355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Анна Богданова » Нежные годы в рассрочку » Текст книги (страница 6)
Нежные годы в рассрочку
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 21:24

Текст книги "Нежные годы в рассрочку"


Автор книги: Анна Богданова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

* * *

Первое время Владимир Иванович не находил себе места и вечерами, после работы, занимался исключительно тем, что наяривал своей бывшей жене из телефона-автомата, поскольку в коммунальной квартире, куда он переехал, данного вида связи не было. Он выстаивал на морозе длинную очередь и, чтобы побыстрее добраться до вожделенной трубки, ругался и скандалил с коллегами по несчастью – теми, у кого тоже дома отсутствовал телефон.

Гаврилов высчитывал, кто по скольку минут разговаривает, и если какой-нибудь гражданин или гражданка превышали три минуты – время, за которое, по мнению Владимира Ивановича, можно рассказать обо всём на свете, если, конечно, не мямлить и не мычать в трубку, а знать, что сказать, он срывался с места и бежал «разбираться» из «хвоста» очереди в её «голову». Он доказывал свою правоту, пытаясь восстановить справедливость, заключающуюся в трёх минутах разговора, он кричал с пеной у рта, нервно плевался, выстукивая пальцами мелкую дробь по обледенелой дверце телефонной будки, и, если человек не реагировал на его бурные знаки протеста, Гаврилов врывался в кабинку, с яростью нажимал на рычаг и, выхватив у жертвы трубку, без очереди звонил своему Зинульчику.

– Зинульчик! – оптимистично орал он. – Это я, твой Вовульчик! Как Аврик, как сама? Постой, постой!.. – истошно вопил он, – нет, я не понимаю! Да что это такое, в конце-то концов?! А я хотел бы встретиться с дочерью! – восклицал Гаврилов, но Зинаида Матвеевна уже не слушала его – она демонстративно и безжалостно бросала трубку. – Ну вот. Видели? Сколько я разговаривал? Не больше минуты! И за это время я сказал всё, что нужно! – с видом триумфатора объявлял он очереди – народ начинал возмущаться и выкрикивать:

– Это почему вы без очереди?!

– Да вы сзади меня стояли!

В ответ на их возгласы Владимир Иванович обращался в бегство, и не потому, что он боялся толпы, жаждущей переговорить с родственниками, друзьями или любовницами, – нет, у него просто не было настроения показывать себя во всей красе, поскольку за сорок секунд он не сумел сказать главного своей бывшей супруге – того, что она настоящая «падла».

Если быть объективной, то Зинаида Матвеевна и правда вела себя по отношению к бывшему мужу, мягко говоря, некрасиво и некорректно – она не давала ему видеться с дочерью, швыряла трубку – одним словом, категорически не желала идти на контакт. Гаврилова с головой погрузилась в обустройство новой квартиры. К таким символам счастья, как фикус и семь пожелтевших костяных слоников на прикроватной полке, прибавилось ещё десять, которые Зинаида Матвеевна с любовью расставила на трюмо. К слонам она купила телевизор «КВН» с линзой, и теперь Геня вечерами не болтался по улицам в компании вороватых сверстников, а смотрел фильмы, потешаясь и удивляясь тому, как это люди с их весом и ростом способны поместиться в такой маленький ящик. Кровати рачительная хозяйка застелила покрывалами с подзорами из кружев ручной работы, всюду кипенной белизной сияли и буквально искрились скатерти, салфеточки, на подушках – узорные накидки... И до чего бы дошла Зинаида Матвеевна в этом своём новом страстном увлечении, неизвестно – скорее всего, до абсурда, если б студёным январским днём Гене не пришла повестка, извещающая, что его наконец-то призывают в армию.

Дело в том, что нового психиатра не убедила состроенная Геней «козья морда», доктор не поверил в лёгкое безумие юноши, никакой отсрочки ему не дал, а отметил, что Кошелев вполне пригоден к службе в рядах Советской армии.

