Текст книги "Самый бешеный роман"
Автор книги: Анна Богданова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Вы с Икки – два сапога пара! Две идиотки! Знаете, что вы вчера вытворяли в кафе? С вами ходить – только позориться! Я больше никогда в жизни не пойду с вами в общественное заведение!
Я чувствовала, что наша компания теряет еще одного человека.
– Да что мы вытворяли?! Ничего такого из ряда вон выходящего я не помню, а раз не помню, значит, ничего и не было. Сидели спокойно за столиком, никому не мешали. Подумаешь, выпили немного лишнего! Ты прямо как чужая!
– Ха! Сидели они спокойно! Да вас теперь в это кафе на пушечный выстрел не подпустят! А раз ты ничего не помнишь, это значит, что у тебя провалы в памяти!
– Ой! Ну, если тебе так хочется мне все рассказать, говори – не томи. Ты ведь, как врач, должна понимать, в каком я теперь состоянии!
– Вы все требовали водки, потом выпили еще графин и вконец одурели. Вы ничего не соображали! Сначала придумали какую-то дурацкую игру – «У кого длиннее язык», придвинули стулья поближе к окну и стали всем прохожим показывать язык. Заметь, был час пик, народу было полно, а вы сидели в освещенном кафе. Так что ваши пьяные физиономии видело пол-Москвы.
Потом Икки приспичило станцевать танец живота. Она полчаса просила официанта завести какую-нибудь восточную музыку, он все отказывал, и тогда ты решила сама спеть «Ламбаду». Икки вскочила на стол как ошпаренная и принялась безобразно и пошло вихлять бедрами, снимая при этом с себя одежду. Ты орала во всю глотку и танцевала на стуле, потому что на столе для тебя не хватило места. В конце концов вас с позором выдворили из кафе, и за нами увязался какой-то хлюпик. Он сидел за соседним столиком. Я сказала, что, если он не отцепится от нас, можете добираться до дома сами, а Икки заявила, что без него она никуда не поедет и что я мешаю ее счастью. Но это еще цветочки. Надо было вас все-таки прямо там и бросить, но я, как верная подруга, решила доставить вас до дома и тем самым пожертвовала своим свиданием.
– Спасибо, Пулечка, ты настоящий друг. Я обязательно поступлю так же, когда ты нахрюкаешься, – горячо сказала я – мне было стыдно. Стыдно за все: и за игру «на самый длинный язык», и за танец на стуле, и за то, что меня видело полгорода. И, наконец, было ужасно неудобно, что из-за меня не получилось никакого романтического свидания у Пульки с анестезиологом среди заспиртованных кистом. Мне не хотелось жить и казалось, что я никогда больше не выйду на улицу, потому что все москвичи и гости столицы видели меня вчера вечером в непотребном виде. Но это действительно были еще цветочки.
После мы погрузились в Пулькину машину вместе с хлюпиком, который увязался за Икки в кафе, а по дороге я настоятельно попросила притормозить у аптеки «Лекарь Атлетов» – видимо, в мою дурную голову крепко засела мысль помочь своей бедной, невезучей подруге и во что бы то ни стало сорвать ее с работы.
В аптеке мы устроили настоящий дебош, хотя для того, чтобы Икки лишили премии, хватило бы и того факта, если бы мы просто показали там свои пьяные физиономии. Но этого нам, разгоряченным неженским напитком, показалось мало, и мы с Икки рассказали нескольким припозднившимся посетителям, что в этой аптеке их бессовестно обманывают, потому что Вонючка, Кургузая, а также женщина с монголоидной внешностью и злыми глазами делят между собой те призы и подарки, которые предназначены для покупателей. Мало того, они втридорога продают наркоманам учетные препараты.
Кургузая сначала посмеивалась, а потом, когда решила наконец узнать, кто же такие Вонючка, Кургузая и женщина с монголоидной внешностью и злыми глазами, изменилась в лице и ушла в подсобку вызывать милицию. Именно в этот кульминационный момент Пульке каким-то совершенно непостижимым образом удалось уволочь нас из аптеки. После чего она сначала избавилась от меня, а Икки так и оставила в подъезде наедине с хлюпиком.
