Текст книги "Обманувшая смерть"

Автор книги: Анна Малышева

Соавторы: Анатолий Ковалев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Семнадцать лет назад, когда князь Белозерский послал Иллариона в погоню за племянницей, они сошлись с Афанасием в разбойничьем лесу, в старой, ветхой избенке, не на жизнь, а на смерть. Раскольник тогда оказался ловчее и всадил Кремню под ребра нож, после чего поджег избу.

– Я и на этом свете неплохо живу, не добил ты меня, как видишь, – с ненавистью усмехнулся Калошин, – так что должок за мной!

– За мной тоже долги не пропадают, – в свою очередь одарил противника не самой приятной улыбкой Огарков. – Вот только с сестрой перемолвлюсь словечком. А ты покамест подожди меня на крыльце. Я недолго!

– С сестро-ой? – протянул Илларион, окидывая взглядом ошеломленную Зинаиду. – Добро, говорите!

И поспешно ретировался.

Зинаида, успев опомниться, делала вид, что ничего особенного не произошло. Кивнув на прощание Иллариону, она поправила на плечах шаль и одарила брата кроткой, заискивающей улыбкой.

– Здравствуй, что ли? – резко бросил Афанасий, усаживаясь за стол.

– Да я здорова… Вот ты… Не узнать! Как ты поседел, братец! – воскликнула Зинаида, и глаза ее увлажнились. – Это сколько же мы не виделись?

– Хватит зубы заговаривать! – грубо прервал он ее. – Сейчас начнешь под вилами виться, змея… Что ты делаешь в Москве?

– Что я делаю? – широко раскрыв глаза, Зинаида так мастерски сыграла искреннее удивление, что ей позавидовала бы иная актриса на амплуа инженю. – Живу… Как люди живут…

– И давно?

– Вот уже месяц почти… – Зная, чем расположить к себе брата, Зинаида решила сразу раскрыть все карты. – Меня, между прочим, отец Иоил в Москву направил, к нашим братьям и сестрам во Христе…

– Отец Иоил?! – не поверил своим ушам Огарков. – Так ведь ты давным-давно к немцам подалась? Табаком торговала!

– То-то, что давно! Когда это было, братец! – махнула она рукой. – Оступиться всякий может. Я опять вернулась к нашей вере…

– А по роже и тряпкам твоим не скажешь! – Афанасий растерянно оглядел ее. – Одета как… Шляпка… И община тебя приняла?

– Отец Иоил принял, – уклончиво ответила она, – и направил из Питера в Москву…

– Оно и понятно, подальше послал, тут ведь о твоих подвигах никто не знает!

– Все грешны, братец, – спокойно ответила она, – и один великий Бог нам судья!

Афанасий, сбитый с толку и несколько смущенный, собирался вновь надерзить сестре, но их беседу прервал половой. Он спросил, будут ли посетители что-то заказывать.

– Затем, что просто так сидеть у нас не положено… – заметил парень, изучая опухшими глазами пятна на желтеньких обоях, которыми был оклеен «чистый угол». – Тут заведение приличное!

И впрямь, другие посетители трактира сидели далеко не «просто так» – звон стаканов и выкрики слышались со всех сторон. Баба в платке и девушка с пунцовой лентой тоже были приглашены «в кунпанию» и вовсю веселились, судя по их натужно громкому смеху.

– Что ж, ты голоден? – поинтересовалась Зинаида.

– Я без гроша, – признался Афанасий.

– Так я тебя накормлю, братец! – радостно воскликнула она и заказала ужин на двоих – по местным меркам до того изысканно роскошный, что половой от удивления низко ей поклонился как барыне.

– Откуда у тебя деньги? – мрачно спросил брат, когда половой, воодушевленно шаркая кривыми ревматическими ногами, поспешил на кухню.

– Да я ведь продала дом в Гавани и лавку, – соврала Зинаида.

– Табачную лавку?

– Что ты! – махнула она рукой. – Я табаком бросила торговать еще в тот год, когда тебя упекли на каторгу из-за этой милой графинюшки!