Теперь Зинаида Матвеевна чувствовала себя матерью сына, которого насильно отправляют на фронт, на верную гибель. Каждый вечер она бросалась на шею первенца и выла до изнеможения, приговаривая любимую фразу своей усопшей родительницы:

– Чего хорошего, дак помалу, а плохого, дак с леше-его!

Геня, хоть и продолжал носить кепку и широкие штаны, хоть и вёл себя, как «лицо, придерживающееся воровских традиций», активно используя в своей речи уличный жаргон, после развода матери с ненавистным ему Владимиром Ивановичем (Мефистофелем) оттаял сердцем и заметно смягчился. Вполне возможно, что секрет тут таился вовсе не в разводе, а в том, что юноша впервые в своей жизни влюбился без памяти в ровесницу-медсестричку Свету Елизарову, которая каждый день приезжала на работу из подмосковного Ногинска. Как знать?

Лишь один раз он сорвался, сошёл с верного пути, встав на прежнюю дорожку, да и то не по собственной вине, а по воле случая.

За месяц до армии мать справила ему модный макинтош, решив тем самым поддержать и приободрить любимое чадо. Геня расцеловал родительницу за щедрый подарок и, напялив плащ, сказал:

– Пойду, покантуюсь с корешами!

– Что это ещё такое? – не поняла Зинаида Матвеевна.

– Ну пойду Жеке Иванову покажусь, – разъяснил он, на что мамаша растеклась в блаженной улыбке.

– Красавец! – с гордостью сказала она Авроре, когда сынок захлопнул за собой дверь, и добавила: – Высокий, статный, складный! Весь в отца! – и чуть было не заплакала от счастья.

Часы пробили десять вечера, но высокого, статного красавца всё ещё не было дома – Зинаида Матвеевна мерила нервными шагами большую комнату.

Сын не появился ни в одиннадцать, ни в двенадцать, ни в час ночи – Гаврилова рвала и метала. Она начала обзванивать больницы, вскоре перешла к моргам и, так ничего не выяснив, закончила районными отделениями милиции.

– Какого-то парня убили! – вдруг донеслось с улицы.

– Или машиной сшибло! – неуверенно ответил мужской голос. У Зинаиды Матвеевны всё внутри оборвалось от внезапного потрясения – она практически не сомневалась, что этим кем-то был её Генечка.

– Где? Где?! – прокричала она, высунувшись в окно.

– Там, у дороги! – ответил ей мужчина.

– Аврорка, одевайся! Генечку убили! – рыдала Зинаида Матвеевна, поднимая сонную дочь из постели.

– Как убили?! – опешила Аврора.

– Вот так! На дороге... Лежит... Один... Истекает кровью... Машина сбила... – заокала она, а наша героиня, плача навзрыд, трясущимися руками тщетно пыталась застегнуть непослушные пуговицы серой шерстяной куртки.

Через десять минут они были уже у дороги – там стояла «Скорая» и человек семь то ли зевак, то ли свидетелей – непонятно. Зинаида Матвеевна, расталкивая всех локтями, голосила, подобно сирене:

– Посторонись! Тут мой сын! Сын мой!

– Это ваш сын? – удивлённо спросил милиционер, указав на дородного мужчину – ровесника Зинаиды Матвеевны, который, лёжа на носилках, беззаботно насвистывал модную в те времена песенку «Эй, моряк, ты слишком долго плавал!».

– Не-е, это не он! – отпрянула та и, подумав, спросила: – А что это с ним?

– Да с ним-то ничего. Перебегал дорогу, и вот результат, – и блюститель порядка указал на помятое крыло «Победы». – Машину повредил.

– Как это такое может быть? – тупо спросила Гаврилова.

– А вот так. Не мешайте, не мешайте, гражданочка. Нечего вам тут делать, раз это не ваш сын! – И Зинаида Гаврилова, еле передвигая ногами, побрела прочь от аварии и крепыша, который своим телом сподобился каким-то совершенно непостижимым образом изуродовать машину. Аврора, ещё всхлипывая, шла за ней.

