Текст книги "Самый бешеный роман"
Автор книги: Анна Богданова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Анна Богданова
Самый бешеный роман
Автор спешит предупредить многоуважаемого читателя, что герои и события романа, конечно же, вымышленные.
Еще издалека завидев книжный магазин, я не могла пройти мимо, не посмотрев на свои детища. Поскольку реальных детей у меня пока нет, я при каждом возможном случае любуюсь на созданные мной литературные произведения.
Влетев в книжный подобно урагану, я проскочила отделы религии и философии, медицины, русской классики – все это ничуть меня не интересует.
Народу было полно, и я, расталкивая буквоежек плечами, бедрами и руками, наступая им на ноги, стремилась добраться до вожделенной полки с любовными романами. Наконец я у цели: тепло разлилось по всему телу, голова закружилась от ряда книг в ярких глянцевых обложках, на каждой из которых (если вывернуть шею) можно прочитать фамилию автора – Мария Корытникова. «Это я – Мария Корытникова! Я!» – пульсировало у меня в голове. Глядя на свои шедевры, я вдруг сама себе напомнила ту лягушку-путешественницу, которая странствовала вместе с перелетными птицами, держась ртом за прутик. И как в один не слишком прекрасный день ее расперло от гордости и она закричала во всю глотку: «Это я! Я придумала так путешествовать!» В итоге бедняжка, как известно, полетела вниз.
Нет, что ни говори, а приятно смотреть на собственные творения. Неужели я столько написала? «Я-я-я-я!» – немедленно отозвалось в моей душе. Именно в эту секунду кто-то коснулся моего локтя. Я обернулась – передо мной стояла совершенно незнакомая женщина: полная, лет сорока, в коротеньком терракотовом плаще и темно-зеленой юбке.
– Девушка, я смотрю, вы не знаете, что выбрать? – участливо спросила она, а взгляд ее маленьких черных глазок, казалось, уже успел проникнуть в мою голову и узнать обо всех глупых и заносчивых мыслях.
– Да. То есть нет, – опешила я, но тут же подумала: «Какое ей, собственно, дело до моего выбора». – А вы что, тут работаете консультантом? – съязвила я.
– О, нет, что вы! Я просто живу неподалеку и часто заглядываю в этот книжный – мне нравится, что тут можно ходить, выбирать… Знаете ли, на прошлой неделе купила замечательную книгу, и если вы не читали, очень советую вам ее приобрести.
– Что за книга? – живо спросила я в надежде, что дама в терракотовом плаще непременно скажет сейчас, что года три назад в России появилась одна очень талантливая писательница, что романы ее переполнены истинными страстями, глубоким психологизмом характеров героев и что фамилия этой самой писательницы – Корытникова.
– Книга называется «Дневник Бриджит Джонс», а написала ее Хелен Филдинг, кажется, перевод с английского. Ну да, конечно же с английского, там все события происходят в Лондоне.
И тут я ощутила такое неприятное чувство, которое, наверное, испытывает каждая мать, когда посторонние намекают ей на то, что ее ребенок вовсе уж не такой умный и красивый, каким она его считает, что есть, мол, дети поумнее и покрасивее.
Да что ж это такое, в конце концов! Народ просто помешался на этой чокнутой Бриджит Джонс! Все только и делают, что говорят об этой полоумной девице! Повсюду слышишь: «А вы читали «Дневник Бриджит Джонс»?», «Вы слышали, по этой книге уже сняли фильм! Нужно непременно посмотреть!», «Филдинг пишет продолжение своей «Бриджит»! «Она возвращается!», «Сняли и продолжение!».
Вот радость-то привалила! Я была возмущена до крайности и решила не держать в себе накопившиеся эмоции по этому поводу:
– Вы бы лучше, женщина, почитали русских классиков – Тургенева, Толстого, Достоевского. Думаю, это принесет больше пользы вашей душе и не даст мозгам окончательно засохнуть!
– Вот наглость-то! – возмутилась толстуха. – Ей советуешь, а она еще и хамит!
– С Достоевским, девушка, это вы загнули! – крикнула девчонка лет пятнадцати в джинсах и лиловом свитере.