– Елена сейчас в Москве, – исподлобья посмотрел он на сестру, – и ты об этом знаешь… Зачем за ней следишь? Что тебе от нее нужно?

– А ты не догадываешься? Сколько времени она в моем доме гостила? Ела, пила, спала – и все задаром! А сколько обещаний было с ее стороны? Не помнишь? Мол, верну наследство – озолочу вас с братом. Пускай расплачивается! – решительно заявила она.

– Ни копейки, слышишь, ни копейки с нее не возьмешь! – в гневе ударил он кулаком по столу, так что все сидящие в зале на него оглянулись.

– Это еще почему? – возмутилась Зинаида. – Я лавочница, братец, и не привыкла упускать свою выгоду. Да и графинюшка твоя небось не обеднеет. Видел, какой особняк сняла на Маросейке?.. Платье какое…

Хотя Афанасий был страшно зол на сестру в ту минуту и готов был разорвать ее на куски, он все же понимал, что Зинаида вполне заслужила награду за то, что когда-то они с Еленой почти два месяца прожили у нее. Но признаться сестре, что взять какую-то мзду с той, которую он в былые времена осиротил и обездолил, Афанасий не мог.

Половой принес огромный деревянный поднос и споро заставил стол мисками. Тут были жирные щи со сметаной, кулебяки с рыбой и бараньи потроха с пареной чечевицей. Одурманенный ароматами еды, бывший каторжник набросился на угощение. Зинаида ела быстро, но аккуратно, как кошка, и щурилась на брата лукавыми глазами женщины, которая во что бы то ни стало намерена добиться своего.

Когда наелись и спросили чаю, заговорили снова, уже куда более мирно. Афанасий разоткровенничался и поведал сестре о каторге, о мытарствах и о своей новой жизни бродячего циркача, которой был весьма доволен. Поднеся к губам очередной стакан с чаем, Огарков вдруг вспомнил:

– Что же это я, а?! Меня ведь Кремень ждет!

– Полно! – засмеялась Зинаида. – Его давно и след простыл! Как он увидел тебя, из него чуть дух не вышел! Я его таким никогда не видела…

– А ты давно ли его знаешь? – поинтересовался Афанасий.

– Давно, – не стала скрывать сестра, – еще по Петербургу. Он служил в Управе частным приставом… Видались.

– Вот как? – удивился Огарков. – То-то мне все частные приставы всегда разбойниками казались!

– Он мне денег должен, – не вдаваясь в подробности, сообщила Зинаида, – только этот прощелыга клянется, что князь Белозерский ему жалованья не платит. Ну, и тянет время…

…Иеффай, чрезвычайно увлеченный рассказом, вдруг прервавшимся, даже открыл рот, как ребенок, который слушает сказку. Афанасий молчал долго, потом выцедил в кружку последние капли медовухи и выпил.

– Кремень и в самом деле струсил, – с презрением произнес, наконец, Геракл. – На крыльце никого не было. Зинаида предложила взять извозчика и поехать к ней, желала показать, как устроилась, чтобы я чего дурного не думал. Ночевать оставила. А устроилась-то она отлично, по ее платью и башмакам никак нельзя было догадаться… В Замоскворечье снимает полдома у купчихи, вдовы. Девчонку-прислугу имеет! Мне постелили как раз в спальне купца покойного, на его кровати бывшей. Напротив стоял диван. И тут…

Афанасий вновь сделал паузу. Иеффай, ожидавший чего-то страшного или даже мистического, широко распахнул глаза.

– Над диваном висел ковер, а на ковре – всякое оружие. Прямо как в том доме, где во время пожара Москвы я нашел дуэльные пистолеты. Только, понятно, куда поплоше, разве купец понимает в этом деле… Ему бы деньгу зашибить да с дворянами потягаться! Вот и завел себе, дурак, ковер, а там большей частью дрянь с Хитровки. Но кое-что все-таки там было!

Афанасий сглотнул.

– Дуэльный пистолет с золотой буквой L на рукоятке. Голову даю на отсечение, это был один из тех двух пистолетов, из которых я застрелил французов! Я их выбросил, когда у меня закончились патроны, а кто-то, видать, подобрал, и один из этой парочки оказался у купца.