– Домой не пойдём! Будем Генечку искать! – твёрдо сказала мать и, схватив дочь за руку, помчалась по пустынным ночным улицам в надежде найти своего любимого сына.

Они бесплодно блуждали по району, словно два привидения, вплоть до раннего утра, когда дворники зашуршали мётлами по асфальту, когда первые рабочие, выскочив на улицы города, боясь опоздать к началу первой смены, неслись сломя голову к своим станкам...

Лишь в восемь часов Зинаида Матвеевна спохватилась:

– Боже мой! Я на работу опаздываю! – И они галопом понеслись домой.

Геня сидел, подпирая собой дверь новой квартиры. Только вчера купленный макинтош был разорван до такой степени, что даже при капитальной реконструкции его уж никак нельзя было б носить – воротник висел на честном слове с правой стороны, подобно последнему осеннему листу на дереве, что при первом порыве ветра сорвётся и унесётся бог весть куда, как, впрочем, и единственная оставшаяся пуговица на груди; полы зверски кем-то выдраны (или изгрызены бешеной собакой). Кроме того, плащ был весь в грязи и чьей-то крови.

– Ключи потерял! Где вы шляетесь-то? Жду тут вас, как бацильный! – недовольно рявкнул Геня.

– Сыночка! Что с тобой? Кто это тебя так?! – Зинаида Матвеевна в ужасе прижалась к стене, боясь рухнуть замертво.

– Да всё в ажуре, маманя, не шелести...

– В каком ажуре? В каком ажуре! Плащ порвал, личико разбито, – заголосила «маманя». – Из дома вышел таким красивым, положительным мальчиком, а вернулся как оборванец како-ой-то. – И Зинаида Матвеевна, горько заплакав, присела рядом с чадом на корточки.

– Геня! Мы с мамой думали, что тебя машина сшибла! Что ты погиб! – констатировала Аврора.

– Ну-ка, козявка, не дыши! – приказал ей брат.

– Генечка, мы тебя всю ночь искали, я морги обзванивала, больницы... – всхлипывая, лепетала Зинаида Матвеевна. – Где ж ты был-то?

– Где, где! Зачалился, вот и пропарился в бане до пяти утра!

– В бане? – удивилась Гаврилова. – Это ж какие бани по ночам-то работают?

– Эх, маманя! Ты прям как не своя! Ну, в гадюшнике, в ментовке был! Что ж тут непонятного!

– В милиции?! Это как же? Это за что же?! Моего сыночку в милицию?!

– Может, домой зайдём! – укоризненно заметил Геня.

– Да, да, тут как-то нехорошо о милиции говорить! Ещё соседи услышат! – И Зинаида Матвеевна, тяжело поднявшись, открыла дверь. – За что ж тебя в милицию-то, Генечка? – беспомощно спросила она.

– За что, за что! Варюху свою проводил, иду спокойно – думаю, успею на последнюю лектричку. И тут подходит ко мне фраер – сначала дай прикурить, потом рубь ему дай. Я говорю, нет у меня, а он мне – не гони тюльку и как даст по соплям! А чо мне делать – я давай его по батареям бить. Тут змея к водопаду подходит, а он не унимается – воротник мне оторвал. Я: «Ну, держись – я т-те ща бестолковку-то отремонтирую!», а он хвать меня за плащ – полполы отодрал, паскуда. Последняя змея ушла, и тут, откуда ни возьмись, чахоточные. Давай бирки проверять, туда-сюда. Короче, привезли нас в третью хату, под утро меня выпустили, я на железку и в Москву. Прихожу, а вас нет. Вот и сижу тут как тубик, вас поджидаю!

– Тубик, змеи, чахоточные, хаты... Это где ж такое есть? – с ужасом спросила Зинаида Матвеевна, не поняв из слов любимого сына ровным счётом ничего. – Генечка, а кто такая Варюха? У тебя ж Светочка вроде была?

– Она и есть варюха! – ответил Кошелев, недоуменно посмотрев на родительницу. – Ладно, мамань, забыли. Дай чо-нить похряпать, – потребовал он и, вздохнув, добавил: – Плащ только вот жалко.