– Да и вообще надоело это старье читать! – вмешалась в разговор девица с модной стрижкой и в куртке из тончайшей лайки.
– Между прочим, девушка совершенно права. Беда современной России в том, что молодежь не читает классику, – поддержал меня старичок, который, словно гриб после дождя, вырос возле полок с любовными романами.
И тут я заметила, что вокруг столпилось довольно много народа – они окружили меня плотным кольцом и, видимо, готовы были продолжать дискуссию. Не знаю, что на меня нашло, но я вдруг вскочила на небольшую лестницу, сразу оказавшись на голову выше желающих поспорить, и выкрикнула:
– У вас отсутствует чувство патриотизма! Вы все – жертвы современной зарубежной литературы и этой, как ее… Филдинг, которой совершенно чужды проблемы русских женщин! И если вы не желаете читать русскую классику, если она вам надоела, читайте современных российских авторов! – Я так увлеклась агитацией, что не заметила, как перешла на крик. А народу вокруг скапливалось все больше и больше.
– Кого вы имеете в виду? – спросила девица с модной стрижкой.
– Да! Позвольте полюбопытствовать, кого бы вы нам порекомендовали? – желчно спросила толстуха в терракотовом плаще.
– Вот! Прекрасные романы современной российской писательницы Марии Корытниковой, наполненные истинными страстями, глубоким психологизмом героев и их поступков. – Я потянулась за своим творением… Полка оказалась слишком далеко, мне с трудом удалось ухватить один из романов, и тут книги с грохотом полетели на пол.
– Девушка, вы что хулиганите-то?! – послышалось из глубины зала. Ко мне направлялся охранник с продавщицей.
Я моментально спрыгнула с лестницы и бочком, бочком, по стеночке стала пробираться к выходу.
– Куда же вы? – спросила толстуха в плаще.
– Я вспомнила, что забыла выключить утюг! Пустите меня!
– Идите и поставьте на место книги, которые вы уронили. – Она явно мстила мне за «ссохшиеся мозги».
– Отстаньте! У меня квартира из-за вас сгорит! – возмутилась я и сделала вид, что хочу проскочить с левой стороны – там, где стоял охранник. Тетка тут же метнулась влево и, неожиданно завалившись на стража порядка, вдавила бедолагу в стенку, а я благополучно вылетела из книжного.
* * *
Больше всего на свете я ненавижу засыпать и просыпаться. Сон для меня, как огромный лабиринт с миллионами замурованных входов и выходов и всего с двумя нужными. Так что до рассвета я не могу попасть внутрь, постоянно натыкаясь лбом на бетонные стены, а поздним утром также мучительно ищу выход из фантасмагорических сновидений.
Вот и сегодня я никак не могу очухаться: пью уже пятую чашку кофе, полпачки сигарет выкурено, но не написано ни строчки.
Но нет, нет, все по порядку!
Выхожу из лабиринта с набитыми в сознании шишками от «натыкания» на бетонные стены, продираю сначала один глаз, потом другой, и сквозь сонную пелену передо мной вырисовывается плакат, который, по идее, должен побуждать к подвигу: «Дорогая, просыпайся, тебя ждут великие дела!» Лениво потягиваюсь и снова зарываюсь в подушку. Лежу минут пять. Совесть грызет нещадно. Вскакиваю с кровати. Холодно. Опять кидаюсь под одеяло. Мягко и уютно, как в утробе матери. Выходить совсем не хочется: чего-то делать, суетиться… Как будто я каждое утро в муках рождаюсь заново, а по вечерам в мучениях умираю, словно великая грешница, душа которой отягощена страшными злодеяниями.
Где-то слышала, что комар живет всего один день. Наверное, для него утро – это детство, полдень – юность, вечер – старость. Определенно комары влюбляются в обед, а плодятся ближе к полднику. Решено, следующая моя книга будет называться «Комары умирают ночью», или нет, «Любовь в полдень», а лучше … Подумаю об этом, когда закончу нынешний роман.