– Ты не мог перепутать? – нахмурился Иеффай. – Мало ли таких пистолетов?

– Ты в этом не понимаешь, так молчи! – вспылил Афанасий. – Эти пистолеты были сделаны на заказ. На одном была золотая буква L, на другом – серебряная N. Это был тот самый пистолет с буквой L.

Иеффай не возражал больше. Афанасий вновь замолчал. Рассказ, очевидно, давался ему все труднее.

– Ночь я не спал, – признался он, наконец. – Все этот пистолет на ковре, свидетель и соучастник моего старого страшного греха! Едва я проваливался в сон, как начинал слышать его… дыхание. Можешь считать меня сумасшедшим, но я и правда слышал той ночью, как дышит пистолет…

– Не нравится мне это все, – покачал головой Иеффай, – плохо, когда такие вещи возвращаются.

– Я об этом тоже думал, – признался напарник. – К чему бы такой знак? Уж не к войне ли?.. А впрочем, давай спать…

Афанасий загасил свечу и улегся на топчан. Вскоре раздался его мерный, протяжный храп. Иеффай же не мог уснуть до рассвета, вновь и вновь пересматривая внутренним зрением историю жизни Геракла. А когда ему все-таки удалось провалиться в сон, он увидел царя Николая на вороном коне. Тот был сильно разгневан, и в левом глазу у него горел «раскаленный гвоздь». Он поднял руку, указывая перстом на Иеффая… Но в следующий миг царев палец уже превратился в дуэльный пистолет, на котором зловеще горела золотая литера L. Маленький циркач в костюме Арлекина от страха зажмурил глаза и услышал жуткое сиплое дыхание… «Когда пистолет, из которого убивали, дышит, – внезапно услышал он знакомый, удивительно ясный и спокойный голос люблинского цадика, – это значит, он хочет снова убивать…»

Глава вторая

Как трудно негодяю стать честным человеком. – Солевой раствор и Божий промысел. – Доктор Гааз молится. – Князь Белозерский идет ва-банк

Илларион Калошин чувствовал себя зверем, загнанным в западню. У него перед глазами то и дело вставала страшная картина из прошлого, когда крестьяне князя Белозерского окружили его в Тихих Заводях на болоте и травили собаками… Тогда его спасло чудо, капризным образом воплотившееся в облике самого князя Ильи Романовича. И нынче он видел спасение только в Белозерском, а вернее, в его деньгах.

Илларион вновь был окружен недругами, куда более опасными, чем деревенские злые псы. Так, на его пути неожиданно возник чиновник Третьего отделения Савельев. Тот отнесся к встрече спокойно, стало быть, еще не знал, что бывший частный пристав находится в розыске, но ведь мог со дня на день об этом узнать! К тому же если бы выяснилось случайно, что известный ему Калошин живет по документам некоего тверского мещанина Лесака, расследование стало бы неизбежным!

А ведь еще десять дней назад Илларион считал, что не может с ним случиться худшего несчастья, чем то, которое его постигло при встрече с Зинаидой Толмачевой, бывшей содержательницей тайного публичного дома. Они случайно столкнулись в Замоскворечье. Зинаида выходила из дома купчихи-вдовы, где снимала половину, а Илларион отправлялся в магазин пана Летуновского, располагавшийся по соседству. Раз в неделю он подробно докладывал Казимиру Аристарховичу обо всем, что творится в доме князя. Встречались они в магазине, потому что там визиты Иллариона никому не бросались в глаза. К тому же Теофилия в последнее время погрузилась в такую исступленную религиозность, что и сам Летуновский старался бывать дома реже. Иллариона все больше тяготили эти еженедельные отчеты. Он сам в свое время вызвался быть осведомителем в благодарность за протежирование, но князь ему до сих пор не заплатил ни копейки, а значит, и благодарить Казимира ему особо не за что…