– Ещё бы не жауко! Я за ним три часа отстояла! Последние деньги отдала! А теперь что – ни плаща, ни денег, а до зарплаты ещё пять дней – как хочешь, так и выкручивайся! – сетовала Зинаида Матвеевна, хлопоча на кухне. – И всё ж таки, Геня, ты не злись, но я так и не поняла, где ты ночью был? – тяжело вздохнув, воскликнула Гаврилова.

О той ночи стало известно спустя много лет.

В тот роковой день для нового, модного плаща, за которым Зинаида Матвеевна, отстояв в очереди ровно три часа, выложила последние деньги, произошло следующее. Геня, сказав матери, что он пойдёт «покантуется с корешами», «покажется Жеке Иванову», выйдя на улицу, к друзьям-приятелям решил не ходить, подумав, что те (даже Жека) его обновку не воспримут – более того, засмеют, отправился к тому человеку, который смог бы в полной мере оценить и Геню, и его модный плащ по достоинству. Кошелев направил стопы свои в поликлинику, где медсестрой работала его обожаемая Светлана, которую он любя называл «варюхой».

Влюблённый юноша просунул в дверь процедурного кабинета три нарцисса, купленных возле метро у криволицей бабки в платке, а потом и свою голову.

– А к вам Дед Мороз! Он подарки вам принёс! – гаркнул Геня так громко, что Светина напарница от неожиданности и испуга подскочила на стуле.

– Господи, что ж так кричать-то! – возмутилась она.

– Где Светик?

– За ширмой твой Светик, делает укол товарищу... – и Светина напарница, заглянув в направление, отчеканила: – Делает укол товарищу Кротову. Подожди за дверью, у неё через двадцать минут смена закончится, – попросила она и, выхватив цветы из Гениных рук, закрыла дверь перед его носом.

Кошелев развалился в кресле напротив кабинета и двадцать минут только и делал, что наблюдал за беспокойной старухой, что сидела рядом с молодой женщиной в ожидании своей очереди к окулисту. Бабка то и дело вскакивала со стула и, нереально вывернув шею, изумлённо смотрела на лампочку, затем садилась и, достав из синей поношенной авоськи большущий парниковый огурец, откусывала от него, звонко хрустела, снова вскакивала и, взглянув на лампу, недовольно бубня себе под нос, усаживалась на своё место. Пока Геня ждал свою возлюбленную, старуха, по его подсчётам, умудрилась пятнадцать раз подбежать к кабинету и доесть нескончаемый длинный огурец. Когда овощ был уничтожен, бабка с нетерпением и злостью рванула к двери глазника и, распахнув её, с претензией проскрипела:

– Чо не вызываете? Не вызываете, говорю, чего? Лампочка у них не работает! Задницу-то бы оторвали, да народу сказали! Народ-то в чём виноват! – высказалась она и пустилась наутёк со второго этажа на улицу – видимо, раздумала, побоявшись доверить свои глаза такому безответственному доктору.

– Здравствуй, Генечка! – поприветствовала Светлана своего возлюбленного. Голос у неё был необыкновенный – журчащий, как ручеёк, а смех – заразительный и заливистый, просто сводил Кошелева с ума.

– Светка! – Юноша рванул к ней навстречу вне себя от радости. Душа при виде любимой девушки пела и ликовала, мысли путались, слова забывались – может, от того Кошелев со Светой почти не ругался и не употреблял жаргонные словечки. В её обществе он больше молчал или мычал от восторга и страсти.

– Какой ты сегодня!..

– Какой? – удивился он, напрочь забыв о новом плаще, которым, собственно, и пришёл похвастаться перед любимой девушкой. – А! Да! – И он с нежностью и трепетом, проведя ладонью по прорезиненной ткани макинтоша, с нескрываемой гордостью воскликнул: – Вот!

– Тебе очень идёт, ты сразу каким-то другим стал, – заметила Света, когда они спускались по лестнице.

– Хуже?