– У нашей Икки – сплошные бзики! – заговорила Пулька рифмой. – Только что узнала – она отдалась вчерашнему слюнтяю из кафе прямо в парадном на широком подоконнике. Теперь ревет белугой! Я вчера долго умоляла ее этого не делать, но Икки ничего не желала слушать и кричала одно и то же: «Не мне одной болеть кандидозом! Мужикам надо мстить!» Я плюнула и поехала домой. Ну не держать же мне над ними свечку! Э-эх! Жаль, что я с вами не наклюкалась! Уж лучше быть невменяемой, чем развозить вас по домам, – закончила Пулька свой ужасающий рассказ, а я поняла, что у русских людей чувство зависти к пьяному человеку перевешивает всегда и при любых обстоятельствах.
– Слушай, а какой сегодня день? – встрепенулась я – смутное, нехорошее предчувствие закралось в мою болящую голову.
– Тридцать первое, пятница.
– Кошмар! – взвизгнула я. – У моей бабушки сегодня день рождения! Это катастрофа! Все, пока.
Значит, сегодня не удастся провести весь день в теплой, уютной постельке, значит, целый день придется натужно улыбаться всем подряд, изнемогая от головной боли. Нет, это выше моих сил!
И стоило мне только подумать об этом, как задребезжал домофон. Это, конечно же, была мама. Она появилась на пороге с сумками наперевес и воскликнула:
– Вот! И это вся моя жизнь! Постоянная мотня, сумки, кастрюли! Как я от этого устала! И когда меня наконец все оставят в покое!
Такое начало не предвещало ничего хорошего. Голова затрещала еще сильнее – каждое ее слово больно било молотком по темечку. Мама перевела дух, скользнула по мне взглядом и сказала:
– Молодец, что оделась.
– А что в сумках?
– Как что? Салаты для стола, жареный цыпленок, антрекоты – бабушка попросила ей сделать. Я с пяти утра у плиты! Когда мне там готовить?! Как все надоело! – снова повторила она и вгляделась в меня получше. – Что-то я не пойму, что ты на себя напялила? Ты что, собираешься поехать на день рождения в этом замызганном свитере и позорных штанах? – Мама принюхалась, у нее было нечеловеческое обоняние – собачье. – Да от тебя перегаром разит! Ты пила! Посмотри, на кого ты похожа!
Она подвела меня к зеркалу, и я увидела там… Я не знаю этого человека! Вот кого я там увидела. На меня смотрело круглое, опухшее, незнакомое лицо.
– Неужели это я? – сомневаясь, спросила я маму.
Казалось, мне ввели какой-то страшный аллерген и произошла необратимая реакция – моя физиономия превратилась в подушку. По-другому можно сказать: «Поднимите мне веки!»
– Ты настоящая идиотка! – не на шутку разозлилась мама. – Ну для кого я все делаю?! Для чего я договаривалась с Олимпиадой насчет Власика? Ты что думаешь, он клюнет на твою опухшую рожу?
– А я и не хочу, чтобы он клевал!
– Замолчи! Как мне все надоело! – в третий раз повторила она. – Меня замучили вы все – бабушка, ты, все! Мой день начинается с того, что я встаю с кровати, открываю дверь своей комнаты и размазываю кошачье дерьмо, потому что Кубик каждое утро валит кучу под дверью. Потом я выношу за ними поддоны, кормлю, драю полы, готовлю обед, снова выношу поддоны, вывожу глистов, блох, чищу уши, варю им кашу, снова подходит время кормежки, мытье посуды – и так целыми днями. Еще надо накормить Колю. А он кабы что есть не станет, ты это знаешь! У меня уже от рук ничего не осталось, я все время полоскаюсь в воде. Как ты можешь надо мной так издеваться!
– Ну тогда зачем ты подбираешь все новых и новых кошек?
– Я их люблю. Тебе этого не понять! Мне их жалко, и они, в отличие от тебя, благодарные существа! Не могу же я их бросить! Но сил у меня уже никаких нет! И еще бабушка – звонит и в самый последний момент просит приготовить ей настоящий антрекот. Садистка! Антрекот! Ты мне скажи, чем она его будет жевать?
– Она еще просила купить по дороге «Орбит».
– У тебя что, «белочка» началась? Какой «Орбит»? Она потеряла все зубы в 27-м году прошлого столетия, когда заболела цингой во времена коллективизации!