Зинаида тогда сразу узнала старого знакомца и взяла его в оборот. «Ага! Господин частный пристав, благодетель, который украл у меня последние деньги!» – «Я же тебя, дуру, тогда упредил об облаве! – возмутился Илларион. – А то бы гнила сейчас на каторге!» – «Не слишком ли ты много взял за упреждение?» – не сдавалась Толмачева, повышая голос. Сцена грозила разрастись в скандал, на них уже оглядывались прохожие. Какой-то любопытный господин остановился и стал глядеть, ожидая интересной развязки. «Хорошо, хорошо, – согласился Калошин, чтобы как-то утихомирить свою старую приятельницу, – будем считать, что я твой должник, только у меня сейчас ни гроша за душой. Князь Белозерский, у которого я служу, не платит мне жалованья!» – «Ты служишь у князя Белозерского? – Зинаида запнулась, на миг задумалась, а затем с неожиданной улыбкой заявила: – Это другое дело! Пойдем отсюда, на нас глазеют! Мне надо кое-что рассказать тебе!»

Они устроились за углом, в трактире. Калошин от растерянности и расстройства выпил подряд две большие рюмки отвратительной водки, отчего почувствовал себя еще более несчастным. А бывшая хозяйка публичного дома между тем поведала бывшему частному приставу о том, кто на самом деле скрывался под именем барона Лаузаннера, написавшего на нее и на Калошина донос в Управу. «Это был человек Елены Мещерской, графинюшки», – с ухмылкой сообщила она. «Было у меня такое чувство, что дело там не обошлось без пятого туза! – вспомнил Илларион. – Всем нам, как поглядишь, будто шулера карты сдавали… И князю в том числе. Ведь он почти разорен! Племянница, значит, объявилась и действует. Вот стерва!» – «Я навела кое-какие справки, – продолжала тем временем сводня, – она приехала из Парижа под именем виконтессы де Гранси!» – «Авантюристка! Чужим именем прикрылась! Правильно князь ее в свое время назвал!» – Калошин был вне себя. «Похоже, это ее настоящее имя, – возразила Зинаида, – она – вдова. Видимо, наша прелестница вовремя вышла замуж за знатного и богатого старикашку!» – «А прикидывалась недотрогой! – съязвил дворецкий. – Дядюшке родному отказала, а перед французиком не устояла!»

Иллариона все время подмывало спросить, чем же Зинаида, собственно, так насолила графинюшке, что та ее лишила всего имущества, прибыльного дела и едва не упекла на каторгу, но задать такой вопрос он не решался, прекрасно понимая, что раненого зверя дразнить не стоит.

«Так главный счет, я полагаю, она предъявит как раз любимому дядюшке! – сводня ухмылялась, показывая ряд острых, довольно еще крепких зубов. – Вот потеха-то пойдет!» – «Думаешь, она уже в Москве?» – поежился Калошин. «Эй, человек! – неожиданно повысила голос Зинаида, окликая пробегавшего мимо парнишку-полового. – Принеси нам “Московские ведомости”, последние нумера!»

И впрямь, сообщение о приезде в Москву виконтессы де Гранси было опубликовано в предпоследнем номере. Там же был указан и адрес съемного особняка, где она остановилась «со свитой».

Зинаида настояла, чтобы они встречались каждый день, в определенное время, в трактире в Подколокольном переулке. Калошин чувствовал себя рыбой, вздернутой на крючок, но отказаться не осмеливался, потому что понимал – сводня стережет не столько его, сколько деньги, которые он ей пообещал. К тому же Зинаида вела неустанное наблюдение за прибывшей в Москву виконтессой и могла сообщить ему все нужные сведения. В тот вечер, когда в трактире неожиданно появился Афанасий, они успели перекинуться только парой фраз. Зинаида сообщила дворецкому, что виконтесса совершенно внезапно перебралась в дом князя вместе со своей заболевшей воспитанницей, и что их разместили в гостевом флигеле. «Как успели? Я только что оттуда! И кто посмел распоряжаться без моего ведома?!» – взбеленился Калошин. Тут же он решил, что это уголовное предприятие устроил не кто иной, как ненавистный ему старый Архип, открыто выражавший свое презрение и к персоне дворецкого, и к его власти в доме. Калошин уже внутренне репетировал патетический монолог, который исполнит перед князем, донося на старика. Того ушлют, наконец, в деревню… И тут, словно черт из табакерки, появился Раскольник!

Илларион вовсе не собирался ждать Афанасия у трактира для дальнейшего выяснения отношений – он помчался в княжеский особняк бегом, хотя обычно ступал размеренным шагом, разыгрывая из себя барина, что производило большое впечатление на прислугу женского пола. И было отчего бежать: теперь он был обложен со всех сторон. Савельев, который в любую минуту мог узнать, что он находится в розыске; виконтесса де Гранси, жаждущая мести; Зинаида, требующая возврата украденных у нее под шумок денег… Да еще вот Раскольник! Именно Афанасий, чуть не лишивший его однажды жизни, внушал Калошину наибольший, совершенно животный страх.

Ворвавшись в дом, он первым делом направился не к князю, а в комнату экономки. Та, давно успев прийти в себя после неожиданного объяснения, сидела за столом и при свете единственной свечи делала пометки на страницах толстой книги, где велись домовые счета. При виде запыхавшегося дворецкого, остановившегося перед ней с горящим взглядом, женщина нахмурилась:

– Чего тебе? Неужто опять со своими глупостями? Оставь ты меня, ради Христа, – не видишь, счета выверяю!

– Решайся сейчас, Изольда Тихоновна! – в голосе Иллариона было нечто, заставившее его любовницу содрогнуться. – Государь закрыл Москву для въезда. Пока еще разрешено выезжать из города, надо бежать!

– Да ты не уймешься нынче?! – воскликнула экономка. – Словно бес в тебя вселился!

– Послушай, Изольда Тихоновна! – нагнувшись, он крепко взял женщину за плечи. – Беса ты зря помянула. Он и так всегда со мной рядом ходит, ни к чему его лишний раз звать. Надо спешить с нашим делом, а не то мы с тобой вскоре окажемся на улице, с пустыми карманами и пойдем по миру… В кулак свистеть!

– Что ты несешь?! – Экономка откинулась на спинку стула, недоверчиво глядя в лицо любовника. – Просто князь не платит тебе жалованья, и ты решил его обокрасть! Впрямь, каторжное семя! Связалась я с тобой на свое горе…

– Думай как хочешь, только думать-то уже и недосуг! Пора деньги хватать, какие еще целы, да бежать, пока выехать из города можно! – Теперь он говорил зловещим шепотом, оглядываясь на дверь. – В Москву вернулась племянница князя! Это та еще особа, ей погубить человека – нипочем! Авантюристка и мошенница!

– Племянница? – пролепетала сбитая с толку Изольда. – У князя есть племянница?

Это известие ее подкосило. Чуть не с тех самых пор, как они с князем сделались любовниками, экономка строила далеко идущие планы. А когда заболел Борис, Изольда думала, не переставая, как бы все хорошо устроилось, если бы он («Не приведи Господь, конечно!» – мелко крестилась при этом женщина) отдал Богу душу. Она тогда могла бы родить князю наследника («Да хоть бы от Иллариошки!») или просто под предлогом беременности (ложной, а, может быть, и настоящей) женить на себе Белозерского. «А что тут такого? – размышляла она. – Как подумаешь, что в свете бывает! Что я не благородных кровей – не беда! Нынче вон князья даже на цыганках женятся, а я все-таки женщина грамотная, образованная!» Даже те крохи, что оставались еще у Ильи Романовича, вполне устроили бы Изольду, которая вовсе не имела ничего и которой неоткуда было получить наследство. И тут, как гром с ясного неба, объявилась какая-то родственница!

Илларион между тем в самых мрачных красках обрисовал ей ситуацию, рассказав о том, как Илья Романович незаконно завладел домом и наследством Мещерских, и объяснил, что обиженная им сиротка нынче стала одной из самых богатых женщин в Европе, и, вернувшись в Россию, жаждет мщения. У Изольды Тихоновны потемнело в глазах. Она упала с облаков на землю, и удар был жестоким.

– Ну, что скажешь теперь? – вновь оглянувшись на дверь, спросил дворецкий. – Говорю тебе, возле Белозерских делать больше нечего, скоро им самим на еду недостанет, куда уж прислугу держать! Берем деньги и бежим немедля!

– Погоди… Ты меня теперь оставь, не торопи… – Изольда говорила медленно, глядя мимо любовника, ее грудь часто и тяжело вздымалась, на щеках загорелись красные пятна. – Сейчас я тебе ничего не скажу… Поди к себе в комнату. Я, чуть погодя, к тебе приду.

Князь в тот вечер так и не узнал о том, что племянница-авантюристка без его ведома поселилась в гостевом флигеле.

* * *

Зинаида плохо спала уже не первую ночь. Она ворочалась с боку на бок, хотя грандиозные пуховые перины и подушки, предоставленные хозяйкой-купчихой, так и манили уснуть. С тех пор как она узнала о прибытии виконтессы де Гранси в Москву, постель уже не казалась такой покойной бывшей содержательнице публичного дома. О ее прошлом в Санкт-Петербурге здесь, в Москве, знал только один человек – Илларион Калошин. Его Зинаида не боялась нимало, он сам всего боялся, так как находился в розыске. Другое дело – виконтесса, которая с помощью своего частного сыщика разведала о ней всю подноготную и могла в любой момент отправить ее на каторгу. «Не станет она со мной церемониться, сразу сдаст жандармам и заявит, ко всему прочему, что я украла у нее ребенка! И тогда в управе из меня раскаленными щипцами вытянут правду…» Постель жгла ей кожу.

Пытки в России были с недавних пор отменены указом императора Александра Павловича, однако в народе не сильно верили в законопослушность жандармов. Разве император Павел, например, не ввел для крепостных крестьян трехдневную барщину? Однако помещики плевали на этот указ и по-прежнему драли со своих рабов семь шкур. Россия велика, как тут проследить за каждым, не нарушает ли он закон? Пыток Зинаида боялась до обморока.

Уже месяц она жила в Москве, и до сих пор положение ее оставалось неопределенным. Сводня еще не пришла в себя после своих питерских злоключений. Разгон притона, мирно существовавшего в Гавани столько лет под крылом пристава Калошина, утрата всего накопленного состояния… Барон Лаузаннер, исполнявший волю Елены, позаботился о том, чтобы она осталась без гроша. Позаботился бы он и о том, чтобы Зинаида оказалась за решеткой, но ловко устроенная сводней ловушка сработала не хуже той, что подстроил барон. Пожар отгородил ее от преследователей. Лаузаннер погиб. Ей удалось бежать.

После этого несчастья у нее осталась только шкатулка с драгоценностями, которые она выманила у княгини Головиной. Зинаида, хитрая от природы и многому наученная горьким опытом, понимала, что обнаружить хоть одну вещицу оттуда – значит подвергнуть себя риску. Она не решилась продавать драгоценности в Петербурге. К тому же ее уже объявили в розыск. Следовало срочно бежать. В эту минуту ей некуда было броситься, как к отцу Иоилу, старому своему покровителю, окормлявшему петербургскую общину староверов. Он был еще жив и вполне бодр для того, чтобы оказать помощь блудной овце, вновь прибившейся к стаду. Зинаида слезно покаялась во всем: в своем отпадении от веры отцов и переходе в лютеранство, в греховной торговле табаком (о торговле человеческим телом она благоразумно умолчала, решив, что для старенького попа-раскольника это слишком). Клялась и божилась, что решила переменить жизнь и вновь следовать всем заветам отеческого благочестия. Но для этого ей нужно уехать – тут ее многие знают и будут преследовать… Поверил ли отец Иоил искренности ее слез или нет, но помощь он ей оказал: Зинаиде было дано письмо к одному из столпов московской староверческой общины и немного денег на дорогу. Она представила дело так, что осталась без единого гроша.

В Москве ее приняли, несмотря на письмо, настороженно. Или это казалось сводне, опасавшейся после краха всех и вся, или, в самом деле, излишне бойкие манеры питерской вдовы, которой так внезапно пришлось сменить место жительства, никому не внушали доверия. Зинаида старалась держаться как можно скромнее. В Москве она решилась продать несколько самых неприметных безделушек из княгининой шкатулки, деньги у нее теперь водились, но тем не менее платье она покупала на толкучке, всячески подчеркивая свою бедность. За квартиру пришлось платить всего ничего: община устроила ее на жительство к вдове, купчихе-староверке, женщине богатой, но, вместе с тем, на удивление не корыстной. У купчихи был один страшный недостаток: она могла говорить только на одну тему – о муже-покойнике. Зинаида, привыкшая в своем притоне к самому разнообразному и, без преувеличения, взыскательному обществу, умевшая поддержать беседу, ввернуть острое словцо, теперь отчаянно скучала. Она пыталась рассказывать купчихе какие-то анекдотические случаи, разумеется, на приличную тему, чтобы как-то скрасить пустые вечера за самоваром. Та слушала, бессмысленно глядя на жиличку оловянными глазами, потом зевала, троекратно крестила рот и с подвыванием произносила: «Ба-атюшки… Чего на свете не бывает… Это за границей, что ли, было или где?» – «В Питере! – злясь, резко отвечала Зинаида. – Я же сказала – в Питере!» – «Ишь, вот как… – таращилась на нее купчиха. – А вот тоже был случай и у нас: муж мой, покойник, задумал Великим постом грибков поесть. А любил он только рыжики… Груздь ему хоть не показывай – не станет кушать. Опенки тоже не любил…»

Надо было срочно вырваться из этого скучного душного дома, заставленного угрюмыми чудовищными сундуками, завешанного киотами со старыми, темными иконами. Это был безопасный приют, Зинаида была здесь никому не заметна… Но эта жизнь ее мучила. Она мечтала о замужестве – ей определенно обещали подыскать мужа в общине, как и просил в письме отец Иоил. Бывшая сводня планировала в самом скором времени взять муженька под каблук. Ей ли не знать, как это делается?! А там уж она будет делать в своем чистеньком, элегантном магазинчике что хочет… У нее непременно будет магазин в одной из лучших торговых улиц! Новый магазин, новые модные платья, новое имя… Новая жизнь. И вот в Москву по пятам за ней является ненавистная графинюшка, одним ударом разбившая ее питерское безоблачное существование!

С тех пор как Зинаида прочитала о приезде виконтессы де Гранси в Москву, она окончательно лишилась сна. «Не меня ли она преследует?!» – явилась ей дикая, но вполне обоснованная мысль. Зинаида стала следить за особняком, который сняла виконтесса, пытаясь понять, куда та выезжает и выходит. Так она вчера вечером случайно встретила брата, которого считала давно умершим. Эта встреча взволновала ее сильнее, чем ожидала сводня. Никаких родственных чувств к Афанасию она не питала, как не питала никаких чувств ни к кому, кроме себя самой, и ни к чему, кроме денег. Ее мучило и жгло какое-то тяжелое чувство, в котором было много злобы и обиды.

«Явился, как с того света, и сразу попрекать…» – думала она, лежа на пышной купеческой постели, глядя на мигающий красный огонек лампадки, озарявший темноту спальни. В низком помещении, где никогда не отворялись форточки, крепко пахло деревянным маслом. За обоями шуршали тараканы. «Как только не назвал, какими именами не припечатал… А где он был, когда меня муженек покойный, проклятый изверг, мучил? Где был, когда за меня, девчонку, заступиться некому было? Одна, все одна, всю жизнь одна… Никто меня не жалел, и мне жалеть никого не приходится!» Воскресшая Елена вставала перед ее глазами: красивая, ничуть не подурневшая за годы, нарядная, с презрительным и гневным взглядом, которого раньше у нее не было… «Нет, она не оставит меня в покое, не простит того, что я унесла ее дочь! Ах, какая дура… будто тогда ей нужен был этот младенец! Куда бы она делась с ним, нищая, одинокая?! Да в первую же канаву и кинула бы, свиньям на съедение, если бы не я! Ей бы руки мне целовать да награду выдать, а она, мерзавка, мстить решила… Вот и в Москву следом за мной примчалась!»

Зинаиде представлялась ужасная картина: она, замужняя, уважаемая всеми дама, стоит в собственном магазине… Почему бы не на Мясницкой, ближе к Кузнецкому Мосту?! Ах, какой там есть один магазин на продажу… И вокруг – роскошные товары, шелка, кружева, чулки, перчатки… Почтительные, смазливые, на парижский манер завитые приказчики, которые готовы по ее приказу броситься в огонь и в воду. На улице – собственная коляска. Почему бы и нет? Если торговля пойдет хорошо, все удастся себе позволить. На деньги от продажи княгининой шкатулки можно завести отличное дело, да и мужа ей найдут, уж, наверное, не нищего. Тут община богатая. Итак, она, Зинаида, устроилась отлично, живет честно, благородно, шикарно, как дама… И вдруг дверь отворяется, и входит Елена! Она, снова она!

Выбравшись из томительно-жарких объятий перины, Зинаида встала с постели, босиком пересекла комнату и некоторое время стояла перед киотом, освещенным лампадой. Ее губы слегка шевелились, но женщина не молилась. Она беззвучно повторяла одно и то же: «Делать нечего, только убить ее. Только убить!»

В соседней комнате, в той, где прошлой ночью спал Афанасий, стоял диван, а над ним висел ковер, украшенный разнообразным оружием. Когда Зинаида поселилась в этом доме, ковер сразу привлек ее внимание, и она спросила хозяйку, кто собирал коллекцию. «Покойник-муж баловался, – словно смущаясь, ответила купчиха. – В гостях побывал где-то, вернулся домой – заведу себе кабинет, говорит. Конечно, заводи, разве мое дело прекословить? И завел себе кабинет этот… Что за заведение такое и к чему оно, если он тут никогда и не спал? Ну, дело не мое. А ковер этот вместе со всем, что на нем ни на есть, ему от должника, гвардейца отставного, достался в счет долга… Супруг гордился еще: «Марфа, говорит, он нам всего-то за бочку муки и две сахарные головы задолжал, а тут один пистолет французский рубликов двадцать серебром стоит! И совсем исправный, хоть сейчас стреляй! Каково!» А по мне, так отдавай мне мои двадцать рублей или обратно верни мою муку и сахар, и прими ты от меня эти ножи с пугачами, век бы не видеть их… В доме-то держать такое грех!»

Войдя в бывший кабинет купца, также темный и освещенный одной лампадкой, которые горели по всем комнатам дома, Зинаида прокралась к ковру, остановилась перед ним и сняла тот самый французский пистолет, который достался купцу от должника-гвардейца. Он показался ей неожиданно легким, приятным для ладони. В свете лампадки поблескивала золотая литера L на рукоятке.

* * *

Не всем сладко спалось в ту ночь и в гостевом флигеле в доме князя Белозерского по разным причинам. Глеб чувствовал себя измотанным, несмотря на то, что достижения последних дней вселяли в него оптимизм. Первый шприц с солевым раствором он ввел себе в вену.

Подождав около часа и не почувствовав ровным счетом никаких признаков дурноты и других неприятных ощущений, молодой доктор решил рискнуть и ввести сразу пять шприцев с раствором Борису, который, казалось, уже стоял на краю могилы и никак не приходил в сознание. В тот же день Глеб получил записку от Гильтебрандта, в которой тот сообщал, что попробовал ввести солевой раствор восьми пациентам. «Каждому мы сделали по десять вливаний, то есть ввели целый литр раствора.

К вечеру ни один больной не умер, все почувствовали улучшение». Это была победа! Глеб, не раздумывая, сделал еще пять вливаний Борису.

Вскоре после этого, когда Глеб был на дежурстве в больнице, его брат вдруг самостоятельно поднялся с постели и бодрым шагом направился к шкафу, где висела его верхняя одежда. Старый Архип, дремавший рядом в кресле, всплеснул руками: «Батюшки! Да неужто же это не сон?!» Борис между тем принялся одеваться. Слуга поспешил к нему. «Куда же вы изволите собираться, Борис Ильич?» – ласково спросил он. «В часть пора возвращаться», – отвечал тот, находясь в сомнамбулическом состоянии, тщетно пытаясь попасть рукой в рукав рубашки.