– Нет, не хуже. Серьёзнее... Или нет, солиднее. Всё не то, не то! – И она зазвенела своим неповторимым серебряным, с переходами из одного тона в другой, смехом. – Знаешь, на тебя в этом плаще можно опереться! Вот как, наверное, лучше сказать.

– Обопрись, Светка! Обопрись! – настаивал он, упав перед зазнобой на колени. Та, покатываясь, хохотала, будто её щекотали.

– Ой! Гень! Какой ты смешной! Куда сегодня пойдём?

– А куда хочешь! – Гене было совершенно всё равно, куда идти – главное для него, что Светка рядом.

– Пошли в кино! На «Человека-амфибию»!

– Пойдём! – моментально согласился Кошелев, несмотря на то, что они со Светиком уже пять раз посмотрели этот фильм. Гене нравилось сидеть рядом с ней на последнем ряду и целоваться в темноте.

Светлана переживала за героиню шестой раз, как впервые – сердце её сжималось, на глазах трепетно блестели слёзы, время от времени лицо девушки озаряла счастливая улыбка. Геня же за шесть просмотров так и не знал финала знаменитой экранизации одноимённого романа Александра Беляева. Где-то на середине он словно невзначай обнимал Светку за плечи, потом начинал судорожно сжимать её левую руку, к концу фильма события собственной жизни волновали Кошелева значительно больше, чем судьба героев известной киноленты. Он целовал Светлану в шею, та недовольно шептала:

– Гень! Ну дай хоть в этот-то раз спокойно досмотреть! Интересно ведь!

– Да ладно тебе, Светик! – наспех отвечал он, осыпая горячими поцелуями её лицо.

– Я с тобой больше никогда не пойду в кино! – отчаянно шипела она. – Ну дай досмотреть!

– Поцелуй меня, и я отстану! – требовал Генька. Светлана чмокала его не глядя. – Чо это такое? Это не поцелуй! Это недоразумение одно какое-то! – возмущался юноша и уже без зазрения совести забирался рукой к ней под кофту.

– Генька! Я сейчас уйду!

– Ну, поцелуй и отстану! Чо, так трудно? – И Света прикасалась устами к его губам – кончалось тем, что влюблённые лобзались до конца фильма, пока в зале не включался свет.

В тот вечер всё было, как обычно, – Светка сначала сопротивлялась, прося Кошелева дать ей хоть сегодня узнать, чем закончится фильм, потом поцеловала его сама и... так и не выяснила, остались ли вместе Ихтиандр с Гуттиэрой или нет.

После «просмотра» Геня, как обычно, вызвался проводить подругу до дома и отправился вместе с ней в подмосковный Ногинск. Они ещё долго не могли расстаться, стоя в подворотне Светкиного дома, – всё целовались, обнимались...

– Светик! Ты меня любишь?

– Я ж сто раз говорила тебе, Кошелев, что люблю! Стала б я с тобой встречаться просто так?!

– А замуж за меня пойдёшь? – допытывался Геня. Девушка краснела, как помидор, благо на улице было темно, и Кошелев не видел её смущения.

– Пойду, – тихо отвечала она, а её сердце в этот момент готово было выпрыгнуть на асфальт.

– Стало быть, и из армии меня дождёшься? – не унимался Геня.

– Дождусь, – отвечала Светлана, пребывая от неземного счастья в полуобморочном состоянии.

– Светк! А ты мне уши не шлифуешь? – подозрительно спрашивал Кошелев, бесконтрольно перейдя на свой родной лексикон.

– Чего?

– Ну, того! Ты мне не врёшь? Точно до– ждёшься? – пытал он любимую, на что Светка заверяла его с большой убедительностью – мол, ждать буду, сколько бы ни потребовалось.

– Иначе, зачем бы я с тобой встречалась?

– А письма писать будешь?

– Да! Каждый день! – обещала она, тая как мороженое.

– Ты это... Свет, фотографии мне тоже посылай. Слышишь?

– Ага, буду, Геня, и фотографии буду слать, – лепетала она.