Снова вылезаю из-под одеяла и смотрю на плакат, осторожно опускаю одну ногу на пол и долго на ощупь отыскиваю шлепанец. Наверное, закинула вчера под кровать. Опять убираю ногу под одеяло. Обломовщина! Обломовщица! Обломщица!
Конечно, обломщица и динамистка. Лежу и с удовольствием, даже каким-то болезненным наслаждением вспоминаю вчерашний вечер.
Но нет, нет, нет! Все по порядку!
Меня почему-то непременно хотят выдать замуж за порядочного человека: и мама, и мамины подруги, и мамин муж, и бабушка, и даже ее подружки-старушки подыскивают мне женихов – своих сыновей, внуков, племянников, внучатых племянников, уверяя, что все они очень достойные молодые люди, с целым набором самых лучших качеств и добродетелей, совсем без недостатков. Мне говорят, что я уже далеко не девочка, а после тридцати выйти замуж – это почти так же сложно для меня, как получить Нобелевскую премию по литературе. Все они в один голос и в два моих бедных уха твердят, что если я буду оттягивать замужество, то перспектива родить ребенка на старости лет и быть ему не то мамой, не то бабушкой для меня вполне реальна. Окружающие снова и снова дают мне понять, что я совершенно ненормальный человек. Во-первых, потому что в моем паспорте уже нет места для штампа об очередном бракосочетании, во-вторых, потому что я не хочу сейчас рожать детей, и в-третьих, мне намекают, что разговаривать на столь важную тему я могла бы и повежливее!
Надоели! Надоели все!
Меня так извел мой последний брак, что вот уже два года я наслаждаюсь полной свободой действий и решений. После развода я даже как-то поумнела, наверное, оттого, что мне не доказывают каждый день, что женщина – это не человек, а существо, промежуточное между человеком и домашним животным. Есть, например, женщины-стервы. Они напоминают кошек – ласковые с виду, но время от времени показывают свои коготки. Есть женщины, похожие на коров, – с ними тепло, спокойно, они большие и заторможенные. Есть и бабы-коршуны, которые, если что не так, глаза выцарапают и пустят бедного супруга по миру. Такие обычно – худые и злющие. Есть – павлины, вернее павлинихи, невероятно красивые, но глупые. Я же все три года своего последнего брака была каким-то дикобразом, или нет, скорее, неизвестным до сих пор в зоологии подвидом, этакой смесью из всех вышеперечисленных животных: когда бежала из магазина с сумками наперевес, напоминала гончую собаку; когда стирала кучу белья, по уши утопая в пузырьках от порошка, очень уж была похожа на загнанную лошадь в предсмертном состоянии с пеной у рта; когда пылесосила – изможденную клячу, которая пасется в пустыне, отыскивая зеленую травку среди колючек; к вечеру, тупо уставившись в телевизор, – сомнамбулу; ночью, во время любовных утех… В эти моменты Толик никогда ни с кем меня не сравнивал, потому что был скуп на комплименты, а может, потому, что в такие минуты я чем-то отдаленно напоминала ему человека, или потому, что он всегда закрывал глаза?..
Не хочу ни с кем знакомиться! Надоели все!
И вообще, если быть до конца честной, то вот уж два месяца как я влюблена и совершенно не знаю, что мне с этой любовью делать, – ведь тот, в кого я влюблена, даже не ведает об этом…
Впервые я увидела его этим летом, когда ездила в редакцию получать гонорар за предыдущую книгу. Если бы на моем месте была моя бабушка, она ни за что не влюбилась бы в мужчину в белом костюме. Напротив, она скорее всего шарахнулась бы от такого в сторону и подумала, что у него не все в порядке с головой.
Бабушка не раз повторяла историю от том, как за год до начала Великой Отечественной войны ждала на перроне своего жениха и вдруг, увидев вдалеке человека в белом костюме и приняв его за будущего мужа, спряталась за вокзальную кассу, решив ни за что не выходить за него замуж. Мужчина в белом костюме не может быть ее мужем! Белый костюм – это чересчур, это слишком амбициозно и напыщенно. Однако, к ее великой радости, человек в белом костюме прошел мимо, а минуту спустя ее окликнул мой дедушка – «стройный, высокий, симпатичный», и главное, в темно-вишневой тройке, что мгновенно успокоило бабушку, и она вышла за него замуж.
Хорошо ли, плохо ли, но я уродилась явно не в нее, и когда увидела в издательстве мужчину моей мечты, у меня закружилась голова и я чуть было не рухнула от чувств. Вот он – герой моего будущего романа! Вот типаж, которого днем с огнем не сыщешь! Высокий, стройный, он отмеривал коридор издательства уверенным шагом, белый костюм сидел на нем безупречно. Несомненно, он умел носить подобные вещи с достоинством и без комплексов – казалось, этот человек был рожден для роскоши. Зачесанные назад вьющиеся светло-русые волосы, брови с изгибом, почти черные, соболиные, нос чуть похожий на клюв хищной птицы – обожаю такие носы! От него чуть веяло дорогим парфюмом, а когда мы с ним поравнялись, герой моего романа бросил на меня любопытный взгляд и проговорил хрипловатым голосом:
– У-у, какие музы сюда заглядывают!
Обожаю такие голоса! Я совершенно растерялась – не нашлась, что ему ответить, и прошла мимо, как мне тогда показалось, гордо подняв голову. Но до сих пор не могу себе этого простить! Надо было ему что-нибудь ответить – что-то умное и загадочное. Я влетела в кабинет и спросила у своего редактора:
– Любочка! Кто это там по коридору сейчас прошел?
– Да мало ли кто у нас по коридорам шастает! – возмутилась она.
– Ну как же! Такой потрясающий мужик в белом костюме!
– Ты как из деревни приехала! Это ж Кронский! Мы с ним сейчас подписали договор на его новую книгу.
– Сам Алексей Кронский?! – воскликнула я и тут же сама себе стала противна, потому что почувствовала, что в этот момент была похожа на малолетнюю фанатку, которая пару минут назад случайно столкнулась со своим кумиром. На самом деле об Алексее Павловиче Кронском я знала лишь то, что он был популярным сочинителем детективов, но ни одного его романа я не читала.
После роковой встречи с моим героем в коридоре редакции я скупила все его книги и целую неделю, не выходя из дома, читала их, смакуя каждое слово. Когда все книжки были прочитаны, я начала напряженно думать, как можно с ним познакомиться. Конечно, это совсем не в моих правилах – вешаться каждому встречному на шею, причем у него, наверное, целая куча любовниц и почитательниц, но мне было на них наплевать, потому что влюбилась я не на шутку и любовь эта была с первого взгляда.
Может, узнать у Любочки его телефон или электронный адрес и подключиться к Интернету? Нет, не стоит никуда подключаться – я в этом ничего не смыслю, слышала только не один раз, что хакеры через Интернет могут проникнуть в твой компьютер и… И они обязательно стащат все мои гениальные тексты! Нет, Интернет определенно отпадает. Остается попросить у Любы телефон. Но это уж совсем глупо. Нужно, по крайней мере, придумать какую-то правдоподобную историю, для чего вдруг мне понадобился телефон великого Кронского. Он пишет детективы, я – любовные романы. Какая между нами может быть связь? Я думала целую неделю, что может быть общего между детективом и мелодрамой, а еще через неделю снова увидела своего героя в редакции.
– Что это за неземная дева ходит по прозаическим коридорам?! – бросил он мне вслед своим опьяняющим, хрипловатым голосом. Я хотела было ответить, что эту деву зовут Мария Корытникова и что она приходит сюда по делу – тоже, мол, не лыком шита и тоже пишет романы, – но мой герой уже свернул к лифту.
В тот день я поняла – чтобы познакомиться, существует только один способ: как можно чаще попадаться ему на глаза. Этот путь, конечно, тернист и требует нечеловеческого терпения и удачи, но зато самый надежный. Чтобы он начал думать обо мне, нужно постоянно мелькать у него перед глазами. Тогда он обратит на меня внимание и в конце концов поймет, что именно я и есть его судьба. По крайней мере, таким способом Йоко Оно заарканила Джона Леннона, а пока мне ничего не оставалось делать, как встречаться с опостылевшими женихами.
Так вот, вчера вечером я должна была увидеться сразу с двумя сыновьями маминых подруг и внуком давней бабушкиной знакомой. У меня было полчаса свободного времени – с шести до полседьмого, и эти полчаса я решила потратить экономно и с пользой для дела – чтобы хоть недели на две от меня отвязались родственники и их друзья. Всем троим я назначила встречу с разницей в десять минут. С одним из них я должна была встретиться в центре зала на станции метро «Пушкинская», с другим – на «Тверской», а с третьим – на «Чеховской». Получалось по десять минут на каждого. Каждого жениха мне подробно описали, сама я знала только одного – внука хорошей бабушкиной знакомой.
Я немного опоздала и, узрев первого претендента на мою руку и сердце, решила, что с ним вообще не стоит терять времени – все его добродетели как-то сразу померкли, стоило мне только увидеть этого «красавца»: лет 45, открытый лоб до затылка, козлиная жиденькая тускло-рыжая бородка, высокий, худой, в сером плаще под пояс, в очках, с черным «дипломатом» в руке. Ненавижу мужиков с «дипломатами», особенно в метро, в давке, когда они острыми углами своих «дипломатических» дефективных чемоданов пинают меня то по коленкам, то выше – в зависимости от роста. Этот определенно навяжется ко мне домой, откроет свой допотопный саквояж, и в лучшем случае там будут бутылка коньяка «Белый аист» и коробка ротфронтовских конфет. Я тут же представила, как он после первой рюмки начнет прерывисто дышать мне в ухо и щекотать шею своей жиденькой бородкой и наверняка от него дурно пахнет – каким-нибудь специфическим запахом пота или перхоти, а может, всего вместе. И тут же мне нарисовалось мое будущее: много-премного малышей в таких же очках и с жиденькими бороденками.
Время, отведенное на свидание, как-то незаметно пролетело, и я ринулась по ступенькам на «Тверскую». Честно говоря, последний раз я видела внука хорошей бабушкиной знакомой лет двадцать назад. Мы вместе отдыхали с ним после третьего класса на море. Никогда не забуду, как мы втроем – я, Власик и моя мама, – едва успев выгрузить из вагона тяжеленные сумки с консервами, поймали на лету его бабушку – Олимпиаду Ефремовну – грузную женщину с больными ногами. Остановка была всего три минуты, поезд уже тронулся, и его бабушка маханула через две ступеньки и скатилась на землю колобком, забыв от страха про свои больные ноги. Потом мы долго шли по указанному адресу – очень долго, потому что моей бедной маме приходилось сначала перетаскивать метров на десять вперед неподъемные сумки с провизией, а потом и саму Олимпиаду Ефремовну. Так что к месту нашего временного обитания мы пришли только под вечер.
Помню, уже начало смеркаться, когда мама в совершенном бессилии в последний раз перетащила хорошую бабушкину знакомую и поставила ее рядом с сумками около небольшого одноэтажного домика на берегу зеленоватого моря.
Влас всю дорогу рассказывал какие-то скучные и неинтересные истории, пытаясь развлечь меня, но от этого он казался мне еще зануднее, чем, наверное, был на самом деле. Мне тогда хотелось только одного – зайти в этот чудесный домик, утопающий в цветущих кустах шиповника, натянуть купальник и залезть в воду.
Жили мы вчетвером в одной комнате целый месяц, и все это время Влас был для меня, что заноза в пальце, – он ревновал меня ко всем мальчишкам, которые пытались за мной ухаживать, закатывал истерики, говоря, что раз мы сюда приехали вместе, то я ни с кем, кроме него, не должна дружить. Обычно подобные разговоры заканчивались дракой – я уходила вся в синяках, он – в царапинах. Ближе к вечеру он подлизывался ко мне, чтобы погулять по пляжу и наловить светлячков. Когда на улице становилось совсем темно, мы брали по банке и запихивали туда странных насекомых со светящимися брюшками, но я старалась не отходить далеко, собирая жучков рядом с домом. Я ждала, когда мама пойдет на свидание. И стоило ей только выпорхнуть из домика в своем лучшем платье, стоило мне только уловить знакомый запах любимых маминых духов, как я тотчас бросала банку в траву и отправлялась за ней следить. Влас хвостом тащился за мной, приговаривая:
– И зачем ты только за ней ходишь везде? Лучше бы набрали полные банки светлячков, а ночью они бы светились вместо настольной лампы…
– Иди, собирай, – шептала я, но он неотступно следовал за мной, боясь отстать.
– Ну вот ты мне объясни, зачем ты за ней ходишь? Бабушка говорит, что ты очень нехорошо делаешь, что следишь за мамой, – канючил он.
– Что еще говорит твоя бабушка?
– Говорит, что ты не даешь ей устраивать свою личную жизнь.
– Твоя бабушка недальновидная женщина! Разве можно устроить личную жизнь на курорте?
– А почему нет? Ведь мы с тобой уже устроили!
– Чего-чего? – возмущалась я.
– Ничего. Мы с тобой обязательно поженимся, – уверенно говорил он, но я его больше не слушала, потому что была поглощена слежкой.
Я заявляла о себе в самые неподходящие минуты. Мама и ее очередной поклонник, успев от души повеселиться в местном прибрежном ресторанчике, приходили на пляж и усаживались в самом глухом, безлюдном месте. И как только ухажер придвигался к ней ближе, как только клал ей руку на плечо и привлекал к себе, я бесшумно вылезала из-под лавки и неожиданно для них смущенно покашливала:
– Кхе-кхе…
Кавалер сначала пугался, потом мама обрушивалась на меня с упреками, а ухажер в темноте с негодованием начинал кричать:
– Ребенок у тебя какой-то ненормальный! Она что, слабоумная? Она не понимает, что так делать нельзя? И вообще, ей в это время нужно быть в постели!
– Не нужны мы ему, ма, – кротко и ничуть не смущаясь спекулировала я.
Тогда мать со злостью хватала меня за руку и отводила домой. За нами, словно тень, плелся Влас.
Мамаша укладывала меня в кровать, ложилась сама, делая вид, что тоже собирается спать, а когда минут двадцать спустя бесшумно вставала, я противным голосом говорила:
– Что-то не спится мне. Наверное, завтра будет шторм.
– Тьфу! – слышалось в темноте. Мама переодевалась, ложилась и уже по-настоящему засыпала. Я ликовала.
Лишь на пять вечеров, к великому счастью мамочки, я потеряла бдительность. Дело в том, что я познакомилась с двумя братьями – один был на два года младше меня, а другой – на год старше. Они приехали сюда откуда-то с Крайнего Севера на целых три месяца и рассказывали кучу интересных вещей, например про полярную ночь. Они каждое лето, оказывается, приезжают с родителями на юг отогреваться. Мы несколько вечеров подряд разводили на берегу костер, жарили ячменные колоски и хлеб на палочках. Влас каждый раз молчал, с северянами не разговаривал и только мне на ухо шептал одно и то же:
– Пошли отсюда. Чего ты с ними болтаешь, они ведь двоечники и второгодники, это сразу видно.
Влас был отличником и презирал всех, у кого в четверти была хоть одна тройка, но с этими второгодниками с Крайнего Севера мне почему-то было намного интереснее, чем с круглым отличником – таким правильным во всех отношениях и нудным.
– Ну, хочешь, пойдем за твоей мамой последим, – предлагал он – это был последний шанс увести меня от двоечников.
– Что-то сегодня не хочется. К тому же у мамы новый знакомый. Так что успеем еще.
Мы сидели у костра, вели разговоры, хохотали, иногда приходили местные мальчишки, приносили картошку и бросали ее в угли. Влас сидел совсем поникший, чувствуя, что еще один вечер для него потерян – ни подраться, ни поговорить со мной он не сможет. И тут в этой полнейшей неразберихе с картошкой, ячменными колосками, подгоревшим хлебом, в шуме и гаме старший двоечник склонился над моим ухом и сказал довольно громко – так, что Влас услышал его слова:
– Маша, я тебя люблю. Давай поженимся.
А потом взял и поцеловал меня. Метил он в губы, но я в эту секунду повернулась, и поцелуй пришелся на щеку.
– Я подумаю, – ответила я и, посмотрев на побелевшую в темноте злобную физиономию Власа, захохотала.
– Думай быстрее, а то мы послезавтра уезжаем.
Это был вечер военных действий. Сначала Влас долго и нудно укорял меня за то, что я обманщица, потому что обещала ему первому выйти замуж, потом стиснул зубы и начал дубасить меня кулаками куда придется. Я в ответ кусалась и царапалась. Все это происходило без единого слова, а наутро и Олимпиада Ефремовна, и моя мама уже знали, что меня поцеловал второгодник с Крайнего Севера и что я собралась за него замуж.
Вскоре братья-двоечники уехали в свою вечную мерзлоту, и я снова занялась слежкой.
Этот давний знакомый, который предлагал мне руку и сердце двадцать лет назад, стоял посреди зала и нервно поглядывал на часы. Влас почти не изменился за эти годы – мне показалось, что он даже подстрижен как тогда, в детстве. Когда я пригляделась к нему получше, все же заметила в его облике нечто новое. И наконец-то поняла – теперь он тщательно скрывал, даже маскировал ту правильность отличника, которую прежде выставлял напоказ: все было в нем то же, но стрижка чуть взъерошена, безукоризненный костюм он носил с какой-то небрежностью, в движениях появилась вальяжность и даже, как мне показалось, некоторая развязность, нет, скорее, уверенность. Однако я сразу же узнала его – все те же припухлые глаза, тяжеловатый подбородок – упрямый и настойчивый. Выглядел он прекрасно – очень интересный мужчина в самом расцвете лет… И, может, если б я не знала, какой он был скучный и противный в детстве, я подошла бы к нему, но пока я размышляла о мужчинах, остроугольных чемоданах, о специфическом запахе жениха № 1, о совместной с ним жизни и бородато-очкастых детях, время, отведенное на второго претендента, было исчерпано. Я решила, что чем дальше, тем оно должно быть лучше, и № 3 – это, возможно, вообще предел моих мечтаний. Я помчалась на «Чеховскую», но там, на этой серой станции (серой, потому что в моем воображении сочетание букв, составляющих фамилию великого драматурга, было именно светло-серым), меня ожидало горькое разочарование.
По договоренности № 3 должен был держать в руках рекламную газету, которую еженедельно бросают в почтовые ящики москвичей. Он, как и было условлено, стоял посреди зала, высоко подняв газету над головой, медленно поворачиваясь по часовой стрелке. Казалось, что он стоит не в метро, а в аэропорту и держит в руках вовсе не газету, а табличку с фамилией какой-то именитой особы, боясь ее проворонить.
Я поскользнулась, когда увидела его, и чуть было не упала, когда рассмотрела: этот сын, наверное, был моим ровесником, ну, может, года на два постарше. У меня сложилось впечатление, что его буквально час назад вытащили из-под коровы, напялили клетчатый костюм с рантиком на воротнике, торчащим из-под прадедушкиного ратинового пальто, причесали кое-как, надрали на огороде последних, чуть тронутых морозом астр, втиснув их в угол вытертого, расквашенного дерматинового портфеля, купленного годах в семидесятых, и вытолкали в Москву, наказав без невесты не приезжать.
Возвращаться к № 2 было уже поздно, и я поехала домой. Правда, до того как поехать домой, я заглянула в книжный магазин, где прочитала лекцию о засилье современной зарубежной литературы и нечаянно опрокинула на пол свои романы.
Снова читаю: «…тебя ждут великие дела!», еще минутка, и я встану, но тут душераздирающе звонит телефон. Бегу босиком в другой конец комнаты.
– Здравствуй, голубушка! Ты что, еще спишь?
Это мама – сейчас спросит о вчерашних свиданиях, а я еще не придумала, что бы соврать.
– Ты смотрела на часы? Знаешь, сколько сейчас времени? Пора обедать, а ты, наверное, в кровати валяешься! Ну что за режим у тебя такой ненормальный?!
– Я работаю, работаю.
– Нужно вставать раньше! Кто рано встает, тому бог дает.
– Я утром ничего не соображаю.
– С тобой бесполезно разговаривать! Ты все равно ничего не понимаешь! Мне утром звонила Олимпиада Ефремовна, Галя Харитонова, а потом Зиночка.
«Начинается», – подумала я – все эти почтенные дамы были самыми что ни на есть ближайшими родственницами вчерашних претендентов.
– Ты почему ни с одним из мальчиков не встретилась?
Ничего себе мальчики, особенно тот, что с бородой и «дипломатом»!
– Можно подумать, это мне 31 год, и это я не замужем, и это у меня нет детей! – не успокаивалась мама. – Я ищу тебе спутника жизни, а ты набираешься наглости и плюешь на все, что делает для тебя мать!
– Давай поговорим о чем-нибудь другом.
– О чем другом-то! – возмутилась она и затараторила: – Влас – такой хороший мальчик, целеустремленный, умный, добился в жизни всего, о чем только можно мечтать: имеет свой собственный автомобильный салон, не рвань там какая, человек денежный, симпатичный! Ты вспомни, как вы с ним хорошо в детстве ладили!
«Да уж, нечего сказать. Как только глаза друг другу не выцарапали, до сих пор не пойму», – подумала я, но маме сказала:
– Да, хорошо ладили.
– Ну вот. Кстати, ты не забыла, что у бабушки в пятницу день рождения?
«Тьфу, конечно же, забыла, совершенно перепутала все числа и даже не знаю, какой сегодня день», – подумала я, но ответила:
– Как я могла забыть! Я даже ей подарок приготовила – купила ночную рубашку. – Я вспомнила о белой шелковой, отделанной ручным кружевом сорочке с глубоким вырезом на спине, которую купила в тот день, когда впервые увидела Алексея Кронского в коридоре редакции.
– Напрасно, она все равно ее обрежет. Ты ей лучше открытку подпиши, и подлиннее.
– Не умею я открытки подписывать!
– Тоже мне писательница!
– Так мы что, значит, все-таки едем? Этих не будет?
– Конечно, едем. У Зожор еще воду на даче не отключили, и они там будут сидеть до одурения.
Эти или Зожоры – это мамин брат и его… Не знаю, как ее назвать, – супруга, тетка, гражданская жена, но между собой мы называем ее Гузкой. Ее зовут Зоей, а дядю – Жорой, а, следовательно, вместе получается Зожоры. Зоя действительно всем своим видом напоминает жирную рождественскую…нет, не гусыню, а гузку, с которой стекает жир. Она абсолютно ничего не делает, но мечется по бабушкиной квартире, создавая видимость того, что у нее полно работы и ей страшно некогда, а на самом деле каждые пять минут она бегает на кухню, заглатывает бутерброд с вареной сгущенкой или печенье, кидается в ванную, прожевывает и с грязной тряпкой появляется в комнате. Наскоро смахнув пыль, снова бежит на кухню, запихивает в рот кусок ветчины и бежит жевать в туалет. И так целый день по кругу. Я сама видела!
С тех пор как мой родной дядя связался с Гузкой, наши отношения с ним накалились до предела – нас с мамой он попросту не переносит, как, впрочем, и мы его, поэтому, когда Зожоры дома, мы к бабушке стараемся не ездить.
– Кстати, Олимпиада Ефремовна тоже поедет, и всех нас к бабушке повезет Власик. Он сначала заедет за Олимпиадой, а потом за нами! – победоносно воскликнула мама. – Так что наведи порядок в квартире.
– Мне некогда. Я работаю. И потом, я сама могу добраться до бабушки – не маленькая!
– Ничего не выйдет! Я приеду к тебе в пятницу рано утром… Смотри! Коля! Коля! Вон она, на окне! Лови ее, дави! Ну что ж ты неуклюжий-то такой?! А ты как думал?! Блоху не просто поймать! Раздавил? Щелкнула? Молодец! – Эти последние слова мама явно относила не ко мне, а к Николаю Ивановичу, своему четвертому мужу – заслуженному строителю России.