– Ну, может, у нее десны окостенели, не знаю. Я как-то слышала про одну старушку, у которой в 114 лет выросли молочные зубы!
– Я тоже слышала. И все-таки, как ты могла так поступить?! Ты только взгляни на себя!
– Да я уже смотрела.
– И ты думаешь, что можешь понравиться Власу?! – Мама с пол-оборота заводилась.
– Не хочу я ему нравиться! – закричала я. – Мне надоело, что ты вечно подсовываешь мне каких-то недоделанных женихов! Меня это унижает! Как будто я сама не в состоянии никого найти! Я что, такая страшная? Я уродина?
– Да-а! Ты уже нашла-а! – смачно протянула она. – Целых три раза! Только вот интересно, где ты их откапывала – тех самых недоумков, за которых так стремительно выходила замуж!
– Кто бы говорил!
– Да! Я четыре раза выходила замуж, но не за таких шизиков, как ты! Да! У Николая Ивановича есть свои странности, но кто ж без недостатков?! Зато он для меня ничего не жалеет и котов любит не меньше меня. Самое страшное в мужике – это жадность, запомни! А у тебя, ты посмотри, – кого ни возьми! К примеру, первый твой – Славик, с которым ты прожила год. Я всегда говорила, что он от тебя гулял!
– Он не гулял! Я сама от него ушла!
– Где пьянка, там и бабы! Богемный мальчик! Хронический алкоголик – вот кто он! А второй – Юрик! До сих пор не могу понять, зачем нужно было с ним расписываться, чтобы через две недели подать на развод?!
– Мы не сошлись характерами. Подумаешь!
– А раньше ты об этом не могла узнать? Никогда не забуду, как он подарил мне какой-то четырехтомник, когда ты нас с ним познакомила, а на следующий день забрал его обратно, сказав, что еще сам не дочитал! Скупердяй!
– Да, он оказался непригодным для семейной жизни – слишком экономный и придирчивый!
– Ага! А Толик – это ж вообще нонсенс! Мало того что дурак, еще и бездельник – ни копейки тебе не приносил. Только три года мне жаловался, какая ты несносная и как ему с тобой тяжело приходится. И он от тебя гулял! Они все от тебя гуляли! Может, только Юрик – исключение, просто не успел за две недели вашей совместной жизни никого себе найти! Так что позволь теперь мне устраивать твою личную жизнь!
– Позволь не позволить, – буркнула я. – Я повторяю, меня это унижает и оскорбляет! Все эти смотрины и попытки выдать меня замуж напоминают случку породистых клубных собак, которых закрывают в одной комнате в день овуляции у суки! – воскликнула я и неожиданно для себя заревела. Вообще-то я редко плачу, но, наверное, таким образом водка нашла выход.
– Ну, что за глупости, Манечка! Ну, какая случка! Ты вся на нервах, так нельзя. – Мама села рядом и обняла меня, отчего я завыла еще громче. – Бедная моя, наивная глупышка! Успокойся, а то еще и нос распухнет! Ну, перестань! И что ж тебе так не везет-то! – Мое тело сотрясалось от рыданий.
– Никто от меня не гуля-ял! – заливалась я.
– Конечно, не гулял! Это я со злости сказала, но согласись – все они были негодяями.
– У-у-у! – неопределенно протянула я. – Никуда я такая страшная не поеду, голова раскалывается, весь день буду лежа-ать.
– Нет, нет, нет! Это глупо. Иди в душ, а потом я из тебя в два счета сделаю красавицу. И не реви, а то ничего не получится. Хорошо еще, что я рано приехала и у нас есть время.
Я вышла из душа – мама ходила по квартире и срывала мои плакатики.
– Зачем ты это делаешь? Не смей! У меня нет времени писать новые!
– Что за бред! – воскликнула она и принялась читать объявления-памятки, которые только что сняла с входной двери: – «Выключи газ, воду, свет. Закрой окна», «Много пить нельзя – это меня деморализует», «Посмотри на обувь. Не от разных ли пар туфли?!» Ты – ненормальная? Что о тебе подумает Влас, когда прочитает эти бумажки? Он подумает, что ты алкоголичка и маразматичка! Я выбрала тебе самое лучшее платье, там, на кровати, вот колготы.