Заканчивался подобный разговор обыкновенно долгим поцелуем и бесчисленными «провожаниями».

– Я тебя до подъезда доведу и домой! – говорил Кошелев.

– Я тебя до арки провожу и сразу к себе! – с печалью в голосе восклицала девушка, доведённая Геней под руку до подъезда. И возлюбленные снова возвращались к полукруглой арке и снова целовались.

– До подъезда и домой! Ладно? – И Геня в который раз, подхватив Светлану, тащил её обратно к дому. Вновь долгий поцелуй. Вновь проводы до арки и опять поцелуй, головокружение, слабость в коленях, дрожь в мышцах. – До подъезда и поеду! – Влюблённая парочка никак не могла оторваться друг от друга. Лишь Светино предупреждение о скорой последней электричке отрезвило их обоих, и Кошелев побежал без оглядки, дабы в очередной раз не увлечься сладостным и отрадным поцелуем.

Остановился он лишь на платформе.

– Успел! – облегчённо воскликнул он, и в этот момент из темноты выступил высокий мужчина лет сорока пяти в шляпе и плаще, с пренаглой физиономией и наколкой на пальце... в виде серпа и молота со звездой и словом «бог» у основания. Геня заметил «украшение» незнакомца при свете изогнутого, «вопросительного» фонаря и сразу понял, что тот «был осуждён государством», о чём, собственно, и говорила аббревиатура под рисунком, и что бывший заключённый тем самым желал поделиться с окружающими своим недовольством по поводу вынесенного приговора.

– Дай закурить! – потребовал он, плюнув по-блатному, через два передних зуба. Геня порыскал в карманах и, вытащив пустую пачку «Друга», ответил:

– Нема!

– Во салага! – Мужчина нецензурно выругался и попросил: – Дай рупь!

– Да нет у меня денег!

– Хорош бороду припечатывать! Я т-те не васёк! – И бывший зэк неожиданно для Кошелева, как он сам выразился при разговоре с матерью, «дал ему по соплям», то есть со всей силы заехал кулаком по лицу. Геня прекрасно знал, с кем имеет дело, и лучше бы ему было отойти в сторону, но существо его, одурманенное любовным пламенем, доведённое до головокружения страстными, продолжительными поцелуями со Светиком, требовало – действовать, не пасовать – короче говоря, разрядиться в драке. В результате чего Кошелев не растерялся и саданул обидчику ногой по рёбрам («забил по батарее»). После этого ответного удара между ними завязалась драка – настолько свирепая и беспощадная, что оба они, заметив краем глаза, как «змея подходит к водопаду» (то бишь последняя электричка к платформе), не обратили на неё ни малейшего внимания, продолжая бить друг другу морды, ожесточённо выкрикивая:

– Тоже мне, академик выискался!

– Ах ты, сошка мелка! Смотри, на кого баллоны катишь, портач!

И неизвестно, чем бы всё закончилось, не появись на станции наряд милиции. Тут забияк и «повязали» и, проверив у них «бирки», что в переводе на нормальный русский язык обозначает документ, удостоверяющий личность, посадили в машину и отвезли в местное Ногинское отделение милиции. Там, выяснив, что эти двое не вместе, отпустили Геню на все четыре стороны, как только заря занялась на небе, а в доме напротив во второй раз прокукарекал петух. Его обидчика, несправедливо осуждённого когда-то, оставили и дальше «париться в бане», для подробного выяснения – по какой такой причине он нигде не работает, почему в столь поздний час очутился в Ногинске, когда по паспорту прописан в Одинцове, и откуда у него в кармане оказались женские золотые часы и серьги девятнадцатого века?

– Ну, держись! Напел, гад лягавый! – взревел «бывалый», когда Геня направился к выходу. – Так и знай – найду, устрою тёмную! – во всю глотку орал он.

– Не бери на пушку, академик! – усмехнулся Кошелев и направился на станцию, весело насвистывая себе под нос, в рваном, непоправимо испорченном плаще и с разбитой, опухшей физиономией.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю