» – подумала я, и тут меня осенило: «Почему это у нас с ней разные отчества? Может, она мне никакая не сестра – точно так же, как Коротайко оказался вовсе не Коротайко, а Креветкиным?»
– Постойте, здесь какая-то ошибка, – взволнованно сказала я.
– Никакой ошибки быть не может, – категорично отрезал Апофеозов и вдруг как заорет: – Зараза! Шавка проклятая! Она меня укусила! – ведущий швырнул Афродиту хозяйке.
– Маленькая, маленькая, маленькая! Мы накажем этого злого дядьку! Не переживай, моя Афродиточка!
– Тогда почему она Михайловна, а я Алексеевна? – не унималась я.
– Потому что это ваша двоюродная сестра со стороны отца, – пояснила Катерина.
– Да, мы кузины, мы кузины, мы кузины, – поторопилась заверить меня Ада Михайловна.
– Располагайтесь за столиком, побеседуйте, а мы перейдем ко второй части нашей передачи, то есть опросу, кто кого разыскивает, – оповестил ведущий зрителей, бросив на Афродиту яростный взгляд, а мы с Адой сели за круглый ярко-синий столик.
– Я так счастлива, что разыскала тебя, так счастлива, счастлива, – эхом раздавались ее слова. – Но я не ожидала, что ты так безвкусно одеваешься! Ужасно, просто ужасно, ужасно! Серый шарф, брусничное платье, серые туфли! Полная безвкусица, полная, полная. Нужно, чтобы все, что на тебе надето, было одного цвета, а не таким разноперым, разноперым, разноперым! Ну, не переживай так, я займусь твоей одеждой и вкусом, не переживай, не переживай, – она говорила без остановки, повторяя по нескольку раз одно и то же слово, а я сидела и с интересом разглядывала ее.
Лицо моей кузины (надо сказать, что теперь меня терзали смутные сомнения в самом факте нашего с ней родства) было настолько же странным и чудным, насколько странна и чудна была ее одежда и манера говорить. Серые глаза ее казались очень большими из-за худобы и черных нездоровых кругов под ними. Я еще подумала, что ненормальные они у нее какие-то, будто она страдает базедовой болезнью. Нос длинный (слишком длинный для женщины) на кончике имел ямочку, какая обычно бывает у людей на подбородке, а выглядело это так, будто он разделен на две половинки. Губы – пухлые африканские шлепки без контура, словно перепрыгнули на ее лицо с одного из полотен Гогена, созданного великим импрессионистом на Таити. Я заметила, что у Ады была привычка сжимать их так, что они становились похожими на маленький поросячий пятачок.
От мыслей о Гогене, базедовой болезни и розовых поросячьих пятачков меня отвлек возглас Мисс Бесконечности:
– Дайте мне сказать, в конце-то концов! – возмущалась она, подняв руку, точно двоечник, который впервые выучил урок и теперь рвется к доске. – Прошу слова! Прошу слова! – выкрикивала она как попугай. – Я тоже хочу найти Панкратку! Разыщите мне его! Привезите! Или я умру от любви! – требовала старушка.
Так вот зачем она сюда притащилась! Хитрая бестия!
– Какого Панкратку? – недоуменно спросила Катерина, обратив наконец внимание на смутьянку.
– Моего Панкрата, – настырно проговорила бабушка.
– Расскажите немного о себе и об этом самом... Панкрате.
И Мисс Бесконечность надолго завела старую песню о том, что она отличник народного просвещения, заслуженный учитель, коренная москвичка... Дошла уж было и до банки с вареньем, которую спер на пожаре ее отец в конце позапрошлого столетия, благодаря чему она, собственно, и стала коренной москвичкой:
– От стыда! От стыда уехал отец мой Петр из села Судогды...
– Извините, а можно теперь немного рассказать о человеке, которого вы хотите разыскать. Где он живет, как его фамилия, возраст. Ну, хотя бы приблизительно.
– А ты меня не перебивай! – обозлилась Мисс Бесконечность, что ее оборвали на полуслове и не дали высказать все, что она думает о «кренделе» в кожаных портках из похабной рекламы, о карте москвича и почему градоначальник до сих пор не пожаловал к ней в гости с тортиком и цветами, а она ведь просила его об этом в письме! Однако, понимая, что ее сейчас вообще могут лишить слова, нехотя продолжала. – Панкрат Захарычем его зовут, живет в деревне, лет восемьдесят ему.
– Что вы можете еще сказать о Панкрате Захаровиче? – поинтересовался Апофеозов. – Как его фамилия, как называется деревня, в которой он живет?
– Деревня как деревня! А сказать я вот еще что могу! – словно вспомнив нечто важное, возбужденно проговорила она: – Он до пенсии коровок осеменял... Ну, чтоб у них без быков телята рождались! – крикнула она на всю студию, после чего сначала раздалось тоненькое хихиканье, что невозможно было даже распознать, кому оно принадлежит – мужчине или женщине, потом все присутствующие грохнули от смеха, а ведущий шепотом спросил у помощницы:
– Он что, зоофил, что ли? – и тут же поспешил утешить бабушку, но таким тоном, будто знал наверняка, что старуха-то не иначе как сумасшедшая: – Будьте уверены, Вера Петровна, мы приложим все усилия, чтобы найти вашего Панкрата Захаровича, – а в сторону кому-то прошипел: – Этот кусок с бабкой тоже вырежете.
– Ах, какой хороший паренек! – восторженно сказала она, подобострастно глядя на «паренька» с набриолиненными волосами.
Через полчаса мы наконец-то вышли из телецентра на свежий воздух. Ада шла рядом, держа на руках Афродиту, которая время от времени злобно тявкала, показывая маленькие острые клычки, больше похожие на кошачьи.
– Ой! Какое чудо! – восторженно пролепетала мама и попыталась погладить Афродиту.
– Она кусается! Кусается, кусается! – предупредила Ада.
– Мы еще и кусаемся! – еще больше умилилась мамаша. – Какая маленькая! Меньше моего Рыжика! – И она, тяжело вздохнув, задумчиво проговорила: – И где-то сейчас мои кошарики? Ну, да ладно, скоро я всех их найду! – оптимистично сказала моя родительница и спросила: – А что это за порода?
– Йоркширский терьер. Да. Йоркширский терьер!
– Глупости! У этой собаки нет ничего общего с йоркширским терьером!
– Мне-то лучше знать! Да, лучше! Лучше! Я отдала за нее кучу денег! Кучу, кучу!
– Оставим это, – устало сказала я. Голос Ады действовал на меня ужасно – он словно тонкая стальная пластина врезался в мозги.
– Да! – вдруг опомнилась мама и строго спросила Аду: – Я что-то не пойму, с какой стороны, – она сказала это так, будто говорила «с какого боку припеку», – вы приходитесь моей Машеньке сестрой?
– Как это? Что это значит, с какой стороны?! С какой стороны! Я – дочь родного брата ее отца!
– Это Михаила, что ли? – дошло до мамы, и я почувствовала некоторое облегчение, что Ада была не подставным лицом, как Креветкин и Шкуркина, а, вполне возможно, действительно приходилась мне двоюродной сестрой. – Маш, ты не помнишь дядю Мишу? Он, кстати, твой крестный отец!
– Э-э... – я натужно вспоминала. – Он мне еще куклу подарил в оранжевом таком платье, – неуверенно проговорила я.
– Да, да, да! – обрадовалась она и печально добавила: – Хороший был человек, жаль, что его нет теперь с нами! Это его Ленка в могилу свела! Змеюка подколодная! Такая, помню, стерва была! – выпалила моя родительница, упустив тот факт, что именно Ленка, подколодная змеюка и стерва, произвела на свет странную во всех отношениях девушку, которая шла сейчас рядом с нами. – Адочка, как мать-то поживает? – как ни в чем не бывало спросила она.
– Вышла замуж и уехала на Камчатку. Да! На Камчатку! На Камчатку!
– Что ты говоришь?! А ты-то как живешь? Сама-то замужем? Дети есть? – пытала Адочку мама. – Ой, помню тебя совсем маленькой! Вот такой же маленькой, как твоя собачка! Родилась ты вся синяя, думали, помрешь. Мы с Мишкой каждый день в роддом шлялись... А там мало того, что никого не пускают, так еще и карантин какой-то объявили! Бывало, оставлю Маньку (ей тогда год всего был) свекрови и бежим с твоим отцом к вам, – пустилась в воспоминания мамаша. – Мой-то долдон в армии был! Как там, кстати, Манин отец? Кондрашка-то его еще не хватила?
– Мама! – укоризненно проговорила я.
– Нет еще пока, нет пока, – с поразительной серьезностью ответила Ада. – И вообще я с ним не знаюсь, не знаюсь. Слышала только, что в прошлом году он спьяну раз семь машину вдребезги разбивал, а потом чинил. Да, чинил.
– Все халтурит? Народ по ночам обирает?! Дальше-то не продвинулся! – с усмешкой заметила мама и для контраста заявила: – А я вот скоро в Германию поеду!
– Правда? – обомлела Адочка. – А я... – но она не договорила, потому что мы уже подошли к машине Власа и вокруг нас столпились члены содружества, Галя Харитонова, Иккина мамаша, Мисс Бесконечность и Олимпиада Ефремовна.
Вероника Адамовна с Нитрой были настолько увлечены беседой, что проскочили мимо и быстрым шагом почесали по направлению к метро, забыв даже попрощаться.
– Ну, как, Маш, нашла сестру? – спросил Влас, вылезая из машины.
– Знакомься, это Ада, моя двоюродная сестра, а это Влас, мой муж.
– Очень приятно, – сказал Влас, с интересом разглядывая Аду.
– Ты замужем? Ты замужем? Ты замужем? – Она, кажется, была поражена.
– Послушайте, а может, поедем все к нам?! Посидим, – предложил Влас.
– И я поеду! – зацепилась за эту идею Мисс Бесконечность.
– Правильно! – поддержала его Пулька, не дав раскрыть Огурцовой рот, которая тоже намылилась ехать и рванула к машине. – Вам нужно собраться в тесном домашнем кругу, а мы по домам.
– Но Машка же уезжает через день! – Анжелка все-таки раскрыла рот.
– Мы обязательно навестим ее в самое ближайшее время, – сурово проговорила Пулька, и я заметила, как она со всей силы наступила на огурцовскую ногу сорок второго размера.
– Маша, иди, попрощайся с друзьями, а я пока такси поймаю. Мы все не поместимся тут.
– Прямо не муж у тебя, а золото! – с ноткой зависти в голосе заметила Анжелка, когда мы отошли в сторону.
– Ага! На людях! – негодовала Пулька. – Это ж надо додуматься жену в медовый месяц в глушь несусветную отправить, где она будет сидеть в одиночестве и кроме пьяных рож деревенских мужиков ничего не увидит!
– Зачем ты Машку расстраиваешь?! Ей и так не сладко! – проговорила Икки. – Все будет хорошо, Маш, ты не переживай, мы к тебе будем приезжать на выходные...
– А в будни тебе все равно некогда – начнешь новый роман писать, – утешал меня Овечкин.
Мы еще постояли минут десять, а когда я увидела, что Влас поймал такси, расцеловала друзей и с комком в горле побежала к машине.
– Машечка, я за вас так рада! – находясь в расстроенных чувствах после прощания с содружеством, я не заметила, как на меня надвигается необъятный бюст двенадцатого размера в самодельном лифчике из панам, пока не уткнулась в него носом.
– Ой! Извините! – пробормотала я, очутившись перед великаншей – Галей Харитоновой, маминой подругой.
– Ничего, Машечка, ничего. Я и за Полечку очень рада. Хоть мир посмотрит! А бабушка с вами поедет?
– Да вроде бы собирается.
– Она у вас, как моя мама. Бывало, приеду к ней в дом престарелых, а она мне все: «Топа-топа, топа-топа». Ну, до свидания, Машечка, – сказала она и размашистой походкой отправилась в сторону метро.
«Интересно, что значит «топа-топа»?» – гадала я, пока не услышала, как мама кричит на Мисс Бесконечность.
– А я сказала, ты поедешь домой! Тебе и так твой ненаглядный Жорик сегодня такой клистир с патефонными иголками поставит, что ой-ой-е! Мало не покажется!
– Я ему позвоню! Власик, дай мне телефон, – потребовала старушка. – Ну номер-то мой набери! – нагло сказала она и, схватив трубку, ласковым, нежным голосом проворковала. – Жорочка, сыночек, как ты там? Животик не болит? Зубик дергает?! Это к непогоде, мальчик мой! – утешала она свое любимое шестидесятипятилетнее чадо. – Жорочка, я сегодня ночевать не приеду. Ой! Ой! Ой! – испугалась она, вероятно, услышав в свой адрес весьма нелестные отзывы. – При чем тут Панкрат Захарович?! Я у Машки ночую. Сейчас я тебе трубку дам, чтобы ты успокоился! – и она стала пихать мне трубку.
– Не буду я с ним разговаривать, – отпиралась я. – Я с ним за десять лет словом не перекинулась – теперь-то с какой стати?!
– Скажи, что я у вас ночевать останусь! Надо же, как трудно! Язык, что ли, отсохнет?
Она все-таки всучила мне трубку. Я, как робот, выговорила металлическим голосом:
– Бабушка сегодня останется ночевать у меня, – и дала отбой.
– Такой ревнивый мальчуган вырос, Липочка! А почему ты думаешь, он меня под домашним арестом держит? Боится, как бы у него новый папа не появился! – делилась она с подругой, залезая в машину.
За стол я, мама, Влас, Мисс Бесконечность, Олимпиада Ефремовна и Адочка с Афродитой сели лишь в полдевятого вечера.
– Ада, так я не поняла, ты замужем? – вернулась к прерванному у телецентра допросу мама.
– Я пять лет назад развелась. Развелась! Развелась! Я модельер, человек творческий! Я не переношу, когда меня придавливают. Придавливают, когда я не выношу! – В моих мозгах и ушах снова задребезжала стальная пластина.
– А дети-то у тебя есть? – не отступала мама.
– Не люблю детей! Не люблю! Они кричат, визжат, меня от этого в дрожь бросает. Мне для работы необходима тишина. Тишина, тишина, – выдала Адочка, сажая Афродиту рядом с собой на свободный стул и наваливая ей в тарелку гуляш и красную икру. А моська вдруг положила передние лапки на стол, гавкнула, после чего хозяйка сняла с нее розовые ботиночки, и я увидела, что у Афродиты на когтях настоящий маникюр.
– Зачем ты ей когти красишь? – не удержалась я.
– Как это зачем? Это ведь элитная дорогая собака, за ней уход нужен. Уход! Уход!
– А по-моему, Адочка, тебя надули и вместо йоркширского терьера подсунули болонку! Взгляните, не правда ли, она напоминает болонку, только крашеную, потому что оранжевых болонок не бывает – они белые или черные.
– Меня не обманули! Афродита – терьер! Терьер! – и Адочка, доказывая, что ее собака чистокровный йоркширский терьер, впала в настоящую истерику – она кричала, повторяя одно и то же слово до тех пор, пока у нее не пропал голос, а у меня не начала раскалываться голова на четыре части.
– Ну, может быть, у тебя совсем уж какой-нибудь экзотический, – решила согласиться мама.
– ... – не издав ни звука, что-то «сказала» Ада.
– Что? Я не поняла? – уточнила мамаша.
– ... – снова «сказала» она.
– Сейчас бумагу с ручкой принесу, – и я ушла в кабинет. Надо заметить, когда кузина потеряла голос, моя голова прошла через несколько минут. Я сунула Аде под нос бумагу с ручкой, и она написала неровными мелкими буквами: «Вы надолго в Германию?»
– Как получится, – ответила мама, но не сочла нужным распространяться насчет причины поездки за границу при Мисс Бесконечности, которая ни об истинном количестве ее кошек не ведала, ни о том, что их увезли, приняв по ошибке за бездомных, ни о моем похищении, ни о легенде с нефтью, ни о добыче биотоплива на нашем огороде в деревне Буреломы, ни о том, что ее дочь застукала Николая Ивановича со злобной вдовицей Эльвирой Ананьевной в одной постели. Она не знала ни о чем и жила какой-то своей жизнью, в своем, созданном в одном лишь ее воображении мирке, где первое место делили Панкрат Захарыч с Жориком или телевизор с холодильником (трудно сказать), второе – Гузка и подруги, а где-то далеко-далеко в тумане, на линии горизонта все остальное. – Вот только за Машу душа будет болеть. В мое отсутствие ей придется одной жить в деревне.
– Хь-кьх... – Ада снова попыталась что-то сказать и тут же зачеркала ручкой, да с таким энтузиазмом, что рвала бумагу и писала практически на скатерти.
– Ну-ка, ну-ка, – и мама вслух прочитала: – Я с удовольствием поеду с сестрицей в деревню!!! У меня отпуск через полторы недели. Отпуск! Отпуск! – Мамаша вдруг оживилась: – А что, это неплохая идея! И ты, Маш, там не одна будешь – все веселее, и познакомитесь поближе! А?
– Конечно, – согласилась я, но как только представила, что мне придется каждый день слышать пронзительный голос кузины, тут же пожалела об этом «конечно».
– Ой! Адочка, ты не представляешь, какая красота у нас в деревне осенью! – запела мама. – Деревья вокруг сняли с себя зеленые наряды и оделись, будто в парчовые вечерние платья огненных цветов, переливающихся в лучах алого закатного солнца. В лесах еще полно грибов: крепкие подосиновики с красными шляпками, подберезовики на длинных, изящных ножках, боровики, сыроежки, поляны рыжих лисичек. Идешь себе по тропинке с лукошком в руке, вдыхаешь ароматы сосен, елей. Вот зашевелилась трава – это пробежал ежик – маленький, с умными глазками-бусинками, вот рябчик перелетел с ветки орешника на березу... Возвращаешься домой, начинается дождь, сначала робкий, размеренный, потом сильный, как из ведра. Ты садишься у огня, кутаясь в клетчатый плед...
– Как там у вас хорошо-то! Я тоже поеду! – прорезалась бабушка, и мама тут же замолкла. Все это время Мисс Бесконечность сидела рядом со мной и молча поглощала то, до чего могла дотянуться ее рука, а Олимпиада Ефремовна тихо поучала внука, давая ему, судя по всему, ценные советы. – Что-то не поняла я, куда это ты собралась, Поля? – спросила старушка, и я чуть было не задохнулась от лукового запаха, исходящего из ее беззубого рта, накрепко въевшегося еще со съемки передачи «От меня нигде не скроешься». – А вообще, я о другом хотела с вами, девьки, поговорить!
– О чем? – тяжело вздохнув, спросила мамаша.
– Я Машку просила! – ни с того ни с сего гаркнула та.
– О чем?
– Купите мне гроб! – брякнула она, а Олимпиада Ефремовна уставилась на нее таким взглядом, каким Манилов глядел на Чичикова, когда тот потребовал продать ему мертвых душ.
– Я ведь русским языком сказала тебе, Машка, что гробы с каждым днем дорожают, что я все одно умру от любви к Панкрат Захарычу. А пока не умерла, пусть себе стоит у меня в комнатке, никому не мешает.
– Верунчик, да что ты такое говоришь-то?! – ошарашенно промолвила Олимпиада Ефремовна.
– Не перебивай меня, Липочка! Я еще не все сказала. Вот когда я умру ты, Машенька, – сладким голоском запела Мисс Бесконечность, – и ты, Поленька, наденьте свои норковые шубки на похороны. Ведь у вас есть норковые шубки, – это был не вопрос, а утверждение. – И еще шляпки тоже норковые наденьте. Пусть все знают, что они у вас есть.
– У меня нет никакой норковой шляпки! – заметила я.
– Ну, так купи, – настаивала старушка.
– А если ты летом умрешь? – недоумевала мамаша.
– Летом?.. – Мисс Бесконечность задумалась (видно, такая мысль до сих пор не приходила ей в голову), но ненадолго. – Все равно наденьте! – не отступала она.
– А что, оригинально! – перейдя на бас, произнесла Олимпиада Ефремовна неизменным своим тоном, который пускала в ход, когда не могла уразуметь ничего из того, что происходит или говорится: будто в одну секунду она постигла все сразу – и загадки египетских пирамид, и тайны жрецов майя, и секреты золотого кургана древних скифов.
В этот момент Ада снова передала лист бумаги, где было нацарапано: «Я счастлива нашей встрече, но Афродите пора спать. Мне надо домой. Домой! Напиши адрес деревни и свой телефон. Я к тебе приеду. Приеду! Приеду!»
Мы обменялись с сестрой телефонами, я подробно написала, как добраться до деревни Буреломы, и Ада, зашнуровав Афродите розовые ботиночки на лапах, поднялась из-за стола.
– Аде нужно домой, – сказала я за сестру.
Кузина прошла в коридор, посадила Афродиту на галошницу, открыла свою несуразную узкую сумку, похожую на сардельку, вытащила оттуда хвойный освежитель воздуха и принялась усиленно себя обрызгивать.
– Власик, да и мне тоже пора, – засобиралась Олимпиада. – Послушай, не завезешь по дороге и Верунчика домой?
– Я тут останусь! – заявил «Верунчик» и надул щеки.
– Жорик будет недоволен! Ты ведь знаешь его! Если не приедешь домой, он тебя вообще никуда больше не отпустит! – Это были веский аргумент, и бабушка неохотно поднялась со стула.
– И я поеду! – мама решительно вскочила. – Нужно еще кое-какие вещи в деревню подсобрать.
Минут через десять гости уже стояли возле лифта. Мисс Бесконечность зашла в кабинку последней и кричала оттуда:
– Машка! Гроб мне с голубой шелковой обивкой купите, с рюшками. И про веночки не забудьте, с надписями «От родных и близких» и... – Она еще продолжала что-то кричать, спускаясь вниз, но я этого уже не слышала и отправилась убирать со стола.
Притащив на кухню гору грязной посуды, я задумалась над просьбой Мисс Бесконечности и поняла, что ее бзик по поводу голубого в рюшках гроба не что иное, как продолжение старой истории.
Лет четырнадцать назад она буквально помешалась на собственных предстоящих похоронах, зная наверняка, что долго не протянет и жить ей осталось максимум полгода, хотя чувствовала бабушка в семьдесят пять лет себя превосходно и ничего, кажется, ее не беспокоило. Откуда ей стала известна информация о скорой смерти, точно сказать не могу – тут можно строить лишь самые разнообразные предположения. Знаю, что незадолго до ее тогдашнего помешательства с уходом в мир иной Мисс Бесконечности приснился яркий, запоминающийся сон. Привиделся ей покойный родной брат, который пришел в гости, потребовал, как при жизни, «грешневой» своей любимой каши и, слопав целую кастрюлю, порекомендовал сестре захватить с собой ее искусственную под котик шубу, потому что там, где он теперь находится, очень холодно. Сказав это, брат испарился, а бабушка на следующее утро довела маму до белого каления:
– Поля, а где моя шубка «под котик»? – спросила она и замолчала, ожидая ответа.
– Откуда я знаю, где твоя шуба?! – возмутилась та.
– Как это ты не знаешь?! Я же вам с Машкой ее подарила! Новую шубу!
– Ха! Чего вспомнила! Да! Ты отдала мне ее три года назад! – согласилась мама. – А я сдуру взяла!
Мамаша действительно напрасно пошла на поводу у Мисс Бесконечности и после долгих уговоров старушки все-таки взяла неподъемную шубу с обстриженными рукавами и подолом. Хоть она и действительно была почти новой, но зато в искусственном мехе оказалось невиданное количество личинок моли – целые гнезда! Таким образом, из-за этой проклятой шубы под котик наш с мамой собственный гардероб понес невосполнимые утраты – уже через две недели любая вещь, которую мы намеревались надеть, буквально рассыпалась в руках. В конце концов шуба была выдворена на балкон и выветривалась два месяца под солнцем, снегом и дождем, периодически сбрызгиваемая самыми что ни на есть разнообразными аэрозолями для уничтожения моли и лавандовым маслом, которое Икки принесла мне из аптеки. В карманы же знаменательной шубы был насыпан табак вперемешку с полынью и сушеными апельсиновыми корками.
После изгнания моли шуба была подарена Гале Харитоновой и вскоре отвезена ею матери в дом престарелых, которая кроме «топа-топа» в свои девяносто четыре года больше ничего не говорила. А мы еще долго боролись с пожирателями вещей.
Так вот, спустя три года Мисс Бесконечность потребовала свое «меховое пальтишко» обратно и, когда поняла, что никто ей его не вернет, злобно крикнула:
– Совсем бабку ободрали как липку! – и бросила трубку.
Шубой дело не ограничилось. Наоборот, это было только началом ее заскока с подготовкой к собственным похоронам. Она настолько увлеклась этим, что даже перестала смотреть телевизор.
Надо сказать, что тогда Мисс Бесконечность с сынком Жориком жили в хрущевском доме в Кузьминках и не верили в то, что их и вправду могут потревожить – взять и переселить с насиженного места, где все обитатели микрорайона были для бабушки все равно что родственники, а может, даже ближе, поскольку с родственниками она общалась значительно реже, чем с соседями.
За четыре троллейбусных остановки от них как раз очень кстати открылся тогда продуктовый рынок «Афганец». У старушки всю жизнь была необъяснимая страсть к продуктовым магазинам, а уж рынок явился для нее настоящим событием и единственной радостью в жизни. Теперь она по три раза на дню таскалась на «Афганец» и с полными сумками взбиралась к себе на пятый этаж, переводя дух между третьим и четвертым. Она скупала сахар, муку, сгущенное молоко – для традиционных поминальных блинов, а также непонятно для чего – соль, спички, тушенку, всевозможные крупы и рыбные консервные банки (видимо, на тот случай, если она не умрет, а в стране наступит голод). Истратив пенсию за несколько дней на пищевом рынке, бабушка начинала нервничать и ждать того заветного дня, когда ей принесут деньги за следующий месяц. Однако в это время она не дремала, а занималась тем, что скрупулезно строчила списки приглашенных на собственные похороны. Повсюду в ее маленькой комнате валялись клочки бумаги с именами, фамилиями и вопросительными знаками. Наконец пришел тот день, когда она тщательно вымыла руки, села за секретер, положила перед собой лист белой бумаги и, облизнувшись, принялась старательно выводить фамилии людей, которые непременно должны были присутствовать на ее похоронах. Но листа не хватило, она исписала еще один – получилось сорок восемь человек.