– Где ты их нашла? – поразилась я.
– Провалились за ящик. Иди, оденься и приведи себя в порядок. Они должны приехать через час.
На кровати лежало самое дурацкое платье из моего гардероба – я не надевала его ни разу. Оно было ужасного небесно-розового цвета, трикотажное, с широкими рукавами-воланами и такой же юбкой. В тот день, когда я его купила, у меня были месячные – естественно, я погорячилась.
– Ни за что не надену эту гадость!
– Прекрати! – грозно сказала мама. Мне стало наплевать, что надевать, и я последовала лозунгу, который выдвинули большевики в 1916 году по отношению к правительству во время Первой мировой войны: «Чем хуже, тем лучше». – И положи побольше румян! Пудру не забудь! Подкрась реснички! – выкрикивала она, наводя порядок в моей берлоге.
– Ну вот, совсем другое дело – хорошая девочка из приличной семьи! – обрадовалась она, увидев меня во всей красе. – Только не надо делать такую кислую физиономию.
– Голова болит, – проныла я, и тут взгляд мой упал на сумку с жареным цыпленком и салатами, из которой весело торчало горлышко бутылки шампанского.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Чем?
– Ты хочешь вылакать шампанское, чтобы встретить Власа полупьяной?
– Зато голова пройдет, и я не буду целый день мучиться! – выпалила я и тут же пожалела, что это сказала – сейчас на меня обрушится шквал упреков, и моя бедная голова разболится еще сильнее.
– Резонно, – вдруг сказала мама. – По дороге мы можем купить еще бутылку, все равно придется где-то останавливаться и покупать цветы. Но от тебя будет разить, как от винной бочки! Что подумает Олимпиада Ефремовна?!
– А ты меня решилась уморить?
«Моя судьба еще ли не плачевна?
Ах! Боже мой! Что станет говорить
Княгиня Марья Алексевна!»
– продекламировала я отрывок из любимого маминого произведения.
– Ладно. У тебя где-то был мускатный орех. Нужно найти, он отбивает запах спиртного.
В отличие от вчерашних поисков новых колгот мускатный орех нашелся очень быстро, мама откупорила шампанское, и мы выпили за бабушкино здоровье.
– Вкусное, правда?
– Как бальзам на душу, – с наслаждением сказала я.
– Полусладкое.
– Я начала новый роман.
– Молодец. Слушай, поехали с нами в деревню, а? Возьмешь с собой компьютер, будешь работать на втором этаже. Тебе никто не помешает.
– Нет, мамочка, я дома привыкла.
– Да ну тебя! Почему ты так не любишь туда ездить?
– Ой! Я же забыла положить бабушкин подарок! – вспомнила я и побежала за ночной сорочкой.
– А я про открытку! На-ка, подпиши, – и мама достала из сумки огромную открытку, на которой был изображен ярко-желтый котенок с красным бантом. – Да, и захвати фотоаппарат, бабушку щелкнем.
– Но он такой старый, в помещении ничего не получится!
– Снимем на лестничной клетке – там светло.
Мы допили шампанское, на душе стало легко, безмятежно, благостно, голова прошла, и было совершенно наплевать, что в этом платье я похожа на поросенка и что меня хотят выдать замуж за противного Власа.
Я нацарапала коротенькое поздравление, и тут задребезжал домофон. Мама сорвалась с места, заметалась, подлетела к телефону, от волнения перепутав его с домофоном. Я хохотала – мне теперь было море по колено.
– Да, Власик, открываю, Власик, – любезно проговорила она и нажала на кнопку. – Ну что ты ржешь! Выброси бутылку и запихни в рот мускат. И мне дай, бестолочь.
Через минуту в дверном проеме вырос он – тот, который двадцать лет назад целый месяц ходил за мной хвостом, ревновал к двоечникам с Крайнего Севера, раздражал своими скучными историями и плоскими анекдотами и уже тогда решил, что наша с ним личная жизнь устроена.
Сейчас, когда Влас находился в метре от меня, он показался мне каким-то другим – не таким, как в детстве, и не таким, каким я видела его совсем недавно в метро. Он был совсем чужим мне человеком – далеким-далеким от моей жизни, привязанностей. Он не знает и никогда не поймет ни моих проблем, ни переживаний, ни волнений. Он вообще никогда не будет способен понять, что меня может радовать или огорчать. Тот далекий июньский месяц, проведенный у моря, казался сном – будто его вовсе не было на самом деле.
Прошло так много времени с тех пор – целая жизнь – у него своя, у меня своя, и все это время мы прожили, не зная друг друга. Ну, может, не жизнь, а кусок жизни. Но сейчас все по-другому – не так, как тогда. Сейчас нам чуть больше тридцати, и мы переступили тот рубеж, который называется серединой жизни. Для нас уже начался тот суровый отсчет времени, который приближает людей к концу: время закрутилось быстрее – дни теперь бежали, словно часы, недели, как дни, а годы, как месяцы.
Тогда, тем южным, знойным июнем все было наоборот: мы только начали свое движение к середине жизни, конца было не видно – он спрятался где-то за поворотом, дни тянулись так долго, что, казалось, месяц на море никогда не кончится. Было как-то легко и просто – я говорила Власу все, что в голову взбредет, не нужно было задумываться о словах, поступках, действиях…
– Добрый день, Полина Петровна, – скованно поприветствовал он мою маму. – Вы, наверное, Маша?
Господи, какой глупый вопрос! Неужели с тех пор я изменилась до неузнаваемости?
– Да, я Маша. Очень приятно познакомиться, – зачем-то ляпнула я и попыталась улыбнуться самой что ни на есть приветливой улыбкой.
– Бабушка ждет в машине. Так что если вы готовы, можем ехать, – сказал он официальным тоном.
Влас сегодня был одет в костюм бутылочного цвета и… Ужас! На нем были желтые ботинки точно такого же цвета, как котенок с бабушкиной открытки! Я согласна, на мне тоже было платье безобразного розового оттенка, но я-то влезла в него по принуждению, а его никто не мог заставить надеть ботинки такого пошлого цвета!
– Машенька! – воскликнула с заднего сиденья Олимпиада Ефремовна. – Здравствуй! Какая красавица стала! Садись вперед, рядом с Власиком, а Полечка со мной, мы тут пошепчемся. Читаю все твои книги, Маш! И как у тебя это все так ловко выходит! Только зачем ты сестру главной героини убиваешь в конце?.. Это в романе «Радости лета».
– Да я все думала, что бы с ней такое сделать – она как-то нехорошо вылезала из текста. А когда она умерла, все сразу встало на свои места.
Бабушка Власа захохотала, и машина тронулась с места. Олимпиада почти не изменилась с тех пор, как мы втроем (я, Власик и моя мама) ловили ее с поезда на южной трехминутной станции. Только волосы из русых превратились в соломенно-седые. А так – все то же: заливистый смех, больные ноги, круглое лицо с узкими, хитрыми глазками.
– Манечка, подпиши-ка мне свою книгу, – и она протянула мой самый отвратительный роман – «Роковой мужчина».
Я расписалась и отдала книгу обратно.
– Мань? Ты что ж ничего не написала-то?
– Почему? Я расписалась.
– Разве так писатели книги подписывают? – удивилась она, а Влас ухмыльнулся. – Надо что-то написать – ну пожелать, что ли!
И «Роковой мужчина» снова оказался у меня на коленях.
– Пожелать? – переспросила я. – Что же вам пожелать-то такого?
– Пожелай, чтобы у меня скоро-скоро родился правнук или правнучка.
Я написала пожелание под своим автографом и вручила «Рокового мужчину» Олимпиаде Ефремовне. Она нацепила очки и прочитала вслух:
– «Желаю, чтобы вы жили долго-долго. Автор». Ну, понятно, значит, правнуки появятся не скоро, – заключила она, а Влас снова покосился на меня и ухмыльнулся.
Мы остановились у супермаркета недалеко от бабушкиного дома, купили шампанского, букет гвоздик и тронулись дальше. Мне показалось, что мы едем целую вечность, и я поняла Пульку, которая вчера жаловалась, что по Москве совершенно невозможно ездить – сплошные пробки. К тому же бабушка живет в противоположном конце города, на окраине.
С заднего сиденья слышались тонкие намеки по поводу нашей с Власом будущей совместной жизни, он, то ухмыляясь, то удивляясь, косился в мою сторону, благостное действие шампанского прошло, и голова снова разболелась. Короче, когда мы позвонили в дверь виновницы торжества, я чувствовала себя выжатым лимоном.
Однако виновница открывать не торопилась. Мы позвонили еще раз и еще – ответа не было.
– Наверное, что-то случилось, – занервничала мама и достала запасные ключи.
…Бабушка стояла в ванной в чем мать родила и поливала себя водой из кувшина.
– Мам, ты с ума, что ли, сошла?!
– Ой! Кто это тут?
– Мы, – ответила мама. – Зачем ты в день рождения в ванну полезла? Я ведь тебя неделю назад мыла!
– Да хватит ерунду-то городить! Неделю назад!
Мама с бабушкой закрылись в ванной, Влас поволок Олимпиаду в комнату, я отправилась на кухню разгружать сумки.
Минут через пятнадцать стол был накрыт, вернее, это был не стол – стола у бабушки в комнате не было вовсе, зато был стул с большой доской. Бабушка в майке и панталонах (больше она надеть ничего не пожелала) вышла наконец из ванной в сопровождении мамы.
– Манечка, детка, ты что, так вот и приехала, без головы? – обеспокоенно спросила бабушка. – Надо было хоть платочек повязать!
– Да тепло еще на улице.
– Прямо тепло! С носа потекло, не май месяц! – заворчала она и вошла в комнату. – Липочка! Сколько ж мы с тобой не виделись! А это кто? – Она уставилась на Власа.
– Мой внук, Верунчик.
– Внук?! Власик! Какой ста-ал!
Олимпиаду с бабушкой связывали давняя дружба и прежняя совместная работа с умственно отсталыми детьми. Олимпиада была моложе своей наставницы и подруги на тринадцать лет. Она развалилась на диване, бабушка плюхнулась рядом, и они ни с того ни с сего захохотали. Мама и я разместились за «столом» на узких, шатких табуретах, а Влас балансировал на старом качающемся стуле.
Зожоры были категорически против новой мебели в бабушкиной комнате, а у них самих на стене висел переснятый на ксероксе календарь без картинок – листы были соединены скрепками, в центре проделана дырочка, через дырочку продернута черная резинка. И все это «художество» красовалось на ржавом мебельном гвоздике над тумбочкой. На тумбочке лежал сшитый собственными руками моего дяди кривой кошелек из кожзаменителя. И все это скопидомство при его-то капиталах!
Именинница рвала деснами антрекот и с удовольствием выслушивала поздравления. Наконец дошла очередь до меня, и я вручила старушке открытку с ярко-желтым котенком. Она тут же схватила ее и принялась читать вслух – она всегда читала вслух письма и открытки.
– Дорогая наша Мисс… Чего?
– Надень очки или читай про себя, – посоветовала я.
– Верунчик, лучше надень очки, – попросила Олимпиада – ей хотелось узнать, что в открытке.
– Дорогая наша Мисс Двойная Бесконечность! – с выражением прочла она первую строку и тут же спросила: – А почему Двойная Бесконечность?
– Ну, тебе же 88 лет, а перевернутая горизонтально восьмерка обозначает бесконечность, – неохотно объяснила я. Влас посмотрел мне прямо в глаза и улыбнулся, а я подумала: «Не отвлекайся, а то сейчас со стула грохнешься».
– Дорогая наша Мисс Двойная Бесконечность! – начала заново бабушка. – Поздравляем тебя с днем рождения. Желаем здоровья, успехов в труде и счастья в личной жизни. Твои дочь Полина и внучка Маня.
– Ты чего написала-то? – шепотом спросила меня мама. – Какие успехи в труде, какая личная жизнь? Сдурела, что ли!
– А что, оригинально, – произнесла Олимпиада таким тоном, будто, разглядывая «Черный квадрат» Малевича, поняла то, что остальные до сих пор никак не могут понять.
– Включите телевизор, там сейчас «Ералаш» идет, – потребовала бабушка. – Ой! Мне так нравится «Ералаш»! Вчера смотрела: один мальчик заходит в платный туалет. И уж так ему невтерпеж, так невтерпеж, а там тетка сидит и отсчитывает ему сдачу. И так долго отсчитывает! И вот мальчик в кабинку-то вошел и кричит ей оттуда: «А в МТС все входящие – бесплатно!» Я так смеялась, так смеялась! Липочка, ты смотришь «Ералаш»?
– Это не «Ералаш», а очередной рекламный ролик, – сказала я.
– Да? – удивилась виновница торжества.
– Надо бабушку сфотографировать, – напомнила мама.
– Но я еще не все подарила. Вот, ночная сорочка. – И я смущенно протянула узенький сверток.
– Ох! Красота-то какая! С кружавчиками! – воскликнула бабушка и тут же заявила: – Я хочу примерить! Власик, выйди! Я надену и позову тебя.
Мисс Двойная Бесконечность сдернула с себя майку и натянула белоснежную шелковую сорочку с соблазнительным разрезом сбоку как раз до того уровня, где заканчивалось глубокое декольте на спине.
– Ты что ей купила? – прошептала мне на ухо мама. – Ты это купила в секс-шопе?
– Ну, как? – спросила бабушка. – По-моему, неплохо, да? Только длинновата.
– Не вздумай отрезать! – в ужасе воскликнула мама – хоть она и сказала, что я купила эту вещь в секс-шопе, она понимала толк в белье.
– А теперь фотографируйте меня! – потребовала бабушка.
– Нужно выйти на лестничную площадку, тут слишком темно, – сказала я.
– Мама, снимай ночнушку и оденься прилично.
– Нет! Хочу в обновке!
– Тебя там продует, ты ведь после ванны!
– Не продует! Власик, помоги мне! – И бабушка рванула навстречу Власику. – Мне идет? Скажи?
– Очень, очень, – ответил он, едва сдерживая смех.
– Липочка, идем фотографироваться!
– Нет, Верунчик, я тебя тут подожду, мне тяжело вставать – ноги болят.
– Мама, оденься!
– Чего ты ко мне пристала!
– Ты простынешь, там сквозняк! Куда ты голая пошла?
– Ладно, дай платок, – и бабушка, покрыв голову и выдернув из вазы гвоздики, кинулась на лестничную клетку.
Я запечатлела ее стоящей около мусоропровода с букетом в руке, напряженно улыбающуюся.
И тут на площадке появился пушистый рыжий котенок. В одну секунду мама забыла о своей усталости, о том, что ей все надоели, о каждодневной куче под дверью, о блохах, глистах и даже о моем замужестве.
– Какая прелесть! – прошептала она. – Какой же ты хорошенький!
И глупый грязный котенок прямой наводкой пошел к ней.
– Тебя выбросили? Да? – спросила она котенка, беря на руки. – И что ж это за люди такие – заводят, а потом выбрасывают!
– Фу ты черт! – брезгливо взвизгнула бабушка. – Поля! Немедленно положи его на место! Гадость какая! Фу! Положи где взяла!
– Щаз! – сказала мама и прижала котенка к груди. – Я его забираю.
– Ты сдурела! – закричала бабушка своим властным голосом. – Тебе что, шестерых мало?
– Где шесть, там и семь, – не отступала мамаша.
– Если ты его возьмешь, я расскажу ей, что у тебя не шесть, а девятнадцать кошек, – прошептала я ей на ухо.
– Тогда я расскажу ей, что ты куришь, – шепнула она мне, и я тут же прикусила язык. Наверное, если бы у мамы не было кошек, бабушка давно знала бы, что я курю, а если б я не курила, она давно бы узнала об истинном количестве маминых пушистиков.
– Я прошу тебя, Поля, положи его на место, – серьезно сказала бабушка. – У меня сегодня день рождения, вот и не порть мне его.
– Ну как же я его оставлю, скоро зима, он ведь не выживет! – не уступала та. – Слушай, Маня, а может, ты его возьмешь? У тебя ведь никого нет! Спаси хоть одну живую душу.
– Да перестань ты девочку глупостям-то учить! Не хватало, чтобы еще она дома зоопарк развела!
– Но я пишу, мне некогда, – замялась я.
– Правильно, Машенька! – горячо поддержала меня Мисс Бесконечность.
– Да я и не отдам его ей, у нее даже кактус на окне засох! – с укором воскликнула мама. И тут из квартиры вдруг донесся дикий грохот.
Мы все кинулись домой, распахнули дверь… Олимпиада сидела на кровати с растерянным и виноватым видом, на полу валялась перевернутая доска.
– Я потянулась за икрой, и стол опрокинулся, – оправдывалась Олимпиада.
Но больше всего меня поразило не это: на другой стороне доски оказался инкрустированный портрет Сергея Есенина. Когда-то, когда я была еще маленькой и дядя благосклонно называл меня «голландской соплей» или «глистой в корсете» и иногда угощал орешками, он увлекался инкрустацией, выжиганием по дереву, неплохо рисовал и любил Есенина. С годами он растерял все эти ценности и дошел до того, что приспособил портрет великого поэта бабушке вместо стола, на который она ежедневно проливала сладкий кофе, просыпала сахар, так, что кое-где намертво прилипли яичные скорлупки и крошки хлеба…
По полу был размазан салат оливье, из которого торчали обглоданные кости цыпленка; ваза закатилась под сервант, пустая бутылка из-под шампанского валялась посреди жареной картошки. Короче, комната стала похожа на картину П.А. Федотова «Свежий кавалер. Утро чиновника, получившего первый крестик».
– Ничего, ничего, я сейчас все уберу, – сказала мама. Котенок быстро сообразил что к чему, спрыгнул с рук и принялся за недоеденный бабушкой антрекот.
Как раз в этот самый момент (момент поистине неподходящий) отчетливо послышалось звяканье ключей по ту сторону двери. Я, мама, Влас, бабушка стояли вокруг перевернутого стола, котенок сидел в центре, Олимпиада Ефремовна – на диване, и все мы с напряжением смотрели на дверь. Наконец она распахнулась, и на пороге появились Зожоры. Поистине это была немая сцена. С минуту они в изумлении глядели на нас, а мы на них. Дядя держал в руке три вялых тощих пиона и глазированный сырок в пакете – видимо, хотел поздравить мать.
– Сыночек! – подобострастно воскликнула Мисс Бесконечность и тем самым первая нарушила тишину. – Я знала, что ты приедешь!
– Что ж, если знала, молчала?! – неслышно, одними губами проговорила я.
Зожоры непонимающим взглядом смотрели на бардак в бабушкиной комнате.
– Жора, здравствуй! – прервала тяжелое молчание Олимпиада Ефремовна. – Это я перевернула стол, ты не волнуйся, мы сейчас уберем.
– Здрасьте, – процедил сквозь зубы «сынок», и они с Гузкой тут же скрылись в своей комнате.
– Ну, Поля, Маша, давайте-ка, собирайтесь! – властно прикрикнула бабушка, намекая на то, что день рождения окончен.
– Власик, поехали, – живо сказала Олимпиада Ефремовна.
– Нет-нет, Липочка, ты можешь остаться.
– Вот нелегкая-то принесла, – квохтала Гузка. – У нас своя семья, и нечего им тут делать!
Наконец мы сели в машину и отъехали от бабушкиного дома. Олимпиада теперь сидела впереди, мы с мамой сзади, котенок обнюхивал салон.
– Влас, довези нас до метро, пожалуйста, – попросила я.
– Влас всех развезет по домам, – распорядилась Олимпиада. – Сначала меня, тут недалеко.
– Она никогда меня не любила, она всегда любила только его, а мы с Маней нужны, только чтобы приехать помыть ее да подстричь ногти на ногах!
– Ну что ты, Верочка вас любит! Не говори ерунды! Жора, конечно, тяжелый человек, но не надо принимать все так близко к сердцу, – заступилась за подругу Олимпиада.
– Как бы мне его назвать? – задумчиво спросила мама – она совершенно успокоилась, взяв в руки теплый мохнатый комочек. – Это котик, я уже посмотрела.
– Не знаю, надо подумать. Может, Гриммельсхаузен? – неуверенно предложила я.
– Да ну, это слишком длинно, он откликаться не будет. Нужно, чтобы в имени была шипящая буква. Вот у меня котов как зовут: Даша, Гоша, Миша ну и так далее…
– Не надо ему давать имя из церковного календаря, – воспротивилась я.
– Зря ты, Поля, его взяла. А вдруг у него лишай? – вмешалась Олимпиада Ефремовна.
– Да нет у него никакого лишая! – воскликнула мама – она на кошках, если так можно выразиться, собаку съела.
